Текст книги "Олег Табаков и его семнадцать мгновений"

Михаил Захарчук
Олег Табаков и его семнадцать мгновений

Во внутреннем оформлении использованы фотографии:

© Георгий Тер-Ованесов, Перельман, Анатолий Гаранин, Борис Приходько, Владимир Вяткин, Владимиров, Алексей Даничев, Екатерина Чеснокова, Александр Семенов, Руслан Кривобок, Михаил Климентьев, Владимир Федоренко, Илья Питалев / РИА Новости;

Архив РИА Новости

© Захарчук М., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

– Олег Павлович, позвольте вам представить нашего лучшего помощника, нашего военного капитана, который любит ваше творчество и хочет о нем написать, – так отрекомендовала меня Табакову давно уже покойная Мария Вениаминовна Воловикова, которую в Москве почтительно величали «матерью всех артистов». Актер сделал губы своей фирменной трубочкой, тряхнул очень густой и волнистой на то время копной волос, изобразив неподдельно крайнее удивление на лице:

– Как, неужели меня знают и в широких армейских кругах?..

Общались мы весьма непродолжительное время, как любил говорить Константин Симонов – «на тычке». Вот итоги той беседы.

«Только в прошлом году он сыграл на телевидении и в кино два десятка самостоятельных, заметных ролей. Прибавьте сюда почти что ежедневную занятость Олега Табакова в театре «Современник», руководство детской театральной студией при Дворце пионеров Бауманского района, которая выросла в курс актерского факультета ГИТИСа, большую общественную работу, регулярные выступления в периодической печати, чтение на радио, выступления с лекциями на производственных предприятиях, в институтах, воинских частях и вы получите приблизительное представление о той занятости, в которой постоянно пребывает этот замечательный актер. А ведь мало кто знает, что в неполных тридцать лет Олег Павлович перенес тяжелейшую форму сердечной болезни – инфаркт миокарда. После такой «встряски» приговор врачей однозначен – спокойная жизнь, никаких волнений. Но не таков этот человек, чтобы отсиживаться в тихой гавани. И он работает. Самозабвенно, неистово, как и подобает настоящему большому художнику. В подтверждение сказанного два примера.

Когда в театре «Современник» идет спектакль «Провинциальные анекдоты» А.Вампилова с участием Олега Табакова, то смеются не только зрители, но и коллеги-партнеры, много раз игравшие с ним в этой пьесе. Они бы и рады держаться с независимым видом, как и следует по неписаному театральному закону, но не могут устоять перед заразительным, искрометным и всегда неожиданным юмором Табакова. Он не жалеет себя ни в смешном, ни в грустном. Он всегда играет так, как будто это его самая ответственная роль в театре, кино, на телевидении. Того же требует и от своих партнеров, учеников.

Если вы побываете в подвале московского дома № 1 по улице Чаплыгина и увидите репетицию спектакля «Маугли», вы удивитесь той интенсивной разминке, которую проводят табаковцы, теперь уже студенты IV курса ГИТИСа. Но когда поприсутствуете на самом спектакле, поймете, что без такой усиленной разминки исполнителям не обойтись. Тут и кульбиты, и сальто, и яростный «бег стаей», и прыжки на стены, и тарзановы полеты под потолок с веревочной лианы на лиану… Если о других труппах иной раз говорят, что они используют всю площадь сцены, то юные исполнители из этого подвала владеют всем ее объемом. И пусть этот конкретный спектакль ставили помощники Табакова – Константин Райкин и Андрей Дрознин, но дух, заразительность, внутренний огонь, так присущий Олегу Павловичу, явно просматриваются в замечательной работе студийцев.

– И все-таки, Олег Павлович, почему вы решили заниматься с ребятами, что побудило вас организовать детскую студию, а затем уже и собственный курс при ГИТИСе?

