Текст книги "Охотники за головами"

А в этот момент Натали хлопнула в ладоши, чтобы привлечь наше внимание.

– Теперь все к столу! После ужина, в половине девятого, вы должны собраться в рабочем кабинете на втором этаже, справа от лестницы, для получения инструкций. Приятного всем аппетита.

Стоящий рядом со мной высокий худой мужчина с чрезмерно выступающим кадыком вздохнул:

– Держу пари, что нам подадут фондю[1]1
  Фондю (фр.) – блюдо, приготовленное из плавленого сыра с белым вином.


[Закрыть]. В Альпах все начинается с фондю, чтобы люди размякли.

Он проиграл. Подали раклет[2]2
  Раклет (фр.) – блюдо из плавленого сыра.


[Закрыть].

Столовая была в том же стиле, что и все остальное: деревянные панели на стенах, массивные балки, поддерживающие потолок; большой камин, пока пустой, занимал часть стены, увешанной старинными деревенскими ручными орудиями труда неизвестного назначения. Стояло четыре больших круглых стола, покрытых тяжелыми красными скатертями. Вокруг трех столов стояло по шесть стульев. Четвертый пустовал. Мы расселись как придется, южанин Моран – посреди небольшой группы, которая его окружала еще в баре.

Моим соседом оказался господин с большим кадыком просто потому, что в дверь мы вошли одновременно. Усевшись, он протянул мне руку и представился:

– Хирш. Вильям Хирш. Я занимаюсь информатикой.

У него был очень низкий голос. Я не большой знаток анатомии, но мне кажется, что размер кадыка не имеет к этому никакого отношения. Я учтиво представился:

– Карсевиль. Жером Карсевиль. Я занимаюсь организационными вопросами.

– В таком случае вам без меня не обойтись, – заключил Хирш.

Сидевший напротив нас тщательно одетый худощавый мужчина в темном костюме и галстуке насмешливо поглядел на него сквозь очки без оправы.

– Да, – произнес он, – вообще-то надо бы начать с исправления ошибок информатики.

От такого выпада Хирш едва не подпрыгнул.

– В информатике нет ошибок. Наоборот, все очень логично. Дело в том, что люди не всегда логичны. Отсюда – все заблуждения.

– Да, да, – хихикнул темный костюм, – они все на этом настаивают. "Windows" – стабильная и рациональная система. А когда случаются сбои – раз десять на дню, – то виноват пользователь.

Хирш, смутившись, слегка покраснел. Темный костюм повернулся к своему соседу – высокому здоровяку с красным лицом.

– Я не хотел ставить в затруднительное положение нашего друга. Программисты ведут себя как некоторые мужья с женами: каждый ругает свою на чем свет стоит, но не выносит, чтобы ее критиковал кто-то другой. Я не прав?

Здоровяк неуверенно согласился, и Хирш немного оттаял.

– Действительно, иногда бывают проблемы, – признал он. – Но даже нам не все они понятны. Однако большинство людей заблуждаются на их счет. Они жалуются не на то, что не работает, а на то, что работает, а они не знают, как заставить это работать. В девяти случаев из десяти они просто не владеют программой.

Темный костюм пошел на мировую:

– Совершенно с вами согласен. Но не говорите мне, что никогда не возникает проблем с жестким диском.

– Это не представляет трудностей, – заметил Хирш. – Если что-то приходит в негодность, его заменяют, вот и все. Единственная настоящая трудность с жестким диском – отсутствие стандарта. Из-за несовместимости элементов и возникают конфликты. Попробуйте-ка поставить деталь от "пежо" на "рено" – получится то же самое. Нет, настоящие неприятности – это программы. Именно там-то и могут быть "жучки".

– Откуда они возникают, на ваш взгляд специалиста? – поинтересовался наш пятый сотрапезник, маленький мужчина с недоверчивым взглядом.

