Текст книги "AC/DC. В аду мне нравится больше. Биография группы от Мика Уолла"

Дейв Эванс тоже вспоминал, как Малькольм говорил ему: «Мне плевать на Австралию! Мы завоюем мир, чувак!» Первый официальный концерт новой группы состоялся в декабре 1973 года. Они были одним из трех коллективов, выступавших в тот вечер в клубе под названием The Last Picture Show на юге Сиднея.

Одна проблема: у них все еще не было названия. Они решили вытянуть его из шляпы прямо на репетиции, правда, шляпы под рукой не оказалось. В итоге они взяли название AC/DC: никто из группы даже не может точно вспомнить, как оно пришло им в голову.

В журналах и газетах ходила легенда о том, как старшая сестра Маргарет увидела эту аббревиатуру на пылесосе и подала музыкантам идею. Хотя, по словам Дейва Эванса, это была идея жены Джорджа Янга Сандры, которая разглядела буквы на обратной стороне своей швейной машинки.

В течение какого-то времени по предложению Дейва группа называлась The Night Hawks. «Но мы не могли прийти к согласию, – вспоминал Дейв. – Потом на одной из репетиций Малькольм сказал, что Сандра предложила название AC/DC и спросил, нравится ли оно нам. Мы подумали и сказали: “Да, круто”. Его было легко запомнить, оно было коротким и цепляло. Оно ассоциировалось с мощностью и было написано почти на всех электроприборах в то время. Поэтому мы договорились, что так оно и будет, и пожали друг другу руки. Вот так поначалу все и было – демократично. Мы все чувствовали: “Это наша группа”».

Дейв отрицает, что кто-то из группы знал о том, что AC/DC было сленговым названием для бисексуалов. «Нет, точно нет. “AC/DC” означало “мощность”. Это было написано на обратной стороне магнитофонов и другой техники. Я никогда не слышал, что кого-то описывали как “AC/DC”. А если бы и слышал, я бы не знал, что это означает. Я всегда был гетеросексуалом и ничего другого просто не воспринимаю. Я никогда не был в тусовке, и, возможно, поэтому никогда не слышал такого термина».

С тех пор название AC/DC много раз использовалось в качестве метафоры. Впоследствии оно стало одним из ярких терминов в глэм-рок тусовке ранних семидесятых на британской сцене. «AC/DC было сокращением для бисексуалов, и если ты был в группе и не был бисексуалом в начале семидесятых – или, по крайней мере, не одевался как бисексуал, – тебя не воспринимали, как идущего в ногу со временем», – объясняет журналист Питер Маковски, работавший тогда в журнале Sounds.

Хотя AC/DC всегда отрицали, что знали второе значение своего названия, вначале своего пути они часто играли в гей-барах или на стриптиз-шоу. Иногда это шло им на пользу, например, когда группе вдруг предложили выступить на разогреве в первом австралийском туре Лу Рида в 1974 году, на фоне успеха альбома Transformer и хитового сингла Walk On The Wild Side.

Иногда это имело и обратный эффект, например, когда будущему вокалисту AC/DC Бону Скотту поступило предложение от главы музыкального издательства в мужском туалете во время концерта. А ведь Бон никогда не давал никому повода задумываться о его сексуальной ориентации. «Ты можешь меня избить обеими сторонами дубинки, мне все равно, – говорил он. – Просто не жди, что я буду в этом участвовать».

Во время первых концертов братья Янг попеременно играли соло-партии. Как это ни парадоксально, Малькольм, более техничный из них двоих, первым предложил прекратить подобное и объявил, что с этого момента он будет играть только ритм-партии, а Ангус – блистать мощными брейками и соло. Ангус позже вспоминал: «Он всегда толкал меня вперед на сцену со словами: “Людям нужно шоу, а делать шоу у тебя здорово получается”». Хотя, конечно же, потенциал в Ангусе видел не только Малькольм. Гарри Ванда говорил:

