Текст книги "Базисный дефект. Терапевтические аспекты регрессии"

Глава 12. Первичная любовь

Предположение о первичном нарциссизме – хотя и предлагает нам изящную, аккуратную и последовательную концепцию – приводит к неразрешимым противоречиям и неопределенностям. В наших теоретических выкладках мы легко смогли назвать источник либидо, то есть Ид. Топологическое же определение «огромного резервуара либидо», а также точки фиксации первичного нарциссизма, оказалось невозможно. Различные формулировки, приведенные самим Фрейдом, являются противоречивыми и непоследовательными, Гартманн, Крис и Лёвенштейн, а также Джеймс Стрэчи, выдвинув новые гипотезы, решили некоторые проблемы, но создали новые. Другое неразрешимое противоречие касается хронологии: Фрейд поочередно определил с одинаковой степенью категоричности первичные объектные отношения, первичный аутоэротизм и первичный нарциссизм как самые ранние, наиболее примитивные формы отношений индивида с его окружением.

В этой затруднительной ситуации аналитическая теория следует по проторенной дорожке, отсылая к более ранним периодам развития. Если Фрейд упоминал о «первичном нарциссизме у детей», то современные теоретики сочли необходимым отнести первичный нарциссизм к внутриутробной стадии. В предыдущей главе я старался показать, что плодом этой попытки является своего рода «чемоданная теория», в которой вы можете найти только то, что вы в нее вложили.

На протяжении всех пятидесяти лет, прошедших после создания психоаналитической концепции нарциссизма, не было приведено новых данных клинических наблюдений, подтверждающих существование или приемлемость первичного нарциссизма. Этот исторический факт наводит на определенные размышления. В то время как литература, посвященная первичному нарциссизму, скудна и не отходит далеко от повторения различных утверждений и предположений, сделанных Фрейдом, литература о вторичном нарциссизме весьма обширна и опирается на великолепные клинические наблюдения.

Хорошая теория должна обладать по крайней мере следующими тремя качествами. Во-первых, она должна быть свободна от внутренних противоречий; как мы уже видели, теория первичного нарциссизма с самого начала не отвечает этому требованию, а настойчивые попытки исправить этот изъян терпят неудачу. Во-вторых, она должна представлять собой эстетическую структуру, позволяющую интегрировать разрозненные наблюдения так чтобы мы могли понять их более точно; теория первичного нарциссизма претендует на это, но, как показано в предыдущих главах, безуспешно. И в-третьих, теория должна давать возможность делать выводы, заключения или гипотезы, которые затем могли бы быть подтверждены или опровергнуты; насколько мне известно, из теории первичного нарциссизма следуют только теоретические спекуляции (некоторые из них обсуждались выше). Эти спекуляции, от которых нужно было бы отказаться, либо не поддаются возможной верификации, либо оказываются ложными, как, например, в случае предположения о недоступности больных шизофренией для аналитического лечения.

Какова же альтернатива? Мое предложение состоит из двух частей. Во-первых, я намерен показать, что теория первичного нарциссизма оказалась внутренне противоречивой и непродуктивной. Она создает больше проблем, чем помогает решить; пятьдесят с лишним лет напряженных размышлений и критических наблюдений не привели к разрешению внутренних противоречий, свойственных этой теории. Поэтому я не вижу оснований цепляться за нее. Во-вторых, я утверждаю, что необходимо привлечь клинический опыт работы с пациентами для создания новой теории вместо теории первичного нарциссизма, которую более легко по сравнению с последней можно было бы проверить или опровергнуть при помощи данных непосредственных наблюдений. Те, кто знаком с моими работами, догадываются, что я имею в виду теорию первичных отношений с окружением, или – кратко теорию первичной любви.

Чтобы избежать возможного непонимания, я хочу сразу оговориться, что из названия моей теории – «теория первичной любви» – вовсе не следует, что я считаю, будто садизм или ненависть не имеют места в человеческой жизни либо то, что они играют весьма незначительную роль. Просто я убежден, что они представляют собой вторичные феномены, являются последствиями неизбежной фрустрации. Цель всех человеческих стремлений состоит в установлении – или в восстановлении – тотальной гармонии с окружением, в обретении ничем не нарушаемой любви. Хотя ненависть и садизм, очевидно, несовместимы с этим стремлением, вполне вероятно, что на стадиях, которые непосредственно предваряют вожделенную гармонию, агрессивность – и, возможно, насилие – могут использоваться и даже доставлять удовольствие. Исходя из этих соображений, я назвал свою теорию «теорией первичной любви», a fortiori fiat denominatio[39]39
  Пусть будет усилено определение (лат.). – Примечание переводчиков.


[Закрыть].

Мне потребовались многие годы клинической практики для того, чтобы придать моей теории ее настоящий вид; первые предварительные сообщения я сделал еще в 1932 году. Здесь ради краткости изложения я приведу ее в довольно аподектической[40]40
  Аподектический [гр. apodeiktikos] – достоверный, основанный на логической необходимости, неопровержимый; в логике – суждение, в котором выражается необходимая связь вещей и явлений (в противоп. ассерторическому суждению). – Примечание переводчиков.


[Закрыть] форме, более подробно о ней говорится в моей книге «Нервное возбуждение и регрессия» (M. Balint, 1959).

Исходя из теории первичного нарциссизма, отношения новорожденного с окружением или минимальны или их совсем нет. В таком мире до определенного времени существует только один объект, в зависимости от обстоятельств это может быть самость, Эго или Ид; то есть все либидо размещено либо в чем-то одном, либо одновременно во всех сразу. Уже из биологии нам известно, что плод чрезвычайно сильно зависит от своего окружения, гораздо сильней, чем младенец или взрослый человек. Следовательно, для благополучия плода и его правильного развития необходимо в первую очередь, чтобы окружение все время как можно полнее отвечало на потребности эмбриона. Значительное расхождение между потребностью и предложением может иметь тяжелые последствия и даже угрожать жизни.

Приняв эту биологическую ситуацию как модель распределения либидо в жизни эмбриона, то есть модель психического состояния, мы приходим к утверждению, что эмбрион, видимо, интенсивно катектирует окружение и этот катексис гораздо более сильный, чем катексис детей или взрослых. Однако это окружение, по-видимому, является недифференцированным: в нем пока отсутствуют объекты, да и вряд ли оно обладает какой-либо структурой. Здесь отсутствуют четкие границы между индивидом и окружением; они пронизывают друг друга, находятся вместе в состоянии «гармоничного скрещения». Примером этого гармоничного скрещения является рыба, обитающая в воде (один из наиболее архаичных и широко распространенных символов). Попытки определить, принадлежит ли вода во рту и в жабрах рыбы морю или же рыбе, представляются праздным занятием; то же самое можно сказать и в отношении плода. По причине того, что плод и окружение-мать представляют собой неразрывное и сложное скрещение плода как такового, околоплодных вод и плаценты, вопросы по гистологии и физиологии на эту тему в экзаменационных билетах медицинских учебных заведений являются сущим кошмаром.

Наконец, стоит вспомнить о том, что наше отношение к окружающему нас воздуху строится в рамках точно такого же паттерна. Мы дышим воздухом для поддержания жизнедеятельности и не можем без него обойтись; делая вдох, мы вбираем в себя какую-то его часть и пользуемся ею по своему усмотрению; затем, выделив в него те вещества, от которых хотим избавиться, мы выдыхаем его, не уделяя этому процессу никакого внимания. В самом деле, воздух просто должен быть в наличии для наших нужд, и пока он есть в достаточном количестве и подходящего качества, мы совсем не замечаем его. Такое окружение просто должно быть, и пока оно есть – например, если у нас достаточно воздуха для дыхания, – мы принимаем его существование как само собой разумеющееся, мы не воспринимаем его как объект, то есть как нечто отдельное от нас; мы просто используем его. Ситуация меняется кардинальным образом, если в окружении происходят изменения (когда, например, человек испытывает недостаток воздуха); в этом случае окружение, которое как будто бы было некатектированным, обретает вдруг огромную важность, а это значит, что истинный латентный катексис становится явным.

В нашем отношении к воздуху, как и в примере отношений рыбы с водой, отсутствуют четкие границы. Попытки определить, является ли воздух, находящийся в наших легких или во внутренностях, нами или нет, представляются праздным занятием; мы просто живем с воздухом в почти гармоничном сочетании. Значимость состояний, схожих с отношениями такого типа, для аналитической техники будет обсуждаться в частях III, IV и V.

Согласно моей теории, индивид рождается в состоянии сильной привязанности к окружению, как биологической, так и либидинозной. До рождения имеет место гармоничное «скрещение» внешней среды и самости – по сути, они проникают друг в друга. Как уже было отмечено, в этом мире пока еще нет объектов, есть только субстанции и пространства без границ.

Рождение представляет собой травматическое событие, нарушающее это равновесие. Оно радикально изменяет окружение и принуждает – под угрозой смерти – к новым формам адаптации. Это дает мощный толчок разделению между индивидом и окружением или по крайней мере значительно его ускоряет. Из смешения субстанций и нарушенной гармонии безграничных пространств начинают появляться объекты, в том числе Эго. Объекты по сравнению с более благорасположенными субстанциями обладают прочными очертаниями и четкими границами, которые отныне нужно признавать и уважать. Теперь либидо уже не изливается из Ид в окружение гомогенным потоком; в его потоке под влиянием возникающих объектов появляются сгущения и разрежения.

Когда развивающиеся отношения с элементом окружения или объектом составляют болезненный контраст с прежним состоянием безмятежной гармонии, являющийся результатом принуждения к новой форме адаптации, либидо может быть отведено в Эго, что дает начало развитию или ускоряет его, – в этом состоит своего рода попытка возврата чувства «тождества», свойственная первым стадиям. Безусловно, эта часть либидо будет нарциссической, но по отношению к исходному катексису окружения – вторичной.

Таким образом, возможны четыре вида либидинозного катексиса, наблюдаемого в раннем младенчестве: (а) часть исходного катексиса окружения переносится на появляющиеся объекты; (б) другая часть исходного катексиса окружения в качестве вторичных средств смягчения фрустрации отводится в Эго – это нарциссический и аутоэротический катексис и (в) повторный катексис, исходит из вторичного нарциссизма Эго. Кроме этих довольно хорошо изученных форм катексиса, есть еще четвертый, в результате которого формируются окнофилические и филобатические структуры мира (Balint, 1959). Хотя первичный катексис окнофилической структуры мира и соединен с изрядной долей тревоги, он, по-видимому, остается прочно связанным с появляющимися объектами, которые воспринимаются как безопасные и комфортные, тогда как пространство между ними является источником угрозы и ужаса. В филобатическом мире пространства без объектов удерживают исходный первичный катексис, они воспринимаются как безопасные и благорасположенные, тогда как объекты полны угрозы и вероломства.

Так как в отсутствие объектов окнофил чувствует себя потерянным и подвергающимся опасности, то при их появлении он цепляется за них, интроецирует их; по-видимому, он выбирает избыточное катектирование своих объектных отношений. Другой тип, филобат, чрезмерно катектирует функции Эго, он весьма преуспевает на этом поприще. Так как его объекты оказывают ему незначительную помощь либо вовсе не оказывают ее, он должен быть в состоянии поддержать себя без посторонней помощи. Именно на этом основании формируются как эдипов комплекс, так, возможно, и область созидания (см. главу 5). Это последнее обстоятельство может повлечь за собой регрессию к состоянию гармонического скрещения, присущего более ранним стадиям, в качестве первого шага ухода от объектов, которые оказались слишком грубыми и фрустрирующими. За этим следует попытка созидания чего-то лучшего, более доброго, понятного, красивого и прежде всего более последовательного, стойкого и гармоничного, по сравнению с реальными объектами. К сожалению, не всегда эта попытка бывает успешной; гораздо чаще то, что создается, бывает не лучше, но даже хуже горькой реальности.

Возможно, что большинство объектов являются безразличными (индифферентными) или даже фрустрирующими, но некоторые из них приносят удовлетворение; если забота о ребенке не отличается дефицитом внимания и тепла, то исходный первичный катексис элементов окружения может быть сохранен. Эти элементы становятся тем, что я называю первичными объектами, отношения субъекта с такими объектами или с их производными в более поздние периоды жизни всегда представляют собой нечто особое, точнее, нечто более примитивное, чем отношение к чему бы то ни было еще в этом мире. Первичным объектом является прежде всего мать субъекта; примечательно, что для многих людей такие объекты представляют собой символы архаичной матери: воду, землю, воздух, реже – огонь. Я хотел бы, забегая вперед, высказать предположение, что на определенных фазах удовлетворительного аналитического лечения аналитик принимает – должен принять – качества первичного объекта. Я вернусь к этой теме в главе 13 и в частях IV и V.

Прежде чем продолжить изложение, я хочу привести некоторые клинические и лингвистические наблюдения Т. Дои (T. Doi, 1962). Он сообщает, что в японском языке есть очень простое, повседневное слово – amaeru, непереходный глагол, обозначающий «желать любви или надеяться на нее», при этом имеется в виду первичная любовь. Существительным, производным от этого глагола, является amae, а прилагательное amai означает «сладкий». Эти слова настолько общеупотребительны, что «японцы с трудом могут поверить, что в европейских языках отсутствует слово, аналогичное amaeru». Более того, в японском языке есть богатая лексика, охватывающая отношения и настроения, возникающие при фрустрации или необходимости подавления желания amaeru. Все эти коллизии известны и на Западе, но мы не можем выразить их при помощи простых слов, разве что прибегая к таким сложным фразам, как например: «Он мрачен или дуется, потому что чувствует, что ему не позволено выказать свое желание amaeru таким способом, каким ему хотелось бы сделать это; поэтому он затаил в себе душевную боль, имеющую, возможно, мазохистскую природу» и т. д. Дои добавляет, что, согласно его информации, в составе корейского языка, языка айнов[41]41
  Айны – народность, ранее населявшая Японию, теперь обитающая на островах Хоккайдо и Сахалин. Язык айнов не относится ни к одной из известных групп языков. – Примечание переводчиков.


[Закрыть] и, возможно, китайского есть аналогичные слова.

Теперь вернемся к нашей основной теме. Не исключено, что поддержание примитивных отношений исключительно между двумя персонами требует от младенца на ранних стадиях постнатальной жизни крайнего напряжения его развивающихся способностей. Как обсуждалось в главе 10, возможно, именно здесь находится точка регрессии при шизофрении. На протяжении многих лет я считал, что есть только один тип примитивных отношений между двумя персонами, тип, который теперь я называю окнофилией. В рамках этих отношений в точном соответствии с описанием объект представляется жизненно необходимой поддержкой. Любая возможность сепарации вызывает интенсивную тревогу, в качестве защитной меры в такой ситуации наиболее часто прибегают к цеплянию. С другой стороны, катексис объекта, отвлеченный от первичных субстанций, настолько велик, что от объекта начинают ожидать, что он не станет причиной беспокойства и озабоченности, не будет обладать своими, отличными от индивида интересами; объект просто должен быть в наличии, и это принимается как само собой разумеющееся. Последствиями такого типа объектных отношений являются (а) завышенная оценка объекта, не обязательно связанная с избыточным катектированием нарциссическим либидо, и (б) некоторая задержка в развитии тех навыков индивида, которые могли бы способствовать независимости от объектов.

За последние примерно пятнадцать лет я пришел к выводу о существовании второго типа примитивных объектных отношений, точнее, отношений с окружением. Для этого типа я предложил термин «филобатизм». В этом случае объекты предстают безразличными или даже коварными и ненадежными, несущими угрозу, их лучше избегать. Поэтому индивид вынужден развивать собственные навыки – то есть свое Эго – для того, чтобы сохранить или снова обрести состояние гармонии или свободу перемещения в пространствах, где нет объектов, в таких, как горы, пустыня, море, воздух и т. п., относящихся к классу потенциально первичных объектов или, правильнее, первичных субстанций. Однако объектные отношения субъекта вместе с тем могут нарушиться.

Общая черта всех примитивных форм объектных отношений состоит в том, что объект в этих отношениях принимается как нечто само собой разумеющееся. Возможность существования нейтрального объекта, который через «работу овладения» должен стать сотрудничающим партнером, даже не подразумевается. В этих гармоничных отношениях между двумя персонами только одна сторона может иметь свои собственные желания, интересы и запросы; то, что другая сторона, объект или поддерживающее пространство, автоматически будет обладать теми же самыми желаниями, интересами и ожиданиями, принимается как некая данность, не требующая проверки. Видимо, поэтому такое состояние часто называют всемогуществом. По-моему, это определение звучит диссонансом, ведь здесь нет чувства власти и, по сути, нет нужды ни в могуществе, ни в усилии, потому что все состоит в гармонии.

Реакция на любую нестыковку или дисгармонию между субъектом и объектом будет состоять в резких и интенсивных внешних проявлениях, которые наводят на мысль об агрессивной, деструктивной и абсолютно дезинтегрирующей природе стоящих за ними процессов, будто и самость и весь мир разбиты вдребезги, будто индивид затоплен чистыми абсолютными агрессивно-деструктивными импульсами. Напротив, при отсутствии значительных внешних воздействий, нарушающих состояние гармонии, реакция заключается в чувстве покоя, тихого благополучия, которые весьма неприметны, их трудно наблюдать.

Это отличие, выраженное средствами языка взрослого человека, звучало бы приблизительно так: «Меня должны любить и заботится обо мне все те, кто имеет для меня большое значение. Никто не может требовать от меня за это усилий или какой-то платы. У людей, которые так важны для меня, либо вовсе не должно быть интересов, желаний и потребностей, которые отличались бы от моих собственных, либо они должны иметь второстепенное значение. При этом у моих близких не может возникать чувства негодования или напряжения, потому что, подлаживаясь к моим желаниям, они должны получать удовольствие и радость. Имеют значение только мои желания, интересы и потребности. Если все происходит именно так, то я чувствую себя хорошо, мне приятно, я счастлив, но и только. В противном же случае меня ожидает кошмар, но тогда содрогнется и весь мир».

Помня о том, что продолжающиеся на этой фазе гармоничные отношения между субъектом и объектом или между субъектом и пространством так же важны, как и стабильное снабжение воздухом, мы поймем, отчего имеют место эти резкие, неистовые и агрессивные внешние проявления, когда нарушается гармония между субъектом и его первичным объектом или субстанцией. Первичные отношения настолько важны для субъекта, что всякое вмешательство со стороны, противоречащее его потребностям или желаниям, будет невыносимо для него, и он будет просто вынужден прибегнуть к отчаянным мерам.

Каким образом в этих отношениях возникает ненависть? Ненависть означает ту же фиксацию безусловной зависимости от первичной любви, с одним отличием: ее знак изменяется на противоположный. Как я отмечал в своей работе «О любви и ненависти» (Balint M., 1951), одних только внутренних изменений вряд ли будет достаточно для того, чтобы освободить индивида от фиксации на его ненависти, здесь необходимо содействие со стороны окружения. В редких случаях какие-нибудь внешние события могут случайно привести к изменениям в окружении индивида, однако для этого необходимо столь редкое стечение обстоятельств, что вероятность такого варианта в реальности очень мала. Единственной ситуацией, в которой от внешнего окружения можно ожидать намеренного и последовательного согласия с придирчивыми требованиями, является аналитическая ситуация, особенно в фазе «нового начала». Только в том случае, если аналитику удается правильно реагировать на примитивные, нереалистичные желания пациента, пациент получает поддержку в преодолении тягостного неравенства между ним и его окружением. При этом зависимость пациента от его первичного объекта, которая отыгрывается на начальной фазе аналитического процесса, может существенно ослабеть или даже вовсе исчезнуть. Когда неравенство и зависимость преодолены, необходимость в какой-либо защите против них отпадает. Только тогда, по большому счету, возможно отказаться от ненависти, в результате чего может быть снижена интенсивность агрессивных, деструктивных импульсов.

Если моя теория верна, то можно ожидать, что в каждом случае аналитической терапии, в котором регрессии позволено выйти за определенные рамки, можно встретить все три вида объектных отношений – наиболее примитивное гармоничное взаимное скрещение, окнофилическое цепляние за объекты и филобатическое предпочтение безобъ-ектных пространств. На самом деле я пришел к моей теории кружным путем: я построил эту концепцию, взяв за основу наблюдения из своей аналитической практики, где и обнаружил эти три типа отношений ко мне и к окружению.

Какое же место в этой теории занимает нарциссизм? Я полагаю, что всякий нарциссизм является вторичным по отношению к самому примитивному типу отношений, а именно гармоничному взаимному скрещению. Непосредственной его причиной всегда являются трения между индивидом и его окружением. Это ведет к фрустрации, вследствие чего индивид приходит к дифференциации того, что прежде было гармоничным скрещением самости и окружающей среды, он отводит части своего катексиса от окружения и инвестирует их в развивающееся Эго.