Текст книги "Черные кувшинки"

– Извините, что перебиваю, патрон, но я уперся в тот же тупик. Девушек я установил, но по поводу цифр полный туман. «03–01», «21–02», «15–03»… Может, это шифр частного детектива, который делал снимки?

– Возможно. Но даже если так, что это нам дает? До тех пор, пока мы не выйдем на частного детектива, а Патрисия Морваль будет отрицать, что послала нам эти фото, мы не сдвинемся с мертвой точки. Ладно, оставим это пока. Давай, твоя очередь.

Сильвио так и не снял руку с плеча жены. Мало того, он ухватил конец шали и придерживал ее, чтобы не спадала. Чтобы достать снимок, ему пришлось изогнуться. Второе фото явно было сделано в ночном клубе. Жером Морваль сидел, щупая декольте переливающегося платья молодой загорелой и сильно накрашенной блондинки. Серенак присвистнул. Сильвио кашлянул. У Беатрис блеснули глаза.

– Алина… Алина Малетра, – пробормотал Сильвио. – Тридцать два года. Специалистка по связям с общественностью в артистической среде. Разведена. Складывается впечатление, что с ней у Морваля был самый продолжительный роман. Независимая особа. В парижских галереях чувствует себя как рыба в воде.

– Связи с общественностью… – хмыкнул Лоренс. – Значит, теперь это так называется. Судя по фотке, та еще штучка. Ты с ней разговаривал?

Беатрис выпрямила спину – ни дать ни взять волчица, почуявшая опасность. Пальцы бдительного Сильвио крепче сомкнулись на шали.

– Нет, – ответил инспектор. – По моим данным, она девять месяцев назад перебралась в США, в местечко под названием Олд-Лайм. Не знаю, слыхали вы про него или нет, но говорят, это что-то вроде американского Живерни. Там собираются импрессионисты с Восточного побережья. Находится в штате Коннектикут, неподалеку от Бостона. Я пытался ей дозвониться, пока безуспешно. Но не сомневайтесь, патрон, я ее достану!

– Хорошо. Надеюсь, ты не сочиняешь сказку про американский вояж прекрасной Алины, чтобы не расстраивать жену?

Беатрис провела рукой по колену Сильвио.

Беременные женщины не только сексапильны и капризны. Они еще умеют быть ласковыми.

– А теперь держитесь, – продолжил Сильвио. – Знаете, на кого Алина Малетра работает в Бостоне?

– Дай подсказочку! – взмолился Серенак. – Она работает одетой или наоборот?

Сильвио не снизошел до комментариев.

– Алина Малетра трудится в фонде Робинсона!

– Ишь ты. Опять этот чертов фонд! Сильвио, разыщи мне эту девицу, – строго сказал Лоренс, покосившись на Беатрис. – Ладно, теперь моя очередь.

По рукам пошла следующая фотография. Девушка в коротком синем халатике, из-под которого выглядывает юбка, стоит перед окулистом на коленях. У окулиста спущены штаны. Сильвио повернулся к Беатрис с таким видом, словно хотел сказать: «Дорогая, мне кажется, тебе пора спать». Но промолчал.

– Мне очень жаль, – начал Серенак, – но я почти не продвинулся. Не видя лица девушки, трудно установить ее личность. Единственное, что мне удалось выяснить, – дело происходит в гостиной дома Морвалей на улице Клода Моне, я узнал картины на стенах. Одежда девушки – я имею в виду клетчатый синий халат – позволяет предположить, что это домработница. Патрисия Морваль ничего конкретного по этому поводу сообщить не пожелала, подтвердила лишь, что домработницы у них менялись с головокружительной частотой. Зато Мори, которого я попросил изучить текстуру бумаги, убежден, что фото сделано по меньшей мере десять лет назад.

– А от чего умер Морваль? – вдруг спросила Беатрис.

– Его зарезали, потом раздробили ему череп, после чего утопили, – машинально ответил Серенак.

– Моя воля, я бы ему яйца отрезала.

Сексапильная, капризная и ласковая… Как змея, обвившаяся у тебя вокруг шеи.

Сильвио улыбнулся глуповатой улыбкой:

– Детка, тебе не пора идти спать?

Детка ничего не ответила. Лоренс в душе хохотал.

– Если эта связь имела место десять лет назад… – задумчиво произнес Сильвио, – и если у нее родился ребенок, то ему сейчас…

– Как раз десять лет! Я тоже умею считать. Понимаю, к чему ты клонишь, но сначала нам надо найти девицу и выяснить, есть ли у нее ребенок. Так, теперь твоя ирландка.

– Это надолго, патрон. Может, сначала вы?..

Серенак поднял на него удивленный взгляд:

– Как хочешь. Я, напротив, буду краток.

Очередная фотография. Стефани Дюпен и Жером Морваль идут по грунтовой дороге – по всей видимости, в окрестностях Живерни. Идут рядом, держась за руки.

– Полагаю, мы можем констатировать, что парочка ведет себя довольно целомудренно. Во всяком случае, для супружеской измены. Как вы считаете, Беатрис?

Теперь уже Сильвио вздрогнул от удивления. Беатрис вяло кивнула.

– Да, но, – возразил Бенавидиш, – фотография была прислана вместе с четырьмя остальными. Вряд ли она оказалась там случайно.

– Золотые слова! Сильвио, разве тебя не учили, что нельзя покупаться на слишком очевидные улики? А ведь это азы детективного ремесла! Тем более если улики подбрасывает аноним! Впрочем, о девушке с фотографии мы знаем все. Зовут Стефани Дюпен, работает в деревне учительницей. Завтра я с ней встречаюсь. Она обещала составить список детишек, живущих в Живерни, – Сильвио, делаю это ради тебя! Заодно поинтересуюсь, чем занимался ее муж в то утро, когда убили Морваля.

Лоренс ждал от Беатрис одобрения, но она склонила голову к плечу мужа и закрыла глаза. Тот поплотнее укутал ее шалью.

– Ладно, – сказал Серенак, – давай про ирландку.

– Элиссон Мюрер, – шепотом сказал Сильвио. – И она не ирландка, а англичанка. Из Дарема, это на севере Англии, неподалеку от Ньюкасла. А на снимке никакая не Ирландия. Это остров Сарк.

– А разве остров Сарк не в Ирландии?

– Нет, он немного севернее. Небольшой англо-нормандский островок близ Джерси. Говорят, самый красивый из британских островов.

– Так что там твоя Элиссон?

Беатрис спала.

– Это долгая история, – прошептал Бенавидиш. – И, боюсь, епископу из Эврё она совсем не понравилась бы.

День шестой
18 мая 2010 года
(Мельница Шеневьер)
Смятение

21

Как вы уже поняли, мои спальня и ванная расположены на самой верхотуре, в донжоне мельницы Шеневьер, в той самой квадратной фахверковой башне. Это две крошечные комнатки, способные устроить только такую старуху, как я.

Я медленно закалывала волосы. Я приняла решение. Мне необходимо увидеться с Патрисией Морваль. Сегодня. Я с неудовольствием посмотрела на темное пятно на полу. Вчера, вернувшись с похорон, я сняла промокшую насквозь одежду и повесила на крючки в гостиной. Отжимать не было сил, и с моих вещей всю ночь капало. Утром на пол натекла целая лужа. Я вытерла ее тряпкой, но мокрое пятно осталось. Я понимаю, что это всего лишь вода и что деревянный пол вскоре высохнет, но… Это проклятое пятно не дает мне покоя. К тому же оно расплылось прямо под моими «Черными кувшинками».

Вы, конечно, скажете, что я тронулась рассудком. Что вам ответить? Вы правы – во всяком случае, в отношении этого моего заскока. Я подошла к окну. Одно из преимуществ жизни в башне в том, что это лучший на весь Живерни наблюдательный пункт. Из своего орлиного гнезда я вижу русло Эпта, луга, протянувшиеся до самого Крапивного острова, сад Моне, шоссе Руа, заканчивающееся круглой площадью…

Это моя сторожевая вышка. Порой я провожу здесь долгие часы.

Как же я самой себе противна.

Кто бы мог подумать, что я превращусь в старую мегеру, которая целыми днями торчит у окна и подглядывает за соседями, незнакомцами, туристами?

Деревенская консьержка.

Ежик, только без элегантности.

Но это так и есть.

Иногда глазеть на бесконечный поток машин, автобусов, велосипедов и пешеходов на шоссе Руа, на всех этих паломников от импрессионизма, преодолевающих последние метры на своем крестном пути, бывает откровенно скучно.

Иногда – наоборот. Случаются сюрпризы. Как вот только что.

Не заметить этот мотоцикл было невозможно. Он сбросил скорость сразу за мельницей, поворачивая к деревне, на улицу Коломбье.

Инспектор Лоренс Серенак собственной персоной!

Я наблюдала за ним. Меня никто не видит, никто ни в чем не подозревает. Но даже если кто-нибудь догадается, чем я тут занимаюсь, что изменится? Одинокая старуха каждое утро прилипает к окну с выпученными, как у золотой рыбки, глазами, чтобы – как та же золотая рыбка – мгновенно, едва вильнув хвостом, забыть увиденное.

Кто побоится подобного соглядатая?

Тем временем мотоцикл полицейского развернулся на улице Коломбье. Инспектор Серенак едет назад – навстречу катастрофе.

22

Лоренс Серенак припарковал мотоцикл на площади возле мэрии, под большой липой. На сей раз он решил ничего не оставлять на волю случая и подъехал к школе буквально через пару минут после окончания уроков. И действительно, на улице Клода Моне ему встретилась стайка детворы, восхищенно взиравшей на его «тайгер-триумф».

Стефани стояла к нему спиной и укладывала в большую картонную папку детские рисунки. Он заговорил первым, чтобы не дать ей времени обернуться и затопить его своим взглядом, лишая возможности внятно произносить слова.

– Здравствуйте, Стефани. Вот и я. Явился, как мы и договаривались, за списком учеников.

Учительница протянула ему руку и ласково улыбнулась. Так улыбается обвиняемый в суде. Серенак сам не понимал, почему ему пришло на ум это сравнение.

– Здравствуйте, инспектор. Я все приготовила. Вот, конверт на столе…

– Спасибо. Должен сказать, мой помощник свято уверовал в эту версию. В смысле, в то, что убийство связано с поздравительной открыткой, которую мы нашли в кармане Жерома Морваля.

– А вы?

– А я пока не знаю. Вам должно быть виднее. Но мой помощник вбил себе в голову, что у Жерома Морваля лет десять назад мог родиться внебрачный ребенок. В общем, сами понимаете…

– А больше он ничего не придумал?

– Вам эта версия кажется притянутой за уши? Скажите, среди ваших учеников нет никого, кто подошел бы под это описание?

Стефани взяла со стола белый конверт и приложила его к груди инспектора:

– Раскапывать семейные секреты моих волчат – ваша работа, а не моя.

Серенак не стал настаивать. Он молча оглядывал класс, делая вид, что подбирает нужные слова. В действительности инспектор знал, что сейчас скажет. Он подготовил свою речь заранее. Всю дорогу от Вернона до Живерни он, как потерявшую вкус жвачку, катал и перекатывал во рту первую фразу. Скользнув глазами по афише «Конкурс юных художников» в пастельных тонах, он заметил рядом еще одну, на которой также упоминался фонд Робинсона. Фоном ей служила репродукция одного из пейзажей Сислея, а английский текст расхваливал Национальный музей и арт-галерею Кардиффа. Выждав сколько требовалось, Серенак спросил:

– Стефани, вы хорошо знаете свою деревню?

– Я здесь родилась.

– Мне нужен провожатый. Как бы вам это объяснить? Я чувствую, что должен ближе познакомиться с Живерни, проникнуться ее духом. Иначе мне не справиться с расследованием.

– Наблюдательность и воображение? Как учат художники?

– Именно.

Они улыбнулись друг другу.

– Хорошо. Я в вашем распоряжении. Сейчас накину что-нибудь, и можем идти.

Стефани Дюпен надела поверх желтого платья шерстяной жакет. Они прошли по улице Клода Моне, спустились по Большой Садовой, свернули на улицу Мильё, пересекли ручей и выбрались на шоссе Руа прямо напротив мельницы Шеневьер. Стефани сотни раз водила своих учеников по Живерни. Она знала все местные истории и легенды и охотно делилась ими с инспектором. В том числе объяснила, что практически каждый уголок и чуть не каждый здешний дом и каждое дерево удостоены высокой чести быть покрытыми лаком, вставленными в раму и храниться, вызывая восхищение, за тридевять земель от Живерни.

Контроль подлинности происхождения!

From Giverny. Near Giverny. Normandy[3]3
   Здесь: Из Живерни. Близ Живерни. Нормандия (англ.).


[Закрыть].

– У нас, – Стефани улыбалась немного странной улыбкой, – путешествуют камни и цветы. Но не люди!

Они перешли на другую сторону шоссе Руа. Под мостом, убегая под каменную арку в направлении мельницы Шеневьер, журчала вода, создавая иллюзию свежести. Стефани остановилась в нескольких метрах от мельницы.

– Меня всегда тянуло к этому необычному дому, – призналась она. – Сама не знаю почему.

– Вы позволите мне высказать предположение?

– Попробуйте.

– Помните книгу, которую вы мне дали? «Орельен» Луи Арагона. Я провел в его обществе чуть не полночи. Орельен и Беренис. Их умопомрачительная любовь. В тех главах, где действие происходит в Живерни, Беренис живет на мельнице. Арагон не уточняет, на какой именно, но, если внимательно прочитать описание местности, не остается никаких сомнений, что речь идет об этой самой.

– Вы так думаете? Вы серьезно полагаете, что Арагон загнал свою Беренис, раздираемую между двумя чувствами, между разумом и стремлением к абсолюту, умирать от скуки…

– Ни слова больше! – перебил ее Лоренс. – Не рассказывайте мне, чем там все кончится!

Они приблизились к большим деревянным воротам. Ворота стояли широко распахнутыми. По долине пронесся легкий ветерок. Стефани зябко поежилась. Лоренсу стоило немалого труда удержаться и не прижать ее к себе.

– При всем уважении к Арагону… Видите ли, Стефани, для полицейской ищейки, каковой я являюсь, эта мельница – в первую очередь ближайшее к месту убийства Жерома Морваля жилье.

– Ну, меня это не касается. Я при вас только гид. Если вам интересно, у этой мельницы длинная история. Не будь ее, не было бы ни сада Моне, ни знаменитых «Кувшинок». На самом деле ручей рукотворный. Его русло прорыли монахи еще в Средние века, чтобы подвести к мельнице воду. Он протекал чуть выше участка Моне, через поле, и Моне это поле выкупил, чтобы устроить у себя в саду пруд.

– А что было потом?

– Мельница долго принадлежала Джону Стентону – американскому художнику, который, как говорят, теннисной ракеткой владел гораздо лучше, чем кистью. Но по неизвестной причине для деревенской детворы мельница Шеневьер всегда оставалась заколдованным местом и домом ведьмы.

– Брр…

– Смотрите, Лоренс. Следите за моим пальцем.

Стефани взяла его за руку. Лоренса окатило блаженство.

– Видите вишню посреди двора? Ей не меньше ста лет! У детишек Живерни любимое развлечение – прокрасться во двор и нарвать вишен.

– Куда только смотрит полиция!

– Подождите, дальше смотрите. Видите, в ветках что-то блестит? Это фольга. Просто полосы фольги. Их вешают, чтобы отпугивать птиц. От птиц вреда урожаю гораздо больше, чем от детворы. А у детворы есть еще одна забава…

В глазах Стефани вспыхнули озорные огоньки, на миг превратив ее в девчонку. Печаль бесследно исчезла с ее лица. Не давая инспектору вставить ни слова, она продолжила:

– Мальчик, который желает удостоиться звания рыцаря, должен сорвать с дерева металлическую ленту и преподнести в дар своей принцессе, чтобы принцесса могла вплести ее в волосы. – Она засмеялась и поднесла руку Лоренса к своей голове. – Это вещественные доказательства, инспектор!

Серенак погрузил пальцы в густые каштановые волосы. Его охватило смятение. Не может быть, чтобы Стефани не замечала, в каком он состоянии.

Что она задумала? Сколько в ее действиях непосредственности и сколько расчета?

Под его пальцами шуршали ленты фольги. Он отдернул руку, словно боясь обжечься, и улыбнулся глупейшей улыбкой, понимая, что выглядит круглым дураком.

– Вы поразительная женщина, Стефани. Правда, правда. Носить в прическе ленты из фольги! Полагаю, с моей стороны будет нескромным поинтересоваться: кто тот рыцарь, что вам их преподнес?

Она спокойно поправила волосы.

– Во всяком случае, не Жером Морваль. В этом вы можете быть уверены. Чего-чего, а ребяческого романтизма в нем не было ни на грош. И не пытайтесь, инспектор, искать тайну там, где ее нет. У меня в классе полно мальчиков, которые обожают дарить учительнице подарки. Ну что, идем дальше?

Они немного прошли вдоль русла ручья и остановились напротив мостков, в том самом месте, где несколько дней назад было обнаружено тело Жерома Морваля.

Оба думали об этом убийстве.

Первой затянувшееся молчание прервала Стефани:

– Мостки подарил деревне Клод Моне. Не только эти, еще несколько в других местах коммуны. Он пытался подольститься к крестьянам, хотел, чтобы они стали считать его своим.

Серенак ничего не отвечал. Отступив на пару шагов, он вглядывался в воду, в колышущиеся на дне водоросли.

– Должен признаться, Стефани, – голос прозвучал резко, как свист кнута, – в настоящий момент главным подозреваемым по этому делу является ваш муж.

– Простите?

– Я просто хотел, чтобы вы знали. Ходили слухи, что между вами и Морвалем… А ваш муж известен своей ревностью.

– Чушь какая! Что за игру вы затеяли, инспектор? Я ведь вам уже сказала, что между мной и Морвалем…

– Знаю. Но… – Он тронул мыском ботинка рыхлую прибрежную землю. Вчерашний дождь успел смыть все следы. – У вашего мужа есть сапоги?

– И много у вас таких дурацких вопросов?

– Это далеко не дурацкий вопрос. Это вопрос следователя. Простите, но вы мне не ответили.

– Ну разумеется, у Жака есть сапоги. Как у всех. Думаю, сейчас он как раз в них. Ушел с приятелями на охоту.

– Так охотничий сезон вроде еще не открыт?

Голос учительницы звучал сухо и равнодушно:

– Владелец холма над Астрагальской тропой Патрик Делоне добился разрешения на круглогодичный отстрел диких кроликов вне территории заповедника. На известковых почвах, да будет вам известно, кролики плодятся с немыслимой интенсивностью. Дайте своим людям задание проверить, и они вам подтвердят: в сельскохозяйственном управлении департамента лежит документ с перечислением участков, регулярно подвергающихся набегам вредоносных грызунов, и списком лиц, которым, с согласия Делоне, позволено охотиться в его владениях. В этом списке, чтоб вы знали, все его приятели из Живерни, в том числе мой муж. Все покупается… А они палят себе круглый год без перерыва, и притом на совершенно законных основаниях.

Серенак свел брови. Весь его вид говорил о том, что если он ничего и не записывает, то все запоминает.

– Спасибо, мы обязательно проверим. К вам зайдет мой помощник. Могу вас сразу успокоить, он далеко не такой нахальный, как я. Стефани, а что делал ваш муж в то утро, когда случилась трагедия?

Стефани шагнула в сторону и сорвала листок с ближайшей ивы.

– Значит, вы специально привели меня сюда, инспектор? Чтобы допросить на месте убийства? Так сказать, с целью оказания психологического давления?

– Вы не… Я не… – забормотал инспектор.

– В то утро Жак ушел на охоту, – еще суше ответила Стефани. – Очень рано. Что абсолютно нормально для этого времени года – если погода позволяет. Как видите, у моего мужа нет алиби. Но и мотива у него тоже нет. То обстоятельство, что Жером Морваль делал робкие попытки за мной ухаживать, не может служить мотивом. Мы с ним несколько раз прогулялись вместе по окрестностям – как сейчас прогуливаемся с вами. Разговаривали о живописи. Он был интересным собеседником и очень образованным человеком. Дальше этого мои отношения с Жеромом Морвалем никогда не заходили.

Стефани Дюпен проследила взглядом за течением воды, а затем подняла глаза на Лоренса Серенака.

Непроницаемые глаза.

– Судите сами, инспектор. Допустим, я сейчас поскользнусь, а вы меня подхватите. Кто-нибудь может это увидеть. Кто-нибудь, наделенный наблюдательностью и воображением. Он может даже нас сфотографировать. Здесь такое случается сплошь и рядом. При этом и вы и я будем точно знать, что между нами ничего не было.

Серенак не удержался и посмотрел по сторонам. Он заметил несколько размытых фигур, но далеко, за полями. Ни одного дома поблизости не было. Кроме мельницы Шеневьер.

– Простите меня, Стефани, – пробормотал он. – Я… Мне… Это всего лишь одна из версий. Наверное, я не совсем точно выразился, когда сказал про «главного подозреваемого». – Он чуть помолчал и продолжил: – На самом деле, по мнению моего заместителя инспектора Бенавидиша, – мнению, которое я разделяю, – существуют три возможных мотива убийства Жерома Морваля. Ревность – поскольку он менял любовниц как перчатки. Спекуляция произведениями искусства – поскольку он увлекался коллекционированием живописи. И наконец, некая тайна, связанная с ребенком.

Стефани ненадолго задумалась. Когда же заговорила, в ее голосе звучала ирония:

– Тогда главной подозреваемой должна быть я. Все три следа ведут ко мне, не так ли? Я иногда разговаривала с Морвалем; я организую конкурс рисунков; я лучше всех знаю окрестную детвору. Я права?

Она криво усмехнулась своими бледными губами и протянула ему обе руки со сжатыми кулаками, будто предлагала тут же надеть на них наручники.

Серенак натужно рассмеялся:

– Напротив, вы чисты как никто. Судя по вашим словам, вы не были любовницей Морваля, не пишете картин и у вас нет детей.

Инспектор едва успел договорить, как почувствовал, что ляпнул что-то не то. Глаза Стефани внезапно потемнели, словно сказанное Серенаком причинило ей боль.

Словно у скрипки лопнула струна.

Нет, она не может так искусно притворяться. Он повторил про себя все, что только что произнес вслух.

Вы не были любовницей Морваля.

Вы не пишете картин.

У вас нет детей.

Поведение Стефани доказывало, что он в чем-то ошибся. Что по меньшей мере одно из этих утверждений ложно.

По меньшей мере одно.

Какое именно? И связано ли оно с расследованием убийства? У Лоренса снова возникло ощущение, что он увязает в болоте, цепляясь за детали, не имеющие никакого значения.

По улице Коломбье они медленно дошли до школы. Оба молчали. Прощаясь, оба чувствовали непонятное смущение.

– Стефани, как положено говорить в таких случаях, я прошу вас никуда не уезжать, чтобы полиция могла в любой момент с вами связаться.

Он постарался смягчить свои слова улыбкой. Она ответила с подчеркнутой теплотой:

– Разумеется, инспектор, я к вашим услугам. Найти меня нетрудно. Я либо в школе, либо дома. – Она указала взглядом на круглое окно в мансарде. – Как видите, мое королевство не слишком велико. Ах да, чуть не забыла. Через три дня я поведу детей на экскурсию в сад Моне.

И она скрылась за школьной дверью, напоследок окатив Лоренса сиреневым дождем своих глаз. Он чувствовал, как этот поток проникает ему в мысли, заставляя видеть окружающее в новом свете – реальность дробилась и распадалась, словно беспорядочные мазки кисти на холсте.

Стефани Дюпен.

Какую роль она играет в этой истории?

Виновницы? Или жертвы?

Эта женщина лишила его покоя. Единственным разумным выходом было бы отказаться от расследования, вызвать судебного следователя, свалить все на Сильвио или кого угодно еще.

Его останавливало только одно.

Интуиция. Она подсказывала ему, что Стефани Дюпен безмолвно взывает о помощи.

23

Из своей башни я все отлично разглядела. Как парочка стояла под моей вишней. Ленты из фольги в волосах учительницы. Грязь на ботинках инспектора, топтавшегося на месте убийства.

Великолепный обзор!

С моей стороны было бы глупо упускать такую возможность, вы не находите? При всей банальности происходящего. Красавец-инспектор, явившийся невесть откуда, и учительница в ожидании спасителя! Оба молоды и хороши собой. У обоих впереди вся жизнь. Они держат свою судьбу в собственных руках.

Что еще требуется?

Пара-тройка встреч. А дальше плоть возьмет свое.

Я спустилась вниз, проклиная каждую ступеньку. Еще несколько минут придется повозиться, запирая дверь на три замка. Мне уже трудно даже просто закрыть тяжелую дубовую дверь, такую же старую, как я. По-моему, петли у нее с каждой ночью ржавеют все сильнее. Наверное, двери тоже болеют ревматизмом.

Вспомнились полицейский и учительница. Эти двое мечтают разорвать картину. Выйти за пределы рамы. Сбежать на сияющем хромом мотоцикле. Какая женщина не мечтает о таком побеге?

Главное, чтобы в мотор не попала песчинка.

Или чтобы кто-нибудь не переписал историю по-другому.

– Нептун! Ко мне.

Мы пошли. Как всегда, я срезала путь через парковку возле Музея американского искусства. Как всегда, проходя мимо этого чудища, сморщилась от отвращения, которое вызывала его безобразная архитектура в духе 1970-х. Разумеется, я в курсе, что изначально планировалось скрыть здание за большим садом. Много лет назад они даже высадили перед музеем туи и бирючину. И назвали все это импрессионистским парком. Ха-ха. Но я знаю немало тех, кто ни за что не согласится заменить привычный забор на живую изгородь. Полагаю, сейчас, когда французы выкупили участок у американцев, а в здании собираются устроить музей импрессионистов, они вырубят весь этот так называемый парк. И если бы меня спросили, что я об этом думаю, я бы сказала, что я – за.

В любом случае, я умру раньше, чем все это будет реализовано. Пока что они ограничились тем, что поставили позади музея четыре стога сена. Еще бы вилы воткнули! На мой взгляд, сено плохо сочетается с туями, зато туристам нравится. Они обожают фотографироваться на фоне стогов.

В молодости я довольно часто гуляла за музеем и расположенной чуть дальше галереей Камбура. Дорога там идет в гору, и сверху открывается неплохой вид на утопающую в зелени крышу музея. Туристы туда не ходят. Хотя, если говорить о видах, самый красивый – с высоты холма, на котором стоит водонапорная башня. Мне туда уже не дойти. Остается только вспоминать.

Я шла и шла, постукивая палкой по тротуару. Меня обогнала группа из пяти стариков – не таких старых, как я, но и не молоденьких; они болтали по-английски. У нас всегда так. В будни в Живерни безлюдно, как в любой другой деревне, если не считать автобусов с экскурсантами. Три четверти туристов говорят по-английски. Их высаживают в начале улицы Клода Моне, они проходят ее в оба конца – до церкви и обратно. По пути туда разглядывают галереи, по пути назад кое-что покупают. В выходные – дело другое. В выходные у нас нашествие парижан. Ну и из других городов Нормандии народ приезжает, но не много.

Спины стариков были все дальше, а я продолжала ползти как черепаха. Будь моя воля, перед галереей Канди я бы точно ускорила шаг. Амаду Канди принадлежит самая старая в Живерни художественная галерея.

Я хожу мимо нее уже тридцать лет. И все тридцать лет она меня раздражает.

Лавка похожа на пещеру Али-Бабы. Завидев меня, на пороге появился хозяин.

– Привет, красавица! Все мотаешься туда-сюда?

– Здравствуй, Амаду. Извини, я спешу.

Он захохотал во всю свою великанскую глотку. На моей памяти он в деревне единственный африканец. Родом из Сенегала. Иногда я останавливаюсь с ним поболтать. Он делится со мной своими планами. Мечтает в один прекрасный день купить и продать Моне. Сорвать джекпот. Любое полотно с «Кувшинками». Хотя бы с черными… Порой он тоже шатается в окрестностях мельницы Шеневьер. Амаду Канди заключил немало сделок с Жеромом Морвалем. Я ему не доверяю. К тому же мне стало известно, что не так давно к нему заглядывала полиция.

Я продолжала идти. Такое впечатление, что улица Клода Моне с каждым разом становится все длиннее. Туристы вежливо расступаются, пропуская старую даму. Находятся придурки, которые меня фотографируют. Как будто я часть пейзажа.

Дом семьдесят один.

Наконец-то!

На почтовом ящике надпись: «Жером и Патрисия Морваль». Можно подумать, здесь по-прежнему живут муж и жена. Но я понимаю Патрисию. Ей не хочется отскребать с почтового ящика имя покойного мужа.

Я несколько раз позвонила в колокольчик. Она вышла.

Вид удивленный.

Что, в общем-то, нормально. Мы уже несколько месяцев толком не общались – так, кивнем друг другу, встретившись на улице, и все. Я подошла к ней и чуть ли не в ухо прошептала:

– Патрисия, мне надо с тобой поговорить. Я должна кое-что тебе сообщить. Я кое-что узнала, а еще кое-что поняла.

Она пропустила меня вперед, но я успела заметить, какая она бледная. В длинном коридоре висели две картины с «Кувшинками». У меня закружилась голова. И мне показалось, что Патрисия старательно отводит от них глаза.

Слюнтяйка. Всегда такой была.

– Это… это насчет смерти Жерома? – пробормотала она.

– Да. Но не только.

Я заколебалась. Терять мне больше нечего, это верно, но все-таки швырнуть правду ей в лицо… это как-то… Посмотрела бы я на вас, окажись вы на моем месте. Поэтому я подождала, пока она усядется в кресло в гостиной, и только тогда сказала:

– Да, Патрисия, так и есть, это касается смерти Жерома. Я знаю имя его убийцы.

24

Сильвио Бенавидиш терялся в догадках: что в пруду с кувшинками забыли крокодилы? Разумеется, каждый художник имеет право на свободу самовыражения, но, может, на сей раз автор – некто Кобамо – имел в виду какой-то скрытый смысл? От нечего делать Сильвио принялся считать крокодилов, спрятанных на картине Кобамо между кувшинками, и повсюду натыкался взглядом то на глаза, то на ноздри, то на хвост.

У него за спиной открылась дверь, в галерею вошел Лоренс Серенак. Инспектор Бенавидиш повернулся к Амаду Канди.

– Я же вам говорил, он вот-вот будет, – с нескрываемым облегчением произнес он.

Амаду Канди медленно поднял руки. Галерист-сенегалец был настоящим великаном: если поставить друг на друга двух типичных японских туристов, как раз получится один Канди. Одет он был в просторный балахон – бубу – пастельных тонов, с яркими африканскими узорами.

– А я, инспектор, ничуть не волновался. Я же понимаю, что по сравнению с вашим мое время ничего не стоит.

Галерея Канди внутри напоминала свалку. В каждом углу стояли и лежали картины разного формата, как в музее, который то ли только что переехал в новое помещение, то ли собирается переезжать. Должно быть, это помогало создать у посетителя иллюзию, что ему крупно повезло – в таком бардаке наверняка найдется подлинная жемчужина живописи, продающаяся за сущие гроши.

Амаду Канди был тот еще хитрец.

Оба инспектора осмотрелись, куда бы присесть. Сильвио Бенавидиш устроился на ступеньке лестницы, между двумя картонными коробками, а Лоренс Серенак оседлал узкую деревянную лавку, заваленную литографиями.

– Месье Канди, вы знали Жерома Морваля? – задал вопрос Серенак.

Амаду Канди остался стоять.

– Да. Жером был просвещенным любителем искусства. Мы с ним беседовали, я давал ему советы. У него был отменный вкус. В его лице я потерял друга.

– И хорошего клиента, не так ли?

Вопрос Серенака прозвучал грубовато. Не иначе, узкая скамья впивалась инспектору в то, на чем люди и сидят. Канди не обратил на агрессивный тон никакого внимания и продолжал улыбаться смиренной улыбкой.

– Если вам угодно. Ваша работа – подозревать всех и каждого, инспектор.

– Тогда, я надеюсь, вы простите меня за прямоту. Давал ли вам Жером Морваль поручение найти для него «Кувшинки»?

– И свою работу вы делаете превосходно, – хмыкнул Канди. – Да, помимо прочего, Жером Морваль просил меня навести справки о рыночной цене на произведения Клода Моне.

– В том числе на «Кувшинки»?

– В том числе. Между нами говоря, это была безнадежная затея, и Жером прекрасно это сознавал. Но ему нравилось браться за неосуществимые проекты.