Текст книги "Дети грозы. Книга 3. Зови меня Смерть"

Глава 11
Дела гильдейские

…жизнь и верность принадлежит Темному Брату.

Нет для Руки Брата другой жены, кроме службы

Брату, и нет другого сына, кроме приказа Брата.

Канон Полуночи

21-й день холодных вод (некоторое время назад), Суард

Себастьян бие Морелле по прозванию Стриж

Этот разлапистый граб Стриж приметил еще лет десять назад. Местечко было очень красивое, но совершенно глухое и безлюдное. Почему-то в эту часть леса никто не ходил. Берега узкой, холодной Циль заросли ивами, грабами и звездчатником – колючими лианами с крупными резными листьями и гроздьями бело-голубых цветов, похожих на звездочки. Мягкую от палых листьев землю укрывал ковер разнотравья с пятнами диких фиалок. И ни единой тропинки! Хотя до широких аллей Королевского парка было рукой подать, да и до скромных тропинок Королевского леса – тоже.

Это же место было где-то между парком и лесом. Дальше от дворца и ближе к Великой реке Циль одели в каменную набережную, украсили мостиками и ротондами, разбили вдоль нее бульвар – по левому берегу, принадлежащему Верхнему городу. Правый же берег, самое начало Нижнего города, был скромнее. Вместо пышного зеленого бульвара вдоль речушки выросли лавки, ресторанчики и мастерские. Не такие дорогие, как в Верхнем городе, но гораздо лучше тех, что ютились в Нижнем.

Не так давно бургомистр даже предложил выделить несколько кварталов близ речушки Циль в Средний город…

Впрочем, благоустройством города Стриж интересовался куда меньше, чем давно обжитым личным грабом, нависающим над диким берегом. Когда Стриж только начал обживать граб, Шорох подсмеивался над ним, мол, братишка вьет себе гнездо, скоро птенцов выведет.

Не то чтобы Шорох был совсем уж неправ насчет гнезда. Удобную развилку трех ветвей, похожую на трон какого-нибудь лесного барона, Стриж за десяток лет отполировал до блеска. И сейчас сидел в ней, любуясь королевским дворцом – расположенный на холме, он был отлично виден в просвет между ветвями.

В сумерках Риль Суардис походил на творение фей – резной, мерцающий самоцветами огней, оплетенный светящейся паутиной, словно драгоценным кружевом. А две дворцовые башни словно прорастали в небо, одна огненным деревом с лилово-голубыми листьями, вторая – деревом белоснежным, оплетенным лианами всех оттенков неба: от прозрачной полуденной голубизны до бархатной сине-фиолетовой черноты южной ночи.

Иногда Стриж приходил сюда вместе с братом, и они смотрели на дворец вместе. Но не сегодня. Сегодня Стриж был здесь один – если не считать свирели, вырезанной собственноручно из найденной здесь же полой ветки, и русалок. Русалки всегда вылезали из воды, когда Стриж играл. Иногда они чесали зеленые и синие, уходящие в реку волосы перламутровыми гребешками-ракушками, иногда грелись в свете зеленой луны, а иногда пели. Голоса у них были тихими, похожими на плеск волн и шелест дождя по листьям, и завораживающе красивыми. Как и сами русалки.

Правда, Стриж ни разу не смог рассмотреть их вблизи – стоило ему спрыгнуть с дерева, как русалки со смехом и брызгами ныряли в речку, и смех еще долго звенел над берегом и переливался призрачными радугами.

Сегодня русалки не пели и не чесали волосы. Они даже не вышли на камни, поднимающиеся из реки. Лишь всплыли, и их слабо светящиеся отраженным лунным светом лица смотрели из реки – глазами глубокими и темными, как ночное небо.

Сегодня Стриж играл не для них, а для себя. Мелодия рождалась сама – как и все мелодии, живущие в Королевском парке. Нежная, прерывистая, словно последние всхлипы, и переливчатая, словно звон ручья на перекате, она летела над речкой и запутывалась в ветвях ив и грабов.

