Текст книги "Герои подводного фронта. Они топили корабли кригсмарине"

Все это время бывшего командира «эски» не оставляло желание совершить побег. Впервые возможность к этому возникла в январе 1943 года, когда два содержавшихся на хельсинкской гауптвахте финских сержанта предложили в обмен на содействие в переправке их в Америку бежать на лыжах по льду замерзшего Финского залива на Лавенсари. План был вполне реален, но незадолго до его осуществления советского офицера увезли в Германию. Во второй раз шанс представился весной во время обратной перевозки на пароходе, где кроме Лисина находилось еще две тысячи советских военнопленных. Неизвестный моряк-старшина, руководивший подпольной организацией, поинтересовался у Сергея Прокофьевича, смог бы он довести судно до Ленинграда, если пленные поднимут восстание и сумеют захватить транспорт. Лисин ответил утвердительно, хотя прекрасно понимал, что шансы на успех предприятия равны нулю – пройти через тщательно охраняемый Финский за лив с трудом могут подводные лодки, не то что невооруженный пароход. Почему же он согласился? Да потому, что патриот Родины и коммунист в подобной ситуации просто не мог ответить иначе. К несчастью или к счастью, но восстание не удалось – выйдя из порта, пароход попал в жестокий шторм, большая часть пленных укачалась и попросту не могла держаться на ногах. После всех этих передряг в сентябре 1943 года герой-подводник оказался в финском офицерском лагере для военнопленных.

Родина тем временем не забывала о своем сыне. Еще в ночь на 24 октября 1942 года разведотдел штаба КБФ перехватил сообщение шведской радиовещательной станции о том, что финская субмарина торпедировала и потопила в Аландском море советскую подводную лодку, с которой были взяты в плен командир и трое матросов. В этом районе могла находиться только С-7. Ее несколько недель настойчиво вызывали по радио, но ответа так и не дождались. Первоначальное недоверие к шведскому сообщению сменилось уверенностью, что все именно так и произошло. 9 декабря командование бригады подлодок сделало донесение в адрес начальника Главного политуправления ВМФ армейского комиссара второго ранга Ивана Рогова о невозвращении С-7 из боевого похода. В его выводной части писалось: «Обстоятельства пленения командира Лисина и трех краснофлотцев, по-видимому, из артрасчета пушки, можно предположить так: после взрыва торпедой подлодки, силой его были выброшены за борт все находившиеся наверху, а затем всплывшей вражеской подлодкой часть из них была подобрана из воды. Не исключена возможность, что некоторые из находившихся в воде были в бессознательном состоянии, контужены или ранены»[88]88
  ЦВМА. Ф. 102. Оп. 1. Д. 243. Л. 118.


[Закрыть]. Несмотря на это, еще раньше, чем было получено это донесение, 25 ноября Рогов издал директиву № 62с, начинавшуюся словами: «Стало известно, что командир подводной лодки С-7 Герой Советского Союза Лисин с 3 краснофлотцами оказался в плену у врага». Далее в ней отмечалось, что на некоторых кораблях работа по воспитанию у моряков убеждения, что смерть лучше фашистского плена, поставлена неудовлетворительно и тре бовалось «постоянно и настойчиво разъяснять краснофлотцам и командирам, что сдача в плен и переход на сторону врага есть измена и предательство своему народу, Родине, что это самое тяжкое преступление» и «настойчиво воспитывать у личного состава презрение и ненависть к трусам и паникерам, готовым уйти к врагу, сдаться в плен при малейших опасностях, стремиться сохранить себе жизнь»[89]89
  ЦВМА. Ф. 11. Оп. 2. Д. 220. Л. 161.


[Закрыть].

Несмотря на то что 25 декабря С-7 исключили из списков флота, как погибшую, а 13 января объявили погибшим и исключили из списков личный состав, в отношении Лисина все было по-другому. 18 июня 1943 года приказом начальника управления кадров ВМФ он был исключен из списков офицерского состава, как находящийся в плену. Спустя год парткомиссия при политотделе бригады подлодок КБФ заочно исключила Лисина из членов ВКП(б). 15 июня 1944 года это решение утвердила парткомиссия при Политуправлении Балтийского флота: «Лисина С. П., как изменника Родины, из членов ВКП(б) исключить»[90]90
  Цит. по: Подводный флот. Альманах № 6. СПб., 2001. С. 51.


[Закрыть].

Ничего этого Сергей Прокофьевич конечно же не знал и, находясь в офицерском лагере, продолжал вести себя так, как считал подобающим коммунисту. В своей объяснительной записке, написанной после возвращения из плена, он указывал: «В офицерский лагерь № 1 прибыл приблизительно 26 сент. 1943 г. и размещен на старом месте, т. е. со старшими офицерами. 17 октября в лагере возникла забастовка. Командование лагеря провело индивидуальный опрос командиров с заполнением анкеты – согласен ли работать и где. Если не согласен, то почему? Я отказался от всех работ. В результате проведенного опроса, была отобрана группа командиров до 20 человек и посажена в изолятор с питанием по т. н. группе «Б» (голодный паек)… Все время пребывания в плену я находился под стражей и никакой свободой не пользовался. К враждебным организациям или лицам не примыкал и никаких подписок или обязательств не давал»[91]91
  ЦВМА. Ф. 3. Оп. 1. Д. 1811. Л. 38–42.


[Закрыть]. Но Лисин постеснялся сообщить следователям НКВД, что ему действительно пришлось пережить в лагере – все равно не поверят, еще подумают, что хочет «выдавить слезу». К сча стью, следователи оказались честными и принципиальными людьми. Они опросили тех, кто сидел вместе с бывшим командиром С-7. В частности, майор Семен Гаврилов дал следующие показания:

«За время совместного пребывания в Финляндии тов. Лисин С. П. показал себя морально устойчивым, твердым, любящим свою Родину, преданным большевистской партии офицером. Во время совместного пребывания и за все время своего пребывания по рассказам товарищей, Лисин С. П. категорически отказывался работать, подвергался издевательствам и избиениям, но оставался тверд и верен присяге и не изменял Родине. Как стойкий советский офицер все время содержался в изоляторе политически опасных с особо строгим режимом, на голодном пайке, рассчитанным на постепенное умирание, борясь со смертью, питался дополнительно корнями и травой, но категорически отказывался от работы.

Лисин С. П. был руководителем подпольной партийной организации и, несмотря на угрозу смерти, проводил партийную работу.

Лисин С. П. организовал тайное слушание советских радиопередач, сообщений Совинформбюро и доведение этих сообщений до военнопленных своего лагеря и до других ближайших лагерей через переводимых в/пленных.

При вербовке офицерского состава в бандитскую власовскую армию подпольная партийная организация, возглавляемая Лисиным С. П., провела большую работу по срыву этой кампании, проводимой белофиннами, в результате чего в офицерском лагере и ближайших лагерях эта вербовка была сорвана.

Среди в/пленных Лисин С. П. поддерживал личным примером и с помощью подпольной парторганизации высокий моральный дух, веру в правоту советского народа и победу Красной армии. Среди военнопленных Лисин С. П. пользовался исключительным авторитетом.

По характеру настойчив, тверд, скромен, честен, волевой, всесторонне развитый, высококультурный товарищ, таким и остался Лисин Сергей Прокофьевич в воспоминаниях товарищей после возвращения на Родину и отправления по месту новых назначений»[92]92
  ЦВМА. Ф. 11. Оп. 030873. Д. 1857. Л. 23–24.


[Закрыть].

Правда, все это выяснилось позднее, в конце 1944 года, уже после того, как после мощных ударов советских войск Финляндия запросила мира. Бывших военнопленных отправили на Родину, но не в отпуск к семьям, а в проверочный лагерь НКВД в городе Подольск. Там Лисин находился с 26 октября по 19 декабря 1944 года. Столь непродолжительный срок пребывания объяснялся только одним – следователи быстро убедились в его кристальной честности, безукоризненном поведении и верности присяге. 2 февраля 1945 года вышел приказ, который отменял старый об исключении из списков офицерского состава. Еще раньше Лисин был назначен преподавателем в Учебный отряд подводного плавания Тихоокеанского флота. Победный 1945 год он встречал вместе с женой, которой еще раньше друзья сообщили, что Лисин не погиб, как это было написано в похоронке, а находится в плену. Верная жена не отвернулась от «изменника Родины», а верой и правдой ждала его два долгих года. Через 9 месяцев после встречи, в сентябре 1945-го у них родился первенец – сын Сергей.

Дальнейшая служба Сергея Прокофьевича уже протекала без неожиданных поворотов. В июле 1945 года командующий ТОФ вице-адмирал Юмашев в торжественной обстановке вручил ему «Золотую Звезду» Героя и орден Ленина. В ноябре 1945 года, уже после окончания войны с Японией Лисин был назначен на должность командира дивизиона подводных лодок, что свидетельствовало о высшей степени доверия к нему. Тем не менее внутренняя обстановка в стране после окончания войны складывалась непросто. Надежды на демократизацию общественной жизни не оправдались, наоборот, в первые послевоенные годы громко прозвучали «ленинградское дело», «дело врачей», а на флоте еще и «процесс четырех адмиралов». Подозрительность и поиск скрытых противников режима привели к тому, что в начале 1948 года Лисина убрали подальше с флота на преподавательскую работу. Наиболее осторожные из сослуживцев прекращали знакомство с семьей Лисиных. Уже цитировавшийся нами В. В. Правдюк, бывший сослуживец по дивизиону «эсок» в 1941 году, так вспоминал о случайной встрече с бывшим командиром С-7 в Москве:

«Бросаюсь к нему: «Сергей Прокофьевич! Вы ли это?» Он был растроган моим порывом: «А многие, увидев меня, переходят на другую сторону улицы…» Сейчас он в Москве, приезжал в ЦК, где ему возвратили партбилет. Назначен начальником подводного отдела в штаб Тихоокеанского флота. Возвратили и Звезду Героя. На этом мы тепло попрощались и расстались. Через некоторое время С. П. Лисина перевели в училище подводного плавания – на всякий случай подальше от действующего флота, в Ленинград. А еще позже его, начальника кафедры тактики училища, сдвинули еще дальше – назначили заместителем начальника Ленинградского мореходного училища по строевой части!?

Я сам прошел через сито подозрительности, прекрасно понимал его. Мы часто встречались. Его, балтийского Героя, подводника, всячески поддерживала общественность города, Совет ветеранов-подводников, школьники, но нанесенная обида оставила глубокий след в душе этого замечательного человека»[93]93
  Правдюк В. В. Указ. соч. С. 123.


[Закрыть].

Сложным оказалось и возвращение в партию, вне которой Лисин не мыслил своего существования. Его заявление о восстановлении в ВКП(б) было отклонено в ноябре 1947 года парткомиссией при Политуправлении ВМС СССР с формулировкой: «В связи с длительным отрывом от партии – более 5 лет (в том числе с октября 1942 года по 19 октября 1944 года пребывания в плену) считать тов. Лисина Сергея Прокофьевича механически выбывшим из рядов ВКП(б)»[94]94
  Цит. по: Подводный флот. Альманах № 6. С. 53.


[Закрыть]. Повторно вступить в партию ему удалось лишь после смерти Сталина в 1954 году, а еще спустя три года он добился того, чтобы его партийный стаж исчислялся с 1929 года!

Одновременно Лисин старался быть максимально полезным на тех должностях, куда направляло его командование. До июня 1954 года он преподавал на Высших специальных классах офицерского состава подводного плавания и противолодочной обороны при УОПП имени С. М. Кирова, затем в Первом высшем военно-морском училище подводного плавания, которому впоследствии присвоили имя Ленинского комсомола. Знаменитый Ленком стал глав ной кузницей кадров для нового атомного подводного флота Страны Советов. Как преподаватель Сергей Прокофьевич постоянно совершенствовался, в 1956 году защитил кандидатскую диссертацию, спустя год получил ученое звание доцента. Тем не менее в 1961 году Лисина перевели еще дальше – заместителем начальника по военно-морской подготовке – начальником военно-морской кафедры Ленинградского высшего инженерного морского училища имени адмирала С. О. Макарова, то есть в гражданское мореходное училище. Там он служил до отставки, состоявшейся в сентябре 1970 года.

В одной из служебных характеристик отмечалось: «На преподавательской работе с 1948 года. Свои знания и опыт подводного плавания умело передает курсантам 1-го ВВМУПП и слушателям ВСОК. Лекции читает на высоком научном уровне. Постоянно держит связь с флотом, участвуя в тактических учениях, проводимых Северным флотом. В работе проявляет творческую инициативу, что подтверждается его ценными предложениями по вопросам оперативно-тактической подготовки соединений подводных лодок, подборе и расстановке кадров подводников, одобренных Оперативным управлением Главного штаба ВМФ. Был членом авторского коллектива по написанию Наставления НПЛ-66 (Наставление по боевой деятельности подводных лодок 1966 года. – М. М.)»[95]95
  Подводный флот. Альманах № 6. С. 53.


[Закрыть].

Все, кто имел счастье быть знакомым с ним в те годы, вспоминают Сергея Прокофьевича как очень активного, жизнерадостного и располагающего к себе преподавателя, который не кичился своей «Звездой» Героя, а готов был часами рассказывать слушателям свой предмет или делиться воспоминаниями о службе на флоте. У него была только одна запретная тема, о которой он никогда не вспоминал сам и о которой его никто никогда не расспрашивал, – плен и все, что с ним было связано.

С выходом в отставку Лисин остался трудиться в том же мореходном училище, читал курс лекций по морской истории. Продолжал вести активную общественную работу. Являясь ответственным секретарем Ленинградской секции Советского комитета ветеранов войны, неоднократно выезжал за рубеж, а в 1984 году посетил Испанию. Регулярно проводил военно-патриотическую и воспитательную работу с молодежью, участвовал в Высшем военно-морском училище подводного плавания имени Ленинского комсомола в торжественных ритуалах посвящения курсантов первого курса в подводники. Умер Сергей Прокофьевич 5 января 1992 года в Санкт-Петербурге и был похоронен на Серафимовском кладбище[96]96
  Военные моряки – герои подводных глубин. С. 165.


[Закрыть]. Интерес к его персоне вновь возник летом 1998 года, когда шведские аквалангисты-любители случайно обнаружили в Аландском море недалеко от острова Логшер на глубине 40 метров корпус затонувшей подводной лодки, которую историки сразу же безошибочно идентифицировали как С-7. Год спустя туда ходил корабль российского ВМФ, с борта которого состоялась торжественная церемония возложения венков. О Лисине тогда написала не только флотская, но и центральная пресса, но большого резонанса это не вызвало. Почему-то в сознании народа прочно утвердился в качестве подводника номер 1 образ Александра Маринеско, который и по количеству одержанных побед, и по морально-деловым качествам уступал Сергею Прокофьевичу весьма и весьма заметно.

Николай Константинович Мохов

Прошли десятилетия с момента окончания Великой Отечественной войны, прежде чем стало возможным, положив с одной стороны наши документы, с другой – документы противника, а в центре поставив калькулятор, заняться анализом результативности нашего подводного флота и отдельных командиров подлодок. Уже первые объективные расчеты показали, что самыми меткими, самими результативными и, как следствие, самыми талантливыми командирами зачастую оказывались далеко не те, кто был обласкан наградами и вниманием тогдашних СМИ. Классическим примером, подтверждающим эту мысль, являются боевые достижения Николая Константиновича Мохова, который, выпустив по врагу в течение единственного похода 10 торпед, сумел торпедировать четыре судна. Такой меткостью и суммарным результатом мало кто еще может похвастаться[97]97
  С. П. Лисин торпедировал три судна, выпустив 12 торпед, Г. И. Щедрин добился пяти попаданий, выпустив 36 торпед, А. И. Маринеско потопил два судна, выпустив 10 торпед, А. Д. Девятко – два судна, затратив 6 торпед, и т. д.


[Закрыть]. Тем не менее это имя известно лишь специалистам. Почему? Да потому, что лодка погибла в том же походе и командиру не довелось ни получить множества наград, ни написать о себе увесистый том мемуаров. Попытаемся в меру сил и возможностей устранить эту несправедливость.

Николай Константинович Мохов родился 14 февраля (в переводе на новый стиль) 1912 года в административном центре Алтая городе Барнаул. Отец Константин Ефимович был плотником по найму, мать Варвара Ивановна – до мохозяйкой. Отца часто не было дома, и отношения супругов, по-видимому, были не очень хорошими. Спустя год после рождения сына отец освоил «аристократическую» по тем временам профессию киномеханика, а Николай так и остался единственным ребенком в семье. В 1914 году началась империалистическая война и Константина призвали в армию. Оттуда он вернулся тяжело раненным и вскоре, в 1916 году скончался. Варвара еще раньше ушла от родителей мужа к другому мужчине, но тот покончил жизнь самоубийством на почве ревности. В результате 5-летний Николай оказался на иждивении матери.

По-видимому, эти годы сыграли большую роль в становлении характера будущего героя-подводника. Как могла жить одинокая женщина с маленьким ребенком в годы экономического кризиса, предшествовавшего революции, сейчас можно только догадываться. Каких только профессий и работ она не перепробовала: работала прислугой, стирала белье, портняжничала. Только в 1924 году мать повторно вышла замуж, когда ей было уже 36 лет. Нет сомнений, что образ скромной, но гордой матери, честно зарабатывавшей на хлеб и не бросившей сына, всегда стоял перед глазами Николая Константиновича.

В каком именно возрасте Николай пошел в школу, установить не удалось. Важно лишь то, что он закончил девятилетнюю школу при Анжеро-Судженских копях (Кемеровская область) в 1927 году в возрасте 15 лет. В то время лишь единицы оканчивали девятилетку, что считалось полным средним образованием – как правило, острая нужда заставляла людей забирать своих детей из школы после получения начального или максимум семилетнего образования. Но Николай с детства имел большую тягу к знаниям, и мать шла навстречу его желанию стать образованным человеком. По-видимому, еще тогда, в школе Николай проникся желанием стать моряком, участвовать в дальних морских походах и путешествиях. Кто не переболел в то время этим увлечением среди читающих мальчишек? Отчим после демобилизации из Красной армии работал грузчиком и шахтером, так что в осуществлении своей мечты Николай мог рассчитывать только на себя. Еще в момент окончания школы он вступил в комсомол и в течение года работал пропагандистом райкома ВЛКСМ в Анжеро-Судженске. По-видимому, это время потребовалось на то, чтобы скопить средства на поездку в ближайший крупный порт – Владивосток. С августа 1928 года Николай Константинович – чернорабочий Владивостокского порта, кроме того, по мере возможности, матрос на отдельных рейсах судов Дальневосточного морского пароходства. Конечно же обязанности юнги или матроса второго класса не являлись пределом мечтаний и возможностей одаренного юноши. В 1929 году он поступает на судоводительское отделение Морского техникума Владивостока, где учат на офицеров торгового флота. После окончания каждого курса – морская практика на судах Дальневосточного пароходства. Так летом 1931 года на пароходе «Свирьстрой» Николай Мохов побывал в японском порту Хакодате. Как отличник учебы, в феврале 1932 года Николай вступил в партию. С этого события в его жизни произошел крутой поворот – в ноябре того же года, когда Мохов уже перешел на последний курс, по партийной мобилизации его направляют на обучение в Военно-морское училище имени Фрунзе в Ленинграде. Молодого курсанта зачисляют на штурманский дивизион подводного сектора.

Обучение приходится начинать сначала, но за плечами у Николая уже имеется твердая база, полученная в морском техникуме. Все предметы даются ему легко, и остается время для общественных нагрузок. Впоследствии в 1938 году в автобиографии он не без гордости писал: «Взысканий партийных и на службе не имею. Наград и поощрений по приказу вышестоящих начальников имел около 15–20. Общественная работа за время службы в армии: 1932 год – секретарь ячейки ВЛКСМ первого курса. С 1932 г. по 1936 год нес нагрузку по строевой линии – старшина дивизиона штурманского сектора ВМУ им. Фрунзе, одновременно выполнение нагрузки по партийной линии, как то: редактор стенгазеты, руководитель партпроса[98]98
  Кружка партийно-просветительной работы – разъяснение рядовым коммунистам решений партии и правительства, международной обстановки и т. д.


[Закрыть]». Такая общественная нагрузка являлось прекрасной школой и для выработки умения руководить людьми, и для приобретения широкой эрудиции. Кроме того, Николай понимал значение личного примера в любом деле, и потому его сознательная дисциплинированность была безупречной. Если добавить к этому жажду знаний, высокие интеллектуальные способности и хорошую память, то легко понять, почему он был одним из лучших среди курсантов своего выпуска и выпустился на месяц раньше общего потока. Вывод из его аттестации на момент окончания училища: «Может быть допущен к исполнению обязанностей командира БЧ-1 (штурмана. – М. М.) на больших подлодках. Отличные организаторские способности. Дисциплинирован отлично. Выдержан… Сообразителен. Обладает хорошей памятью. Активен в общественно-массовой работе».

Но по распределению на большую подлодку Мохов не попал. Напротив, судьба ему уготовила еще одно испытание – должность штурмана на «малютке» VI-бис серии М-75. Подлодка длиной меньше 40 метров с 15 членами экипажа, из которых только три относились к начсоставу, навсегда врезалась в память любого, кто на ней служил. Следует напомнить, что штурман на лодках этого проекта являлся также помощником командира, и только они вдвоем посменно по 4 часа несли ходовую вахту на протяжении любого похода, сколько бы суток он ни продолжался. Первым командиром Николая Константиновича стал опытный моряк Степан Ионович Матвеев, до окончания УОППа в 1935 году штурман дальнего плавания. Любовь к морю укрепляла отношения командира и помощника, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте. Степан Ионович раскрыл перед Николаем все практические секреты мастерства, завершив тем самым его становление как моряка-подводника. Через год совместной службы в аттестации на Мохова он лаконично написал: «За кампанию 1936 г. и по июнь 1937 г. показал себя высококвалифицированным штурманом и хорошим помощником командира. Достоин в продвижении на командира подлодки».

По идее после этого должно было последовать направление на учебу на командирское отделение УОППа, но начальство решило по-своему, а именно использовать самого Николая Константиновича в качестве наставника для молодых штурманов, назначив его на должность штурмана дивизиона «малюток». На этой должности он пробыл всего несколько месяцев, до начала кампании 1938 года. Дело в том, что штатный командир субмарины М-74 Иван Грачев был направлен в «командировку» в Испанию и там задержался. Финский залив очистился ото льда, начиналась кампания, а на вполне боеготовой подлодке отсутствовало главное действующее лицо – командир. Руководство не забыло аттестации на способного штурмана и назначило его на вакантную должность на М-74, даже несмотря на то, что он не имел обязательного обучения в УОПП. Случай для того времени довольно редкий. Тем внимательнее присматривался к новому подчиненному командир дивизиона Николай Морозов. Не все у Мохова получалось тогда легко и сразу. Это отражал и текст аттестации.

«В должности командира подводной лодки типа «М», – писалось в ней, – назначен без окончания командирского класса УОПП. Торпедные стрельбы провел с общим показателем отлично. Тактически подготовлен хорошо. С личным составом работать умеет.

Руководил командирской учебой в части изучения театра Балтийского моря. Штурманская подготовка хорошая, специальность эту любит и интересуется. Среди личного состава авторитетен.

Морские качества недостаточно хорошие – укачивается. Здоровье удовлетворительное, часто жалуется на переутомление.

Самолюбив. Вспыльчив. Характер скрытный. Обидчив. Дисциплинирован. Недостаточно требователен к подчиненным, благодаря чему отмечались случаи нарушения воинской дисциплины.

В общественно-массовой работе активен. Был членом бюро партийной организации. Политически развит хорошо.

Должности командира подводной лодки типа «М» соответствует».

Несмотря на некоторые шероховатости, которые, вполне возможно, объяснялись разницей в возрасте и характерах, начальство продолжало ценить Николая Константиновича и считать его одним из лучших на флоте командиров подлодок малого водоизмещения. Иначе трудно понять мотивы назначения его на следующую должность – командира малой экспериментальной (или, как говорят на флоте, опытовой) субмарины РЕДО.

Еще задолго до атомного реактора конструкторская мысль билась над созданием единого двигателя, одинаково пригодного и к работе в обычных условиях, и в условиях замкнутой воздушной среды – той, что образуется на подводной лодке после погружения. Высказывалось много различных идей, которые нуждались в практической проверке. Одной из них стал РЕДО (регенеративный единый двигатель особый) конструкции известного инженера-кораблестроителя С. А. Базилевского. По сути, он представлял собой обычный дизель, из которого собирались отработанные газы, очищались от водяного пара и углекислоты, обогащались кислородом до нормы обычного воздуха и вновь направлялись в дизель. Такая внешне простая схема на деле простой вовсе не являлась. Дело в том, что обогащение газовой смеси кислородом производилось из специальных цистерн, где хранился жидкий кислород при температуре 180 градусов. Опытная установка проработала на заводском стенде в 1936–1937 годах, продемонстрировала удовлетворительную надежность, и теперь требовалось проверить ее в корабельных условиях. Для этого выделили одну из строящихся «малюток» XII серии, которая получила название в честь двигателя РЕДО. В конце лета 1938 года ее спустили на воду и смонтировали энергетическую установку, а с 5 октября начали швартовные испытания. Они проходили совсем непросто. В первый же день при заправке кислородной цистерны струя жидкого кислорода весом около 400 килограммов вырвалась через клапан вентиляции. Из-за резкого перепада температур в обшивке прочного корпуса, выдерживавшей давление на 60-метровой глубине, в месте удара струи образовалась узкая трещина протяженностью в 1 метр. 11 ноября при работе двигателя по замкнутому циклу моряки не заметили, как содержание кислорода в газовой смеси повысилось с 22 до 40 процентов. Внутри установки произошел взрыв и возник пожар, не приведший, правда, к серьезным последствиям и жертвам. После этого руководство пришло к выводу, что командовать лодкой должен не инженер-испытатель, а профессиональный командир-подводник, который сможет добиться от экипажа правильного ухода и эксплуатации новой техники. Так 17 ноября командиром РЕДО стал Николай Константинович Мохов.

Он полностью оправдал оказанное ему доверие. Испытания подлодки в ходе кампании 1939 года шли в соответствии с программой без срывов. Правда, выявился ряд недостатков технического порядка. Из-за негерметичности топливной системы соляр попадал на нагретые части установки и испарялся с настолько большим выделением дыма, что вентиляция не справлялась. Но еще худшим оказалось то обстоятельство, что, когда установка начинала забирать охлажденный кислород из средней части цистерны, в трубопроводе начинали образовываться ледяные углекислотные пробки и срабатывали системы защиты. В результате максимальное время непрерывной работы дизеля по замкнутому циклу составило 5,5 часа, но и это в пять раз превышало время полного разряда батареи «малютки» на полном ходу. Для устранения недостатков требовалось выполнить значительный объем работ, но летом 1939 года началась постройка другой опытовой подлодки, конструкция двигателя которой считалась более перспективной. Работы по доводке РЕДО пошли по «остаточному» принципу.

Эта перемена не означала, что Николаю Константиновичу было нечем заняться. Он успевал отрабатывать и за себя, и за командира дивизиона Евгения Юнакова, в подразделение которого входила опытовая подлодка. Помимо РЕДО в дивизион входили пять подводных кораблей, из которых только один был в строю, а остальные сдавались промышленностью. Командиром одной из достраивавшихся «малюток», М-96 был пока еще никому не известный старший лейтенант Александр Маринеско. Мохов тогда тоже был старшим лейтенантом, но больше послужившим и с гораздо лучшим послужным списком. Он не раз выходил в море на других подлодках так называемым «вывозным командиром», то есть старшим на борту, обеспечивающим действия подчиненного командира подлодки. За достижения в боевой подготовке в январе 1940 года Николая Константиновича представили к досрочному присвоению звания капитан-лейтенант. В его очередной аттестации комдив Юнаков писал: «Дисциплинирован. Является примером. Внешне опрятен и аккуратен. Энергичный, инициативный командир. Требовательный к себе и к подчиненным. Умеет организационно обеспечить свое решение и настойчиво провести его в жизнь. Общее и политическое развитие хорошее… Внимателен и заботлив о подчиненных. В общественно-политической и общественной работе активен. Пользуется авторитетом среди подчиненных и товарищей. Тактическая и специальная подготовка хорошая. Хорошо знает штурманское дело. Подводным делом интересуется и любит его. Умеет хорошо свои знания и навыки передать подчиненным. Работает над повышением своих знаний и навыков… Хорошо изучил систему единого двигателя. Имеет большое желание учиться на заочных курсах Военно-морской академии. Состояние здоровья хорошее. Физкультурник. Морские качества хорошие. Вынослив. Море любит, имеет большое желание плавать… Выводы: 1. По деловым и политическим качествам должности командира подводной лодки соответствует, но дальнейшее использование на ПЛ «Опытовая» нецелесообразно, так как она не плавает, а все еще испытывается. 2. Достоин зачисления на заочные курсы Военно-морской академии. 3. Может быть назначен командиром подводной лодки типа «Щ». 4. В военное время целесообразно использовать командиром подводной лодки».

Военное время наступило очень скоро – в ноябре 1939 года началась война с Финляндией. Все субмарины дивизиона, кроме РЕДО, в конце декабря перешли из Кронштадта в эстонский порт Палдиски. Одна из них дважды выходила в боевые походы, остальные занимались боевой подготовкой. Николай Константинович мог только завидовать боевым товарищам – они находятся на фронте морской войны, а он в тылу. Пока он пытался перейти на боевую лодку, война закончилась. Вместо этого в конце июля 1940 года его назначили командиром дивизиона «малюток».

Казалось бы, большая самостоятельная должность, служить и радоваться, но нет. Дивизион оказался не боевым, а строящимся. В него входили четыре субмарины XII серии, которые строились на горьковском заводе «Красное Сормово» и по плану должны были вступить в строй Балтфлота осенью 1941 года. На лодках еще не было командиров и имелось не более трети от числа положенного личного состава. Моряки помогали рабочим достраивать субмарины, параллельно практически осваивая новую технику. Фактически Мохов оказался не комдивом, а прорабом, командиром четырех корпусов и большого числа матросов, из которых только в отдаленной перспективе могли получиться экипажи подводных кораблей. К тому же он оказался вдалеке от моря. Это было совершенно не то, к чему стремился Мохов. В феврале 1941-го последовала реорганизация подводных сил КБФ, в соответствии с которой Николай Константинович стал командиром другого подразделения. Это снова был дивизион «малюток», но не строящихся, а, наоборот, тех самых первых VI-бис серии, на которых когда-то начиналась его служба и которые теперь нуждались в капитальном ремонте. В то же время судостроительные заводы были завалены заказами на строительство новых кораблей, а мощностей для ремонта старых не хватало. Завод «Судомех» принял для ремонта только одну из пяти субмарин дивизиона, а остальные поставили в гавани Кронштадта в отстой до лучших времен. Из-за нехватки командных кадров уже к марту 1941-го на дивизионе практически не осталось начсостава. Мохов фактически оказался на той же должности, что и раньше, с той лишь разницей, что место службы находилось непосредственно на Балтике, а отсутствие ремонтных работ обрекало его и подчиненных матросов на вынужденное безделье. Николай Константинович начал хлопотать о переводе, и именно в этот момент и началась Великая Отечественная война.