– Далеко не полная удовлетворенность сделанным. Во-первых. Жажда творческого обновления, возможность поиска, вера в его успех – во-вторых. В юности я познал радость участия в создании нового театра – «Современник». Теперь считаю своим долгом передать накопленный какой-никакой опыт молодым. Заодно и поучиться у них. Кому как не им, вступающим в жизнь артистам, отражать на сцене проблемы своего поколения, выражать своим творчеством собственную гражданскую позицию. Наши спектакли смотрят прежде всего молодые рабочие, студенты, воины. Бывает, подходят после спектакля, предлагают свою помощь. Мы им всем бесконечно за это благодарны.

– На вашем курсе преподают Константин Райкин, Андрей Дрознин, Авангард Леонтьев – тоже ваши ученики. Чем это вызвано?

– Я твердо убежден, что обучать молодых актерскому ремеслу должны люди, способные сами служить им практическим примером. В армии, кстати, основной метод воспитания какой – «делай, как я»? Очень хороший с моей точки зрения принцип. Сказанное вовсе не значит, что с ребятами не работают хорошие профессиональные педагоги. Однако горизонты творчества будущих артистов определяет прежде всего, как мне кажется, живой носитель живого театрального языка.

– Сейчас многие специалисты в области театра, кино, да и рядовые зрители говорят и спорят о проблемах актерского мастерства. Во многих периодических изданиях ведутся на эту тему затяжные дискуссии. А что вы думаете по этому поводу?

– Такие проблемы не решаются в одночасье. Мне думается, что я еще только подхожу к их пониманию. Наше ремесло, сложное в своей простоте и простое в своей сложности, состоит из множества компонентов. С одной стороны, мы подвластны влиянию различных привходящих моментов. Ведь сама по себе актерская профессия даже не вторична, а третична, если иметь в виду то, что между актером и зрителем стоит драматург и режиссер да еще вся та технология, которая сопутствует театру и кино. Актер – бегун, несущий эстафетную палочку зрителю на самом последнем этапе дистанции. И как ни хорошо прошли свою дистанцию предыдущие участники, до финиша ее может донести только он один. И я поэтому частично принимаю усилившиеся в последнее время претензии к артистам, обвинения в нашей суетности, всеядности. Однако не следует забывать, что далеко не все мы, актеры, встречаемся, увы, с драматургией и режиссурой, отмеченными печатью подлинного таланта, содержательного искусства. И, как следствие, критерии отбора у современного актера порядком размыты. Отсюда и известное падение актерского престижа, в котором, по-моему, повинны и зрители, и критики. Уж больно часто звучат со всех сторон подсказки актерам, слишком много у них развелось некомпетентных опекунов и наставников. Да и бесконечные телепередачи с участием популярных артистов разрушают магическое таинство нашей профессии.

– Может быть, поэтому многие известные актеры становятся режиссерами?

– Во всяком случае, – это одна из целого комплекса причин.

– Олег Павлович, нам, людям военным, было особенно дорого встретиться с вами в телеспектакле «Василий Теркин» по одноименной поэме Александра Твардовского. И это уже не первая ваша работа с режиссером Владимиром Храмовым. Чем она стала для вас в творческом плане?

– Из этой работы я вынес для себя много нового, обогатившего меня в творческом отношении. Поэма Твардовского решалась нами (в первую очередь, разумеется, Владимиром Александровичем, к слову, участником Великой Отечественной войны) в задушевно-лирическом ключе. Об инсценировке этого выдающегося произведения я мечтал давно и старался выразить в ней дань признательности павшим и живым солдатам Великой Отечественной войны. Говорят, что получилось…

В заключение нашей беседы мы пожелали народному артисту РФСР, лауреату Государственной премии СССР Олегу Павловичу Табакову новых творческих успехов и попросили его написать несколько слов воинам-сибирякам.

«Желаю вам счастья и здоровья, душевного покоя, верности ваших подруг! Желаю вам всего самого доброго. Ценю ваш нелегкий труд – он сродни нашему актерскому – без выходных и без бюллетеней. С уважением О.Табаков».