Летела – и затихла. Сама собой. Почему-то сегодня, после встречи с Хиссом, даже свирель пела как-то глухо, и королевский дворец казался не таким волшебным и прекрасным, как раньше. Но ведь ничего не изменилось! Стриж всегда принадлежал Хиссу! Сегодня он всего лишь стал мастером теней – тем, кем готовился стать, сколько себя помнил. Тем, кем мечтал стать. Они с братом мечтали, вместе.

Может быть, поэтому все так странно и неправильно, что учились – вместе, планировали – вместе, а Хисс заговорил только со Стрижом. И совсем не так, не там и не тогда, как обещал наставник…

Откинув голову на удобную ветвь, Стриж посмотрел сквозь листву на небо – стремительно темнеющее, с прокалывающими пока еще плотный небесный шелк иглами-звездами. Небо было такое же, как и всегда. Граб, река, русалки – все было таким же, как всегда. И никаких демонов, искушений, жажды крови и прочих детских страшилок, которыми пугали друг друга ученики Мастера Ткача. Давно пугали, когда были совсем мелкими и глупыми.

Вот и нечего быть маленьким и глупым, пугаться невесть чего и воображать себе всякие ужасы. Ну подумаешь, Хисс с ним заговорил не так, как написано к Каноне Полуночи. Так это же Хисс! Ему можно нарушать Канон – он сам его писал. Или не писал? Странная мысль… Если не Хисс – то кто?..

Нет, определенно сегодня со Стрижом что-то не то. Думает о всяком странном. Еще немного – и стихи писать начнет, как придурки-менестрели, зарабатывающие на ночлег и кружку пива кривыми виршами и косыми мелодиями. То есть, конечно, не у всех менестрелей мелодии косые, бывает и такое, что хочется слушать и слушать…

Стриж недоуменно глянул на свирель в собственных руках, хмыкнул и приложил ее к губам. Над лесом разнеслась задорная песенка про веселую вдову, ветви зашелестели ей в такт, а русалки внизу заплескались.

Вот. То-то же! Никаких стишат, никаких глупых рассуждений. Стриж рожден, чтобы быть Рукой Хисса – и нечего тут. Стишата и свирель – баловство. Приятное, забавное, но баловство! Серьезно – это заботиться о брате, помогать ему, прикрывать спину. И если стишата и свирель в этом помогут…

Стриж отнял свирель от губ, и мелодия оборвалась.

Глупости это все. Вот если бы он был потомком Золотого Дракона, истинным шером, вот тогда свирель была бы лучшим оружием. Но мастера теней не бывают истинными шерами, а истинные шеры – мастерами теней. Так что сегодня – день рождения настоящего Стрижа. Взрослого. Понимающего, кто он есть. И день смерти глупого мальчишки, мечтавшего о чудесном обретении дара.

Не будет у него дара. Нет, не было и не будет. И шис с ним! Зато у него есть настоящая семья! Брат. Ни у кого из гильдии нет, а у Стрижа есть. Это лучше дара.

И вообще, пора бы уже идти к дру Ульриху, как наставник велел.

Сунув свирель за пояс, Стриж спрыгнул с граба, сорвал ночную фиалку и бросил в реку – русалкам. Его тут же обрызгали, точнее от души облили речной водой и засмеялись. А у него на голове что-то обиженно квакнуло и спрыгнуло на землю. Русалки снова засмеялись, и Стриж тоже. В конце концов, сколько можно страдать на пустом месте? Он же не менестрель, жалостливые песенки за кружку эля – не его репертуар.

По пружинящей под ногами лесной траве он шел, насвистывая все ту же «Веселую вдову» и не думая о всякой ерунде.

На него напали уже в Королевском лесу, у раздвоенного дуба на перекрестке трех дорожек. Сверху. С мерзким, душераздирающим карканьем на него налетел ворон и попытался выклевать глаз. Стриж отмахнулся, не желая убивать живую тварь, пусть и сбрендившую. Но ворон не отставал – бросался и бросался, даже умудрился клюнуть в руку до крови. Пришлось изловить ненормальную птицу и слегка стукнуть тупой головой о дуб. Ворон обмяк, но не издох, сердце по-прежнему билось. А мозги явно не пострадают, за неимением оных.