«От него исходили такие вибрации, что ты просто наблюдал за гитарным героем в действии». В то же время решение отдать Ангусу все соло оказалось более значимым, чем могло показаться на первый взгляд. «Малькольм был провидцем, – говорил Ларри Фан Кридт. – Он не просто думал о гитарной партии. Я помню, как он говорил, что хочет быть парнем, играющим на гитаре, которая сама понимает, что делает». Гордон «Базз» Бидстрап, который позднее станет барабанщиком в еще одной группе Ванды и Янга под лейблом Alberts The Angels, вспоминает: «Джордж всегда говорил мне и всем остальным, что Малькольм гораздо лучше играет на гитаре, чем Ангус. И Мал всегда играл больше и был действительно прекрасным ритм-гитаристом. Кроме того, он играл джаз и блюз и владел большим количеством гитарных техник, чем Ангус. И никогда не ошибался».

Официальный дебют группы с новым названием состоялся в новогоднюю ночь на 1973 год в Chequers, сиднеевском рок-клубе и известном месте тусовок музыкального бизнеса. Музыканты смогли организовать концерт при помощи Джорджа. Так как Колин тоже был в группе, там были и участники Masters Apprentices, переживавшие в то время эпоху расцвета. «Конечно, все верили, что группа достигнет большого успеха, – говорит Дейв Эванс. – И мы достигли».

Они играли там и раньше, но в этот раз попали в список выступающих в последний момент, когда кто-то из первоначально заявленных артистов отказался. Поэтому в этот раз группа сильно нервничала. Но все быстро растворилось в поту и крови четырех сетов, которые в тот вечер звучали в течение четырех или пяти часов. Группа сыграла всего несколько собственных песен, таких как The Old Bay Road и Midnight Rock, которые никто никогда не слышал, а почти вся остальная программа состояла из каверов. Они переделали трехминутный хит Rolling Stones Jumpin Jack Flash в 12-минутный джем. На бис ребята сделали то же самое со старой блюзовой композицией Baby, Please Don’t Go с Малькольмом на вокале и сумасшедшими импровизированными гитарными риффами Ангуса. Они часто импровизировали, например, когда Малькольм переключался на бас, а Ларри играл на саксофоне.

Таким образом, AC/DC действительно изучили основы всего, что нужно знать о выступлениях, начиная с рабочей этики. Иногда у них просто не было достаточного количества номеров для шоу, и тогда Малькольм просто говорил: «Мы сделаем это в E’. Или в G, какая разница». Дейв мог петь в любой тональности, поэтому разницы действительно не было. «Просто подстраивайтесь под меня». И он начинал играть. Дейв придумывал текст, вдохновляясь всем, что попадалось под руку. А когда они действительно уже не знали, что играть дальше, то просто рассказывали пару грязных шуточек.

Так уж повелось на австралийской сцене, что ты должен был бежать, разгоняться и придерживаться того же темпа на протяжении всего пути. Одно неверное движение, и ты мертв. «К концу сета нам нужно было ускоряться, это был своего рода блицкриг», – рассказывал Дейв. Парни выступали на греческой свадьбе его друга Эванса, когда их попросили сыграть кавер на Zobra The Greek. Во время одного из выступлений перед пьяными байкерами они просто включили звук на полную громкость и сыграли классические рок-н-ролльные хиты из пятидесятых, в ответ на сцену полетели бутылки – в знак уважения.

Группа редко выступала где-то в Сиднее без Джорджа или Гарри, которые за всем наблюдали. После нескольких недель резидентства в Chequers Джордж привел группу в маленькую комнату той же студии EMI, где он записывал альбом для Маркуса Хука, чтобы поработать над их собственным материалом. Придумать риффы никогда не было проблемой ни для Малькольма, ни для Ангуса, и в случае, если у них заканчивались идеи, парни просто начинали переделывать свои любимые аккорды из песен Чака Берри или Литла Ричарда. Хотя во всем, что касалось текстов, они сначала рассчитывали на помощь Джорджа.

Как композитор-песенник без особого эго – по крайней мере, когда дело касалось текстов – Джордж привык переписывать все, что не нравилось вокалисту Дейву Эвансу, или все, что тот не мог спеть достаточно убедительно, зачастую меняя слова прямо на ходу.

