Электронная библиотека » Михаил Зощенко » » онлайн чтение - страница 27


  • Текст добавлен: 1 февраля 2024, 16:36


Автор книги: Михаил Зощенко


Жанр: Советская литература, Классика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 27 (всего у книги 109 страниц) [доступный отрывок для чтения: 35 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Плохие деньги

Иван Петрович Мартынов, слесарь с завода «Коммунар», тихонько приоткрыл дверь и хотел осторожно шагнуть, но не удержался и ввалился в комнату на четвереньках.

Жена всплеснула руками и сердито двинула кастрюлей.

– Опять набрался! Опять, ирод, Пилат-мученик, набрался.

– Отнюдь, – сказал слесарь, пытаясь встать на ноги. – Трезвый я, как стеклышко… Гляди, Маша… Могу, если ты хочешь, до плиты дойти, могу до кровати… Гляди.

Иван Петрович шагнул в сторону, но не удержался и свалился на кровать.

– Отнюдь, – сказал он, укладываясь на подушку. – Трезвый я, как стеклышко… И все, гляди, Маша, в порядке у меня… Вот он, нос у меня, целый… Вот он, костюмчик, целый… Если про шапку думаешь – вот она, шапка, в кармане… Гляди, Маша… Отнюдь… Как стеклышко… А если про получку – вот она. Гляди, Маша…

Слесарь сунул руку в карман и вытащил несколько мелких знаков.

– Вот она, получка. Гляди, Маша.

Жена села на кровать и в голос заплакала. Слесарь с удивлением поднял голову с подушки и, вдруг трезвея, присел на кровать.

– Маша, – сказал он, – а Маш… Ты, конечно, не плачь, Маш… Рази я что? Я малехонько. Малехонько я, Маша. Я как стеклышко… Один, может, стаканчик и будет. Я да Василь Ваныч… Рази я виноват?..

– Кошка виновата, – сказала жена, обиженно подбирая губы.

– Не кошка, – сказал слесарь. – Кошку я не виню. Отнюдь. Я тебе, Маша, по порядку. Утром, конечно, прихожу, а ребята на заводе треплются. «Кассир, – говорят, – Иван Маркыч, за деньгами уехал». Получка, значит… Подхожу к кассе, а кассир Иван Маркыч сидит скучный и на деньги смотрит…

– Ты не мели, – сказала жена. – Раз пьяный, то спи на подушке.

– Я не пьяный, – сказал слесарь. – Я, Маша, как стеклышко. Я только тебе по порядку. Рази я виноват?.. Подхожу к кассе, а кассир Иван Маркыч говорит басом: «Становься, ребята, по три персоны. Деньги, – говорит, – сегодня плохие – купюры горазд крупные». А я говорю: «Что вы, – говорю, – Иван Маркыч, над нами делаете? Рази можно? Где ж это, – говорю, – менять-то будем?» А тут, конечно, подходит Василь Иваныч. «Ты, – говорит, – не треплись с кассиром. Сию, – говорит, – минуту возьмем третью персону, ать на улицу, разменяем в лучшем виде…» Рази я виноват, Маша?.. Ну, расписались, получили, вышли. А на улице никто не меняет. Мы в «Народное благо» – нету. Мы к частному купчику – нету. «А, – говорит, – покупать – так не у мене, а не покупать – так у мене. Вали дальше…» Мы и пошли. Рази я виноват? Ну, пошли. А тут «Вена». Зашли. Закусили, заплатили, выпили. А сдачу нам дают крупно – с десяти пять. Пошли, конечно, менять. Закусили, заплатили, выпили. А сдачу нам дают, в рот им муха, – три. Купюра не горазд крупная, а менять надо. Рази я виноват, Маша?.. Пошли менять три. Закусили, заплатили, выпили… Рази я виноват?.. А после, конечно, подходит какой-то субчик. «Можем, – говорит, – менять крупные купюры на мелкие. Берем, – говорит, – всего ничего». А мы говорим: «Поздно, говорим. Вали мимо». Рази я виноват, Маш?.. Я как стеклышко…

Слесарь Иван Петрович снова свалился на подушку и моментально захрапел.