И только когда мерзкое карканье стихло, Стриж различил в траве под дубом писк. Жалобный и скрипучий. А раздвинув траву – нашел вороненка. Мелкого, недавно оперившегося слетка. Вороненок попытался отскочить в сторону, но запутался неправильно оттопыренным крылом в стеблях вьюнка и опять жалобно запищал.

– Тихо, мелочь, – успокаивающим тоном велел Стриж и попытался взять птенца в руки.

Разумеется, сын сумасшедшей вороны оказался таким же придурком и укусил Стрижа за палец. Ну, хоть до глаз не дотянулся.

– Тихо, сказано тебе. Не ори.

Не обращая внимания на кровящий палец, Стриж завернул дурацкую птицу в собственную жилетку. Крыло явно было сломано, и вороненка милосерднее было бы придушить, чем оставлять здесь на поживу лисам.

Попросив Сестру, чтобы она надоумила бешеного родителя – или родительницу, не суть – заняться другими птенцами, а не искать этого, Стриж побежал прочь из леса. Сестра Сестрой, а вороны упрямы и злопамятны, и если этот каркающий ужас сейчас очнется – опять попытается заклевать.

Стриж перешел на шаг только в самом Нижнем городе. Здесь, неподалеку от опушки, и располагалась мастерская дру Ульриха Иргвина, лучшего в городе оружейника.

– Все порядочные люди давно спят! – встретил его привычным ворчанием Ульрих.

– Так то люди, – пожал плечами Стриж. – А я вам подарок принес, дру.

Рыжие и мохнатые гномьи брови одобрительно пошевелились, и даже заплетенная в две косы рыжая же борода стала топорщиться не так сердито. Впрочем, суровости оружейника Стриж давно не верил. Была она сугубо напускной, и только ради авторитета. Среди гномов почему-то считалось, что настоящим мастером может быть только убеленный сединами, зрелый муж, а не молокосос вроде Ульриха. Всего-то девяносто лет! Совершенно несерьезный возраст! Вот лет через сто, быть может…

Примерно это Ульриху раз за разом заявляли гильдейские старшины, когда он раз за разом приносил свои работы (и внушительные взносы золотом) на их строгий суд и просил звания мастера. Раз этак на пятый, когда «Лет через двести» сменилось на благожелательное «Ладно, приходите лет через сто, юноша», Ульриху надоело.

Он плюнул старым пням в бороды, забрал золотишко вместе со свежеизготовленными клинками и заявил, что в тине он видел гномью гильдию! Он – вольный мастер, и по законам Валанты имеет право сам продавать свои изделия.

Старые пни пообещали, что клейма гильдии ему не видать как собственных ушей и что ни одного хорошего заказа он не получит даже через триста лет. И если посмеет поставить лавку в Верхнем городе – гильдия его засудит. Так что судьба ему ковать ржавое дерьмо для воров и нищих!

На что Ульрих показал им шисовы хвосты и прямиком от старшин пошел в Безымянный тупик. Наверное, это был первый раз, когда в Безымянный тупик кто-то пришел не потратить денег, а что-то продать. Видимо, сам Хисс обалдел от подобной наглости, так что открыл Ульриху дорогу в ближайшей подворотне. А Мастер Ткач взял да и купил Ульриховы клинки.

«Два молокососа нашли друг друга, – смеялся Ульрих, рассказывая Стрижу эту историю. – Ваши-то Мастера, чтоб мне облысеть, тоже стояли на ушах. Мастер Ткач едва тридцати лет от роду, это ж скандал и попрание традиций. Ха! Традиции!»

Вопреки всем традициям Ульрих взял кредит в Первом Гномьем банке – благо хозяин его, дру Милль, приходился Ульриху троюродным дядюшкой – и поставил лавку на левом берегу Циль. Он купил королевский патент на собственное клеймо, выставил в витрине ржавый нож для чистки копыт и молочный бидон, назначил цены вдвое выше, чем у старшины гномьей гильдии оружейников… и в ус не дул, когда другие оружейники приходили выразить ему соболезнования и просто откровенно поржать над придурком, который на днях разорится.

С тех пор прошло больше десяти лет, ржать над Ульрихом перестали, зато дважды предлагали ему гильдейское клеймо.

«И гильдейские налоги. В тине я их видал! Мои шисовы хвосты намного лучше!»

В общем, теперь Ульрих был лучшим мастером-оружейником Валанты, сам мог приносить соболезнования коллегам из гильдии, но вот изображать из себя зрелого мужа – то есть ворчливого старого пня – не перестал. Привык.

Но Стриж и не жаловался. Все равно ворчал Ульрих недолго. А волшебное заклинание «подарок» действовало на него, как и должно действовать на молокососа, едва достигшего совершеннолетия.

– Ну-ка, ну-ка… – Глаза у Ульриха разгорелись. – Что там у тебя, птенчик?..

– Птенчик! – радостно сообщил Стриж, вручая Ульриху слабо трепыхающийся сверток. – Вы ж хотели что-нибудь этакое, милое и симпатичное. Вот оно. Ваше.

Ульрих принялся разворачивать сверток, едва Стриж переступил порог. И, разумеется, вороненок немедленно укусил его за палец и злобно зашипел. Стриж тут же накрыл его краем поклеванной и порванной когтями жилетки.

– Милое? – Ульрих потряс пальцем, с которого капала кровь. – Симпатичное?! Да на какой помойке ты подобрал эту дрянь!

– Это редкий, очень ценный ирийский ворон. Говорящий, между прочим, – тут же сочинил птенцу родословную Стриж. – Как только вы дадите ему имя и покормите, он признает вас хозяином.

– Ирийский, говоришь… – На этот раз Ульрих разворачивал вороненка намного аккуратнее, так что для начала из-под жилетки показался лишь один сверкающий обидой глаз.

– Кр-ра! – сказал вороненок, мотнув головой и скинув ткань. – Кр-ра!

– О, смотрите! – обрадовался Стриж. – Вы ему нравитесь. Говорит, красивый.

В подтверждение его слов вороненок еще раз каркнул и резким выпадом склюнул с бороды Ульриха рубиновую бусину, а потом победно на него покосился.

– Хм… а ничего, вкус у него есть. Самую дорогую выбрал! – умилился гном.

– Вы даже не представляете, как дорого я за него заплатил.

«Собственной кровью, это куда дороже денег», – добавил про себя Стриж и украдкой потер укушенный палец.

– Конечно дорого, – кивнул гном, уже безбоязненно беря вороненка в руки: еще бы, опасный клюв был занят рубином, а в то, что кто-то добровольно расстанется с драгоценностью ради того, чтобы кого-то клюнуть, Ульрих категорически не верил. Ибо это против природы. – Хороший птенчик… а что с крылом? Ох же! Кто посмел сломать моему птенчику крыло?!

Ульрих гневно глянул на Стрижа.

– Ну не я же. Что я, зверь какой? Но вы же знаете, ирийские вороны живучие, его только надо перевязать. Через неделю будет как новенький. Зато из-за крыла была серьезная скидка!

Скидка, ага. С дуба. Но зачем уточнять такие несущественные подробности!

На этот аргумент Ульрих понимающе кивнул. Дорогой подарок, купленный со скидкой, что может быть большим знаком уважения для гнома!

– Я назову тебя… – Ульрих задумчиво погладил вороненка по голове, и тот, чудное дело, позволил. – Назову тебя Алмаз. Тебе подходит.

– Очень подходит. Настоящий черный алмаз, – кивнул Стриж, про себя выдохнув: если уж Ульрих назвал птенца Алмазом, точно не выкинет. Не в природе гномов разбрасываться драгоценностями. – А теперь надо его покормить. Я не стал, он должен принять хозяином только вас.

Ульрих одобрительно хмыкнул и понес вороненка в столовую, на ходу крикнув куда-то в глубину дома:

– Драгоценная моя, накрывай ужин!

Драгоценная фру Иргвин – юная красавица такого же огненно-рыжего колера, но без бороды и напускной суровости – накрыла ужин с истинно гномьим размахом. За ужином поохала над бедненьким черным птенчиком с переломанным крылом и над маленьким беленьким птенчиком – таким худеньким, словно его год не кормили.

И только после ужина из шести блюд, сотни комплиментов драгоценнейшей фру и перевязанного вороньего крыла Ульрих вспомнил о деле.

– Ну-с, будешь смотреть?

