Текст книги "Дети грозы. Книга 5. Драконья кровь"

Как Шу ни старалась сосредоточиться на застольных разговорах, какая-то заноза не давала ей сидеть спокойно. Даже Кай, сегодня на удивление серьезный и уверенный в себе, поинтересовался, все ли у сестры в порядке.

– Мое платье к Осеннему балу до сих пор не готово, – надув губы, пожаловалась Шу.

Брат лишь пожал плечами: не хочешь говорить, не надо. А присутствующие на обеде рыцари короля с удовольствием переключились на обсуждение главного события осени, недели Большой Охоты.

Вставить несколько намеков на нечто необыкновенное и загадочное, связанное с подарком одной из фрейлин, и пробудить любопытство придворных не представило никакого труда. Сегодня же по Суарду расползется слух о новом чудачестве принцессы, достигнет ушей девицы Ландеха – и завтра благодарная публика скушает увлекательную историю. Единственное, неудобно по такому случаю сажать Тигренка за рояль, надо что-то другое…

«Вот оно! – обрадовалась Шу. – Такие мозоли на подушечках пальцев бывают, только если играть на чем-то струнном. Значит, он обрадуется, если я принесу ему гитару! И, может быть, ему будет не так обидно из-за ошейника…»

Эта мысль так увлекла Шуалейду, что тихий голос разума, напоминающий, что вообще-то ошейник – это замена смертному приговору и обижаться светлому шеру не на что, совершенно потерялся. Просто ей хотелось, чтобы Тигренку было хорошо. Вот хотелось, и все! Он так светло улыбается, и… да плевать, что он что-то там натворил! Наверняка на его счету меньше невинных жизней, чем на ее, так что не ей его осуждать.

Зато ей – за ним присматривать, так что все правильно.

Шуалейда едва дождалась окончания обеда, распрощалась с братом и придворными, напустив на себя самый таинственный вид, и помчалась в сад. Свистнула Муаре, взлетела ей на спину и шепнула:

– В город, моя красавица.

Знакомая тропинка вывела прямо к цели. Улица Трубадуров одним концом упиралась в Королевский парк, а другим в площадь Единорога. Несмотря на то и дело сыплющийся с неба мелкий дождик, под вековыми ясенями на опушке толпились менестрели, поэты и любители «вольного» искусства. Казалось, солнце иногда пробивается сквозь тучи и плотные кроны, касается золотыми лучами то флейтиста, то вдохновенно вещающего барда.

«Сделать бы для них беседки, раз уж Королевского Театра на всех не хватает», – подумала Шу и представила, как в ежедневнике Бален появляется строчка ее рукой: «Беседки для музыкантов на опушке, семь штук, за мой счет». Дальше Баль сама разберется, кому и что поручить, у нее отлично получается все организовывать.

Лавка лучшего в Суарде мастера-струнника выходила одной стороной на улицу Трубадуров, а другой на площадь Единорога. Двухэтажный особняк белого камня даже в дождь казался облитым солнцем: когда-то Клайво были шерами искусства, и на стенах их родового гнезда до сих пор оставались отблески древнего дара. Увы, последний из Клайво был лишь условным шером и не имел детей. Даже лавку свою он, по слухам, собирался оставить ученику.

На бессмысленные сожаления об упадке магии у Шуалейды не было времени. Велев Муаре ждать неподалеку и никого не пугать, она сменила пелену невидимости на личину одной из виденных по дороге менестрелек и толкнула дверь, украшенную бронзовыми завитушками. Дверь проскрипела первые ноты старой, как сам Суард, песенки про веселую вдову.

– Вернулся, негодник? – раздался из сумрачной глубины лавки радостно-ворчливый голос. – Хоть бы предупре… э… Светлого вам дня, бие.

Высокий и красивый, несмотря на почтенный для условного шера возраст, мужчина вышел ей навстречу из-за прилавка.

– И вам, светлый шер, – поздоровалась Шуалейда.

– А его нет дома, почтенная.

– Кого? – не сразу поняла Шу, что маэстро говорит об ученике. – А! Я к вам. Мне нужна самая лучшая гитара.