Живой труп

(Истинное происшествие)

Странная история произошла с одним рабочим. До того странная эта история, что, узнавши ее, половина наших подписчиков, наверное, бросит пить.

Но не робей, дорогой подписчик! Бросить пить – это не так страшно. Автор, например, пивший в свое время все, кроме керосина, тоже бросил эту вредную привычку. И ничего. Жить можно.

А рассказывал эту странную историю сам виновник – рабочий одной из ленинградских фабрик. Фамилию свою он просил не печатать. Стесняюсь, говорит. Ну, что ж – фамилию печатать не будем. А для красоты рассказа назовем его хотя бы Федя Жуков.

– Я пива теперь не пью, – сказал Федя Жуков. – Душа не принимает. Хотя ученые профессора и говорят, будто пиво очень даже полезно для организма и будто даже от него толстеет организм, но я с этим не считаюсь.

Конечно, ученый профессор выкушает стаканчик пива в обед да полстаканчика в ужин – ему и полезно, его организм и толстеет. А кто стаканами не считается, тому хуже пива нет ничего.

А я, например, от пива в обморок падаю. И делаюсь все равно как покойник. Дыханье даже у меня прерывается.

А раз в субботу пошли ребята пить. Пошел и я.

Пили, пили. Только вдруг, после пятой, я ужасно окосел и сижу на стуле белый, скучаю.

Ребята, конечно, просят:

– Федя, Федя…

А ихний Федя рот раскрыл и не отзывается.

Извинились ребята перед народом за слабость организма, взяли меня под руки и отвезли домой.

Положили дома на кровать, а на кровати мне хуже.

Женка чересчур испугалась, обтирает мне кожу мокрыми тряпками, а я сомлел и лежу что статуя.

Женка пальто накинула и к врачу.

Коммунальный врач приходит. Осмотрел меня и говорит:

– Что-то, – говорит, – у него в организме от пива заскочило. Кишка, может, на кишку зашла. Везите его в больницу. Там разберут.

Ну, отвезли меня в больницу.

А дальше я ничего не помню. Как стена железная опустилась передо мной.

Только просыпаюсь я от холода и голода.

Проснулся. Кругом темно.

Почему, – думаю, – темно? За какое самое это темно? Что, – думаю, – за пустяки? Где ж это я такое?

Сел. Смотрю: сижу на досках голый, а на ноге номерок 17. А кругом не то больные свалены, не то не поймешь что, не то покойники.

До чего я сомлел, до чего испугался! Где ж это я, думаю? За какое это самое номерок-то у меня на ноге? Или, – думаю, – я скончался. Или, – думаю, – врачи обмишурились. Или, – думаю, – я от пива в обморок свалился, а меня за покойника приняли.

Ах, – думаю, – да! Ах, – думаю, – ну!

Хочу спичку чиркануть, осмотреться. Хлопс за карман. А кармана нету – одна нога голая. Хлопс за гимнастерку – живот голый.

Человек я, конечно, очень храбрейший, отчаянный даже, а тут, ничего не скажу, оробел. И сижу на досках голый.

Только вдруг слышу – возле двери в коридоре кто-то ногами чиркает. И после берется за ручку и открывает дверь.

Ах, чего, – думаю, – мне делать? Может, это сторож идет. Не испугать бы мне его. Тоже в темноте встанешь или крикнешь – помрет с перепугу. Ах, чего мне, – думаю, – делать?

А дверь сию минуту открылась, и входит сторож. С небольшой такой седоватой бородкой, в картузе.

Ах, чего, – думаю, – мне делать? И сам, чтоб не испугать напрасно гражданина, не двигаюсь и не кричу и руками не машу, а только тихонечко через губы «тс» делаю.

А сторож как услышит «тс», как завизжит собакой, как свалится на корячки собакой, как попрет к двери.

Ах, – думаю, – ну! Испугал человека. Теперь, – думаю, – безразлично.

– Стой, кричу, братишка! Не пугайся! Это я – Федя!

Выбежал я за сторожем, бегу – номерок по ноге хлопает.

А сторож оглянулся назад – как припустит теку.

Бегим по коридору – народ с перепугу мухами валится.

А мне хоть бы что.