Заранее приношу извинения читателям за то, что привожу здесь собственное интервью с Табаковым полностью. Хотя прекрасно понимаю, что ценность его не столько в содержании, сколько во времени. Шутка ли, оказывается, что впервые я пообщался с Олегом Павловичем ровно 38 лет назад! «Кредо Олега Табакова» – было опубликовано в газете Сибирского военного округа «Советский воин» 8 апреля 1980 года. Сейчас бы я, разумеется, многое в материале изменил, а мой герой и подавно. Но, увы, что написано пером… С тех пор я всегда пристально следил за самобытным творчеством и великой подвижнической деятельностью Табакова. Он для меня – генерал театра и кино. Многажды писал о нем в различных отечественные изданиях. Восьмидесятилетний юбилей Олега Павловича отметил на нескольких интернет-ресурсах. На обложке моей главной книги о собственной судьбе «Встречная полоса. Эпоха. Люди. Суждения» есть и портрет уважаемого Олега Павловича, а в самой книге – большой очерк о нем. Мое досье о его творчестве насчитывает свыше ста единиц хранения! У него самого, я железно в том уверен, нет стольких газетных, журнальных публикаций, записей телевизионных и радиопередач о его собственных свершениях в театре, кино, телевидении. Потому что, во-первых, Олег Павлович много раз (четырнадцать!) в жизни переезжал с места на место. А во-вторых, у него отсутствует такая привычка тщеславно наблюдать: кто там и что про меня говорит и пишет. Может быть, в молодости она и была, но сейчас ее нет, как класса. Он выше тех простых суетностей и жизненных мелочей, которые, как болото, затягивают простого человека в свои омуты, не дают ему развернуться во весь размах даже Богом отпущенных способностей. У Табакова редкое умение мудро и дальновидно организовывать жизнь свою, свое разнообразное творчество, собственные дерзновенные устремления и помыслы тех людей, которые добровольно или по нужде признают в нем для себя лидера. Скажу больше: в постсоветском театральном пространстве людей калибра Табакова попросту нет. Он – такая себе отдельная культурная Джомолунгма. И это тем более ценно, что ведь себя мой герой сделал сам, своим умом, «своими руками». У Олега Павловича никогда не наблюдалось влиятельной протекции, его не двигали ни сильные мира сего, ни национальные кланы, ни даже общественное мнение как таковое. Всего он добился сам, как добивается простой, но оборотистый мужик достатка, потом и кровью поливая свою нивку, становясь на ней сначала кулаком, а потом и помещиком.

Вот вам, читатель, очень краткий перечень того, чего достиг за 83 года жизни этот актер, режиссер, педагог, строитель, общественный деятель и едва ли не самый влиятельный в России культуртрегер – созидатель. В театре «Современник» он сыграл 36 ролей. В МХАТе имени Чехова – 14. В нем же сам поставил 17 спектаклей. На телевидении у Табакова 12 крупных работ. В кино он снялся более чем в 120 фильмах. Сам поставил 4. Озвучил 27 мультфильмов. Единожды снялся в «Фитиле». Сыграл в 3 радиоспектаклях и написал 2 книги. Построил как минимум четыре театра. Этот воистину титанический труд по достоинству оценен и народом, и государством. Олег Павлович – народный артист СССР, дважды лауреат Государственных премий – СССР и Российской Федерации. Он – кавалер орденов «За заслуги перед Отечеством» всех четырех степеней. В России таких людей не наберется и четырех десятков. А еще он награжден орденами Дружбы народов, Трудового Красного Знамени, Знак Почета. В этом смысле биография Олега Павловича чрезвычайно поучительна для тех, кто способен брать пример с других, учиться у других и делать выводы. И начнем мы ее, как и подобает, с детства героя.

* * *

– Олег Павлович, не сочтите мои слова бахвальством, но я хорошо знаю вашу биографию – все же писал о вас раз двадцать, если не больше, всякий раз обращаясь к первоисточникам. И постараюсь излагать ее елико возможно подробно и точно. Но при этом буду чрезвычайно благодарен вам за любые исправления, дополнения, уточнения и так далее. Ибо прекрасно понимаю: ваши личные воспоминания куда ценнее читателю будут, нежели все остальное, мной написанное. Итак, вы родились 17 августа 1935 года в семье врачей Павла Кондратьевича Табакова и Марии Андреевны Березовской. Место рождения – город Саратов. Детство провели с родителями и бабушками. А дедов, стало быть, не помните?