Хирш, польщенный, что его признали специалистом, пустился в пространные рассуждения об излишнем количестве lignes, содержащихся в одной программе. В это время молчаливый официант уставлял сервировочный столик массой съестного: сыр, нарезанный ломтиками, ветчина, бекон, панчетта, корнишоны, мелкий лук. Из-за соседнего стола донесся взрыв смеха: южанин навалил всего вперемешку на свою тарелку и собирался все это запихнуть в микроволновку.

– Он думает, что находится в "Макдоналдсе"! – крикнул кто-то.

Смех не прекращался. Теперь Моран пытался вытащить застрявшую тарелку, содержимое которой начало подгорать. Я перехватил взгляд мужчины в темном костюме. Должно быть, он подумал о том же, что и я: Моран выдержал предварительные тесты, он не был таким уж дураком, каким хотел казаться, хитрец скрывал свои намерения за болтливостью. Здесь присутствовали две категории людей: одни по-настоящему хотели выиграть и поняли, что битва уже началась, другие приехали сюда после переэкзаменовки, чтобы немного поразвлечься до того, как их окончательно отчислят. Я ни на мгновение не забывал о цели своего присутствия здесь: две трети из нас не выдержат и недели. А мне просто необходимо было выжить.

Жуя сыр, я исподтишка изучал присутствующих. Темный костюм был опасен, женщина, говорящая по-итальянски, тоже. Хирш ничем мне не угрожал: может, он и был лучшим в своей категории, но не в моей – наши интересы не сталкивались. Толстячок был чересчур капризным, чтобы устоять, здоровяк – неразговорчивым, его, наверное, легко запугать. Все сидящие за столом Морана не внушали мне опасения: им хотелось посмеяться и повеселиться, и в момент "М" они не смогут сосредоточиться. Морана следует оценивать особо. Итак: три подходящих, семь негодных и один сомнительный. Оставались еще пятеро: маленький скрытный мужчина, у которого не было возможности победить, но от него можно всего ожидать, и четверо других, сидевших за третьим, неукомплектованным столом: дама в джемпере, еще одна женщина, немного бесцветная, и двое мужчин, молча поглощавших еду, – бородатый и лысый. Это был стол обреченных на поражение, никто из четверых пока не произнес ни слова. В лучшем случае из них выкарабкается один.

Я взглянул на темный костюм. Он тоже украдкой посматривал на меня, и снова наши взгляды встретились. Его глаза не выражали ничего – глаза убийцы, внимательные и пустые.

– А вы чем занимались? – спросил я его.

Секунду он колебался, а потом ответил:

– У меня юридическое образование.

Да, и у меня когда-то была соска, а потом я ходил в школу. Не такого ответа я ожидал. Я открыл рот, чтобы продолжить допрос, но Хирш меня опередил:

– Юрист, да? Теперь понимаю, почему вас раздражают программисты. Ваш брат совершенно не знает, что с нами делать.

Вместо того чтобы протестовать, темный костюм промолчал. Хирш постарался упрочить свою победу:

– Потому что ваши законы не приспособлены к нашей деятельности. Мы развиваемся слишком быстро. Возьмите Интернет, к примеру. Никто не может юридически регулировать его: сеть эта всемирная, а всемирных законов не существует. И если будет вынесено два судебных решения в Огайо и одно в Нью-Хэмпшире, то объясните мне, каким образом они будут применимы в Карачи...

Темный костюм улыбнулся, точнее, слегка растянул тонкие губы.

– Все понятно. Но уточняю: я не сочиняю законы. Напротив. Моя работа в том и состоит, чтобы их обходить. И я согласен, что информатика открывает блестящие перспективы. Нет никаких правил, это абсолютная юридическая пустота. Природа, как кажется, не терпит пустоты, а вот мы ее обожаем. Вакуум. Именно в нем мы расцветаем и делаем золото.

Я вмешался:

– Вам следовало бы написать книгу "Хвала пустоте", автор... простите?

Он снял свою мисочку с подогревателя, тщательно потер сыр и одним точным движением разрезал на две половинки маленькую луковицу. Потом поднял голову:

– Шарриак. Эммануэль Шарриак. Хвала пустоте... Интересно. Но если это настолько пусто, кто будет читать?