Добежал я до какой-то комнаты. Свалился.

– Братцы, – говорю, – это я – Федя Жуков! Живой…

Положили меня на кровать, вина стали давать. А я вина не принимаю.

– Нету, – говорю, – будет. Не пью и в рот хмельного не беру.

Так и бросил пить.

А сторож – ничего, отдышался. И даже приходил меня смотреть. Даже мы с ним подружились и выпили по бутылочке портера.

Остряк-самоучка

Вчера я проходил по Центральному рынку. Гуся к празднику покупал.

Народу уйма.

Мясной ряд явно выглядел именинником. Длинные столы были завалены всякой требухой: бычьими печенками, селезенками и хвостами.

И на всю эту дрянь, даже на телячьи хвосты, находился свой праздничный покупатель.

Покупатель рылся в требухе, подносил товар к носу, нюхал и яростно хаял продукты, понижая их стоимость и достоинство.

Торговцы и торговки подмигивали покупателям, нечеловечески крякали и махали руками, приглашая взглянуть на «выдающий» товар.

Какая-то гражданка перебранивалась с торговкой.

– Эта-то печенка воняет? – возмущалась торговка. – Нос-то у тебя, милая, заложимши. Нос-то ослобони прежде… Потом и дыши на такую печенку. Это бычья первейшая печенка… Дура ты худая после этого. Не с твоим носом такую печенку нюхать…

Гражданка уже поставила корзинку возле себя, рассчитывая дать достойную отповедь зарвавшейся торговке, но в эту минуту у стола появился высокий курчавый парень со сдвинутым на затылок картузом. За парнем почтительно следовали два шкета, хихикая и потирая руки.

Парень остановился у стола, скучным и серьезным взором посмотрел на требуху, подмигнул торговке и сказал громко:

– Да бросьте вы у ей, граждане, покупать. Не видите, что ли? Мужа она своего старого убила, на куски разрубила и к празднику продает остатки…

Кто-то захихикал. Кто-то с сердцем сплюнул в сторону. Покупательница растерянно посмотрела на парня и отошла от стола, бормоча что-то. Торговка налилась кровью, с диким изумлением взглянула на парня и вдруг разразилась ужасающей бранью.

Парень передернул плечами и, строгий в своей выдумке, пошел дальше. Два шкета, хрюкая от сдавленного смеха, двинулись за ним.

Парень прошел несколько шагов и остановился перед круглой корзиной со свиными окороками, лапами и кусками морды.

Покупатели рылись и в этой корзине.

Торговец, польщенный вниманием потребителя, тонко выкрикивал:

– Кому надо, кому не надо… Кому что, кому ничего!..

Парень посмотрел в корзину и громко сказал:

– Да бросьте вы, граждане, у его покупать! Не видите, что ли? Жену старую убил, на куски разрубил и продает остатки.

Снова кто-то захохотал. Кто-то сконфуженно крякнул.

Торговец всплеснул руками, оглянулся на покупателя, как бы ища защиты, но ничего не сказал.

А парень двинулся дальше.

Я пошел за ним следом, позабыв про гуся.

Парень обошел весь рынок со своей шуткой и, строгий, не улыбающийся, удалился восвояси.

За ним следовали два шкета, буквально давясь от смеха.

Точная наука

Кочегар Василий Иванович Жуков, охая и кряхтя и почему-то приседая то на левую, то на правую ногу, вошел в приемный покой.

Народу было много.

Больные сидели на скамьях, на подоконнике и даже на ящике, на котором было написано «Осторожно».

Фельдшер поминутно открывал дверь и пальцем по воздуху считал больных, укоризненно покачивая своей кудлатой ученой головой.

Василий Иванович с осторожностью присел на ящик и спросил своего соседа:

– Прием-то начался?

– Начался, – сказал сосед. – А ты по какой болезни?

Кочегар подмигнул и сказал тихонько:

– Я-то? Да так… Болезни-то, прямо сказать, никакой нету у меня. Ко мне брат молочный приехадши. Мне дома надо побыть обязательно.

Сосед громко захохотал и сочувственно спросил:

– На какую болезнь намекать-то будешь?