И хоть шесть блюд заняли слишком много места даже в растущем организме Стрижа, он кивнул. Не только из вежливости. Каждая работа Ульриха в самом деле была сокровищем. К тому же Ульрих никогда не скупился на пояснения, а иногда даже пускал Стрижа в мастерскую и показывал то способы закалки, то приемы ковки, а несколько раз даже позволил ему нарисовать эскизы. И, что Стрижа поразило в самое сердце, даже сделал клинки по тем эскизам и сказал, что Стриж отлично чувствует металл. Даже жаль, что не гном. Вот лет через сто из него вполне мог бы выйти мастер.

Над этим смеялись оба, а подмастерья Ульриха – молокососы лет под сто – ревниво топорщили бороды.

На этот раз в мастерскую они не пошли, по ночам даже гномы спят. В основном. И Стриж вволю поиграл с клинками здесь же, в столовой. И от души восхитился.

– Эти – для твоего братишки Шороха, птенец, – сказал по уши довольный Ульрих. – Как быстро вы, люди, растете! Вчера только был мелким, как лягушонок, а сегодня, гляди-ка, уже в дверь не проходишь.

– Кто ж виноват, что ваши древние традиции велят делать такие маленькие двери? – ответил Стриж, притворно потирая лоб.

– Ай-ай, кто ж виноват, что вы, люди, такие дылды! – покачал головой Ульрих и велел: – А теперь пить чай.

Глава 12
Еще немного о доверии

2-й день каштанового цвета, Риль Суардис

Шуалейда

– Мама! Мама, ты где?.. – крикнула она, через распахнутое окно врываясь в башню Заката.

– Здесь, что ты так шумишь, малышка? – Мама поднялась с кресла, где сидела с вышиванием, и протянула руки к Шу. – Иди ко мне, я так соскучилась.

– Я тоже соскучилась! Я… – обняв маму, Шу уткнулась лицом ей в плечо и мимолетно удивилась: когда мама успела стать такой маленькой?

– Присядь, девочка моя, и расскажи мне, что случилось, – велела мама.

Шуалейде стало внезапно так спокойно, так хорошо, словно ей по-прежнему было четыре года, а мир вокруг был добр, прекрасен и безопасен. Весь, кроме страшного темного колдуна Бастерхази… Вот глупости! Никакой он не страшный…

– …он хороший, а еще он любит Дайма и меня тоже любит! – взахлеб рассказывала Шу, уткнувшись в мамины колени и ощущая ее ласковую руку на своих волосах. – Он такой, такой… он огненный и золотой, и Дайм тоже золотой, только лазурный и серебряный… Они научили меня, как приручить Линзу, и мы занимались любовью, а потом прилетели феи, вот только Люкрес… мама, давай его прогоним, он гадкий!..

– Конечно прогоним, – согласилась мама. – И гадкого Бастерхази тоже прогоним, он жадный и злой, тебе он совсем не ну…

– Нужен! – Шу возмущенно подняла голову. – Мне нужен Роне, он… Он мой! Они оба мои! Я… я выйду замуж за них обоих! Это будет наша Линза, мама, это же так здорово!

Она мечтательно прикрыла глаза, вспоминая, как хорошо было ей с ними, с обоими, и почувствовала, как из нее опять изливается сила – рождающаяся в ней самой, где-то внутри, около сердца. Сила лилась и лилась: яркая, разноцветная, чистая. И Линза вокруг Шу откликалась, хаотичные потоки выстраивались вокруг нее, переплетались в красивые узоры, наполненные светом и тьмой, и казалось, вот-вот проступит вписанный в круг треугольник с тремя именами по углам. Шуалейда, Дайм и Роне.

Она почти увидела их, почти успела показать маме – смотри, как красиво.

– Нет, – строго сказала мама, и стихии замерли, а четкие линии треугольника поплыли. – Темного шера здесь не будет. Никогда.

– Но почему? Нам же так хорошо вместе!

– Потому что Бастерхази нужна не ты, а только твоя сила.

– Неправда, он хороший… мы… вместе мы сможем… – Шу всхлипнула, вспомнив боль Дайма, и сердито вытерла рукавом слезы. – Мы снимем с проклятие с Дайма. У нас получится!

– Разумеется, у тебя все получится, Шу. Ты инициируешь Линзу и снимешь проклятие с Дайма.

– Вместе с Роне, – радостно подтвердила Шу. – Мама, он такой… он невероятный! Он как ураган, как извержение вулкана, как… он…

– Сжигает все на своем пути, оставляя лишь пепел, – нахмурилась мама.

– Неправда. Роне добрый. Он помог мне, он помог Дайму!

– О боги, ты настоящая Суардис. Такая же упрямая, как твой отец, – в голосе мамы досада мешалась с гордостью. – Ну-ка расскажи мне, что тебе наобещал темный шер.

– Мы вместе инициируем Линзу и проведем ритуал единения, станем шерами-зеро, снимем проклятие с Дайма и будем свободны и счастливы.

– Я понимаю, ты влюблена и веришь ему. Но подумай, Шу, просто подумай. Так, как учил тебя Энрике.

– Конечно, я все хорошо обдумала… – сказала Шу, но почему-то без особой уверенности. – Мне только надо довериться Роне. Мама, Роне никогда не обидит меня! Он меня любит!

– Он любит себя и только себя. Ты спрашивала его о сути ритуала, Шу?

– Конечно спрашивала! Это просто, надо только хотеть и доверять, без сомнений и колебаний.

Мама грустно покачала головой.

– Суть в другом, Шу. Связать дар и судьбу, подарить себя целиком и полностью.

– Ну да, именно, – закивала Шу. – Роне готов отдать себя, разве тут может быть что-то плохое?

– Для него – ничего. Даже для Дюбрайна. Но не для тебя.

– Я не понимаю. Почему?

– Потому что ты маленькая, наивная и неопытная девочка, а они – взрослые интриганы, им обоим почти по сотне лет! Они задавят тебя и не заметят, но главное, что этого не поймешь ты сама. Ты станешь послушной куклой без собственной воли и желаний, тебе будет казаться, что ты сама чего-то хочешь, но на самом деле для тебя останутся лишь отражения их желаний. Я не хочу для тебя такой судьбы.

– Не задавят, они не станут, – нахмурилась Шу.

– Бастерхази уже это сделал. Ему нужна Линза, и он убедил тебя ее отдать.

– Не отдать, а сделать ее нашей общей. Линзы не убудет от того, что нас будет трое!

– Дайм тоже так считает?

– Не совсем, но… при чем тут?

– При том, что ты можешь очень просто проверить, нужна Бастерхази ты сама или твоя Линза. Если он в самом деле любит тебя, он позволит тебе инициировать Линзу самой. И вот тогда, со своей Линзой, ты хотя бы приблизишься к нему по силе. Если будет так, радуйся моей ошибке и смело соглашайся на ритуал единения.

– Но… мама, я не понимаю…

– Все ты прекрасно понимаешь, Шу. Ты уже взрослая. Ты так быстро выросла, моя малышка… так быстро… – Мама прижала ее к себе и всхлипнула, но тут же вытерла слезы и продолжила: – Бастерхази говорил тебе о любви, свободе и равенстве. Если он говорил искренне и ничего не скрывал, то ему не нужна Линза. После единения он в любом случае получит свою свободу. А если ему нужна Линза, значит, он тебе лгал. Ты согласна?

– Да, это логично, – вздохнула Шу. – Но я боюсь. Вдруг я одна не справлюсь?

– Чушь! Это твой Источник, я берегла его для тебя. И я расскажу тебе, как сделать все правильно. Без Бастерхази!

– И без Дайма?

– Да. Ты должна сделать это сама. Одна. Что тебе рассказал Бастерхази об инициации Линзы?

– Нужен треугольник равновесия – свет, тьма и сумрак. Якоря. И… и все.

– И каким образом он сам необходим в этой схеме?

– Он же сам – тьма, а Дайм – свет, они помогут мне удержать якорные точки и равновесие системы.