– Да, деды ушли задолго до моего появления на свет. Но знаю я о них много. Однажды кто-то из критиков окрестил меня «воплощением русского характера». На самом же деле во мне слились и мирно сосуществуют четыре крови: русская и мордовская – по отцу, польская и украинская – по матери. Я никогда не делал попыток нарисовать генеалогическое древо рода Табаковых – Пионтковских, но историю его, по-моему, знаю прилично. Прадед мой – Иван Иванович Утин – из крепостных крестьян. Вырос в семье зажиточного хлебопашца, который и наградил его своей фамилией. Между прочим, рыл окопы на Сапун-горе во время Крымской или Восточной войны. Дед Кондратий Иванович Табаков работал слесарем в Саратове и был женат на Анне Константиновне Матвеевой. Руки, говорят, имел золотые, однако сильно грешил по части «зеленого змия». А вот мамин отец Андрей Францевич Пионтковский был польским дворянином. Держал имение в Балтском уезде. Обеспечивал зерном едва ли не половину царской армии. Имел дом на Капри и на всех детей (так, на всякий случай) держал в банке по 25 тысяч серебром. Естественно, по приходу советской власти они превратились в прах. Бабушка по матери – Ольга Терентьевна «из простых». Дед Андрей скончался в конце 1919-го, сполна хлебнув всех прелестей власти пролетариата. (Примечательно, что умер в библиотеке собственного имения! В бурную эпоху экспроприации экспроприированного его содержали, кормили и оберегали «угнетаемые» им крестьяне.) Возможно, и поэтому у меня лично никакой предрасположенности «воспринять сердцем» революционные идеалы никогда не наблюдалось. Достаточно рано я узнал, что эсер дядя Гриша застрелился, тетя Оля, забеременев от директора гимназии, дабы не подвергать любимого позору, тоже кончила жизнь самоубийством. Другой дядя, Толя, довольно рано просветил меня насчет того, что по-настоящему творится в стране и в обществе, а не пишется в газетах и говорится по радио. Он был за старшего в нашей семье, поскольку отец ее бросил, когда мне исполнилось 14 лет. На всю жизнь я запомнил эту боль, становившуюся особенно нестерпимой в гостях у друзей, где были отцы. Моя последняя женитьба растянулась на много-много лет именно из-за той боли. Мать моя была женщина гордая, красивая и наверняка могла бы замечательно устроить свою личную судьбу, но на ее руках находились я и моя сводная сестра Мирра. Жили мы скудно: покупали мешок картошки, бабушка солила в кадках капусту, помидоры, огурцы. Поскольку у меня, как уже отмечалось, четыре крови: польская, мордовская, русская и украинская, то в нашем доме все эти кухни были представлены хоть и скудно, но достаточно разнообразно. Поэтому у меня культура еды очень высокая, и я об этом везде говорю с гордостью, даже хвастаюсь».

* * *

…Олежка появился на свет от большой родительской любви. Этот момент принципиальный. Как и то обстоятельство, что воспитывался малец в тотальном семейном обожании. Все дело в том, что мама Мария Андреевна была замужем в третий раз. Первый ее муж Андрей Березовский застрелился в припадке ревности. Второй, румынский революционер Гуго Юльевич Гольдштерн, дослужился до замнаркома здравоохранения Молдавии. Выполнял различные поручения советской разведки в Австрии и Германии. Погиб при исполнении задания. От брака с ним родилась единоутробная сестра Олега Мирра. Но и отец – Павел Кондратьевич Табаков имел от предыдущего брака сына Евгения. Так что Олега растили исключительно любящие люди: мама, папа, баба Оля, баба Аня, мамин брат дядя Толя и его жена Шура, сводные брат и сестра – Женя и Мирра. Правда, этот относительно благополучный период в становлении будущего большого русского актера длился недолго – до начала Великой Отечественной войны. Когда Олегу исполнилось 14 лет, отец вообще покинул семью. Но самые что ни на есть основные, изначальные, базовые годы воспитания, которые великий писатель Лев Толстой очертил периодом до семи лет, прошли для пацана в счастье, свете и радости. Они, по существу, и сформировали тот замечательный и неподражаемый характер, которым обладает Олег Табаков. Он всегда терпелив, доброжелателен, умеет ладить с самыми разными людьми, уверен в себе и упорен. Плюс слегка, ну самую малость, – эгоистичен. А и могло быть иначе, если у тебя было семь нянек.