Первые записи включали черновики песен, таких как Can I Sit Next To You, Girl, впоследствии ставшей их первым синглом; Rockin’ In The Parlour, которую запишут на обратной стороне пластинки; Sunset Strip (позже переделанная в Show Business и использованная Боном в австралийской версии альбома High Voltage) и Rock’N’Roll Singer, единственный первоклассный номер (который позже стал основой австралийской и международной версии альбома High Voltage).

В дни первых записей группа сделала несколько изменений в своем обычном списке номеров, после того как Колин Бургесс упал во время выступления в Chequers. По словам Бургесса, ему что-то подмешали в выпивку, и он свалился прямо лицом вниз в середине выступления. Он признает, что «выпил пару бокалов» перед выходом на сцену в тот вечер, но настаивает на том, что не был пьян. Колин заказал в баре выпить, когда пришел на концерт, потом оставил бокал на стойке на полчаса и пошел проверять установку и готовиться к выступлению. Вернувшись за стаканом, он просто залпом опустошил его. Как только музыкант поднялся на сцену, его голова «заходила ходуном».

«Мне казалось, я превращаюсь в желе. Я стучал по барабанам, пока просто не свалился на пол», – рассказывал потом сам Колин. Его унесли со сцены.

По словам Дейва Эванса, около десяти минут спустя Малькольм подошел к нему и сказал, что выгнал Колина. Но, опять же по словам Дейва, Малькольм и Ангус уже ввязывались в неприятности из-за него. Колин был поп-звездой шестидесятых и «являлся на концерт с девчонкой в каждой руке». «Я думал, что это круто, но Ангус и Малькольм обсуждали это у него за спиной. Зовите его как хотите, рок-звездой или поп-звездой», – говорил Дейв. Как он говорил, братья просто очень завидовали Колину. Сам Бургесс вспоминал: «До этого я играл в группе, у которой было достаточно много хитов, и я думал, что AC/DC тоже будут популярными. Даже так: я знал, что это произойдет». И потом бомба взорвалась. Малькольм уже позвонил Джорджу, который немедленно выехал в клуб, чтобы сесть за барабаны, и подошел к Колину, которому сказал напрямую: «Ты так пьян, что не в состоянии играть – конечно же, ты не в группе».

По словам Дейва Эванса, Колин играл в одной из крутейших групп в Австралии, его всегда окружали девчонки, и он был поп-звездой. Однако за спиной его всегда называли рок-звездой и всегда травили. «Я думал: “Это круто, что вокруг Колина толпы девчонок. Вот к чему стоит стремиться, а?” Но они просто смеялись над ним, как я позже понял, пускали в его адрес всякие словечки из разряда “рок-звезда, поп-звезда”», – говорил Дейв.

Следующим был Фан Кридт. В тот момент Малькольм с новыми идеями для ритм-секции вернулся после звукозаписи, организованной Алланом Киссиком. Тогда же его взяли в сиднейскую группу Jasper, фронтмена которой – Джонни Кейва – Малькольм позже хотел позвать в AC/DC. Кстати, Кейв вскоре поднялся в австралийских чартах под псевдонимом William Shakespeare с чередой записанных Вандой и Янгом песен, например, Can’t Stop Myself и My Little Angel. Малькольм был настолько поражен недоработкой ритм-секции, что предложил басисту Нилу Смиту и ударнику Ноелу Тэйлору взять его вместо текущей партии. Те, в свою очередь, восприняли это как предложение, от которого нельзя отказаться, учитывая тот факт, что Малькольм был братом самого Джорджа Янга. А для Малькольма бонусом было то, что у парочки были собственные фургон и усилители.