– Чушь. Для инициации тебе потребуются всего лишь два артефакта, темный и светлый, либо два фиала с кровью темного и светлого шеров. А если ты допустишь сюда Бастерхази, он нарушит равновесие в свою пользу. Тогда ты и Дюбрайн, два доверчивых идиота, окажетесь в его полной власти. Ты хочешь прожить несколько сотен лет куклой черного колдуна, чем-то вроде Эйты? Хочешь такой судьбы для Дюбрайна? Хотя он-то сам должен был сообразить, в его возрасте пора бы научиться думать головой, а не тем, что ниже.

– Мама!

– Что мама? Я не для того соглашалась на сумасшедший план Светлейшего, не для того отказывалась от карьеры в Конвенте и не для того выходила замуж за твоего отца, чтобы какой-то темный прохиндей обдурил меня и украл то, что принадлежит моим детям!

– Какой план Светлейшего, ты о чем сейчас, мама?

От растерянности у Шуалейды закружилась голова, и она села прямо на пол, у ног матери. Та же, наоборот, вскочила с кресла и принялась расхаживать по комнате. Ее фигура подернулась разноцветным туманом, и теперь она куда больше походила на стихийный смерч, чем на живого человека. Впрочем, опьянение фейской пыльцой прошло, и Шу отчетливо понимала, что ее мать умерла много лет назад, и сейчас перед ней призрак, Хранитель Источника.

Которого, кстати, не было в схемах Бастерхази.

Возможно, потому что он не знал? Или Хранитель Источника просто не укладывается ни в какие схемы.

– Разумеется, не укладывается. Все эти схемы – чушь. И планы – чушь. – Мама остановилась рядом с Шу, опустилась на пол и взяла ее за руки. – А я была наивной дурой, когда доверяла Светлейшему.

– В чем доверяла, расскажи мне. Пожалуйста. Я должна знать!

– Конечно должна, девочка моя. И не должна быть послушной куклой в чужих руках. Такой, какой была я.

– Но ты же… Ты же любила папу!

– Я и сейчас его люблю. Тодор, Тео… – мама тяжело сглотнула и утерла глаза. – Тео – лучший из мужчин, он – мое сердце… Мне так жаль, что вам скоро придется расстаться! Но ты должна знать, Шу. Светлейший прислал меня в Суард, чтобы я родила королю Валанты детей. Он оказался прав, говоря, что это моя судьба. Я влюбилась в Тодора сразу же, с первого взгляда. А он – в меня. Я вовсе не думала, что стану королевой, нам обоим достаточно было только нашей любви. Его супруге было все равно, с кем Тодор проводит ночи, лишь бы ничто не угрожало положению Ристаны. И я думала, что так будет еще очень долго.

– Но королева погибла, да? Несчастный случай? – спросила Шу, уже понимая, что услышит совсем не тот ответ, который хочет услышать.

– С виду – несчастный случай. Зная полковника Дюбрайна достаточно близко, ты в это веришь?

– Это не Дайм! Он бы не стал… убивать…

– Прелестную любовницу своего брата, светлую шеру Лью, – с грустной улыбкой продолжила мама.

– Саламандра – это совсем другое… она хотела… – Шу поморщилась, не желая жаловаться маме на уже мертвую обидчицу. – Она в самом деле была твоей подругой?

– Нет. Мы не стали подругами, Саламандра слишком амбициозна, чтобы дружить с третьей дочерью захолустного графа, которая к тому же на два десятка лет ее младше. Зато когда я сделалась одной из любимых учениц Светлейшего, Саламандра тут же воспылала ко мне симпатией. Но не взаимно.

– То есть ты училась вместе с Даймом?

– Тоже нет. Дюбрайн старше, и когда я поступила в Магадемию, он уже служил в МБ. Но мы нередко виделись, он же жил в доме Светлейшего и даже иногда вел занятия вместо него. И если ты хочешь спросить, знал ли он о планах Светлейшего в отношении нашей семьи, я честно скажу – наверняка. Но когда погибла королева Мариса, из офицеров МБ в Суарде был лишь лейтенант Герашан.

– Энрике?.. Ты думаешь, это он?..

– Уверена. Энрике моего возраста, – мама ностальгически улыбнулась, – на первых курсах у нас был роман. Ничего серьезного, но мы проводили много времени вместе, и Энрике был в меня слегка влюблен. Он приехал в Суард с каким-то дурацким поручением, в смысле официально, и вел себя… Ну ты же знаешь, он умеет выглядеть совершенно безобидным. Сделано все было очень аккуратно, даже я не сразу догадалась, что королева умерла не случайно.

– А Ристана обвинила в этом тебя. Или нет?

– Меня. И она права, хоть своими руками я Марису и не убивала. Но я должна была понимать, что интрига Светлейшего не заканчивается на рождении одаренных детей королевской фавориткой. Его цель – восстановление дара в королевской династии.

– А ты бы поехала в Суард, если бы понимала?

– Не знаю, Шу. Тогда – не знаю. Сейчас бы – да, поехала. Ради Тодора и ради вас с Каетано. Мы были счастливы совсем недолго, и я не знаю, что Светлейший спланировал неправильно. Но после того как Кельмах убил моего маленького Пепе… – Голос мамы опять сорвался, но она помолчала лишь мгновение и продолжила: – Я больше ни на динг не доверяю Светлейшему. И тебе не советую. Не доверяй никому, кроме себя, Шу. Даже Дюбрайну. Нет, особенно Дюбрайну! Ни ему, ни Бастерхази, ни в коем случае. Они оба – глаза и руки глав Конвента, даже если думают, что действуют сами. Помни об этом всегда.

– Но мама… я люблю Дайма… как же мне не доверять ему?..

– Любить надо с открытыми глазами, Шу. Реального человека со всеми его недостатками. И понимать, что твоя любовь его не изменит. Ради тебя темный шер не станет честным и милосердным, а светлый интриган не увлечется выращиванием ромашек и не откажется от политики. Если ты готова любить лжеца и убийцу, люби. Возможно, с ним ты будешь счастлива, несмотря на то что он продолжит лгать и убивать. Главное, не пытайся его переделать и не надейся, что он изменится.

– Я… я не хочу, чтобы Дайм менялся. Я люблю его как есть.

– Тогда у тебя в самом деле есть шанс быть счастливой. Хотя счастливая Суардис – это такая редкость…

– У меня получится, мама.

– Пусть у тебя получится для начала уберечь себя и Кая. Не оставляй его одного, прошу тебя. Ты нужна ему, а он нужен тебе. Мы с Тео скоро уйдем, и вы останетесь вдвоем.

Шу на миг зажмурилась, не позволяя себе заплакать. Вот так едва обрести родителей и узнать, что им осталось совсем немного… но… ведь маме с папой будет хорошо там, в Светлых Садах. А значит… значит…

– Мы с папой всегда будем любить вас. Где бы мы ни были, девочка моя.

– Я не хочу так… мама…

Слезы все равно полились градом, как Шу ни убеждала себя, что плакать вовсе не о чем. Истинные шеры не умирают насовсем, и мама говорит, что они с папой будут вместе. Вот только им с Каем опять придется остаться одним. Совсем одним. Без надежды на чудо.

– Я тоже не хочу оставлять вас, Шу. Больше всего на свете я хотела бы вернуться к тебе, к Каю и Тео и прожить с вами еще хотя бы сотню лет, подержать на руках ваших детей. Но это не в моих силах.

– Но ты могла бы… я могла бы… ты же сейчас живая и настоящая! Если бы папа увидел тебя такой, он бы…

– Умер от потрясения. – Мама приложила пальцы к губам Шу. – Призракам не место в живом мире, а я уже умерла.

– Почему? Тебя тоже убили? Кто?..

– Так получилось, Шу. Меня не убивали, я не знаю, почему умерла. Наверное, знает Светлейший, только я не хочу его спрашивать. И ты не спрашивай, не надо. Лучше держись от него подальше и решай за себя сама. Ты сильная, ты очень сильная, моя девочка. Ты справишься. Со своим Источником ты сможешь послать к Мертвому и Конвент, и императора. А я… я всегда буду с тобой. Вот тут.

Мама приложила ладонь к груди Шу, и ей стало опять тепло и спокойно. Несмотря на слезы. Несмотря ни на что. Потому что мама любит ее. Даже уйдя, мама все равно любит ее.

– Спи, моя маленькая, спи. Пусть тебе приснятся светлые сны, – услышала она сквозь шум прибоя, и волны понесли ее куда-то в наполненную светом и покоем бирюзовую глубину.