– На живот, что ли, – сказал кочегар. – Все-таки это скрытый орган. Для глазу незаметный.

– Правильно, – одобрил сосед. – Наука, она разве точная? Не может врач знать, чего внутре делается. Хотя, знаешь ли, я давеча пришел на прием. В ухе, – говорю, – у меня свербит. А врач говорит: посвербит, посвербит и пройдет. Я говорю: меня лечить надо, а не такое зря говорить. А врач говорит: ну валяй, валяй, не задерживай. Ничего, – говорит, – у тебя в ухе не предвидится… Я, – говорит, – вас, лодырей, враз замечу.

– Не заметит, – с убеждением сказал Жуков. – Ему нельзя заметить. Наука все-таки неточная…

Больше двух часов сидел кочегар Жуков в приемной, и, когда очередь дошла до него, он сделал страдальческое лицо и вошел в кабинет.

– Ну что? – спросил врач. – Чем болен?

– Ох, – сказал Жуков. – Или, может быть, я объелся яблоками, не знаю. Живот что-то пучит. И боль внутре. А глазом не видно… Может, мне надо три дня в тепле полежать. А то у топки работаешь – все равно дует, и застудиться можно.

– Конечно, – сказал врач. – Обязательно в тепле нужно.

– Обязательно в тепле, – подтвердил больной. – Три, а то и пять дней. Пять дней напишите. Фамилия у меня Жуков Василий, кочегар.

– Это можно, – сказал врач. – Тепло – лучшее лекарство. Разденься…

– Не застудить бы, ежели раздеться? – предостерег больной.

– Ничего. Здесь не холодно, – легкомысленно сказал врач.

Кочегар, охая и кряхтя, стал раздеваться. Врач мыл руки. «Хороший врач, – думал кочегар, снимая штаны. – Другой бы подозревать стал – не лодырь ли, а этот внимательный. Только раздевает зря».

Врач положил больного на диван и стал давить пальцами живот.

– Больно?

– Обязательно больно, – сказал кочегар, тихо охая.

Врач вдруг усмехнулся, подошел к столу, всыпал какой-то белый порошок в стакан с водой и подал больному.

– Пей все.

Кочегар скосил глаза на стакан и недоверчиво спросил:

– Не повредит?

– Больному лекарство не повредит, – ответил врач.

– А если, скажем, не очень больной? – осторожно спросил кочегар.

Врач снова усмехнулся.

– Пустяки, – сказал он. – У здорового человека судороги вызовет… Легкое отравление… Особенно не повредит.

Больной поставил стакан на стол и сказал:

– Сейчас мне будто полегче стало. Не сильно болит. Не повредило бы.

– Как хочешь, – сказал врач.

Он сел за стол и велел позвать следующего.

– А бумагу мне? – спросил Жуков, надевая штаны.

– Иди, иди, – сказал врач. – Бумаги не будет. Здоров.

Василий Иванович нахмурился и вышел из кабинета.

«Черт хромой, – думал кочегар. – Не дает – не надо. Просить не буду. А три-то часа в приемной я просидел, не работал. Накось, выкуси!..»

Церковная реформа

Поп Иван Боголепов сидел за столом и с унылым видом пил четвертый стакан чаю. Потом вздохнул, расчесал гребешком бороденку и сказал попадье:

– Так вот, я и говорю, мать, – дела плохие. Делишки не веселят.

– Какое же тут веселье? – сказала попадья.

– Веселья никакого, – согласился поп. – Приход ужасно какой развращенный. В Бога не особо веруют… Храм посещают редко… Вообще предпочитают зрелища легкие и приятные.

– Давеча шесть человек было в храме, – сказала попадья.

– Да-с, – продолжал поп, – шесть человек. А почему такое? А ты задай себе, мать, вопрос с ответом – почему это такое происходит? Нуте-ка? А я знаю. Я все понимаю. Нужна народная церковная реформа. Назрела реформа. Надо, чтоб в церкви созвучие эпохи наблюдалось, чтоб и служба была заманчивая, и проповеди легкие. И чтоб все было легко и приятно, чтоб народ с интересом в храм шел.

– Можно просвирки выдавать… Чтоб бесплатно, – предложила попадья.