Пока маэстро, скептически склонив голову набок, оглядывал скромно одетую покупательницу, Шу принюхивалась и оглядывалась. В этой лавке пахло магией, с недавних пор очень знакомой магией! Янтарные блики то и дело мелькали то на одном инструменте, то на другом… Сам Клайво тоже слегка светился, совсем чуть – условная категория. Отчего же кажется, что где-то поблизости должен быть намного более сильный шер?.. Ощущение готовой вот-вот сложиться головоломки уже покалывало кожу, когда ее прервал Клайво:

– Думаю, эта вам подойдет. – Он вынул из застекленной витрины изящную гитару темно-медового цвета с почти черным грифом. – Десять империалов.

Так и не пойманная догадка ускользнула, а Шу досадливо встряхнула головой: что за ерунда, кругом Тигренок мерещится! Ведешь себя как влюбленная дурочка! Займись-ка делом.

Шу взяла гитару, попутно отметив, что мозоли на левой руке маэстро очень похожи на те, что у Тигренка. Да и сами руки похожи: тонкое запястье, длинные сухие пальцы. Только вот у Тигренка кожа нежная… Ширхаб, да что с тобой, опомнись!

– Нет. – Она отдала инструмент обратно.

– Вам недостаточно хороша моя гитара? Или думаете, десять золотых это много? – И так не особо довольный ее визитом Клайво начал злиться. – Так пойдите к Валенсису! Он вам продаст расписные дрова по сходной цене.

– Маэстро, эта гитара хороша, но мне нужна самая лучшая.

– Вы во всем Суарде не найдете лучше, чем у меня.

Вместо ответа она еще раз оглядела развешанные по стенам и разложенные по витринам инструменты. Сильнее всего присутствие магии ощущалось в дальнем углу за прилавком. Шу в пять быстрых шагов достигла прилавка, обошла его и взяла прислоненную к стене не совсем новую гитару черного дерева. Именно с ней Клайво возился, когда Шуалейда зашла в лавку.

– Что вы себе позволяете? – Клайво схватил ее за руку и попытался отобрать гитару. – Это не для вас.

Шу обернулась, смерила его коронным взглядом «колдунья сердится». Маэстро вздрогнул, отпустил ее руку, но не отступил.

– Положите на место, почтенная.

– Я беру ее. – Шу погладила черный бок. – Сколько?

Оглядев ее с ног до головы, Клайво фыркнул и назвал цену:

– Сто пятьдесят империалов наличными, и ни дингом меньше.

Мгновенье полюбовавшись сверкающими черными глазами и торжествующей полуулыбкой, – ох, не зря маэстро вот уже лет тридцать слывет первым героем-любовником Суарда, не уступая даже графу Сильво, – Шу сунула руку в иллюзорный карман и вытащила прямиком из собственного секретера в башне Заката кошель. Торжество Клайво тут же сменилось растерянностью: выложить за гитару цену хорошего городского дома? Маэстро покачал головой и отступил на шаг.

– Нет, почтенная. Черная Шера не продается!

Шу лишь вздохнула, поняв, что добровольно маэстро с дорогим ему инструментом не расстанется. Но… но Тигренку нужна именно эта гитара! Они просто созданы друг для друга!

– Надеюсь, у вас найдется подходящий чехол, – сказала она, сопроводив слова ментальным приказом.

– Конечно, – поклонился вмиг постаревший Клайво и пошел в другой конец лавки.

«Что ты делаешь? – прошипела совесть голосом Бален. – Обязательно надо было ломать старика? Может, он эту гитару для любимой делал, а ты вот так запросто отобрала. Зря отказываешь Бастерхази, вы – отличная пара, два темных мерзавца».

Послав совесть к ширхабу зеленому, Шу сделала еще один ментальный посыл: пусть Клайво кажется, что он отдает гитару именно тому, для кого она предназначена. Тут же спина маэстро распрямилась, движениям вернулась уверенность. Он достал с полки кожаный чехол и повернулся к Шу.

– Что ж вы сразу не сказали, что для Тано? – Клайво игриво подмигнул. – Эх, молодость… когда он вернется-то, кот весенний?

Шу вместо ответа пожала плечами и протянула Черную Шеру маэстро, чтобы сам упаковал ее в чехол. Снова мелькнула мысль – имя-то знакомое, Тано, Себастьяно… Где-то она его слышала…

– А это не надо, заберите. – Вместе с гитарой Клайво отдал кошель. – Черная Шера и так его. И… пусть хоть заглянет, поганец. Сатифа места себе не находит.

– Непременно заглянет, – пообещала Шу, забирая кошель и бросая на прилавок: маэстро его заметит, только когда она покинет лавку.

«Надо как-нибудь еще зайти к маэстро. Что у него за ученик такой? – думала Шу, возвращаясь домой. – Только потом, потом… интересно, Тигренок обрадуется гитаре? Так хочется, чтобы обрадовался!»

К своим покоям она подлетела, полная радостного предвкушения.

– Тигренок! – позвала, едва переступив порог.

Ответа не последовало. Шу оглядела гостиную – пусто. На миг остановила взгляд на вазе с одиноким яблоком.

«А про обед забыла!»

– Мр-рау! – подтвердил белый котенок, спрыгнувший с кресла прямо под ноги.

Покачав головой, Шу потянулась на кухню, нашла приготовленные то ли для нее, то ли для Бастерхази подносы и отправила один из них на стол. Котенок справедливо решил, что для него, и устремился к еде, задрав хвост.

– Ну-ка, кыш! Вот тебе. – Шу спустила тарелку с паштетом на пол. – И не смей лазить на стол!

Котенок ответил грозным рычанием, вздыбил шерсть и вцепился в паштет.

«Наверное, не дождался обеда и уснул. А может, снова в ванне. Надо было Гусем назвать».

Улыбнувшись, Шу положила гитару на диван и пошла наверх.

Ни в кабинете, ни в ванной Тигренка не было. Странно. Неужели в спальне? Но он не нашелся ни в спальне, ни в лаборатории.

«От такой-то заботливой хозяйки кто угодно сбежит!» – встряла совесть.

«Сбежал?! Да как он посмел! – вскипела Шу, но тут же замерла в ужасе: – Бастерхази! Только бы Тигренок не попался ему!»

Поисковое заклинание активировалось само собой, и Шу рванулась прочь из тела, готовая обшарить весь Суард, лишь бы найти Тигренка и…

«И что ты собираешься делать с ним, когда найдешь?» – осведомилась совесть.

Ответить Шу не успела.

Глава 9
Бедность не порок

…Ментально-манипулятивное воздействие всегда начинается через эмоциональную сферу. Следует учитывать, что триггером к побуждению служит именно эмоция, а не разумный довод. Именно по этой причине противодействие при помощи логики неэффективно: в секторе эмоций аналитический разум не работает. Подмена понятий, желаний и целей изначально происходит на эмоциональном уровне, и лишь затем в ход может идти логика, подтверждающая эмоционально заряженный посыл. Однако следует иметь в виду, что эта логика базируется на ложных постулатах, полученных через эмоции и не осмысленных критически.

Манипуляция творит чудеса даже при использовании бездарными. Она заставляет здравомыслящих шеров поступать вопреки собственным интересам и отстаивать сомнительные с точки зрения логики истины. В руках же опытного менталиста она превращается в оружие массового поражения.

С. ш. Бруно Майнер, «Психология ментальной манипуляции: феномены, механизмы и способы защиты и самозащиты»

25 день ласточек. Суард

Таис шера Альгредо

Южные ворота миновали за два часа до заката: ливень заставил кортеж Таис шеры Альгредо на полтора часа задержаться в придорожной таверне. Хорошо плиты Кардалонского тракта, построенного людьми и гномами еще до основания империи, поддерживались в идеальном состоянии, иначе пришлось бы оставлять карету и заканчивать путь верхом. Двухнедельное путешествие из дядиного поместья близ Найриссы так утомило Таис, что она уже не силах была радоваться скорой встрече с отцом и братьями.

Вокруг гомонил Ирсидский квартал. Едва кончился дождь, потомки сбежавших пять веков назад от Школы Одноглазой Рыбы южан высыпали на улицы – гулять, пить горячий чай в маленьких чайханах, торговаться с лавочниками и обсуждать фаворитов на завтрашних собачьих бегах. Горожане расступались перед открытой коляской с герцогскими гербами, окруженной дюжиной верховых. Вместе с Таис в коляске сидела вдовая троюродная тетушка, сухая и резкая пожилая дама, которую укачивало в дороге. Слева от кареты ехал полуседой северянин в военного покроя сером френче. Настороженный взгляд единственного глаза – вместо второго красовался длинный рваный шрам – и армейская выправка выдавали в нем того, кем он и был: ветерана гвардии в отставке. Сержанта Веля, потерявшего глаз в стычке с зургами, приставил к Таис еще покойный король Тодор.