Это было началом непростого времени, о котором никто из Янгов позже не соглашался говорить. Новый сет-лист впервые профессионально сформировали в феврале 1974 года после месяца резидентства в Hampton Court Hotel. Как и в Chequers, они играли три сета за вечер с тридцатиминутными перерывами. У обоих братьев все еще была дневная работа, и то, что они поздно заканчивали играть, явно не шло им на пользу. Во время перерывов Ангус часто засыпал в углу раздевалки. Однако Янги особо не жаловались: по крайней мере, если дело касалось выступлений. Их вера в себя была столь сильна, что ей удивлялись даже остальные члены группы. Ангус однажды сказал Нилу Смиту: «Жаль, что Хендрикс уже умер, потому что мы могли бы столкнуть его со сцены!» Часто они повторяли что-то вроде: «Мы будем одной из величайших групп в мире».

Дейв, который был шокирован и расстроен внезапным отстранением от группы Криса и Ларри, переживал, что может стать следующим, но старался сделать все, чтобы этого не случилось. Когда Малькольм сделал свое следующее «предложение» о том, что вся группа должна носить неординарные сценические костюмы, Дейв, обычно выступавший против подобных предложений, с радостью согласился. В отличие от Ангуса, который обвинил брата в том, что тот пытается превратить все в какое-то кабаре. Хотя Малькольм все равно никого не слушал. До этого момента AC/DC, несмотря на свое громкое имя, появлялись на сцене в самых что ни на есть простых вещах: синих джинсах и неряшливых старых футболках. Но тогда глэм-рок, который был на пике популярности в Британии, только начинал оказывать влияние на австралийскую музыкальную сцену, и Малькольм решил, что AC/DC не останутся в стороне.

В апреле группа должна была выступать на большом фестивале в Victoria Park в Сиднее. Малькольм решил, что это отличная возможность продемонстрировать новый имидж участников. Это был первый и последний раз, когда AC/DC задумывались об имидже в принципе. Но это окажет влияние на всю их дальнейшую карьеру.

Эванс вспоминал: «Малькольм сказал тогда: “Нам нужно сделать что-то принципиально новое. Поэтому пускай Ангус будет носить школьную форму, и мы будем объявлять, что ему не 19, а 16 лет, чтобы люди могли воспринимать его как школьника. Я буду выглядеть как пилот, в форме из гладкой ткани и в ботинках”. Он имел в виду что-то вроде комбинезона. Это было еще до Village People. Он хотел, чтобы остальные трое в группе тоже придумали что-то свое. Ноел, который тогда был барабанщиком, предложил цилиндр и костюм Арлекино, чтобы выглядеть, как Джокер из карточной колоды.

У басиста была идея нарядиться нью-йоркским копом в каске, высоких сапогах и темных очках. Я подумал: ну, возьму половину имиджа у Slade – узкие штаны и ботинки на платформе, а другую половину у Рода Стюарта – полосатая куртка и шарф. Так я и сделал. Все подумали, что мы из Англии!»

Эванс вспоминает, как они «слышали дыхание толпы», когда вышли на сцену в тот раз. Но самым ярким в тот день – да и в последующие дни и вечера тоже – было появление Ангуса, одетого в старую школьную форму, со школьной кепкой и портфелем, выглядывающим у него из-за спины. «Реакция была ошеломительной. Более того, эта форма что-то сделала с Ангусом. Он реально разрывал сцену, вел себя, как сумасшедший. Я никогда прежде не видел его таким!» – добавил Эванс.

Когда сестра Маргарет сначала предложила ему надеть ту же форму, которую он носил в 15 лет, вспомнив о том, как в ней он мчался домой из школы, чтобы поскорее взять в руки гитару, Ангус был в ужасе. К слову, Малькольм и Джордж посчитали это хорошей идеей, но Ангус думал, что они над ним издеваются. Альтернативные предложения вроде костюма гориллы или супермена (которого бы все называли «Супер-Анг») были еще более невероятными. В какой-то момент он даже попробовал выйти в костюме Зорро, в маске и с пластиковой шпагой, прикрепленной около гитарных струн, показывая импровизированную пантомиму на то, как Джимми Пейдж использует смычок для скрипки на шоу Led Zeppelin. Поэтому почему бы не школьная форма? Возможно, это действительно отражало сущность Ангуса Янга в те дни: он своего рода сорванец, который никогда не повзрослеет, Питер Пэн наоборот, в то время как Малькольм строго следил за ним, как Капитан Крюк.