– Какое это имеет значение? – встрял скрытный. – Вообще-то в любой книге содержится лишь одна идея, повторяемая до тошноты. Прочитав резюме, вы, считай, уже прочитали всю книгу. А две сотни остальных страниц посвящены подтверждению идеи. Доказательство теоремы. Им никогда не пользуются, используют только саму теорему.

– Если бы вы закончили высшую математическую школу, то, во-первых, теория вас интересовала бы больше, чем результат, во-вторых, вы не сидели бы сейчас здесь, – ответил Шарриак; выражение его лица напоминало морду лягушки, подстерегающей мушку.

Как я понял позже, это был типичный для Шарриака способ рассуждения. Шевеля мозгами быстрее остальных, он отвечал не на ваш вопрос, а прямо на возражение, которое вы уже приготовили на его ответ. Ему были видимы все импликации каждой фразы, и он прямо переходил к выводу, минуя промежуточный диалог. В таком случае их было только двое: он и бородач из-за стола на четверых. Слушать их спор было утомительно.

– Но я окончил элитную школу, – запротестовал скрытный. – Конечно, не Политехническую, не Центральную, но довольно известную.

– Ах, мне тоже очень нравится провинция, – сказал Шарриак и умолк.

Нормальный диалог должен был выглядеть так:

" – Школу в Париже?

– Нет, в провинции.

– Конечно, элитные школы находятся в Париже, а просто известные школы – в провинции. Вы любите провинцию?

– Да, разумеется.

– Ах, мне тоже очень нравится провинция".

Шарриак перепрыгнул через четыре фразы на пятую. Послезавтра, чтобы успокоить нас по поводу такой тревожащей быстроты, он будет утверждать, что страшно боится потерянного времени и слов, потраченных зря в пустых разговорах с заранее известным концом.

На десерт нам подали по кусочку шоколадного торта. Южанин шумно удивился отсутствию сыра, что вновь вызвало взрыв хохота. Все веселились за его столом, за исключением дамы, говорящей по-итальянски. Они даже заказали третью бутылку белого вина.

Затем принесли кофе, и появилась Натали. С нами она не ужинала. Никто этому не удивлялся: Натали была штатным сотрудником, а мы находились в гостинице, а не в летнем лагере. Не было никого и из руководителей "Де Вавр интернэшнл".

– Уже восемь двадцать пять, – объявила Натали. – В восемь тридцать – собрание.

– Сверьте ваши часы, – добавил южанин.

Я почувствовал под ложечкой легкое покалывание, которое всегда появлялось перед опасностью или предшествовало важным событиям.

* * *

Рабочая комната... Подвижная, неплотно прикрытая перегородка делила зал на две части. В одной – два десятка парт, как в лицеях; напротив – два спартанских кресла из тех эргономических сидений, на которых невозможно сидеть человеку нестандартных размеров. В углу – классная доска и столик с банкой, полной ластиков. Обстановка, мягко говоря, экономичная, если не сказать, жалкая. Впечатление такое, будто находишься в классе для трудновоспитуемых.

Но другая половина, различимая сквозь незакрытый стык перегородки, казалось, больше отвечала нашим ожиданиям: ряды компьютеров, отделенных друг от друга зелеными растениями и пластиковыми перегородками; большой экран видео в глубине – короче, все принадлежности современной коммуникационной системы. Предназначалось все это, возможно, для второго этапа.

В кабинете уже сидели двое незнакомых мужчин. Один был высокий, почти полностью лысый, но зато с такой густой бородой, словно весь его волосяной покров сполз с головы на подбородок. Другой выглядел более внушительно. На вид ему было лет пятьдесят. У него было испещренное глубокими складками загорелое лицо морского волка. Зеленые глаза и очень белые зубы делали его похожим на киноактера. Мускулистый, с мощными плечами и плоским животом, он относился к типу людей, одно присутствие которых сразу меняет всю атмосферу. Натали, сидевшая в уголке, совсем поблекла на его фоне.