Справа же от кареты красовался на тонконогом аштунце каурой масти темный шер лет двадцати пяти, полная противоположность сержанту-северянину. Изящная кисть в вышитой перчатке покоилась на эфесе шпаги. Вороные локоны выбивались из-под берета с соколиным пером. Кружева манжет слепили белизной, сдержанно сияли финифтевые пуговицы на сюртуке тончайшего черного сукна. Орлиный взор и правильный профиль буквально требовали запечатления на серебряных монетах. И – томительно-темное, манящее лазурными всполохами мерцание воздушного дара.

«Какой красавец! – читалось в глазах юных и не очень горожанок. – Настоящий рыцарь!»

С тем, что виконт Торрелавьеха, темный шер третьей категории – очень красивый мужчина, Таис была полностью согласна. Пожалуй, красивее всех ее знакомых, даже короля Каетано. И не только красив, еще и умен, начитан, смел, галантен – мечта любой дамы. К тому же встреча с виконтом вполне могла бы стать темой для рыцарского романа.

Началось все в маленьком городке Мосехо, что трех днях пути от Суарда, на постоялом дворе с аппетитным названием «У жареного петуха». Таис вместе с тетушкой и сержантом Велем кушали жаркое в полутемном зале, когда в дверях показался темный шер. Стряхивая с берета осеннюю морось, смутно знакомый шер потребовал овса коню и ужин ему самому. Подбежавший трактирщик что-то ему сказал, не забывая кланяться, и кивнул в сторону дам. Шер, держа берет в руках, подошел и отвесил изящный поклон.

– Светлые шеры позволят присоединиться? – с открытой улыбкой спросил он.

Светлые шеры – среди которых истинной шерой была лишь Таис, и то Цветной грамоты она пока не получила в силу возраста – позволили. Таис даже вспомнила, где видела темного шера: при дворе. Незадолго до смерти короля Тодора виконт получил какую-то мелкую придворную должность, то ли второго конюшего, то ли третьего библиотекаря. Однако Таис видела его лишь мельком и даже не знала его имени. А вот виконт ее узнал.

– Маркиза Альгредо, прошу прощения, не имел чести быть вам представленным, – поклонился он, прежде чем сесть за стол. – Виконт Морис Торрелавьеха, к вашим услугам.

– Приятно познакомиться с вами, темный шер, – кивнула Таис и поймала неодобрительный взгляд тетушки.

Та явно с удовольствием бы прогнала подозрительную личность – потому что все темные шеры по природе своей злокозненные пакостники и не заслуживают места в приличном обществе. Однако согласие уже было дано, а гнать шера, пусть и темного, без веских на то оснований крайне неприлично, даже если он темный.

Таис же, наоборот, была рада возможности пообщаться ближе с настоящим темным шером. Пусть не настолько темным, как придворный маг – его, честно сказать, Таис ужасно боялась, потому что видела его невероятную, какую-то нечеловеческую силу. Вот принцессу Шуалейду она не боялась, хоть дар ее превосходил даже дар шера Бастерхази. Но Шу была какой-то… близкой и понятной, наверное. И она так горячо любила полковника Дюбрайна, показывала Таис его письма… Чего тут было бояться? Тем более что Шуалейда вовсе не темная, а сумрачная. Почти светлая.

Виконт же, хоть и был истинным шером, силой дара был примерно равен ей самой или, к примеру, Мануэлю Наба. Третья нижняя категория, никаких сверхъестественных способностей или крыльев Хисса за спиной, как у кошмарного Бастерхази. От виконта Торрелавьеха Таис не бросало в дрожь, его присутствие лишь приятно щекотало нервы и немножко интриговало.

К тому же виконт, навещавший тетушку в поместье близ Мосехо, оказался прекрасным собеседником, знакомым с последними столичными новостями. Жаль только, на все попытки выяснить, правда ли король объявил о помолвке с шерой Ландеха, вежливо уводил разговор на другие темы.

Разумеется, наутро они отправились в Суард вместе. Таис наскучила езда в коляске, и она воспользовалась возможностью хоть немного проехаться верхом, благо любимая Молния следовала на длинном поводу за каретой.

Рыцарский роман продолжился ровно через час по выезду с постоялого двора: за поворотом лесной дороги кортеж уперся в поваленное дерево, круп Молнии оцарапала стрела, а из кустов полезли мужики с дубинами и вилами. Боя с разбойниками Таис не видела, слишком занятая попытками удержаться на понесшей лошади, но, по словам сержанта Веля, смотреть там было не на что – встретив отпор, разбойники разбежались. Преследовать их не стали, чтобы не оставлять без охраны шеру Альгредо и карету.

Укротить лошадку помог виконт. Догнал, поймал под уздцы, успокоил. Восхитился умению Таис держаться в седле, удивительному самообладанию и прекрасным глазам цвета вечернего неба. С мальчишеской улыбкой отмахнулся от благодарностей, поцеловал Таис руку и намекнул на то, что готов отдать жизнь ради божественной красоты.

Таис смущалась и таяла, забыв о незавидном положении брошенной невесты. С Морисом (после пережитого вместе уже глупо было соблюдать официоз) она чувствовала себя хмирской вазой – прекрасной, хрупкой и драгоценной.

Смущало лишь одно: как говорил отец, «чем красивей тропинка, тем глубже болото».

– Купите прекрасной шере розы, сиятельный! – Босая смуглая девица, замотанная по самые глаза в полосатую накидку, подбежала к виконту и сунула ему в руки букет белых роз. – Свежие, как весеннее утро! Сиятельному шеру не жаль сестрицы на цветы для дамы?

Торрелавьеха кинул девице серебряную монету и обернулся к Таис.

– Смею я надеяться на вашу улыбку?

– Ах, вы так любезны, Морис, – ответила Таис и понюхала цветы. – Прелестный запах.

Выдернув одну розу, она с улыбкой вернула ее Торрелавьехе.

– Благодарю, моя прекрасная светлая шера. – Он сунул розу в нагрудный кармашек френча, послал Таис жаркий взгляд и вздохнул. – Никогда не думал, что путь от Кардалоны до Суарда так короток. Жаль, что нас не застало наводнение – тогда, быть может, вы пробыли бы рядом немного дольше.

Вместо ответа Таис потупилась, пряча смущенный румянец. Надеется темный шер заполучить богатую невесту или на самом деле влюблен, пока неважно. Но так приятно видеть восторг в его глазах! В конце концов, никто и никогда не обращался с Таис так, словно она Прекрасная Дама. А предатель Каетано и вовсе забыл о ней – да он и не любил ее, иначе бы ни за что не позволил принцессе Ристане ее отослать!

Пока Таис придумывала оправдания флирту, виконт продолжал:

– …увидеться с вами. Не имел чести быть представленным герцогу Альгредо…

– Не сегодня, виконт, – тут же воспользовалась оказией послать темного шера в болото тетушка. – Позвольте шере Таис побыть наедине с отцом. Она, бедняжка, так давно его не видела!

– Конечно же, сиятельная, – ледяным тоном ответил Торрелавьеха; на этот раз он пренебрег галантностью и не назвал тетушку светлой шерой, чем лишь утвердил ее во мнении, что все темные суть зло. – Не смею навязываться.

– Ах, что вы такое говорите, Морис! – воскликнула Таис. – Я уверена, отец будет счастлив познакомиться с вами.

Виконт улыбнулся и пожал плечами.

– Не знаю, как я сумею прожить без вас хоть день.

Букет роз оказался как нельзя более кстати. Пока тетушка сверлила виконта неодобрительным взглядом, Таис уткнулась в цветы – пригласить Мориса она не решалась, но и расставаться прямо сейчас не хотелось. Вот только что скажет отец?

– Что ж, моя светлая шера, ваш путь завершен, а мой долг исполнен. – Виконт Торрелавьеха выразительно глянул в конец улицы, на кованые ворота с гербами «дельфин и солнце». – Надеюсь вскоре увидеть вас.

– Благодарю вас, Морис, – отозвалась Таис. – Мы непременно должны…

Она уже решилась пригласить виконта на ужин, как ворота особняка Альгредо распахнулись, выпустив всадника на гнедом жеребце.

– Таис! Сестренка, ты наконец-то приехала! – радостно закричал Иниго, младший из троих ее старших братьев.

Двое других давно были женаты и жили отдельно, Урсо занимался делами герцогства в Кардалоне, Висенте служил в армии в чине подполковника. Один лишь Иниго остался в столице, лейтенантом Тихой Гвардии.

– Ваш брат? – спросил Морис.

Таис кивнула. Только теперь, увидев брата и ощутив его любовь, она поверила, что вернулась домой.

Морис шер Торрелавьеха

В свете зеленых и оранжевых жуков, стайками вьющихся в стеклянных колбах-фонарях, вымощенная сливочно-желтым камнем и заросшая мохнатыми вязами улица Печатника казалась книжной раскрашенной миниатюрой, а старый двухэтажный особняк в глубине запущенного парка, подмигивающий единственным огоньком в крайнем правом окне – обиталищем не то вампиров, не то призраков.

– Да вы романтик, темный шер, – ухмыльнулся сам себе Морис, толкая протяжно заскрипевшие ворота. – Нет уж, сегодня обойдемся без призрака покойного батюшки, чтоб ему демоны в Ургаше печенку грызли.

Усталый жеребец жалобно заржал, почуяв близость вожделенного стойла, а Морис в очередной раз помянул недобрым словом барышника. Отродье шакала, содрал за восьмилетку-аштунца с больными коленями и слабой спиной четыре империала, как за молодого ольберского рысака! Одна радость, выглядел жеребец великолепно. Но если бы не острая надобность в приличном хоть с виду коне, Морис бы не дал за него и двух золотых.

– Ничего, Бриз, потерпи немножко. – Морис похлопал собственноручно расседланного коня по грустной горбоносой морде. – Еще недельку-другую, и будет тебе заслуженная пенсия. Трава в поместьях Альгредо придется тебе по вкусу. А пока на вот.

Конь схрупал морковку – старый Хулио припас к возвращению хозяина – и благодарно фыркнул.

Оставив вычищенного жеребца ужинать овсом и отдыхать до завтра, Морис прошел мимо пустых стойл, отвернулся от крайнего слева – там до сих пор висела уздечка Косули, подаренной матерью на шестнадцатилетие соловой сашмирки. Рассохшаяся дверь черного хода заскрипела протяжно и тоскливо, не хуже привидения, и впустила его в темный коридор.

Морис сморщился от запах горелой каши и нащупал на стене стеклянный шар. Похлопал по нему ладонью, дождался, пока жуки проснутся, поднимут жесткие надкрылья и расправят нежные, светящиеся розовым, зеленым и оранжевым крылья. Покачал головой: половина жуков так и не взлетела, сдохли без солнца, а может, Хулио забыл их кормить.

– Эй! – позвал Морис. – Ты где, старый пень!

В кухне послышалось шебуршание, кашель, кряхтенье – и в дверях показался худой, сухой и словно ломкий старик, закутанный поверх залатанного на локтях старомодного сюртука в шерстяную вышитую шаль. В руках старик держал склянку с жучиным кормом, подслеповато щурился и улыбался, показывая желтые редкие зубы.

– Вернулись, шер Морис! А мы уж беспокоились, на дорогах нынче небезопасно. Матушка ваша вчера велели отослать вашей невесте семь дюжин лилий…

Старик все рассказывал давно позабытые новости – единственный оставшийся у семьи Торрелавьеха слуга, дворецкий в шестом поколении, Хулио чаще жил в славном прошлом, чем в никчемном настоящем. Морис тем временем оглядывал заросшую паутиной кухню.

– Хулио, я же дал тебе денег нанять девушку, чтобы готовила и убирала, – устав слушать о новой шляпке умершей шесть лет назад матери, прервал дворецкого Морис. – Где служанка, где деньги?

Старик что-то пробормотал о лилиях, кои нынче дороги, и замолчал, глядя в пол. Морису ничего не оставалось, как оставить его наедине с призраками и отправиться спать – к счастью, младший Альгредо был так любезен, что пригласил его на ужин, так что не придется ложиться на голодный желудок.

Поднимаясь по лестнице в спальню, Морис раскланивался со славными предками, высокомерно взирающими с парадных портретов. Вся история рода – от тринадцать раз «пра» дедушки, первого виконта Торрелавьеха, советника Эстебано Кровавого Кулака, шера огня и воздуха второй категории, автора трех монографий и отца шести детей и прочая, прочая, до…

– Будь ты проклят, – привычно бросил Морис пустому месту слева от материнского портрета: о некогда висевшей там картине напоминал лишь чуть более темный прямоугольник шелковых обоев.

Этот портрет отправился вслед за тем, кто был на нем изображен, сразу после похорон, на которые не пришел никто, кроме кредиторов. Проигравший последний заклад виконт Торрелавьеха не нашел ничего лучше, чем проткнуть себе горло шпагой и свалить долги на двадцатитрехлетнего сына. Записку о невозможности жить с бесчестьем Морис порвал и растоптал там же, у тела труса и неудачника. Бесчестье жить? О нет. Бесчестье – сбежать от жизни. Сбегать всю жизнь. От собственной бездарности, от потери поместья: дед тоже играл и проигрывал. От одиночества после смерти жены и собственной вины: если бы он меньше играл и пил, ей не пришлось бы искать супруга по игорным домам – и ее бы не столкнула с лестницы пьяная шлюха.

– Придется нанимать служанку самому. – Морис шел вдоль запертых дверей, касаясь поочередно светильников циль: до второго этажа нищета еще не добралась, а его дара вполне хватало, чтобы хотя бы поддерживать освещение в доме. – Нельзя же приводить юную жену в такой свинарник! Шера Альгредо не привыкла к паутине и драным обоям.

Дотронувшись до отставшего от стены лоскута, Морис попытался вернуть его на место с помощью воздушного потока. У него даже получилось, лоскут трепыхнулся, прилип на место… но тут же вспузырился снова.

Проклятый дар! Никакого от него толку! Одна лишь досада, что «повезло» родиться темным шером, а не светлым. Это ему-то, потомку светлого рода Торрелавьеха! Был бы светлым – мог бы сделать великолепную карьеру хоть в армии, хоть в министерстве финансов, да где угодно! Вон мальчишку Наба, жалкого баронишку, сама сумрачная принцесса взяла в любовники. Потому что светлый, мать его, шер! Та же самая сила (едва дамский платочек поднять), но свет – и судьба его устроена. Чем плохо, быть фаворитом сначала принцессы, а затем и самой императрицы?

Окажись на его месте Морис, использовал бы шанс по полной.

Но темному шеру места рядом с принцессой нет. А есть – лишь на конюшне. О да, великолепная должность третьего конюшего, роскошное жалованье в двенадцать золотых ежегодно, блестящие перспективы подняться аж до второго конюшего лет этак через двадцать. И то! Если на эту должность не найдется светлого шера! Ведь лошадкам нужна любовь и забота, лошадок нужно лечить, а что тут может темный? Сглазить и напакостить! Исключительно сглазить и напакостить! Его, виконта Торрелавьеха, первый конюший – условный шер, между прочим! – смеет гонять от лошадей короля! Да и взяли его только потому, что химера младшей принцессы никого не подпускает, а последнему своему конюху откусила пальцы. Вот и потребовался темный шер, такое же, как она сама, Хиссово отродье и порождение кошмара.

Будь проклята эта Империя Света и Добра! Был бы жив Ману Одноглазый – Морис, не раздумывая, присоединился бы к нему. Просто ради того, чтобы почувствовать себя истинным шером, а не отбросами общества.

Но ничего. Он и без Ману выберется из нищеты и возродит свой славный род. У них с Таис обязательно родятся одаренные дети, обязательно! И Морис будет их любить и о них заботиться, не то что его собственный отец, Витольдо Торрелавьеха.

«Хиссово отродье» – вот как звал его отец! Не любимым сыном, не Рисо, как ласково называла мама. Не львенком или хоть зайчиком. Никогда. В трезвом виде и мирном настроении «ты» или «Морис», в пьяном и недовольном, что случалось куда чаще – Хиссовым отродьем, наказанием за грехи и попросту ублюдком.

Хорош ублюдок, как две капли воды похожий на прадеда, Норберто Торрелавьеха, последнего в роду истинного шера! Но гордый собственной светлой, читай пустой, кровью отец никак не мог смириться с тем, что от него произошел темный шер, позор семьи, божеское наказание и далее по списку.

Перед дверью в кабинет отца Морис остановился. Шорох? Крысы? Вряд ли, крысы давно сдохли с голоду. Воры? Ха-ха три раза. Последний раз воры были здесь еще при жизни отца – он так орал на капитана городской стражи, словно унесли не пару грошовых шкатулок, а мешок золота. А капитан, сволочь толстомордая, морщился и наверняка думал, что виконт сам же их пропил, да забыл.

Обнажив шпагу, Морис резко толкнул дверь и отскочил.

– Доброго вечера, виконт, – раздался тихий насмешливый голос. – Заходите уж.

– А, это вы. – Морис вложил шпагу в ножны и остановился на пороге погруженного во мрак кабинета. – Я же сказал, мне нужно две декады.

– Двух декад у вас нет. Последний срок – бал-маскарад. Иначе наш договор потеряет силу и вам придется вернуть инвестированные в дело средства.