* * *

По утверждению Олега Павловича, он хорошо помнит себя с трех-четырехлетнего возраста, на даче близ Саратова. Семья снимала часть дома соседей Зайцевых, с дочерью которых, Марусей, Мирра впоследствии училась в мединституте. Рядом с дачным домиком протекала небольшая речушка, настолько чистая, что просвечивались камушки на ее дне. Олежка мог бы запросто переходить ту речку вброд, но был, увы, весьма трусоват. Кстати, и это качество характера он пронес затем через всю жизнь, боролся с ним, но окончательно так и не изжил, однако никогда и нигде его не скрывал. Многие ли из нас позволяют себе подобное самообличение? А единицы. Но если задуматься, то смел не тот, кто безрассуден, а тот, кто, прекрасно зная себе цену, добивается цели. Табаков в этом смысле уникален. За долгую жизнь в искусстве он практически не предал забвению ни одного своего творческого замысла. А через какие тернии при этом прошел, одному Богу известно.

Все мы родом из детства. Истина столь же тривиальна, сколь и верна. Детство на всю жизнь – наш самый надежный репер и самый точный ориентир. И мы, по логике вещей, должны черпать из него, как из бездонного колодца или неиссякаемого источника. Не у всех, к сожалению, получается. Но детство Табакова – всегда при нем. Быть иначе у настоящего творца и не может.

«Весь мой природный сантимент, чувствительность и некоторая плаксивость – оттуда, из украинских песен маминой мамы, бабы Оли: «сонцэ нызенько, вечир блызенько»… Наряду с тем, что я узнавал родной язык и взрослые обучали меня квалификации происходящего в жизни по-русски, я имел всему этому довольно мощную альтернативу в метафорической ласковости украинского языка. Можно сказать: «хулиган». А можно возмутиться: «урвытэль». Или: «Ну, уже гиря до полу дошла», – пишет драматург Михаил Рощин. А вот баба Оля в таких случаях говорила: «Пiдiйшло пiд груды, нэ можу бiльше». Эти словосочетания странным образом объясняли мне рождение импульсов на тот или иной душевный поворот. И как последующий результат: мне никогда не нравилась сентиментальная украинская литература – Михаила Коцюбинского, Ивана Франко, Ольги Кобылянской или даже стихи Леси Украинки. Но вместе с этим, когда я читаю у Гоголя: «…нет уз святее товарищества», – сразу начинают источаться слезы, потому что Гоголь для меня фигура душевно близкая. Не потому, что я тоже умру от голодания, нет. А вот что за мысли приходят в голову не мне одному? Возможно, это Чичиков едет в бричке, и, что возможно, он – отчасти – черт, только посланный вот в такую долговременную командировку в российские земли… И многое, многое другое. «Слышишь ли ты меня, сынку», – и я опять начинаю плакать, – «слышу…». И ничего с собой поделать не могу, потому что моя психика отзывается на уровне генетическом. Я даже не могу комментировать ничего. Просто так чувствую.

В то же время, при некоторой эмоциональной невоздержанности, я, если выражаться по-польски, человек «гжечный» – вежливый. Знаете, как ведут себя польские паны? Этакое постоянное подчеркнутое соблюдение политеса, формальное выражение условностей поведения. Нечто сродни американской улыбке. Боже упаси, никогда не считал себя сильно воспитанным или галантным, но даже при полном неприятии человека всегда, хотя бы формально, сохраняю некие элементы любезной «гжечности». Как мне кажется.

О русских чертах в себе умолчу. Как-то не хочется рассуждать о «национальной гордости великороссов». Хотя, когда речь заходит хотя бы о таких моих значимых ролях, как Балалайкин, Адуев, Обломов, этого никак не избежать. Ну русский я…

Что же касается финно-угорской группы моей крови… Полагаю, далеко не случайным то обстоятельство, что из двадцати спектаклей, поставленных мною за рубежом, половина приходится на Венгрию и Финляндию! Вряд ли, приглашая меня в эти страны, кто-то подсчитывал или прикидывал процент родственных кровей. И все-таки… темпераменты совпадали».

* * *

…А мне в этом месте почему-то вспомнилось, как отреагировал Олег Павлович на нелепо-драматические события, происходящие на Украине: «Украинцы и так-то не очень просветленные. Это как бабушка иногда говорила: «Та плюнь ты на ных! Воны ж тэмни и нэграмотни люды». Беда в том, что люди нормальные будут страдать от того, что нормальная информация к ним никак не попадает… Я жалею их. Они в каком-то смысле убогие. Скажу даже крамольную мысль. Во все времена – их лучшие времена – их самые яркие представители интеллигенции были где-то на вторых и третьих позициях после русских. И поэтому мне сейчас неловко за них». Тут весь пафос даже не в самом градусе критичности оценки, хотя, согласись, читатель, не многие наши признанные деятели культуры позволяют себе столь правдивый и принципиальный взгляд на творящиеся безобразия в родственной стране. Важно другое: Табаков поверил, в смысле, соотнес свою нынешнюю позицию с нравственными категориями, заложенными в детстве.

В самом Саратове Табаковы жили в так называемом «бродтовском» доме, который до революции принадлежал известному саратовскому врачу, доктору Бродту. На двух этажах проживало семь семей. Мама Мария владела огромной комнатой в сорок пять метров, а отцу удалось заполучить двадцатиметровую комнату за стеной. Входы в родительские квартиры были через разные подъезды, но общаться можно было… через книжный шкаф. На верхних полках стояли книги, а внизу была приличная дыра, через которую маленький Олег свободно перемещался из комнаты в комнату.

* * *

Олег Павлович всегда подчеркивал, что почти все его детские воспоминания по большей части окрашены гастрономическими красками. Обжорой и сластеной он всегда был и остается жутким. Однажды заметил: «Жить буду, помирать стану, а таких помидор, как делали мои бабушки, больше нигде не попробую». Странное дело, но и я, когда вспоминаю собственное детство, обязательно в воображении появляются бабушкины «квашенные помидоры». Не соленые, а именно квашенные, как яблоки – моченые. Вот ничто из других обильных солений, а это самая дешевая пища бедного люда, в памяти не осталось, а вкус тех помидор помнится. Хотя к насыщению собственного желудка я всегда относился со стойким равнодушием. Олег Павлович слыл поэтом и певцом еды с самого раннего детства: «Наши саратовские кухни были весьма многополярны. Пирог бабы Ани с тонким слоем теста и большим толстым слоем мяса, который погружался в бульон, налитый в тарелку, и посыпался укропом в сочетании с не бог весть каким дорогим, но великолепным саратовским соленым помидором, до которого только дотронешься – и он уже взрывается, поливая все своим прекрасным вкусным соком. И – свинина с черносливом, которую готовила баба Оля. А уж баба Катя, молдаванка, ее фамилия была Гензул – по родству являлась матерью жены моего дяди Анатолия Андреевича, маминого брата, была по образованию повар и готовила просто фантастически – и ореховый струдель, и борщ с пампушками (кстати, язык бабы Кати тоже был наводнен украинизмами. Вместо «что вы там мечетесь или скачете» баба Катя говорила нам, детям: «Ну что ж вы гасаете, окоянни?»). В результате все это великолепное разнообразие национальных кухонь сформировало во мне очень высокую культуру еды. Если уж есть осетрину на вертеле, то с гранатовым соусом, если… Впрочем, об этом я могу рассуждать бесконечно».

Игорь Кваша часто вспоминал и рассказывал о том, как в молодости Олег Табаков любил вкусно и обильно поесть. Его друзья знали о том, что у него в холодильнике всегда есть запасы продовольствия на неделю вперед. И они часто устраивали «налеты» на его жилище. Несколько человек держали хозяина за руки, а остальные в это время шарили по тумбочкам и шкафчикам, поглощая все съестное. Одному из них пришлось за это поплатиться. Когда Олег Ефремов заболел, друзья принесли ему мед, печенье, фрукты и прочую снедь. Олег Табаков пришел его проведать и съел все, что нашел. Ефремов возмущался и прогонял налетчика, а тот невозмутимо изрек: «Спасибо, дорогой тезка! Завтра еще зайду», и гордо удалился. Табаков всегда был настоящим гурманом и советовал друзьям, в какие рестораны нужно заходить почаще, а какие лучше обходить стороной.

Любовь к еде, похоже, вообще наследственная черта Табаковых. Сын Павел: «Мой папа предпочитает всем прочим яствам мясо. И прежде всего – шашлык из очень хорошей баранины. А вот предпочтения какой-то одной национальной кухни у него не наблюдается. Я тоже в этом смысле пошел в папу – люблю поесть. Но в отличие от него не ем рыбу. Аллергия. Зато поглощаю всяческие сыры. Отец часто повторяет: «Если человек не любит вкусно поесть, это серьезно настораживает». Это, по-моему, не столько парадоксально, сколько мудро. Помните, в фильме «Москва слезам не верит»: «Работнику давали много есть. Если он плохо ел, его не брали на работу».

«– Антон, в том, что вы бросили артистическое поприще и перебрались на поприще кулинарное, наверняка сказалось отцовское наследство – он у вас слывет изысканным гурманом.

– Мне трудно сказать что-либо определенное по этому поводу. Могу лишь заметить, что когда Галина Волчек усиленно пыталась обучить меня театральной премудрости, я очень быстро забывал ее уроки по сценическому мастерству, но до сих пор помню вкус ее удивительного борща.

– Недавно (интервью в «Российской газете» 2004 года) вы открыли очередной свой ресторан. Какой по счету?

– Десятый. В Доме архитектора. Он так и называется – «Архитектор».

– В рестораны Табакова всегда заглядывали знаменитости. Клод Ван Дамм и Пьер Ришар колдовали на кухне, бывший спикер Госдумы Геннадий Селезнев с депутатами встречали Новый год… Оторвались вы от народа, Антон Олегович!

– Ничто человеческое и сильным мира сего не чуждо. Им тоже нравится вкусно поесть, комфортно провести время. Но в скором времени я буду открывать сеть дешевых закусочных под названием «Цыпленок табака».

Рецепт от Антона Табакова цыплята табака: 1 цыпленок, 2 головки репчатого лука, молотый перец черный и душистый по вкусу, соль. Лук прокрутить через мясорубку. Цыпленка разрезать вдоль грудки, развернуть, посолить и поперчить со всех сторон. Затем чуть-чуть подсолить луковую массу. Смазать ею цыпленка. Дать ему постоять в течение 2–3 часов. Снять сверху лук, еще раз поперчить и жарить на растительном масле или топленном жире на чугунной сковородке под большим гнетом. Сначала обжарить со стороны кожи, потом перевернуть и довести до готовности на медленном огне. Если при протыкании спицей выступит прозрачный сок, то цыпленок готов. Подавать с рубленой зеленью, чесночным соусом и маринованным луком, в который можно добавить немного сухого барбариса.

– Не так давно вышла ваша книга «Кулинарные истории Антона Табакова», которая стала лидером продаж. Как пришла идея ее написать?

– Идею подсказала Нина Гомиашвили, это сестра Кати Гомиашвили. Катя – известный модельер, а Нина – известный фотограф. Так вот Нина предложила мне написать такую книгу, а она сделает фотографии. Ну и все закрутилось…

– Любимое блюдо вашего отца?

– Раки.

– Ваше любимое блюдо?

– Раки. Может, потому что я родом из Саратова, может, из-за моего знака Зодиака (я Рак по Гороскопу), но все, что связано с членистоногими, представляет для меня интерес. Прежде чем варить рака, надо его выбрать. Тут своя наука. Во-первых, раков, как и устриц, лучше есть в те месяцы года, в названии которого есть буква «р». В эти месяцы они вкуснее. Далее: раки делятся на девочек и мальчиков. Кто-то любит тех, кто-то других. У девочек мяса меньше, но у них есть икра. Определяется же рачья половая принадлежность по размеру хвоста: у девочек – шире, у мальчиков – длиннее. Имейте в виду: крупные раки бывают пустоваты. Так что лучше брать средних, зато побольше.

Рецепт от Антона Табакова. Существует масса легенд, что варить раков надо в пиве или в шампанском. Ничего подобного. Варят их в воде. Вода, крупная соль и укроп. Все. Если, конечно, вы хотите съесть потом собственно раков в их натуральном виде. Все остальные добавки просто изменят вкус. Пропорций как таковых нет. Воды – чем больше, тем лучше. И ракам будет всплывать просторней. На один килограмм раков брать 5 л воды, 1 ст. л. крупной соли, пучок свежего или горсть сухого укропа. Раки закладываются в кипящую воду. Время варки около пяти минут после нового закипания воды. Раки краснеют и всплывают. Кастрюлю нужно снять с огня, но не спешите вылавливать раков тут же. Они должны настояться в бульоне 20 минут. Еще лучше дать им возможность постоять ночь. Но я не требую от вас невозможного. Если вы любите поострее, бросьте в кастрюлю сразу после закипания 1–2 стручка красного перца. Гурманы еще добавляют примерно 1 кг зеленого перца – прямо со стручками, целиком, с семечками и ножками. Можно также добавить 3–4 головки чеснока, какие-нибудь травы вроде бадьяна или дополнительно пучок укропа. Соус к раками готовится на основе майонеза. Майонез лучше использовать самодельный. В него добавляется немного васаби, мелко нарезанный укроп для запаха, по желанию – толченый чеснок. Я еще люблю положить немного красной или черной икры для пикантности. Все это отцу очень нравится».

Искусствовед, театральный критик и друг Табакова Анатолий Смелянский: «Пища духовная в аффективной памяти Олега Табакова тесно соседствует с пищей телесной. Можно сказать, что жизнь он, прежде всего, ощущает на вкус и поглощает. Помнит, какой шоколад был в военные годы, как он питался в годы студенческие. Помнит обиду на Ефремова со товарищи, которые объедали его на Тверской-Ямской улице («раскулачивали» – скажут объедавшие). Вкусная подлива не просто вымакивается хлебным мякишем, но еще вылизывается им до основания. Так было, наверное, в военные годы, но эту привычку он сохранил до нынешних сытых времен. Ритуал завершает обычно «смертельным номером» – облизыванием ножа. У неподготовленной публики, сидящей с ним рядом за торжественным ужином, брови вздыбливаются дугой покруче, чем у Михаила Чехова в «Эрике XIV».

У него с собой всегда были какие-то баночки, коробочки, леденцы, морс. Иногда начинает ректораты или совещания с одаривания присутствующих чем-нибудь съестным: люди закусили, или даже выпили немного, и поняли свою общность. Самые ходкие в его лексиконе метафоры тоже идут из растительного мира. Все самое лучшее в жизни произошло у него в Саратове. Сравнение с бабушкиными помидорами, которые она отбирала на рынке под засолку, отбирала «как для себя», применяется и к системе отбора учеников, и к самой школе. Этими же саратовскими помидорами могут посрамляться все иные театральные злаки, выращенные не бабушкиным методом. В день 60-летия ему «с намеком» соорудили на сцене МХАТа огромный пиршественный стол, и он на протяжении трех величальных часов на глазах всего отечества поглощал яства. Это не только человеческая, но и актерская физиология. Это – его раблезианская страсть к жизни, к ее плотской простой основе. Он эту тему тоже подчеркивает, то есть играет, потому как в его быте нет ничего такого, чтобы он актерски не закрепил. Человек, который так любит поесть, просто обязан презирать всякое головное построение, все хилое, вялое, болезненно загадочное или мистически невнятное в театре. Сталкиваясь с таким театром, он чаще всего «падает в объятия Морфея». Этому своему Морфею доверяет. Раз тело не принимает, тут и искусства наверняка нет. Театр он понимает как эмоциональное чувственное заражение одного человека другим. Вопреки Константину Станиславскому даже действие на сцене он подчиняет чувству».