В конце концов, Ангус согласился надеть свою старую школьную форму, немного переделанную Маргарет. Братья все еще посмеивались, когда он впервые вышел на сцену Victoria Park в таком виде, но Ангус решил, что это будет его единственным и неповторимым имиджем. Оглядываясь назад 35 лет спустя, он рассказывал журналу Rolling Stones, что без этого костюма «никогда не стал бы настолько заметным». «До него я был гораздо более стеснительным. Я просто стоял позади и играл. Но костюм мне помог», – добавил он.

«Раньше он просто стоял и играл, как и все мы, – вспоминал и Малькольм. – Но как только Ангус надевал школьную форму, он превращался в монстра. Конечно, все смеялись и свистели, когда мы вышли на сцену – в таких местах, как правило, собираются настоящие мужики, – но как только он заиграл, выражения их лиц изменились».

Со временем это стало устоявшейся частью их выступлений, как говорил Малькольм: «Ангус начинал прыгать по сцене и валяться на спине на полу или запрыгивать на столы, на наших концертах зрители снова и снова заказывали выпивку, так что мы нравились хозяевам клуба».

«Я всегда был немного застенчивым, но когда я надевал костюм, то думал только об одном: “Либо ты что-то будешь делать, либо в тебя что-то полетит!”» – вспоминал Ангус. Когда его сестра наспех пошила костюм, он снова надел свою старую форму Ashfield High и вдобавок «одолжил» пиджак у своего племянника Сэма Хорсбурга, так как пиджаки разрешались только в 11 классе, а Ангус никогда в него не ходил.

В те времена выступления группы сопровождались многими моментами, достойными воспоминаний. Во время эксперимента с Зорро, хоть и, к счастью, кратковременного, Ангус с Дейвом дрались на шпагах прямо на сцене под звуки расширенной версии Baby, Please Don’t Go. Вокалист обычно сражался своей стойкой для микрофона против пластиковой шпаги Ангуса. Однако обычно Дейв таскал Ангуса у себя на плечах, в то время как тот продолжал яростно играть на гитаре. Это действо сохранится и в дальнейших шоу AC/DC, просто в немного измененном виде.

Выступление в Victoria Park стало поворотным событием в истории AC/DC не только поэтому. Через шесть недель после того, как их наняли, и сразу после появления на сцене в новом образе Нил Смит и Ноел Тейлор были уволены из группы. Последний чувствовал, они должны оставить братьев вдвоем, с учетом того, что Малькольм постоянно твердил, что AC/DC станут «величайшей в мире группой». «Мы отвечали “да, да, да”, и шли выпить еще по пиву, – говорил Смит. – Могу представить, как все это расстраивало Малькольма». Однако очень предусмотрительный Мал уже присмотрел им замену в лице басиста Роба Бейли, с которым познакомился во время концерта в Victoria Park и который играл с Flake, а также ударника Питера Клэка. Оба они позже входили в состав местного трио Train, с гитаристом Деннисом Джеймсом в качестве фронтмена. Рэй Арнольд пригласил Джеймса на прослушивание в AC/DC. «Туда позвали этих двоих, и еще моего вокалиста Вейна Грина, – вспоминает Джеймс. – Вейн, к сожалению, отказался».

Хотя Джеймс еще этого не знал, позиция Дейва Эванса в AC/DC теперь тоже находилась под вопросом. Гвоздем программы теперь был Ангус в своей школьной форме. Дейва также исключили из обсуждений того, что происходило за пределами сцены: еще один пример того, как группа решала свои вопросы еще очень много лет. Чтобы подытожить весь уровень напряжения, достаточно добавить, что Эванс однажды пришел на очередную репетицию и узнал, что Киссик и Арнольд тоже больше не играют с ними. На этот раз он решил поговорить с Малькольмом начистоту. Дейв был не просто против Малькольма и Ангуса, он был и против Джорджа, которого называл «неофициальным менеджером». Эванс одобрял каждое их решение, но не понимал, почему он «не участвует в обсуждениях», когда эти решения принимаются. «Они просто ожидали, что все будут идти у них на поводу», – добавляет он.

Поправка: братья Янг не просто ожидали, что другие члены группы пойдут у них на поводу. Как Дейв Эванс смог убедиться на своем примере, они этого требовали.

Был Бон – певец в кабаре, который ходил в смокинге и при галстуке, а был Бон, который сидел за сценой с Билли и его ребятами, курил траву, напивался в хлам, выпрыгивал на сцену и выл.

Глава 4
Классный старик

Бон Скотт и The Valentines прибыли на поезде на станцию Flinders Street в Мельбурне ранним утром пятницы 13 октября 1967 года. Стояла настоящая австралийская весна, Мельбурн – наиболее европейский из всех австралийских городов – был солнечным, гостеприимным, и, внезапно, будущее снова казалось воодушевляющим. Настоящее, однако, было гораздо более наряженным для группы молодых людей, оказавшихся абсолютно в новом городе.

Они практически сразу познакомились с бывшим вокалистом Loved Ones Герри Хамприсом, который с недавних пор стал заниматься менеджментом вместе со своим бывшим музыкальным партнером Доном Прайром, экс-ударником Джонни Янга. Хорошие новости заключались в том, что у них сразу же появилось много совместной работы. С другой стороны, это были не те концерты, о которых мечтали Винс Лавгрув и Бон Скотт, когда убеждали всю группу уехать от семьи и друзей в Перте.

Мельбурн того времени был зарождающимся центром австралийской музыкальной индустрии. Офис Go-Set, топового в Австралии подросткового журнала, первого СМИ, создавшего австралийский национальный поп-чарт, находился в Мельбурне. Многие национальные телевизионные шоу, такие как Commotion, тоже базировались там. The Valentines думали, что если у них получится достичь успеха в Мельбурне, то получится везде. Почти так и произошло. В Мельбурне можно было найти все, чего не было в Перте: модные пабы, клубы, дешевые репетиционные базы и профессиональные студии звукозаписи. То же самое касалось киноиндустрии и моды. Переезд в Мельбурн представлял собой скачок в непростой музыкальный бизнес. Однако вместо всего этого The Valentines должны были начинать с самого начала и выступать в основном на утренних субботних шоу для детей в торговых центрах.

Чтобы удержать более молодую аудиторию, для которой они теперь выступали, музыканты быстро пересмотрели свой репертуар, сменив американский соул и каверы Motown на менее тяжелые версии хитов британских звезд, таких как Rolling Stones и The Who. Бон чувствовал себя комфортно при таком раскладе. Винс и все остальные члены группы, однако, стали задумываться о том, куда это все ведет. Будут ли они снова «по-настоящему» выступать во «взрослых» ночных клубах? К концу 1967 года музыканты играли по четыре сета за вечер, перемещаясь из одного переполненного прокуренного бара в другой полупустой. Они понимали, что толпа приходит не посмотреть на них, а просто повеселиться. Денег было мало, и они были вынуждены выпрашивать себе выпивку, колу или бургер. Ребята снимали домик с двумя комнатами на первом этаже и двумя – на втором в бедном районе восточного Burwood. В супермаркетах ели бисквиты прямо с полок. Ранним утром по дороге домой с концерта они высаживали Бона из машины, и он воровал молоко, которое стояло у порогов домов.

Единственным, кого все это не угнетало, был сам Бон. Он воспринимал ситуацию скорее как забавный эксперимент, но, в любом случае, так выглядело только со стороны. Ему помогало и то, что у него была девушка из Фримантля, Мария, с которой он иногда проводил время. Теперь она жила в квартире на окраине Мельбурна в South Yarra и испугалась, когда Бон впервые позвонил ей. Тогда казалось, что Бон слишком далек от достижения успеха. Один из новых лучших друзей Бона, Брайн Кадд, который позже играл в The Groop, говорил: «Он был очень общительным парнем, поэтому мы все время тусовались и выпивали с ним».

Мария знала, что группа приглашала кучу девчонок-фанаток на тусовки в Burwood. Те приносили им еду, выпивку, а иногда даже и готовили прямо у них. Она знала, что Бон и Винс были основными магнитами для так называемых фанатов. И она это ненавидела.

Каждый раз, когда Бон приходил к Марии, все заканчивалось тем, что девушка его просто выгоняла. Но несмотря на то, что его всегда преследовали другие женщины, он продолжал любить Марию и писал ей длинные любовные письма, полные обещаний.

Мария рассказывала Клинтону Уокеру, как Бон мечтал о том, чтобы The Valentines прославились и позади их автобуса «плелся маленький караван», для него и нее. Тем не менее она говорила, что они с Боном много раз расставались, когда уже были в Мельбурне. После очередного такого расставания накануне Рождества Мария поздно вернулась домой с вечеринки и обнаружила, что Бон пробрался в квартиру и оставил ей подарок под рождественской елкой. «Это был потрясающий портрет девушки с длинными светлыми волосами – видимо, это была я. Бон залез ко мне домой, оставил подарок и потом просто исчез», – рассказывала Мария.

По-настоящему трудная работа, как всегда, ложилась на плечи Винса. С внешностью кинозвезды и обаянием он быстро завязывал контакт с людьми, с которыми не получилось подружиться даже у Бона – с влиятельными в музыкальном бизнесе личностями, способными предложить реальную помощь или совет.

С ними нельзя было познакомиться в каком-нибудь обычном баре в центре Мельбурна.

Бону же такие люди казались высшей лигой. По мнению Винса, у его приятеля было «слишком много напускной храбрости», но не тогда, когда дело касалось общения один на один. Он был «человеко-угодником»: фронтменом высшего класса, но бесполезным занудой, когда дело доходило до бизнеса. Поэтому пока Бон решал проблемы с Марией и выделывался на сцене с The Valentines, Винс сделал грамотный ход, сменив тогдашних организаторов выступлений группы на Ивана Даймана, промоутера из Брисбена, работавшего с Sunshine Records, лейблом, который запускал Норми Роу, один из величайших поп-исполнителей Австралии конца шестидесятых. Дайман первым узнавал о популярных концертных площадках по всей стране, таких, как, например, Cloudl and Ballroom в Брисбене, Bowl Soundlounger в Сиднее и сети дискотек Op Pop. Контракт с ним был еще одним важнейшим шагом в карьере The Valentines.

В феврале 1968 года приободренные The Valentines выпустили свой первый сингл с оригинальным материалом, психоделическую песню в ритме вальса под названием Why Me?, и еще один такой же робкий трек I Can Hear The Raindrops.

Ребята оставались популярными в родном Перте, благодаря чему Why me? вошла в Топ-30, но провалилась во всех остальных региональных чартах Австралии, включая их новый дом – Мельбурн. Несмотря на это, они продолжали играть столько концертов, сколько Дайман мог для них организовать, и в июне записали в Сиднее каверы на песню Soft Machine Love Makes Sweet Music и на старую композицию Ванды и Янга, созданную для The Easybeats, Peculiar Hole In The Sky. Они звучали немного лучше, чем предыдущий сингл группы, и в итоге вошли в Топ-20 в Перте и Аделаиде, но все еще не были популярными в Мельбурне и тем более в рамках всей страны. Тридцать лет спустя Винс Лавгрув написал на своей странице на My Space: «Мы пережили голод просто ради этого часа на сцене, мы получали мощнейший заряд адреналина от нашей аудитории. Мы, к сожалению, не достигли каких-то особых музыкальных высот на старте, а просто жили в свое удовольствие; наш персонаж олицетворял собой секс, наркотики и рок-н-ролл. Я говорю об этом как о факте, не обязательно как о поводе для гордости».

Пришла пора перемен, как в самой музыке, так и в имидже, на этот раз они перешли с тяжелого рока, концепции которого придерживались с того момента, как приехали в Мельбурн, на поп-музыку. Яркие костюмы группы с прозрачными рукавами вдруг стали нормой, как и новая прическа Бона. Поначалу его расстраивало то, что на его руках все еще можно было увидеть татуировки – не самый лучший внешний вид для фронтмена, который хочет понравиться аудитории девочек-подростков. Он пробовал гримировать их, но тон стирался, как только начинал потеть. Брайн Кадд вспоминает, что видел музыкантов в те времена: «Они выходили на сцену в абсолютно потрясающих желтых костюмах и выглядели, как пухлые уточки».

Наконец в марте 1969 года их песня My Old Man’s A Groovy Old Man, еще один трек Ванды и Янга, стала национальным хитом в австралийских чартах. Музыканты планировали выпустить ее в День святого Валентина, но запись была не в приоритете у выпускающей компании, поэтому вышла три недели спустя. My Old Man вместе с простой, почти народной песней Ebeneezer стали одними из немногих записей The Valentines, в которых присутствует чистый вокал Бона в качестве основной линии. После этого у них вдруг стало очень много входящих заявок на организацию выступлений, они стали играть по два сета в день: сначала шоу для несовершеннолетних молодых фанатов, а позднее – для более взрослой аудитории. Они наконец-то стали зарабатывать деньги. Конечно, недостаточно, чтобы обеспечить себе безбедную старость в огромных загородных коттеджах, но достаточно, чтобы больше не ютиться в одном домике, а расселиться по отдельным жилищам.

Go-Set взяли интервью у Винса, в котором он сказал, что секрет успеха The Valentines лежит в основном в их с Боном взаимодействии на сцене. «Я популярнее Бона, – говорил он напрямую. – Но он поет намного лучше, чем я пел и буду петь когда-либо. На самом деле, я думаю, что он наиболее недооцененный вокалист в Австралии».

Группа распределила роли с учетом наличия двух фронтменов. На выступлениях ранним вечером, на шоу в стиле кабаре, придуманных, чтобы понравиться поп-аудитории, они исполняли свои слащавые хиты наряду с каверами, подобными Build Me Up Buttercup. Потом происходило перевоплощение, и в каком-нибудь рок-баре Мельбурна звучали каверы на песни Led Zeppelin и Rolling Stones. Бон тусовался с еще одним старым приятелем из Перта Билли Торпом, который теперь являлся фронтменом собственной группы The Aztecs и даже отрастил волосы, чтобы воплощать собой то, что ближе к его сердцу. Торп описывал Бона того времени как «чертового сумасшедшего» и рассказывал Клинтону Уокеру о том, как тот все время принимал наркотики и пытался поймать кайф от всего, что употреблял, начиная с бутылки виски.

«Был Бон – певец в кабаре, который ходил в смокинге и при галстуке, а был Бон, который сидел за сценой с Билли и его ребятами, курил траву, напивался в хлам, выпрыгивал на сцену и выл», – говорили окружающие.

Однажды вечером Бон сказал Торпу, что он под кайфом: «Ты знаешь, что я это сделаю, и я это сделаю».

Разделение Бона и The Valentines достигло своего пика в их следующем хите с банальным, но легко запоминающимся детским мотивом, Nick Nack Paddy Whack. На обратной стороне пластинки, однако, была записана Getting Better, с музыкой гитариста Уина Милсона и текстом Бона. К тому моменту это было лучшее, что The Valentines когда-либо записывали. Там были и быстрый рифф, и душевный вокал Бона. Благодаря этой композиции The Valentines попали на обложку Go-Set. Их крутили на радио всю зиму.

Раньше окружающие воспринимали The Valentines как «хороших и невинных», однако этому пришел конец, когда в сентябре их арестовали за хранение марихуаны. Хотя в полиции так и не раскололись, кто сдал группу, сами музыканты подозревали ребят-конкурентов, которые завидовали растущему успеху The Valentines. Копы появились на новой репетиционной базе The Valentines, бывшем серф-доме на пляже в Мельбурне, и арестовали всех, хотя на самом деле курили только Винс и Бон. Остальные, напротив, отрицали, что кто-либо вообще употреблял травку.