Поп подумал слегка.

– Просвирки нельзя, – сказал он. – Это и дорого будет, и верующие, кроме того, обманывать станут. Ловчиться будут на много просвирок… Мальчишки, кроме того, шум подымут… Тут иное нужно. Я вот, мать, хоть и верующий человек, а понимаю, чего требуется народу. Бог, конечно, материя отвлеченная. Бог Богом, а ты чего-нибудь такое-этакое подай, чтоб народ сам повалил к нам… А то давеча синематограф приехал – все в синематограф кинулись. Там любопытней.

Попадья недоверчиво взглянула на мужа.

– Так это что ж, – спросила она, – не картинки ли ты хочешь в храме показывать?

– Не картинки, – сказал поп, – а чего-нибудь такое-этакое, заманчивое… Рассказывать, например, можно что-нибудь легкое из текущей жизни, заместо сухой проповеди… После хор пущай споет что-нибудь крестьянское… После… картинки тоже можно показывать… Из жизни, скажем, святых великомучеников. Какую-нибудь драму, например.

– А иконы? – строго спросила попадья. – Как их это рядом с иконами? Кощунство выйдет.

– Что ж иконы, – сказал поп. – Иконы, мать, ни при чем. Иконы, на худой конец, завесить можно или снять временно. Бог-то везде. Не в иконах… Царские врата можно полотном затянуть. Экран вроде бы. Можно на нем картины световые демонстрировать. Кончил картины – хор пущай в перерывах пропоет… После…

– Позволь, позволь, – с испугом сказала попадья. – Так это что же? Это что же выходит-то? Это, поп, клуб выходит. Для комсомольцев вроде…

Поп осторожно посмотрел на жену, почесал бороденку и сконфуженно замолчал.

Нянькина сказка

Заведывающая детским домом вызвала к себе няню Еремеевну и официальным тоном спросила:

– Ты, Еремеевна, какие сказки рассказываешь детям?

– А какие сказки, – сказала Еремеевна, – разные сказки. Давеча вот про медведя сказывала… Про козла еще сказка такая есть…

– Завтра праздник, – сказала заведывающая. – Октябрьская годовщина… Надо, няня, что-нибудь рассказать детям про революцию…

– Ась?

– Что-нибудь революционное, – сказала заведывающая. – Что-нибудь, няня, героическое о революционном прошлом… Ну, воспоминания, что ли…

Няня сердито высморкалась в конец праздничного передника и с обидой сказала:

– Я этого не знаю… Я, матушка Елена Семеновна, политграмоту не сдавала… Не знаю, что к чему и почему… И, может, не поймут дети, трехлетние-то…

– Поймут, – строго сказала заведывающая. – Про революцию дети поймут. Они нам смена…

Няня еще раз с обидой высморкалась в передник и ушла, бормоча:

– Ладно… Рассказать можно… Язык, он без костей. А только, мать моя, я не ответчик, ежели дети испужаются…

Вечером, собрав детвору вокруг себя, няня уселась в кресло и начала рассказывать.

– Дак вот я и говорю, детишки-ребятишки, – начала няня. – В некотором царстве, в некотором государстве произошла эта самая, значится, революция. На сегодня она, скажем, произошла, а назавтра в некотором царстве бегит ко мне Митюшка мой… Он в Балфлоте служит. Ладно, бегит… Беги, – думаю, – Христос с тобой. Беги, сынок. Надо же и нам повидаться.

Ну, ладно. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Бегит, значится, мой сынок Митюшка, а под мышкой у него полбуханки хлеба.

– Ну, – говорит, – мамаша, радуйся. Произошла, – говорит, – в некотором царстве, в некотором государстве эта, значится, революция.

– Слава, – говорю, – тебе, Господи Христе, Боже наш. Не сухой ли, – говорю, – хлеб-то?

А в те дни, детишки-ребятишки, в этом царстве гражданам мало-мало хлебушка выдавали… Кому, значится, четверка, кому осьмушка, а кому и полфунта синьки или пузырек уксусной эссенции.

«Вот, – думаю, – спасибо, что Митюха заместо хлеба синьки не принес. Неинтересно, – думаю, – ее кушать в такие дни».

И навалилась я, значится, на хлеб и шамаю. И гляжу – Митюшке все на месте не сидится, и все он колбасится.

– Ну, – говорит, – прощайте, мамаша, кушайте, а мне бежать надо.

Перекрестила я его, а сама все хлеб шамаю. А Митюша от креста отмахнулся и бегит.

После пошамала я – охота водички испить. Ну, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Пошла я на кухню, крантик верчу, а воды нетути – трубы лопнули.

Ну, – думаю, – спасибо, что хлеб еще есть. А то, – думаю, – неинтересно синьку жевать.

После, конечно, подхожу свет зажечь. Трык – открываю, а света нет.

Ну, скоро сказка сказывается, да не скоро дела обделываются. Сижу это я в потемках и хлеб шамаю. А после бегит мой Митюшка с Бал– флота и кричит обратно:

– Ну, – кричит, – мамаша, радуйтесь. Еще, – говорит, – одна революция произошла.

– Это, – говорю, – хорошо. Это, – говорю, – отлично. Может, – говорю, – вода теперича будет. А то, – говорю, – неинтересно сухую синьку лопать…

Няня задумалась, покачала головой и стала собираться с новыми мыслями.

С мыслями не собралась, а глубоко вздохнула и закончила:

– И произошла это, детишки-ребятишки, еще одна революция. И устроили это в честь ее седьмую годовщину, на манер праздника. И я там была, мед-пиво пила, по усам текло, а в рот не попало.

Повышают

На лестнице раздался резкий звонок.

Я бросился открывать дверь.

Открыл. И вдруг в прихожую стремительно ворвался человек.

Он явно был не в себе. Рот у него был открыт, усы висели книзу, глаза блуждали и слюна тонкой струйкой текла по подбородку. Пиджак был порван и надет в один рукав.

– Счетчик?! – дико захрипел человек. – Скорей! Где?

Я ахнул с испугу и ткнул пальцем под потолок. Человек вскочил на столик, раздавил ногой отличную дамскую шляпу и принялся за счетчик.

– Товарищ, – испуганно спросил я, – вы кто же, извиняюсь, будете? Контролер, что ли?

– Контролер, – хрипло сказал человек. – Чичас проверим, и дальше бежать надо…

Контролер спрыгнул на пол, зашиб ногу об угол сундука и, охая, бросился к выходной двери.

– Товарищ… Братишечка, – сказал я, – вы бы присели отдохнуть… на вас лица нет…

Контролер остановился, перевел дух и сказал:

– Фу… Действительно… Запарившись я сегодня… Сто квартир все-таки… Раньше мы шестьдесят проверяли, а теперича восемьдесят надо… А если больше – твое счастье – премия теперь идет… Вот догоню сегодня, ну, до ста пятидесяти, и будет… Мне много не надо. Я не жадный.

– Ну и ничего, поспеваете? – осторожно спросил я, поправляя помятую шляпу.

– Поспеваем, – ответил контролер. – Только что публика, конечно, не привыкши еще к повышению производительности. Пугается быстроте… Давеча вот в седьмой номер вбегаю – думали, налетчик. Крик подняли. В девятом номере столик небольшой такой сломал – опять крики. В пятнадцатом номере лампочку с абажуром сковырнул – крики и недовольство. В соседнем доме по нечаянности счетчик сорвал – квартирант в морду полез. Не нравится ему, видите ли, что счетчик висит неинтересно. Некрасиво, говорит… Ах, гражданин, до чего публика не привыкши еще! Только что в вашей квартире тихо и благородно… Шляпенция-то еще держится… Раздавил я ее, что ли?

– Раздавили, – деликатно сказал я, подвязывая на шляпе сломанные перья.

– Да уж эти дамские моды, – неопределенно сказал контролер, укоризненно покачивая головой.

Контролер потоптался у дверей и добавил:

– Беда с этим повышением. Всей душой рвешься, стараешься, а публика некультурная, обижается быстроте… Фу… Бежать надо. Прощайте вам…

Контролер сорвался с места, ударил себя по коленям, гикнул и одним прыжком рванулся на лестницу.

Производительность повышалась.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации