Текст книги "Юрий Никулин. Война. Арена. Кино. 100 лет Великому Артисту"

Единственный в мире тандем

Шуйдин и Никулин более тридцати лет проработали вместе, достигнув редкого взаимопонимания. Это был единственный такой творческий тандем во всем подлунном мире. Нигде, ни в одной стране на цирковой арене не выступали два героя-фронтовика. Вы себе на минутку представьте, дорогой читатель: люди, смотревшие смерти в глаза, выходили каждый вечер на арену и смешили зрителей натуральным образом до слез. Столь продолжительное совместное творчество можно объяснить, конечно, многими обстоятельствами – верностью цирку, похожими взглядами на определенные жизненные явления, наконец, просто психологической совместимостью, как у космонавтов, хотя, случалось, артисты спорили до хрипоты, до ругани. Однако в решающей степени их единило, наверное, то, что оба прошли войну от первого до последнего дня. На год моложе Никулина, Шуйдин служил в танковых войсках.

Сорок лет я в меру своих скромных сил, возможностей пишу о советских и российских деятелях культуры, прежде всего об участниках Великой Отечественной войны. Полагаю это своим гражданским и, разумеется, профессиональным долгом. Так вот мне не ведом более подобный случай. Чтобы советский артист-фронтовик был официально представлен к высшей награде страны. Стоит ли удивляться тому, что я особенно пристально «пытал» на эту тему «дядю тезку». Однако, в отличие от Никулина, Шуйдина практически невозможно было «завести» на воспоминания про свои героические подвиги на войне. До тех пор, пока мы не поднимали рюмку. Приняв как следует на грудь, Михаил Иванович слегка раскрепощался. И отвечал на мой вопрос, не обидно ли ему оттого, что не стал Героем: «Чудак ты человек. Какая может быть обида? Да такие подвиги, как у меня, ребята каждый божий день на той войне совершали. Если всем давать Героя – никаких звезд не напасешься. Просто Константин Васильевич Скорняков меня любил. Давно он ушел от нас. Я уже на несколько лет его пережил. Хороший был мужик. Мы с Юркой его похоронили, кажись, в 59-м или в 60-м году – не помню уже».

…Господи, сколько же раз я побывал в гримуборной Шуйдина и Никулина еще в том, старом цирке – не счесть. Из него же мы унесли «дядю тезку» на Ваганьковское. Первый и последний раз я видел Юрия Владимировича плачущим. С ним мы продолжали поддерживать самые тесные отношения. Великое множество раз встречались: в цирке на Цветном бульваре; на его квартире, в доме на углу Большой и Малой Бронной; на его даче, в легендарной подмосковной Валентиновке; на различных столичных мероприятиях; у наших общих знакомых. Многое, что слышал от прославленного артиста-клоуна, я записывал или по «горячим» следам, или же в конце дня в дневник. Но еще больше всего интересного осталось «за кадром», «за бортом». Жаль, конечно. Особенно невосполнимой утратой полагаю то, что очень мало зафиксировал для истории – патетику в сторону – застольных выступлений Ю.В. А компании он любил и выпить мог много, не пьянея. Не помню случая, чтобы он не припас для веселящейся компании какого-нибудь трюка, фокуса или неотразимой байки, которую стопроцентно все слушали впервые. Некоторые никулинские перлы я, разумеется, припас и приведу в этой книге. Но все равно сохранил их до обидного мало.

Сделал я с Никулиным несколько десятков интервью и сотни просто публикаций в сотнях газет Советского Союза, когда был корреспондентом ТАСС. Больше я в своей жизни написал только о Владимире Высоцком и Майе Плисецкой. Юрий Владимирович всегда живо откликался на все мероприятия, проводимые в Войсках ПВО. Очень крепко дружил с генерал-полковником Анатолием Алексеевичем Вобликовым, который до 1989 года возглавлял тыл Войск ПВО. Дважды себе и один раз Папанову Юрий Владимирович оформлял через Вобликова машину «Волга». А потом генерал уехал к себе на родину в Белоруссию. Там и похоронен. Но когда был еще жив, часто наведывался к Никулину в гости. Один раз и меня пригласили на свою встречу. Впрочем, и о дружбе Никулина с Вобликовым я расскажу еще подробнее.

Когда меня назначили главным редактором журнала «Вестник противовоздушной обороны», решил я вместе с другом Юрием Широченко, тогдашним начальником секретариата Главкома В.А.Прудникова, устроить презентацию специального женского номера, посвященного 8 Марта. Пригласили на наше торжество в столичный Дом кинематографистов многих известных актеров и актрис. Разумеется, и Юрия Никулина с женой. А он, к несчастью, сильно занемог. Зная это, я даже не стал его вторично беспокоить. Каково же было мое удивление, когда Никулин, бережно поддерживаемый супругой, появился под аплодисменты присутствующих в дверях Дома кино. В перерыве Татьяна Николаевна рассказала:

– Я не хотела его пускать. Не послушал меня. Наглотался лекарств, велел подать парадный пиджак и заставил собраться. Надо, говорит, ребят поддержать. Да и Вобликову обещал, что приду.

Выходил на сцену, поздравлял сотрудников журнала и всех воинов ПВО. Несколько анекдотов рассказал. Слушая его, я аж прослезился от умиления. Ну кто бы еще, подумалось, из артистов с куда меньшей славой повел себя так по-человечески замечательно и трогательно?! Да почти – самоотверженно! После банкета, где Юрий Владимирович, приняв рюмку, уехал, я рассказал обо всей истории с болезнью Никулина главнокомандующему нашими Войсками ПВО генерал-полковнику Виктору Алексеевичу Прудникову. Тот попросил у меня рабочий телефон артиста и на следующий день выразил ему благодарность от себя лично и от всех воинов ПВО, наградив специальным ведомственным знаком.

– А знаете, Юрий Владимирович, – говорю ему, – что знак этот уникальный и у фалеристов – коллекционеров всяких значков – котируется выше иных орденов?

– Да ладно тебе.

– Правду говорю. В нем ошибка. Войска начертаны с прописной буквы, хотя в аббревиатуре ПВО есть большая буква «В».

В другой раз я предложил Никулину вести рубрику анекдотов в моем журнале. Почти не раздумывая, он отклонил мое предложение. Необыкновенно совестливый и щепетильный человек, Юрий Владимирович стал доказывать, что из этических соображений не может пойти на такое сотрудничество, поскольку в то время уже вел подобную рубрику в «Огоньке» Виталия Коротича.

– Ну, ты сам подумай, зачем мне на два фронта работать. Не ровен час, еще скажут, что я жадный и деньгу заколачиваю.

Стал я горячо убеждать артиста: мол, такие подозрения никому даже в голову не смогут прийти.

– И потом, Юрий Владимирович, ну кто ж вас осудит за то, что хоть как-то скрасите службу воинов – своих однополчан?

– Пожалуй, ты прав. И Толе Вобликову будет приятно, – согласился Никулин и почти три года добросовестно подписывал байки для журнального юмористического раздела, носившего название «Мы с Никулиным вдвоем…». Анекдоты те, естественно, я подбирал сам, а Юрий Владимирович только одобрял их или же просил какой-нибудь заменить. Ханжой он никогда не был, но все равно, чувствуя ответственность за свое имя в печатном издании, изредка браковал ту или иную байку. Он как бы интуитивно исполнял известный гоголевский завет: «Обращаться с словом нужно честно. Оно есть высший подарок бога человеку. Беда произносить его писателю в те поры, когда он находится под влиянием страстных увлечений, досады, или гнева, или какого-нибудь личного нерасположения к кому бы то ни было, словом – в те поры, когда не пришла еще в стройность его собственная душа: из него такое выйдет слово, которое всем опротивеет. И тогда с самым чистейшим желанием добра можно произвести зло».

До тех пор, покуда журнал не закрыли, в нем выходила юмористическая рубрика с рисунком-заставкой: Никулин в своей цирковой шляпе и как бы я в военной фуражке. Некоторые анекдоты из той рубрики Юрий Владимирович использовал в своих книгах. Более того, сам предложил для победителей нашего конкурса эрудитов в качестве призов билеты в свой цирк, и несколько счастливцев такие билеты получили.

За долгие годы нашего знакомства Никулин всего лишь раз отказал в моей просьбе. Точнее даже, просьба исходила не от меня, а от командования Войсками ПВО, которое решило поздравить артиста в день его семидесятипятилетия.

– Извини, Михаил, – сказал с виноватой миной на лице, – но ничем не могу помочь. Если бы старшим на этом мероприятии был Лужков, я бы с ним переговорил, мы давно приятельствуем. Но тут Черномырдин хозяин, а с ним я не на короткой ноге. Да и неудобно как-то. Скажут: Никулин сам за себя хлопочет, мало ему всяких адресов и отличий.

Впрочем, от любви и восторга своим героем я увлекся и сильно забежал наперед…

«Память о войне всегда при мне»

В конце нынешнего, 2021 года исполнится 100 лет со дня рождения Юрия Никулина. А следующий год будет четвертьвековым с той поры, как великий клоун покинул сей бренный мир. Но народ наш очень хорошо его помнит. Вот Ленина многие забыли, понуждаемые нынешней идеологией, а Никулина помнят. И в связи с этим я часто думаю: в чем же был и остается секрет популярности артиста и клоуна? Да, разумеется, в том, что Юрий Владимирович сыграл в кино несколько десятков различных ролей. (Большие и малые роли воплотил в 66 художественных фильмах, снялся в 16 документальных лентах и принял участие в 8 телепередачах.) Многие картины с участием Никулина отечественное бессовестное и рваческое телевидение «крутит до дыр», что, конечно же, поддерживает людскую память. Не дает ей затухнуть и то незамысловатое обстоятельство, что на арене цирка клоун выступал «сегодня и ежедневно» без малого четыре десятилетия! За что был удостоен высшей государственной награды – Героя Социалистического Труда. Такое звание в мире отечественного цирка получили еще только знаменитый клоун Карандаш – Михаил Румянцев, дрессировщица Ирина Бугримова и директор цирка на Ленинских горах Евгений Милаев. Все. А на арене работали и работают тысячи и тысячи великолепных актеров. Устойчивой славе Никулина поспособствовали и его литературный дар, и талант художника (собственную автобиографическую книгу «Почти серьезно» оформил доброй сотней своих же рисунков); и его врожденное чувство юмора; и поразительная его коммуникабельность: в любой компании сразу становился своим человеком и лидером. Причем без малейшего к тому напряжения. Все это так, но главное, мне думается, в другом. Свое творчество и свою жизнь Никулин никогда не отделял от забот и чаяний своего народа. О другом деятеле отечественной культуры напишешь такое, и тебя упрекнут в излишней патетике. А про Никулина никому и в голову подобное не взбредет. Потому как редко кто мог похвастаться такой замечательной, такой во всех смыслах безупречной биографией, как этот клоун. Народ воевал – и он воевал, народ голодал – и он голодал, народ созидал – и он созидал. Правда, созидал по-своему, ему одному доступными средствами.

А еще он никогда не лукавил, не юлил и не лицемерил ни перед рядовыми зрителями, ни перед властями предержащими. В том числе и поэтому Шуйдин его просто боготворил. Редко кому из нас удавалось идти по жизни с таким спокойным, не суетным достоинством, как Никулину. А жизнь ведь у него за плечами была огромной и далеко не простой. Чего стоит хотя бы то, что на долю Юрия Владимировича выпали долгие семь лет финской войны и Великой Отечественной. Тоже случай уникальный. По крайней мере, мне не известен советский актер, который бы прошел эти две бойни от звонка до звонка. Неимоверно трудные и жестокие фронтовые испытания не только крепко закалили Никулина, но и придали ему некий огромный, незатухающий импульс, как поется в известной песне: «На всю оставшуюся жизнь». Очень многое в своем мирном бытии он поверял тем пороховым и грозным военным временем. Мы многажды с ним говорили на эту волнующую и всегда животрепещущую для нашего социума тему.

«…Понимаешь, Михаил, какая память шутка капризная. Ей ведь не прикажешь: это береги, а вот то забудь. И если откровенно, не самое лучшее она, лукавая, сохраняет. Порой я кажусь себе старым австралийцем, который сошел с ума, потому что, купив себе новый бумеранг, никак не мог отделаться от старого. Я сейчас вспоминаю войну, свою долголетнюю службу – все-таки семь лет тянул солдатскую лямку, – как детство. С какой-то светлой печалью вспоминаю. Страшное, горькое, ужасное временем сгладилось, отдалилось и почти скрылось в дымке прошлого. А Победа осталась, сознание о честно выполненной на фронте работе осталось. Фронтовая дружба всегда при мне, какая-то беззаветная, почти фанатическая верность присяге – тоже со мной. Я, может, не очень складно и точно говорю тебе об этом, тут бы каждое слово взвешивать, обдумывать, но если все лучшее из моего многолетнего фронтового быта собрать, как-то вычленить или обобщить, то это будут такие высоты, до которых я, пожалуй, в последующей жизни никогда и не поднимался, хотя лодырем не был и трудился всегда, не покладая рук.

А память о войне отзывается всегда неожиданно. И потому я смело могу и тебе, и всем говорить, что она всегда при мне. Когда я вижу кусок хлеба, брошенный на землю, сразу вспоминаю ленинградскую блокаду и свое тогдашнее ощущение, что никогда больше не удастся досыта наесться.

Случается, страх свой на той войне вспоминаю. Никогда не забуду, как под городом Тарту прямо на нашу батарею шли фашистские танки. Шли в лоб. Это нечто другое, чем, скажем, бомбежка. Ну, воют бомбы противно – уши заткнул и вроде как спокойнее. А танки, они чем ближе, тем тебе страшнее. Тогда, под Тарту, километр с небольшим до них оставалось. Вроде бы приличное расстояние. Только когда у тебя на уровне глаз стремительно увеличиваются стальные махины, понимаешь, какое это крохотное расстояние – тысяча метров. Сколько лет прошло с той поры, а и сейчас во сне, бывает, вижу: фашисты наступают, а мы зарыты в землю и никто не стреляет. И в поту просыпаюсь. С каждым годом возвращаться в свою фронтовую молодость все грустнее и тяжелее. Сколько моих фронтовых побратимов уже ушли из жизни…».

Истоки

Великий актер и клоун на самом деле коренным москвичом не был. Он родился в городке Демидов Смоленской области. А вот его отец, Владимир Андреевич Никулин – москвич в четвертом поколении. После гимназии поступил в Московский университет на юридический факультет и проучился там три года. Потом грянули революционные потрясения. Никулин стал бойцом только что организованной Красной армии. Окончив курсы Политпросвета, получил специальность учителя для безграмотных военных. Попросил командование отправить его для дальнейшего прохождения службы в Смоленск. Там, в одной из деревень неподалеку от Демидова, учительствовали его мать и сестра.

Еще находясь в боевом строю, Владимир Андреевич познакомился с начинающей актрисой местного драмтеатра Лидией Ивановной Германовой. Она родилась в латвийском городе Ливенгоф, но в годы Первой мировой войны, убегая от нее, переехала к родственникам в Демидов. Молодые люди сильно полюбили друг друга и пронесли это чувство через всю свою жизнь. И сына воспитывали во взаимной любви и согласии. Поэтому главной чертой его характера всегда оставалась доброта. Она всегда превалировала во всех больших и малых делах великого актера-клоуна, как прямое следствие родительской неистребимой любви. Любящий сын, Юрий Владимирович часто вспоминал отца и мать по различным поводам: «А вот матушка моя влет сходилась с людьми…». «Отец мой был законченным трезвенником. Начатая им на каком-нибудь празднике бутылка портвейна могла месяцами потом простоять на подоконнике. Правда, изредка мог добавить в чай ложечку вина». Но что в высшей степени примечательно – Никулин ни разу не вспомнил, чтобы отец или мать его поколотили за какую-нибудь провинность.

– Юрий Владимирович, а родители вас в детстве пороли?

– Зачем?

– Да мало ли. Было бы дите, а наказать его всегда найдется за что.

– Нет, никогда. Мне кажется, их бы испугала сама мысль поднять руку на ребенка.

– А вот меня отец люто бил.

– Разные системы воспитания. Тебе, значит, попалась физическая система.

Отец и мать

Говорят, что всем хорошим в себе мы обязаны детству. Впрочем, и плохим тоже. Хорошее в детстве Юрки Никулина решительно превалировало. Уже будучи взрослым и широко известным в стране актером, он написал книгу «Почти серьезно». Вышла она впервые в 1976 году и с тех пор раз семь или больше переиздавалась. О детстве там очень много. И все написано в ностальгически радужных, почти восторженных тонах. Если вы, дорогой мой читатель, с этой книгой еще не знакомы – найдите и обязательно прочитайте. Она того стоит.

Про маму, например, Юрий Владимирович пишет, что она в молодости пользовалась огромным успехом в провинциальном театре. Ее настойчиво приглашали на актерский факультет театрального института. Отказалась.

– Она непоколебимо была убеждена в том, что обязана жить только для меня, воспитывать меня и вывести затем меня в люди. Прочитав об этом в моей книге, она сказала: «Это святая правда, Юра. Я действительно жила для тебя. И, знаешь, нисколько о том не жалею». На мою книгу случилось много рецензий. Но мамина – лучшая.

Отец для Юры всегда был и первым другом, и первым советчиком. Литературно и вообще разносторонне творчески одаренный человек, он с молодости увлекался театром. Некоторое время играл вместе с женой в местном драмтеатре. Потом организовал свой собственный передвижной коллектив – «Теревьюм» – театр революционного юмора. Много играл сам, писал обозрения, сотрудничал с несколькими газетами. Организовал первую футбольную команду в Демидове и сам ее тренировал. Одно время штатно трудился репортером в газетах «Известия» и «Гудок». Подростку Юре отец казался гением и самым лучшим на свете человеком. Он всегда излучал энергию и оптимизм.

Со временем деятельному, полному всяких планов и прожектов Владимиру Андреевичу стало тесно в заштатном городке. И как раз в это время ему пришло письмо от друга-однокашника по гимназии Виктора Холмогорова: «Володя, приезжай в столицу. Авось учебу на юрфаке продолжишь. Первое время поживешь у меня. Нас собрались уплотнять. Так мы с женой решили: пусть уж лучше вы с Лидой будете жить рядом, чем кто-то чужой». Так Никулины оказались в Москве.

Отец зарабатывал на проживание семьи в основном литературным трудом. Спать он ложился в шесть-семь часов вечера. А ближе к полуночи просыпался, заваривал крепкий чай и всю ночь сочинял: репризы, куплеты, всякие хохмы для конферансье, номера для участников художественной самодеятельности. А еще папа любил поэзию. На все случаи жизни у него находились строки из Лермонтова, Асеева, Есенина, Маяковского, Северянина, Фета и других поэтов. Читал стихи мастерски, как и положено хорошему актеру. Для этого занимался артикуляцией, специальными упражнениями, развивающими технику речи. И при этом всегда находил время для сына. Практически никогда и ни в чем ему не отказывал. Если кто-нибудь в его присутствии начинал Юрку ругать, отец сильно расстраивался. Зато сам никогда с сыном не сюсюкал, не потакал его прихотям. И не захваливал. Высшей его похвалой была констатация: «Это ты сделал неплохо. Молодец».

Видимо, потому, что у самого не случилась актерская карьера, Владимир Андреевич страстно хотел, чтобы его наследник стал служителем Мельпомены. А вот мама мечтала видеть сына пианистом. Будь в той комнате, где они втроем обитали, место для пианино, Лидия Ивановна все бы свои фамильные украшения продала и купила инструмент. А так Юрке приходилось довольствоваться хоровым кружком в школе. Отец всячески поддерживал в нем стремление петь, слушать пластинки, музыкальные передачи по радио. Несколько лет работая репортером газеты «Известия», отец получал пропуска для посещения театров на два лица. И два раза в неделю родители Юры ходили в разные столичные театры. Возвратившись домой, живо и со знанием дела обсуждали пьесу, игру актеров, оформление спектакля. Отдельные сцены отец даже мастерски «проигрывал» в лицах. И Юра еще сызмальства, пусть и косвенно, но приобщался ко взрослому театральному искусству. Что же касается детских спектаклей и всевозможных утренников, то Никулин-младший натурально был их завсегдатаем.

В школе № 346, где учился Юра, его отец вел драмкружок. А маму регулярно избирали в состав родительского комитета, и она днями напролет пропадала в школе. Помогала в библиотеке выдавать книги, шила костюмы для участников художественной самодеятельности, водила ребят на экскурсии по достопримечательностям столицы. Этой работе родители отдавали много времени. В школьном драмкружке отец постоянно ставил сатирические обозрения, которые сам же и придумывал. Однажды написал для Юрки и его товарища по классу клоунаду на школьную тему. В свой кружок Владимир Андреевич принимал всех желающих, даже тех, кто плохо учился. Ему нравилось возиться с ребятней.

Отец очень любил Юру. «Когда я женился и стал жить у Тани, отец очень переживал нашу разлуку и даже ревновал. Приезжая к нему, я чувствовал, что он всегда рад меня видеть. Вхожу в дом, а отец спрашивает:

– С ночевкой?

– Да, – отвечал я.

Отец радовался, заваривал чай и смотрел на меня влюбленными глазами».

На службу воинскую тоже провожал его отец. Мать отказалась: «Не хочу плакать перед людьми. А не плакать – не смогу».

Последний свой день «на гражданке» Юрий Владимирович вспоминал: «18 ноября 1939 года в 23.00, как гласила повестка из военкомата, мне предписывалось быть на призывном пункте, который находился на Рязанской улице в клубе автомобилистов. День спланировали так: утром – парикмахерская (стрижка под ноль), днем в гости собрались съездить (попрощаться с родственниками отца), вечером – театр («Женитьба Фигаро» во МХАТе) и, наконец, – домой, на прощальный традиционный чай.

Вечером все провожающие собрались у нас дома. Мама подала к чаю мой самый любимый фруктовый торт. Отец, как всегда, рассказывал смешные истории, анекдоты, как будто нам и не предстояла разлука. Мама собирала в дорогу рюкзак, в который положила пирожки, яйца, котлеты, сахар, пакет соли, конфеты, смену белья, ручку-самописку, бумагу, конверты, две толстые общие тетради, сборник песен и мои любимые книги: «Бродяги Севера» Джеймса Кервуда и «Цемент» Федора Гладкова.

Бывалые люди говорили: «Одеваться в армию надо похуже – там все заменят». Но я надел то, в чем ходил всегда, потому что ни получше, ни похуже у меня ничего не было: брюки расклешенные, куртку на «молнии», шарф в полоску, пальто серое в елочку и кепку.

Попрощавшись с мамой, я вышел из дому вместе с родными и близкими. Многих моих друзей тоже призвали в армию. (Почти перед самым окончанием школы вышел указ, по которому призывали в армию всех, кто окончил в 1939 году среднюю школу. Наш набор называли особым.) Мама с собачкой Малькой на руках глядела нам вслед из окна, из которого она всегда звала меня со двора домой. Несколько раз я оглядывался и видел, как она грустно улыбалась и вытирала слезы. Около клуба собралось много провожающих, больше, чем нас, уходящих в армию. У дверей стоял часовой с винтовкой. Я хотел войти, но он предупредил: «Обратно не выпускаем».

Так для Никулина началась долгая военная дорога длиною в семь фронтовых лет.