Поздравив нас с прибытием, мужчина представился. Звали его Жозеф дель Рьеко, он был руководителем проекта в "Де Вавр интернэшнл".

– Именно я, – пояснил он глубоким голосом адвоката, – и буду обследовать вас. Но не волнуйтесь, в общем, все проходит хорошо. Последняя попытка самоубийства имела место больше полугода назад.

Его шутка вызвала на наших лицах лишь натянутые улыбки.

– Завтрашний день мы посвятим тестам, – продолжал он. – Затем перейдем к тренировкам. Примерно как у пилотов: прежде чем допустить их к управлению реактивным лайнером, который стоит полмиллиарда и вмещает сотни человек, они проходят испытания на тренажере на земле, осваивая критические ситуации. После этого им говорят: ты будешь работать на трансатлантической линии, а тебе доверят истребитель, ну а тебе – только легкий самолетик. Так будет и у нас. Мы смоделируем кризисную ситуацию и посмотрим на вашу реакцию. Потом мы вам скажем: ты можешь управлять "Майкрософтом", а ты – самое большее – грузовичком для развозки пиццы. Ответственность здесь не меньшая, чем в авиации. Если у руля предприятия окажется тот, кто не умеет держать удар, то он может принести миллиардные убытки и привести к гибели тысячи рабочих, служащих и акционеров. Мы также посмотрим на ваш стиль управления и на ваше поведение в команде. В Японии когда нанимают работника на руководящую должность, то отправляют его высоко в горы, чтобы он понял: в связке самое слабое звено определяет все. Если один срывается в ущелье, вместе с ним падают все. Группа не может продвигаться быстрее самого медлительного из ее членов. Вот пока и все. Большего я сказать не могу, остальное будет сюрпризом. Вопросы есть?

Окончив краткую речь, дель Рьеко бегло взглянул на каждого из нас. Не как докладчик, научившийся обводить глазами слушателей, не пропуская никого, а так, словно он уже пытался увидеть нас насквозь. Странно, но выражение его лица было одновременно сердечным и решительным, почти агрессивным. Да, этот субъект должен быть безжалостным. Несколько смягчив тон, дель Рьеко продолжил:

– Все это будет напоминать игру. Но как вы понимаете, это не простая игра. Есть игры очень серьезные. Это как раз наш случай. Вы знаете, что мы можем для вас сделать, если вы выиграете. Но если вы проиграете, не бойтесь, с вами ничего не случится. Вы проведете неделю в приятной обстановке с очень симпатичными людьми, вот и все.

Последнюю фразу он произнес с иронической улыбкой, затем небрежным жестом указал на бородатого, который, казалось, дремал за его спиной.

– Жан-Клод, мой ассистент. Он умеет обращаться с тем, в чем я не разбираюсь: компьютерами, видео, микрофонами, – всеми этими штуковинами, которые вечно ломаются. И если что-то там не ладится, то это только по его вине. Это очень удобно: мне, таким образом, не в чем себя упрекнуть. Нет, серьезно, он здорово во всем разбирается. Если у вас возникнут проблемы с техникой, обращайтесь к нему. Только с техникой. Остальное его не касается. Ну, с Натали вы уже знакомы. И не ждите от нее помощи, она не санитарка. Бесполезно ей рассказывать и о своей жизни, ее это не интересует. Начинать занятия будем в девять утра, а заканчивать... э-э-э, когда закончим, тогда и закончим. Если вам потребуется что-нибудь личное: лекарство или носки на смену, – предупредите за сутки. Мы привезем. За ваш счет. Еще есть вопросы?

Натали откашлялась и начала говорить. После баритона дель Рьеко ее голосок неожиданно показался очень тонким.

– Завтрак с семи часов утра до половины девятого в ресторане. В номера мы не подаем. Обед – между половиной первого и часом, ужин – между половиной восьмого и восемью. Может случиться, что вы не захотите спускаться к столу. В этом случае закажите у меня сандвичи за час. Со всеми просьбами личного характера обращайтесь ко мне. Остальной персонал не сможет вам помочь. В подвальном помещении есть тренажерный зал, а в салоне – телевизор. Не думаю, что у вас будет время для купания, но если вам захочется искупаться, будьте осторожны: вода в озере очень холодная. Только господин дель Рьеко смог на это отважиться.

Дель Рьеко обнажил в улыбке безупречные зубы.

– Да, правда, в тот раз я заработал пневмонию, – пошутил он.

Дама в джемпере застенчиво подняла пальчик:

– А если кто-нибудь заболеет, что тогда?

Дель Рьеко вновь стал серьезным:

– Вообще-то такого не должно случиться, вы прошли медицинское обследование. А с насморком или вывихом мы справимся сами. Натали была медсестрой. Вот если сердечный приступ, это уже неприятно. Вертолету "скорой помощи" потребуется часа два, чтобы добраться сюда. А если кто-то уж очень будет мучиться, мы решимся прикончить его. Но такого еще не было. Зато бывает, что люди не выдерживают или просто отказываются. Тогда мы их спокойно вывозим, и в тот же вечер они уже оказываются дома. Но такое случается нечасто.

Поднял руку мужчина с большим кадыком:

– Есть ли у вас статистические данные по результатам? Чтобы иметь представление о...

Глаза дель Рьеко сузились. Не поворачиваясь, он сделал знак своему ассистенту.

– Статистика у Жан-Клода, но, знаете, она ничего не дает. Все группы разные. Иногда мы никого не оставляем, а иногда – почти всех. Нам не предписывают обязательное количество набранных. Насколько помнится, примерно одну треть мы пристраиваем буквально через несколько дней, другая треть остается в нашей картотеке на тот случай, когда в экономике возрастет спрос на кадры, последняя треть – исключается. Но у каждой сессии своя динамика, более или менее жесткая.

– Все правильно, – подтвердил Жан-Клод, сверяясь по листкам распечатки.

– Ну что ж, – сказал дель Рьеко, – а теперь попрошу вас всех представиться. Разумеется, невозможно сразу запомнить пятнадцать, нет, шестнадцать фамилий, и церемония эта бесполезна. Но в голове у каждого останутся две или три, которые впоследствии всплывут и пригодятся. Спокойствие! Это не тест.

Толстячок вынул из кармана органайзер. Дель Рьеко нахмурился:

– Нет-нет. Никаких записей. Я же сказал, что это не тест.

Тот не смутился.

– Если это не тест, то нет и протокола, и можно делать что угодно. Вы только несколько усложняете мою задачу: я всех запомню, а выйдя отсюда, внесу в свою электронную записную книжку.

Глаза дель Рьеко потемнели. Мы все поняли: толстячок умышленно его провоцировал. Пока он не начал тестировать нас, бунтовщик решил проверить его. Такое обычно происходит в первый день занятий в колледже; интересно, как он выкрутится?

– Очень хорошо, – сказал дель Рьеко. – Мне полагается анализировать все происходящее, значит, я проанализирую. Итак, я даю указание, а этот господин не собирается его исполнять. Почему? Потому что ему хочется посмотреть, уступлю ли я и кто здесь хозяин. Так вот: вы делайте что хотите, но в рамках, которые определяю я. Вам не по нраву рамки – скатертью дорога. Я не собираюсь ни оправдываться, ни объяснять, почему поступаю так, а не иначе. У нас здесь не свободная дискуссия. Я предупредил, что это не тест. Но вы захотели помериться силами, вы этого добились. Вы убираете свою игрушку. Если вы хотите слушать все, что говорится, а потом записывать, это – ваше дело. Но если я говорю: никаких записей – значит, никаких записей. Вам все понятно?

Толстячок бросил на него ненавидящий взгляд и спрятал в карман органайзер. Не выиграв очка, он одно потерял. И немудрено. Он к тому же пробормотал извинения, усугубляя этим свой промах.

– Мне жаль, я не хотел никаких историй, просто мне это казалось более удобным...

Дель Рьеко принял его капитуляцию и успокоился:

– Это, конечно, удобнее, вы правы. Но я думаю иначе. Вы здесь все на равных, и никто не должен переступать стартовую линию, пока стартер не выстрелит из пистолета. Ладно, забудем об этом, идем дальше.

Как и предсказывал дель Рьеко, половину фамилий я не запомнил. Каждую я старался систематически привязывать к физической особенности: Хирш и кадык, Моран и марсельский акцент, Шарриак и очки без оправы. Маленький подозрительный человек звался Пинетти, а красивую женщину, говорящую по-итальянски, звали Лоранс Карре. Фамилия краснолицего здоровяка начиналась на "Ша...", как Шарриак: Шамон... Шаве... Ша... – уж и не помню, – а в фамилии бородача проскальзывало что-то арабское. Толстячка, затеявшего перепалку, звали Эме Леруа, а дама в джемпере назвалась так тихо, что никто не разобрал ее имени.

У всех имелась специальность. Хирш повторил, что был специалистом по информатике, Шарриак – юристом, Моран – руководителем коммерческой организации, Пинетти – финансовым советником, Лоранс Карре сначала занималась кадрами, а потом была директором службы связи. Что касается Эме Леруа, все еще не остывшего после перепалки, то он представился ответственным работником, без уточнений. Среди нас была заведующая канцелярией, был инженер (Какой? Тайна.), директор в системе образования и другие зоологические виды. Здесь явно не наблюдалось двух людей одной специальности, была представлена целая палитра должностей. Должно быть, в "Де Вавр интернэшнл" это просчитали специально во избежание прямой конкуренции.

Только двое из нас не стали уточнять свой возраст. Разумеется, самые старшие. Им было около пятидесяти, а то и больше, что являлось отрицательным моментом в современной экономической ситуации (исключение делается только для хозяина предприятия: он может быть и восьмидесятилетним, не ощущая неудобств, даже если сотрудники вдвое его моложе, а секретарши – раза в четыре).

Некоторые упомянули свое местожительство – большинство из Парижа, – другие воздержались. На этом уровне необходима мобильность, и даже намек на оседлость может в дальнейшем помешать участию в глобализации. Моран произнес небольшую речь, которую, наверное, повторял много раз:

– Я живу в Марселе. Если бы я сказал: в Ренне или Страсбурге, – мне бы все равно не поверили. Моя речь не как у телеведущих, но я пользуюсь теми же словами или почти теми же, что и вы, и докажу, что я не хуже вас.

Пятеро или шестеро заявили, что они женаты и имеют детей, – считается, что это вызывает доверие нанимателей. Другие промолчали, хотя и имели на пальце обручальное кольцо. Длинный худой парень, жгучий брюнет, с гордостью сообщил, что был отобран кандидатом на Олимпийские игры, но никто не поинтересовался, в каком виде спорта.

Этот "круглый стол" заставил меня задуматься. Обычно в таких упражнениях первый говорящий задает тон. Следующие стараются касаться тех же тем, добавляя что-либо оригинально личное. Здесь же каждый следил за каждым. Далекие от желания блеснуть, все старались рассказать о себе как можно меньше. Никто не задавал вопросов, да и дель Рьеко помалкивал. Правда, у него были все наши досье, и он знал о нас больше, чем можно представить. О себе он больше не говорил и закрыл собрание без дальнейших комментариев.

Еще не было десяти часов вечера, и никто не хотел спать. Моран нашел трех партнеров для карточной игры, Хирш, облокотившись на стойку бара, разговаривал об информатике с обладателем арабской фамилии, Пинетти включил телевизор. А я вышел на крыльцо подышать свежим воздухом.

Лоранс Карре, сидя на веранде, курила сигарету и задумчиво смотрела на озеро. Над водой, клубясь, поднимался туман. Я подошел к ней.

– Вы похожи на Ламартина, сочиняющего свое "Озеро".

Она не повернула головы, но ответила:

– Это не то озеро. И Ламартин, несмотря на свою фамилию, был мужчиной.

Я присел рядом, прямо на землю.

– Ламартин. Никогда не приходило в голову. Вы думаете, он был геем?

Лоранс Карре оставила без ответа это довольно глупое замечание. Она смотрела на небо, ярко освещенное звездами.

– Это из-за загрязнения, – сказал я.

Наконец она на меня взглянула. В сумерках я различал только гладкую щеку и изгиб ее плеча.

– Какое загрязнение?

Голос ее был так же свеж, как воздух. Судя по всему, я отвлек Лоранс от раздумий.

– Звезды. Их видно намного больше оттого, что воздух здесь не загрязнен.

Она устало отвернулась.

– Нет. Не верно. Это из-за света. В Париже и в других больших городах слишком светло. Несколько лет назад появилась комета. В городе ее не было видно. Нужно было уехать за город, туда, где по-настоящему темно. Если вы освещаете свет, он исчезает.

Я машинально поднял плоский камень и, отойдя на шаг, бросил его в озеро. С легким всплеском он подпрыгнул несколько раз и погрузился в воду. Я вернулся к Лоранс.

– И у нас будет то же самое, да? Мы будем освещать друг друга, пока некоторые не исчезнут.

Так как она продолжала хранить молчание, я вернулся в гостиницу. Может, Лоранс подумала, что я собирался приударить за ней. Зря. Голова у меня была занята совершенно другим.

Я поднялся в свою комнату, прочитал несколько страниц детективного романа и потушил свет. Под пуховиком было тепло и уютно, и я лениво вытянулся. Я вновь почувствовал опасение, смешанное с возбуждением, которое называют страхом. Но возбуждение перевешивало, и мне не сразу удалось заснуть.

* * *

Утром я спустился на первый этаж, когда еще не было восьми часов утра. И все же я оказался в числе последних. Столовая напоминала салон парикмахерской: волосы у всех были еще влажными после утреннего душа, от чисто выбритых мужчин исходил бодрящий аромат дезодорантов и лосьонов. Эти запахи смешивались с ароматом горячих круассанов и кофе, создавая приятную атмосферу утренней бодрости, гигиены, здоровья и энергии. Лоранс Карре прибегла к боевому арсеналу: губы стали чуть краснее, а ресницы – чуть чернее.

Входившие рассаживались на свободные места. Я оказался между двумя мужчинами, имена которых не запомнил. Им казалось, что они уже где-то встречались. Оба работали в одной нефтяной компании, но не в одном офисе, и старались вспомнить, где и когда могли видеться. Вид у них был радостно-удивленный от такого совпадения. Тем не менее ничего удивительного: все социальные круги довольно тесно соприкасаются, и, собрав наугад шестнадцать человек, можно не сомневаться, что найдутся по меньшей мере двое людей, так или иначе связанных друг с другом. В конечном счете, сопоставив даты, мужчины пришли к заключению, что полгода работали у одного и того же нанимателя.

После завтрака осталось немного свободного времени. Еще не было девяти часов утра. Курильщики вышли на крыльцо, чтобы предаться своему пороку, другие суетились, пытаясь заглянуть в местную газету или дозвониться семьям. Шарриак открыл свой ноутбук и просматривал послания в Интернете. Проходя мимо, я бросил:

– Не знаю, разрешается ли это...

Он чуть приподнял голову.

– Все, что не запрещено законом, разрешено. Так записано в Конституции.

Последнее слово должно было остаться за мной.

– Но вчера вам было сказано, что здесь не демократия.

Шарриак заупрямился:

– Тогда считайте меня партизаном.

Я отошел.

Утро прошло в усердных занятиях. Тесты и еще раз тесты, множество листков для заполнения. За партами сидели по одному. Вопросы были самые разные. Время от времени мы натыкались на завуалированные ловушки. Но большая часть вопросов касалась поведения в различных ситуациях. Что делать в том или ином случае? Следует ли уволить отличного, но нечестного бухгалтера или просто отчитать его? (Уволить: безнаказанный, он снова начнет мошенничать.) Следует ли подать жалобу в случае проявления непорядочности, даже если репутация фирмы пострадает от этого? (Да: рано или поздно все станет известно, и вас будут упрекать в инертности.) Стоит ли решать третейским судом непримиримые разногласия между бригадиром-расистом и работником-африканцем? (Уволить обоих; в случае конфликта не признавать ничью правоту: это предприятие, а не суд.) К концу третьей страницы я уже "уволил" человек десять. Ирония это или садизм: нас спрашивали, были ли основания для нашего собственного увольнения. Однако мы уже находились по ту сторону барьера, а со сменой позиции меняется и точка зрения.

Другие предлагаемые нам дилеммы были такого же сорта. Некоторые затрагивали частную жизнь и нравственность вообще, но большинство касалось проблем, с которыми на деле сталкивались предприятия. Мы могли отвечать "да" или "нет" либо обосновывать свой выбор. Очень трудных вопросов не было. Только надо было смотреть дальше кончика своего носа и просчитывать отдаленные последствия, а не думать лишь о немедленном урегулировании конфликта. Очень ловко они избегали вопросов о профсоюзах или политических партиях: кто-то обиженный мог бы передать эти документы прессе. Зато несколько невинных с виду вопросов относилось к национальной экономической политике. Твердая валюта или валюта неустойчивая, например. (Неустойчивая; только банки заинтересованы в твердой валюте, а я не собирался работать в банковской сфере.) Или еще: тридцатипятичасовая неделя: мы обязаны быть против, если только не искали постоянную работу в профсоюзе или министерстве. Впрочем, этот пункт не касался кадров вроде нас.

Конкуренты вокруг меня не очень-то напрягались. Никто не погружался в размышления, не смотрел задумчиво в окно, как это обычно происходит на экзаменах. Им хотелось показать, что все это для них очень легко и ответить можно быстро. Однако испытания не были ограничены во времени, и даже дель Рьеко вышел из кабинета, оставив нас под безобидным присмотром своего ассистента: никому не выгодно списывать у соседа.

Был у нас тест и на восприятие цвета, смысла которого я не понял. И наконец, на последней, чистой странице нам предлагалось свободно дать свою оценку. Я просто написал, что затруднительно давать общие ответы на конкретные вопросы.

В полдень упомянутый Жан-Клод собрал наши работы. В баре, где никто не позволил себе спиртного, Моран вступил в полемику с толстячком Эме Леруа. Темой был расизм. На его предприятии, утверждал он, восемьдесят процентов рабочих – выходцы из северной Африки. Если бы бригадир оказался расистом, то следовало либо прогнать его, либо нарваться на всеобщую забастовку. Леруа придирался к мелочам. По его мнению, каждый третий француз считал себя расистом, и убеждение здесь помогло бы лучше борьбы. Моран возразил, что убедить расиста все равно что сделать умным глупого. Никто не рискнул вмешаться в их спор.

Как и после экзамена, каждый собрался узнать, что об этом думают другие. Краснолицый здоровяк по фамилии Шаламон заявил, что было несколько никудышных вопросов и ни одного стоящего, так как речь всегда шла о ситуациях, которые слишком поздно исправлять.

– И все же я нашла очень личным вопрос о разводе, – сказала дама в свитере.

Мы сразу заключили, что она в разводе.

– А цвета! – воскликнул Хирш. – Они хотели знать, дальтоники мы или нет?

– Нет, тут кроется нечто более существенное, – возразил Пинетти. – Существуют даже врачи, которые лечат цветом. У вас ангина, они вас заставляют смотреть на синий цвет – и вы выздоравливаете.

– И помогает? – спросил Хирш.

Пинетти рассмеялся:

– Ну конечно же, нет.

– Вот разве если кто-то очень в это верит... – вмешался бородатый. – Если считать, что по меньшей мере треть болезней психосоматические, то при условии, что вы верите, вас излечит что угодно – отвар, Лурд, и почему бы не цвет?

– Да, но все это – шарлатанство! – возмутился Хирш.

– А астрология? – возразил Пинетти. – Несколько лет назад она отрицалась, а теперь вам говорят, что Юпитер для вас неудачно расположен.

Хирш повернулся к Лоранс Карре: