Текст книги "Неукротимое милосердие. Откровения женщин мистиков из разных культур и времен"

Она возвращается в изгнание

Как она могла нас покинуть? Шаббат – это вкус олам ха-ба, или «мира грядущего» на иврите. Она так сладка и упоительна, так благословенна и возвышенна, что мы просто не можем расстаться с ней, когда по субботам садится солнце. И по этой причине, как говорят, Святое Единство в своей бесконечной милости дарует нам не двадцать четыре часа, как в другой день, а двадцать пять. У нас есть лишний час на то, чтобы свыкнуться с нашим вынужденным возвращением в мир труда и потребления, производства и манипулирования. И дело не в том, что вещи эти дурны изначально. Просто они способны увести нас от нее и, следовательно, от нашей чувственной связи со всем, что существует.

Для этого также существует ритуал. Он называется хавдала. По окончании Шаббата мы снова собираемся вместе и зажигаем особую плетеную свечу, символизирующую переплетение сакрального и обычного времени. Два пламени сливаются в одно. Затем мы благословляем вино. А потом – поэтическая составляющая этой части меня просто сражает – мы вдыхаем ароматные специи, дабы не упасть в обморок от горя, потому что Шаббат закончился и Шекина возвращается в изгнание. Наконец, мы делим между собой священное вино и оставляем несколько капель, чтобы потушить пламя. Тоскуя, мы прощаемся с Шекиной.

Смысл субботы – в гармонии. В восстановлении равновесия между мужским и женским аспектами наших душ, а также баланса силы между мужчинами и женщинами. Главное – это построить сообщество и не забывать о нашей связи друг с другом и о взаимосвязи с самой Землей, а также о том, что мы должны взять на себя ответственность за потребительские привычки и дать себе расслабиться и зарядиться энергией. Смысл Шаббата в установлении прямых отношений с Шекиной, женским ликом Бога. Главное – это укрыться в ее объятиях.

Время ее изгнания закончилось. Нам больше не нужно отсылать ее прочь. Теперь мы призваны восстановить в нашей жизни женское начало на его законном месте, утвердить его в наших отношениях с другими во всем пространстве творения. Место Шекины здесь, и нам пора чествовать ее присутствие, черпать из нее силу, пить ее утешение и позволить ей быть нашей руководительницей в исправлении всего мира.

Для более углубленного понимания

Выберите для себя обычный день – раз в неделю или в месяц – в качестве Шаббата. Разумеется, нет необходимости во всем следовать иудейской традиции, которая начинается в пятницу вечером с зажжения свечей и заканчивается хавдалой на закате в субботу. Выберите свое время и собственный способ хранить святость в определенный день. Здесь важно регулярно откладывать в сторону все повседневные заботы и давать себе расслабляться.

Читайте, сочиняйте стихи, рисуйте, участвуйте в пеших походах, готовьте вкусную пищу и угощайте ею близких – в общем, делайте все для воссоединения со своей душой. Ведите дневник своих переживаний, чтобы заново осмыслить те дары, какие вы открыли для себя благодаря глубокому отдыху и любящему вниманию к настоящему моменту. (Если захотите что-то написать – см. «Руководство по писательской практике» на стр. 276.)

 
Сердечко рвется
Ветка сухая цветет
Вливается свет
 

3. Вскрытие. Алхимия любовной тоски

Начало

До сих пор ваше воплощение было наполнено потерями, изобиловало разочарованиями и перегружено волнениями сердца. Были и безвременные смерти любимых, которые должны были вот-вот вступить в красивую и интересную жизнь, а не уйти из нее. Были и внушающие опасения медицинские диагнозы, сказавшиеся на вашей ориентации в пространстве, отношении к еде и восприятии себя самой. Любовные приключения, когда-то бывшие источником вашей радости, постепенно иссякли. Руки, которые когда-то коснулись вашего тела без разрешения, лишили вас доверия к другим рукам, чьи прикосновения действительно хотелось бы ощущать. А еще предательства со стороны коллег или родственников, финансовый крах, изнуряющие вредные привычки.

Когда вы вдыхаете боль своих потерь, то как будто чувствуете рядом тлеющий уголек, запах которого вы ощущали так давно – много лет тому назад. Но вот он рядом, ароматный и теплый. Если сейчас на него подуть – он вспыхнет пламенем. Страстное желание. Тоска по Богу. Но даже в Бога вы теперь не верите. По крайней мере, не в ту воплощенную личность, что исполняет желания и наказывает. И все же эта жгучая тоска все время оставалась с вами. Но и в этом разбитом состоянии вы не забыли, каково это – чувствовать себя отделенной от Единого, стремиться к единению, жаждать его каждой клеткой своего существа. Такое страстное желание сбивает вас с толку, вы не знаете, что с этим поделать, и подавляете его.

Поначалу вы не распознаете этого свечения, скрытого во всей той тьме, которая обрушилась на вас. Горе, страстное желание. Вы пока не можете распознать секретный знак «Добро пожаловать домой», тайно помещенный на разоренном поле вашей души, и принимаете его за знак «Не приближаться». И если бы кто-то сказал вам, что утраты – плата за возможность переплыть через море сансары, а страдание от иллюзии – плата за путешествие в страну нирваны или блаженства пробуждения, то вы бы ему не поверили. Даже если бы двадцать или целая сотня человек сказали, что боль – это благословение, то вы бы им не поверили (скорее, вам захотелось бы причинить им боль). Вы станете думать, что поступаете неправильно, и страдание ваше вовсе не искупительное, и все это неловко и некрасиво. Недуховно.

Открытие живой корневой системы под вашей загубленной жизнью придет к вам позже, в то самое неизбежное время весны, когда крохотные зеленые побеги сострадания станут пробиваться и выходить из обугленной земли, когда они начнут разрастаться, распускаться, цвести и размножаться. Вы начнете есть, потому что будете голодны. А затем вы накормите и весь мир, потому что не сможете устоять перед желанием поделиться такой щедростью.

Плач о разлуке

Слушай тростинку, выслушай ее рассказ,

как поет она в разлуке:

С тех пор, как меня отрезали от тростника,

стон мой вызывал слезы у мужчин и женщин.

Мне нужно сердце, которое разрывается от тоски,

чтобы я поделилась этой болью любви.

Всякий, кто был разлучен со своим источником,

жаждет вернуться в состояние единения. —

Руми

Порой нам кажется, что безграничная милость божественной любви вливается в нас, лишь когда мы совершенно разбиты. Утрата – это огонь, пожирающий все постороннее, включая наши самые глубокие убеждения. Мы должны отбросить все свои мнения о проблеме, если надеемся нагими встретиться с истиной божественной любви. Наше уничтожение является необходимым и достаточным условием для единения с источником божественной любви.

Не я придумала такую систему. Я бы построила ее иначе. И все-таки давайте сместим фокус: вместо уже знакомого и мужского макрорежима расплаты перейдем к более женственной структуре сострадания. Любимые нами люди умерли не потому, что нам нужно было проснуться. Наши браки разрушаются не из-за наших досадных мелких привязанностей. Мы не списываем свое нежелание терпеть сексуальное насилие и узаконенное угнетение на дуалистическое восприятие. Такова жизнь.

Это условие человеческого существования. Воплощение уже предполагает, что мы порой отделены от того, что любим, а иногда вынуждены мириться с вещами, от которых готовы были отделаться любой ценой. Об этом нам сказал Будда. А еще он сказал, что даже если искать по всему миру, мы никогда не найдем никого – ни одно живое существо, не вовлеченное в этот танец проникновений и отторжений. Что только будучи готовы к настоящей встрече с реальностью, мы обнаружим свою сокрытую цельность, которая, разумеется, всегда была с нами.

Горчичное зерно

Все это напоминает одну притчу. Она о том, как нам найти прибежище в человеческом опыте и какая сила в этой истине заключена. Возможно, вы ее слышали. Но, как и любая хорошая притча, она продолжает жить и кажется уместной всегда, когда ее рассказывают. Вот моя версия.

Во времена Будды жила одна молодая мать по имени Киса Готами, которая потеряла разум от горя после смерти своего ребенка. Безумная, она носилась по улицам деревни, упрашивая каждого встречного дать лекарство, которое бы вернуло ее ребенка к жизни. Но от смерти нет лекарства.

Соседи ей сочувствовали, но у них не было столь чудесного лекарства. Если бы оно у них было, их собственные родные жили бы до сих пор. Но их умершие родственники так и остались мертвецами.

Наконец кто-то подговорил Кису совершить паломничество к Будде и упросить его воскресить ее сына. Так она и сделала. Неся на руках труп ребенка, Киса дошла до леса, где Пробужденный обучал дхарме. Когда безумная молодая женщина ворвалась на поляну и упала на колени у ног учителя, тот прервал речь и обратил на нее все свое внимание.

«Прошу тебя, о великий, мне говорили, что ты можешь воскресить моего ребенка».

Глаза Будды наполнились слезами (как всегда, когда он видел боль мира), а затем он надолго закрыл их. «Попробуй вот что, – ответил он, снова открыв глаза. – Ступай в свою деревню и собери по зернышку горчицы от каждого дома, который не тронула смерть. Из этих семян я приготовлю снадобье, которое вернет твоего сына к жизни».

Потеряв дар речи от нетерпения, Киса переложила мертвого ребенка с одного плеча на другое и помчалась в деревню. Она стучала во все двери. Но каждый раз встречавшие ее на пороге люди с прискорбием признавали, что они с радостью готовы ей помочь, но единственное условие Будды невыполнимо: их любимый человек тоже умер.

Когда Киса постучала в последнюю дверь на окраине деревни и узнала, что жителей этого дома также не обошла смерть, страдающее сердце матери окончательно разбилось. Положив труп ребенка на землю, она распростерлась в грязи. Она рыдала и кричала. Она разорвала на себе сари и вцепилась себе в грудь. Измучившись, она застыла в оцепенении. И тут все вдруг поняла. То, что разбивает наши сердца, также и связывает нас: и прельстительная изменчивость мира явлений, и наше стремление сохранить любимое нами всегда неизменным, желание избавиться от невыносимой мысли о неизбежности ухода и невозвращения. Таков путь всех и каждого. И Киса осознала, что наша непривязанность в любви только пойдет нам на пользу и что любовь стоит боли. И даже понимая неизбежность потери, она без колебаний будет любить снова и снова – с открытыми глазами и сердцем, с умом, отзывчивым к реальности и раскрытым до горизонта.

Принятие этого, как поняла Киса, вовсе не подразумевает равнодушия к тому, что вокруг происходят ужасные вещи. Конечно же, мы неравнодушны! Мы должны заботиться об окружающем нас. Именно такая забота и спасает нас от лжи, будто наш мир – просто иллюзия, через которую нужно перешагнуть. Забота связывает нас с миром подобно тиглю, необходимому для приготовления эликсира милосердия. Принятие реальности означает способность принимать вещи такими, какие они есть, не отворачиваясь от них и не пытаясь ими управлять. Именно благодаря этому мы можем сделать из нашей боли подношение любви. И это благословляет всю землю как землю святую.

Киса Готами похоронила ребенка и вернулась в рощу Будды. Она стала одной из его самых любимых учениц и пробудилась. В отличие от большинства своих соратников Будда учил и женщин. Он не только считал, что женщины наравне с мужчинами способны достичь освобождения, но и понимал всю уникальность женского естества, необходимого для путешествия по великому пути. Два наших крыла – любящая доброта и мудрая проницательность – на редкость уравновешенные. Мы можем подняться и парить. Но можем и безопасно приземляться. Мы умеем проникнуть в сердце страдания любого рода и оставаться с ним, пока оно не уступит место пробуждению.

Вернуть страстное желание

Меня всегда поражало, насколько наши потери схожи со страстным желанием. Горе лишает нас привязанности к вещам, которые по сути ничего для нас не значат (к примеру, как мои ягодицы смотрятся в джинсах или оценивается ли моя работа так, как я рассчитывала). Горе заново расставляет приоритеты, вновь обозначает наши ценности. Оно избавляет нас от мусора, заменяя его пустотой. Только, пожалуйста, не путайте эту пустоту с недостатком. Классическая буддийская концепция шуньяты на самом деле точнее всего переводится как «безграничность». По крайней мере, так толкует его моя подруга Джоан Галифакс, она роши – дзенский священник.

Именно в этом сакральном пространстве и была открыта большая часть духовных технологий, создававшихся тысячелетиями и охватывающих весь религиозный спектр. Нагота души. Свалив в кучу у наших ног всю одежду привычных пристрастий, порвав в клочья свое представление о себе, мы делаем шаг в объятия Возлюбленного.

Это последнее, что приходит нам в голову в такие минуты. Если мы скорбим, то едва ли заинтересованы в экстатическом союзе. Мы жаждем, чтобы наш мертвый ребенок вернулся к жизни, а бывший супруг бросил новую женщину и снова полюбил нас. Мы отчаянно хотим, чтобы анализ крови признали ошибочным, наша жизнь вернулась в прежнее русло, а мы опять поднимались в горы и спасали мир. Было бы чудовищно даже предположить, что человек, терзаемый новой утратой, воспользуется ею как шансом утолить желание и заняться любовью с Божественным.

И лишь со временем и с осторожностью мы начнем вбирать в себя это расколотое пространство скорби и улавливать в нем святое благоухание, которое разносит ветер над пепелищем. Мало-помалу, уже изрядно подустав от бесплодных попыток как-то устранить разлад в себе, мы начинаем понимать тот решительный настрой, который и был заложен в катастрофе нашей потери. Мы признаем, что раскаленная атмосфера смерти любимого человека ощущается нами точно так же, как и накаленная атмосфера при рождении ребенка. Боль от утраты близких, которые умерли, или от образа жизни, который закончился, занимает ту же самую область сердца, где живет наше духовное стремление.

Эти приграничные земли жизни и смерти буквально купаются в красоте. Именно там мы ближе всего к нашему первоисточнику, имя которому любовь. Как если бы жар нашего горя служил катализатором, необходимым для налаживания порванной связи нашей души с божественным. Горе способно отворить двери к святому желанию, которое затем ведет нас в объятия того, чего мы так жаждем.

Складывается впечатление, что мистиков совершенно не беспокоит то, что они все время противоречат себе. Они ничтоже сумняшеся заявляют, что лекарство от боли уже есть в самой боли и что крик тоски – это вздох слияния. Все это происходит, потому что путь мистика лежит в примирении противоречивых толкований, таких как душераздирающая печаль и поразительное изумление. Он-то и наделяет нас мощной способностью уживаться с двусмысленностью, ценить уязвимость и славить парадокс как высшую истину. Если мы неравнодушны к скорбным страданиям и если уход близких людей вызывает у нас боль или сожаление о не завершенных между нами делах, то и тогда мы можем распознать присутствие сакрального, проникающего в сердце. Вместо того чтобы прогонять негативные тоскливые чувства о потерянном или о том, чего у нас никогда не было, но о чем мы все равно тоскуем, – почему бы не дать нашим сердцам полностью раскрыться?

Современная западная культура предписывает нам поскорее отойти от края этой пропасти. Мы приучены воспринимать смерть и болезненное томление как проблемы, которые нужно решать, а не как требующее благоговения священное обстоятельство. Нас мотивируют утолять наше горе, воспринимать потерю как неисправность, которую нужно устранить, чтобы как можно быстрее удовлетворить наше желание. Нам кажется, что мы должны использовать любой из десятка духовных методов – от медитации и самопогружения в транс до заклинания «силы позитивного мышления», чтобы избежать непосредственных переживаний. Мы покупаемся на нелепую концепцию «закона притяжения», по которой сложный жизненный опыт будто бы является результатом ложных убеждений, и если мы лишь сосредоточимся на самом желаемом, то Вселенная вдруг настроится на удовлетворение всех наших нужд и на исполнение этих желаний. С этой точки зрения нам ничего не остается, как объявить боль от утраты и страстную тоску дикостью и несдержанностью и осуждать самих себя за бессилие избавиться от боли.

Поверьте, я вовсе не поклонница трагических утрат. Я не могу себе простить, что моя прекрасная, цветущая четырнадцатилетняя дочь Дженни разбила машину и погибла (в главе 11 я расскажу об этом подробнее). Мне было невыносимо наблюдать жестокие страдания близких, когда рак выгрызал их тела, зажав их в тисках и не выпуская до полного опустошения. Я сторонница мира и решительно выступаю против культа смерти, который проявляет себя в форме войны. Я приветствую все жизнеутверждающее: поэзию, искусство, здоровую пищу, связь с природой и общность.

Но из-за концепций, которые сильно заостряют внимание на утрате и смерти, многие из нас станут ошибочно принимать огонь горя или страстного стремления к тому, чем мы не можем обладать или что не способны больше иметь, за проблемы, которые должны быть решены. И они не будут считать это свидетельством священной принадлежности к человеческому состоянию и призывом к духовной трансформации. Под «трансформацией» я не имею в виду трансцендентность (как вы, возможно, уже догадались). Я имею в виду значение, противоположное возвышению над реальностью этого мира. Речь идет о присутствии настолько полном, что стирается граница между обыденным и сакральным, и лицо Возлюбленного сияет из всего окружающего – людей, пчел, даже куста можжевельника.

Грозное милосердие любовной страсти

Кинжал

Сегодня Темный бросил на меня взгляд, подобный кинжалу.

С этой минуты я обезумела, не могу найти свое тело.

Боль прошла через руки мои и ноги,

разум свой потеряла я.

Не меньше трех из подруг моих сошли с ума.

Я хорошо знаю этого метателя кинжалов, любит он бродить в зарослях.

Куропатка любит Луну[1]1
  В Индии и Пакистане куропатка чакара считается символом полного растворения в любви. По легенде, они так любят Луну, что в полнолуние устремляются к ней и летят, пока не рухнут вниз от усталости. – Прим. ред.


[Закрыть], а свет лампы притягивает мотыльков.

Вода, как известно, драгоценна для рыбы, без нее рыба умирает.

Если он уйдет, то как мне жить? Без него мне не прожить.

Ступайте и поговорите с метателем кинжалов:

Скажите, что Мира теперь его. —

Мирабай

Поэты-мистики всех традиций воспевают преображающую силу горя и утраты заодно с грозным милосердием любовного устремления. Моя тезка Мирабай – великолепный пример такой алхимии разбитого сердца. Мирабай жила в те же духовно благодатные времена, что и любимые мною испанские мистики Иоанн Креста и Тереза Авильская, однако совсем в другом месте. Мирабай была преданной, или бхакти, мы знаем ее как поэтессу из Северной Индии. Она оставила богатство и положение в обществе ради того, чтобы идти по невидимым следам Кришны, ускользающего Господа Любви. Она не вела никакой разрушительной деятельности. Не проводила политических акций. Она лишь следовала музыке любовной тоски, звучавшей в ее сердце. Иногда эта музыка была криками разлуки, а иногда – песней о возвращении домой, колыбельной повседневности.

Именно внутренняя музыка привела Миру из комфортной жизни во дворце, где проживала ее семья, в окрестные деревушки и на берег реки, где она пела и танцевала со всеми, кто готов был к ней присоединиться, невзирая на общественное, экономическое положение или религиозную принадлежность. Она одинаково тепло принимала книжников из высшей касты и неприкасаемых. Индуисты, джайны и мусульмане, традиционно разделенные укоренившимися идеологиями, – все они пленялись красотой восторженной поэзии Миры и ее бхаджанов (песен преданности). Каждый попадал в резонанс с чистотой ее страсти.

Отношения Миры с ее Возлюбленным вовсе не были пропитаны одним блаженством. Скорее наоборот. Большую часть времени Мира горела желанием Кришны – того, кто играл с ее сердцем с того самого дня, как она его повстречала. Время от времени он появлялся, а затем опять ускользал в тень, он заключал ее в мистические объятия и удалялся, пока она спала. Порой она чувствовала его близость, но чаще всего он ускользал от ее прикосновений. Я называю это синдромом исчезающего Бога. Недуг этот поражает и благословляет мистиков всех мастей, но именно поэтам лучше всего удается выразить парадоксальную боль и радость любовного томления.

«Моя слава и мой позор – это мой единственный»

Мира вовсе не стремилась к тому, чтобы обожание публики вскружило ей голову, и смирилась с унизительным порицанием в семье. «Моя слава и мой позор – это мой единственный», – говорила она в своих стихотворениях. Так или иначе, родственники мужа ее осуждали, а тысячи духовных искателей за ней следовали. В числе поклонников Миры могли быть и легендарный поэт-мистик Кабир, любимый индуистами, мусульманами и сикхами. Скорее всего, среди них был и Акбар, третий император Великих Моголов. Именно Акбар разворошил осиное гнездо в царствующем доме, где юная Мира жила со своим мужем и его семьей. Зная о ненависти индуистских родственников Миры к мусульманам, император переоделся нищим и совершил паломничество, дабы воздать должное молодой поэтессе и святой, слухи о которой ходили по всей Северной Индии. Глубоко тронутый ее пением, Акбар положил к ее ногам роскошное ожерелье из драгоценных камней. Когда семья обнаружила это сокровище и поняла, кто сидел среди них, они изгнали Миру из дома.

Это был не первый конфликт с родственниками мужа и не последнее ее изгнание. Причина разлада заключалась в принципиальных различиях в представлении о значении брака. С самых юных лет, согласно индуистским обычаям, Мира была помолвлена с принцем Бходжем Раджем. В некоторых местах Индии этот обычай сохранился и по сей день. Миру обязали выйти за Бходжа замуж, когда она была подростком. Проблема была в том, что в глубине души она уже заключила брак с Кришной. В детстве Мире подарили небольшую статуэтку голубокожего Господа Любви, и девочка страстно полюбила его. Она повсюду носила с собой своего маленького возлюбленного, поила молоком из своей чашки и на всю ночь укладывала рядом с собой на подушку. С тех пор сердце ее принадлежало Кришне, и когда настал срок осуществить запланированный родителями брак, она поняла, что не может отдаться своему земному супругу.

Принц Бходж Радж, разумеется, был недоволен, а его семья просто пришла в ярость. Он уговаривал невесту, а его родственники угрожали ей. Мирабай при этом вела себя вполне достойно, как и подобает индуистке из высшей касты. Она с головой уходила в стихи и песни, как только чувствовала присутствие ее Возлюбленного, томление по которому пронизывало все ее существо. Мира рассказывает о различных способах, какими от нее пытались избавиться. Свекровь предложила Мире выпить нектар, смешанный с ядом. Она выпила его и нашла напиток сладким и освежающим. Свекор прислал ей гирлянду из цветов с ядовитой змеей, спрятанной внутри. Змея превратилась в ветви сирени.

После трех лет бессмысленных семейных дрязг муж Мирабай отправился сражаться с моголами и был убит в бою. Долгом Миры было провести ритуал сати – сжечь себя заживо на погребальном костре мужа. Но поскольку она считала своим супругом Кришну, а не принца Бходжа Раджа, то не собиралась участвовать в столь жестоком акте. Она отказалась и снова была изгнана – и на этот раз навсегда. Это было ей как раз на руку. Всю оставшуюся жизнь Мира была странствующим менестрелем, она пела и танцевала для своего Возлюбленного. Где бы ни проходил ее путь, люди вступали в поток ее экстатической преданности, по своей воле уносясь в объятия Единого.

И все это очень хорошо. Но главное в истории Мирабай – это ее путь духовного воина. Эта женщина отвергала социальные нормы настолько решительно, что это могло стоить ей жизни. Она не только добровольно отказалась от унаследованной привилегии, связанной с почитанием со стороны бедноты, но и проявила себя сильной женщиной, предпочитая любовь условностям, поэзию – роскоши, а бездомность – несвободе, как поступала бы согласно ожиданиям общества. Мирабай бросила себя в алхимический огонь стремления к Богу и преобразилась. Ее пример отказа от социальных преимуществ ради духовного преображения сегодня так же актуален, как и всегда.

Вот почему те из нас, кто обут, должны снять обувь и признать, что мы стоим на святой земле. Вот почему тем из нас, кто может себе позволить высказаться, следует рисковать, разоблачая фальшивых мелких идолов, которым поклоняется культура войны, и восхвалять бога любви всем сердцем, разумом и телом. Отважные женщины-мистики, прошедшие этот путь до нас, укажут нам дорогу.

 

Долгая засуха завершилась

Возлюбленный мой вернулся домой с наступлением дождей
И огонь любовного томления угас.
Наступила пора пения, время единения.
С первым хлопком грома даже павлины
с удовольствием распускают хвост и танцуют.
Гиридхари у меня на дворе, и мое блуждающее сердце вернулось.
Подобно лилиям, цветущим при свете полной луны,
Я открываюсь ему под дождем: каждая пора моего тела чувствует прохладу.
Разлука и терзания Миры закончились.
Он, кто приходит к тем, кто любит, помнит свое обещание. —
 

Мирабай