Текст книги "Возможность острова"

Допивая свой стакан кирша, я сказал себе, что Патрик пришел к оригинальному синтезу материалистических убеждений папы и астральных заскоков мамы. Затем последовал традиционный сеанс охоты на звезды.

– В-а-а-а-а-у! Круто! – воскликнула Фадия, увидев кольца Сатурна, и улеглась обратно в свой шезлонг.

Решительно, небо в этом регионе было очень чистое. Обернувшись, чтобы взять бутылку кирша, я заметил, что ляжки у нее раздвинуты, и в темноте мне показалось, что она запустила руку под юбку. Чуть позже я услышал ее участившееся дыхание. Итак, наблюдая звезды, Гарри думал о Христе-Омеге; Робер Бельгийский не знаю о чем, может, о плавящемся гелии, а может, о проблемах с желудком; а Фадия, та просто мастурбировала. Каждому – по харизме его.

Даниель24,9

Какая-то радость нисходит от чувственного мира. Я связан с Землей.

Отвесные уступы скал ровного черного цвета уходят сегодня на глубину трех тысяч метров. Это зрелище, повергающее в трепет дикарей, не внушает мне никакого страха. Я знаю, что в недрах пропасти не таится никаких чудовищ; есть лишь огонь, первородный огонь.

Таяние ледников случилось в конце Первого Сокращения и привело к снижению населения планеты с четырнадцати миллиардов до семисот миллионов человек.

Второе Сокращение было более постепенным; оно шло на протяжении Великой Засухи и продолжается в наши дни.

Третье Сокращение будет окончательным; оно еще предстоит.

Никто не знает, какова причина Великой Засухи, во всяком случае – действующая причина. Конечно, делались попытки доказать, что засуха является следствием изменения наклона оси Земли к плоскости ее орбиты; но с учетом квантовых поправок это объяснение представляется маловероятным.

Великая Засуха – необходимая парабола, учит Верховная Сестра, – теологическая предпосылка Возвращения Влаги.

Великая Засуха будет продолжаться долго, учит также Верховная Сестра.

Возвращение Влаги станет знаком пришествия Грядущих.

Даниель1,10

Бог есть, я на него наступил.

Аноним

От первого пребывания у Пречистых в памяти у меня осталась прежде всего картина горнолыжного подъемника в тумане. Летнюю школу организовали в Герцеговине – или в каком-то таком же регионе, известном преимущественно своими кровавыми конфликтами. Однако все было очень мило – шале, харчевня, отделанная темным деревом, с занавесками в красно-белую клетку, головами кабанов и оленей на стенах – этакий центрально-европейский китч, к которому я всегда был неравнодушен. «Ах, война, лютской безумий, гросс беда…» – твердил я про себя, невольно подражая Франсису Бланшу[39]39
  Франсис Бланш (1921–1974) – французский актер.


[Закрыть]. Я с давних пор страдал своего рода умственной эхолалией, только меня преследовали не мелодии популярных песен, а интонации классиков комического жанра: стоило мне услышать, например, как Франсис Бланш повторяет «Ко-лос-саль пе-ре-стрелка!» в «Бабетта идёт на войну», и я уже не мог от этого избавиться, приходилось делать над собой огромное усилие. Еще хуже обстояло дело с Де Фюнесом: его срывающийся голос, гримасы, жесты я мог воспроизводить часами, как одержимый.

«В сущности, я много работал, – сказал я себе. – Я работал всю жизнь без передышки». Актёры, с которыми я общался в двадцать лет, не добились успеха, это верно, большинство и вовсе сменили профессию, но ведь нужно сказать, что они особо и не надрывались, только и делали, что шатались по барам и модным заведениям. А я в это время сидел в своей комнате и репетировал, часами отрабатывая каждую интонацию, каждый жест. И я сам писал свои скетчи, я действительно их писал, и прошли долгие годы, прежде чем мне это стало легко. Наверное, я потому столько работал, что не вполне был способен развлекаться, что мне было не по себе во всех этих барах и заведениях, на вечерах, организованных знаменитыми кутюрье, на ВИП-дефиле; с моей заурядной внешностью и темпераментом интроверта я имел мало шансов сразу стать королем бала. Так что за неимением лучшего я работал – и взял-таки реванш. В молодости я, по сути, пребывал примерно в том же настроении, что и Офелия Уинтер, которая, думая об окружающих, ворчала себе под нос: «Смейтесь, придурки. Придет время, и я буду на подиуме и всех вас обставлю», – рассказывала она в одном из интервью журналу «Двадцать лет».

Пора было прекращать думать о журнале «Двадцать лет», пора было прекращать думать об Изабель; пора было прекращать думать о чем бы то ни было. Я перевел взгляд на зеленые влажные склоны, попытался не видеть ничего, кроме тумана: туман всегда мне помогал. Подъемники в тумане. Значит, в перерыве между этническими войнами они находили время покататься на лыжах; надо разрабатывать отводящие мышцы, сказал я себе – и набросал скетч о двух отморозках, обменивающихся рецептами поддержания формы в тренажерном зале Загреба. Это было уже слишком, но я не мог удержаться: я был шут, буффон, и останусь буффоном, и подохну как буффон – с ненавистью и в конвульсиях.

Пречистыми я называл про себя элохимитов, потому что они и в самом деле были очень уж чистенькими и здоровыми. Они не хотели стареть; в связи с этим они ввели запрет на курение, принимали антиоксиданты и прочие БАДы, какие обычно продаются в косметических лавках. Наркотики не приветствовались. Алкоголь был разрешен: не больше двух бокалов красного вина в день. Они, если угодно, сидели на критской диете. Все эти правила, подчеркивал пророк, не имели никакого морального смысла. Здоровье – вот единственная цель. Все здоровое, а значит, и все сексуальное разрешалось. Визуальный ряд возникал немедленно – на сайте и в брошюрах забавный эротический китч, пошловатый, прерафаэлитский, с явным уклоном в грудастость а-ла Вальтер Джиротто. Гомосексуальность, мужская и женская, на иллюстрациях также имелась в наличии, правда, в более ограниченных дозах: пророк был чистым гетеросексуалом, но отнюдь не гомофобом. Пророку все шло впрок: и задница, и передок. Он сам встретил меня в аэропорту Зворка, весь в белом, и пожал мне руку. Я был их первый настоящий ВИП, пришлось ему расстараться. До сих пор у них был единственный крошечный ВИП – впрочем, француз, художник по имени Венсан Грейсамер. Он даже один раз выставлялся в Бобуре – правда, в Бобуре выставлялся и Бернар Бранксен. В общем, это был плохонький ВИП, ВИП от изобразительных искусств. При этом симпатичный парень. И наверное, хороший художник – почему-то мне так показалось, едва я его увидел. У него было тонкое, умное лицо и странно напряженный, почти мистический взгляд; да и говорил он нормально, очень неглупо, взвешивая каждое слово. Я понятия не имел, чем он занимается, делает ли видео, инсталляции или еще что, но сразу чувствовалось, что этот тип по-настоящему работает. Только мы двое курили в открытую – что, наряду со статусом ВИПов, нас сблизило. Мы, конечно, не настолько обнаглели, чтобы курить в присутствии пророка; но на лекциях мы время от времени вместе выходили курнуть и довольно быстро закрепили за собой это негласное право. Ох уж этот ВИПендреж!

Едва я успел заселиться и налить себе чашку растворимого кофе, как началась первая лекция, при посещении которых следовало поверх обычной одежды надевать длинную белую тунику. Облачаясь в эту штуковину, я, естественно, почувствовал себя несколько смешным, но вскоре мне открылись плюсы такого маскарада. План гостиницы был очень сложный – с какими-то застекленными переходами из корпуса в корпус, бельэтажами, подземными галереями, причем все указатели были на странном языке, смутно напомнившем мне валлийский, в котором я, впрочем, все равно ничего не понимал, так что мне понадобилось полчаса, чтобы добраться до цели. За это время мне попалось десятка два человек, блуждавших, вроде меня, в таких же балахонах по пустынным коридорам. Когда я наконец нашел конференц-зал, у меня было полное ощущение, что я ввязался в какие-то духовные практики – при том что слово «духовность» никогда не имело для меня никакого смысла, да и вообще никогда не имело. Во всем этом смысла не было, зато был я. По одежке протягивай ножки.

В тот день выступал очень высокий, очень худой и лысый тип, на редкость серьезный: когда он несколько раз пытался нас рассмешить, становилось страшновато. Про себя я назвал его Ученым; он и в самом деле оказался профессором неврологии из какого-то канадского университета. Он говорил о вещах интересных, а местами даже захватывающих. Человеческий ум, объяснял он, развивался благодаря возникновению и постепенному химическому усложнению нейронных цепей различной длины, от двух до пятидесяти и даже более нейронов. Поскольку мозг человека насчитывает несколько миллиардов нейронов, то число их комбинаций, а следовательно, возможных цепей, совершенно невероятно: к примеру, оно намного превосходит количество молекул во Вселенной.

Число используемых цепей у разных людей сильно варьируется, чем, по его мнению, и объясняется бесконечное множество градаций от слабоумия до гениальности. Но что еще любопытнее, чем чаще вовлекается данная нейронная цепь, тем легче в применении она становится из-за разницы в накоплении ионов; короче говоря, происходит ее постепенное самоупрочение, причем это относится ко всему – к идеям, наклонностям, настроениям. Этот феномен прослеживается как на уровне индивидуальных психологических реакций, так и на уровне социальных отношений: осознавая свои внутренние препятствия, мы усиливаем их, а разбираясь в конфликтах между двумя людьми, как правило, делаем эти конфликты неразрешимыми. В свете этого Ученый беспощадно громил теорию Фрейда, не только не имеющую под собой каких-либо состоятельных физиологических оснований, но и приводящую к драматическим результатам, прямо противоположным поставленной цели. На экране за его спиной чередование схем, иллюстрирующих опорные моменты доклада, сменилось коротким и страшным документальным фильмом о невыносимых моральных страданиях ветеранов войны во Вьетнаме. Они не могли избавиться от воспоминаний, им каждую ночь снились кошмары, они больше не могли водить машину, переходить улицу, жили в постоянном страхе; казалось, их уже нельзя вновь адаптировать к нормальной социальной жизни. Затем в фильме подробно разбирался один случай – история согбенного, сморщенного человечка с жалким венчиком взъерошенных рыжих волос; с виду он был полное барахло, постоянно дрожал, не мог выходить из дому, нуждался в постоянной медицинской помощи – и страдал, беспрерывно страдал. В буфете, в столовой, у него хранилась баночка с вьетнамской землей; каждый раз, открыв шкаф и доставая баночку, он заливался слезами.

– Стоп, – сказал Ученый. – Стоп. Картинка застыла: плачущий старик крупным планом.

– Чушь, – продолжал Ученый. – Полнейшая и совершеннейшая чушь. Первое, что должен был сделать этот человек, – взять свою банку с вьетнамской землей и вышвырнуть в окно. Каждый раз, когда он открывает буфет, когда вынимает банку – а делает он это иногда по пятьдесят раз на дню, – он укрепляет нейронную цепочку и обрекает себя на еще большие страдания. Точно так же каждый раз, когда мы копаемся в прошлом, когда возвращаемся мыслями к тягостному эпизоду – а примерно в этом и состоит суть психоанализа, – мы увеличиваем шансы на то, что этот эпизод повторится. Вместо того чтобы идти дальше, мы погребаем себя заживо. Каждый раз, пережив огорчение, разочарование, нечто такое, что мешает нам жить, мы должны первым делом переехать, сжечь все фотографии и ни в коем случае не говорить ни с кем на эту тему. Отторгнутые воспоминания стираются; это может занять некоторое время, но они прекраснейшим образом стираются. Цепь дезактивируется. У кого есть вопросы?

Вопросов не было. Его доклад, продолжавшийся более двух часов, был на редкость ясным. Входя в столовую, я увидел Патрика, он устремился ко мне, сияя улыбкой и протягивая руку. Хорошо ли я доехал, удобно ли устроился и т. д. и т. п. Пока мы приятно беседовали, сзади вокруг меня вдруг обвилась женщина, стала тереться лобком о мои ягодицы, положила руки мне на низ живота. Я обернулся: Фадия сняла белую тунику и облачилась в латексное боди леопардовой расцветки; вид у неё был цветущий. Продолжая тереться о меня лобком, она также поинтересовалась моими первыми впечатлениями. Патрик добродушно взирал на эту сцену. «О, она так со всеми…» – сказал он, пока мы направлялись к столу, за которым уже сидел мужчина лет пятидесяти, плотный, широкоплечий, с шапкой седых, стриженных ёжиком волос. Он встал, чтобы поздороваться, и, пожимая мне руку, окинул меня внимательным взглядом. За едой он говорил мало, время от времени вставляя пару слов относительно организации школы, но я чувствовал, что он меня изучает. Его звали Жером Приор, но я тут же окрестил его Копом. На самом деле он был правой рукой пророка, человеком номер два в организации (вообще-то они называли это иначе, у них была целая куча титулов типа «архисвященство седьмого ранга», но смысл был именно такой). «Здесь продвигаются в зависимости от стажа и от заслуг, как в любой организации, – сказал он без тени улыбки. – От стажа и от заслуг». Например, Учёный всего лишь пять лет состоит в рядах элохимитов, но является номером третьим. Что же до номера четвертого, то я вас непременно должен познакомить, заявил Патрик, он очень ценит ваше творчество, у него у самого хорошее чувство юмора. «О, чувство юмора…» – что еще я мог ответить?

После обеда лекцию читала Одиль, дама лет пятидесяти, чья сексуальная жизнь была примерно в том же роде, что у Катрин Милле[40]40
  Катрин Милле (род. 1948) – французская писательница, искусствовед, автор нашумевшего романа «Сексуальная жизнь Катрин М.».


[Закрыть]; она была даже немного на нее похожа. Выглядела она вполне симпатично, без проблем – опять же как Катрин Милле, – но доклад у нее получился довольно вялый. Я знал, что бывают женщины вроде Катрин Милле, у которых вкусы в таком же роде, – по моим понятиям, примерно одна на сто тысяч; по-моему, процент их оставался постоянным во все эпохи и вряд ли когда-то изменится. Одиль слегка оживилась, дойдя до возможности заражения вирусом ВИЧ через исследуемое ею отверстие: это явно был ее конек, она насобирала гору статистики. Конечно, ведь она была вице-президентом ассоциации «Семьи против ВИЧ», которая пыталась вести на эту тему умную просветительскую работу – иначе говоря, поставляла информацию, позволяющую людям использовать презерватив лишь в случае крайней необходимости. Со своей стороны, я ни разу в жизни не надевал презерватива, и не в моем возрасте, к тому же при нынешнем развитии тройной терапии, начинать им пользоваться – если, конечно, предположить, что у меня еще будет случай кого-нибудь трахнуть; сейчас я был в таком состоянии, что уже одна перспектива кого-то трахать, да еще получать от этого удовольствие, казалась мне более чем уважительной причиной удавиться.

Главная задача доклада сводилась к тому, чтобы перечислить ограничения и запреты, налагаемые элохимитами на сексуальную жизнь. Здесь все было просто: запреты отсутствовали – если все происходило между совершеннолетними и, как говорится, по обоюдному согласию.

На сей раз вопросы были. По большей части они касались педофилии: элохимитам случалось подвергаться судебному преследованию по этому поводу – в конце концов, кто в наши-то дни не преследовался за педофилию? Тут Одиль могла сослаться на предельно ясную позицию пророка: в человеческой жизни есть момент, именуемый пубертатным возрастом, когда возникает сексуальное желание; в зависимости от конкретной личности и от местности возраст этот колеблется от одиннадцати до четырнадцати лет. Заниматься любовью с человеком, который этого не хочет или не в состоянии ясно сформулировать свое согласие, то есть с тем, кто не достиг пубертата, плохо; но все, что происходит после пубертата, безусловно не подлежит никакой моральной оценке, и больше по этому поводу сказать нечего. Вечер стремительно увязал в здравом смысле, и я начинал ощущать потребность в аперитиве; все-таки с этим они переборщили. К счастью, у меня в чемодане имелась заначка, и в качестве ВИПа мне, естественно, был предоставлен одноместный номер. Погрузившись в легкое послеобеденное опьянение, я лежал один на кровати «кинг-сайз», на девственно-чистых простынях, и подводил итоги первого дня. Как ни странно, многие члены секты не выглядели идиотами; а что еще удивительнее, многие женщины не выглядели уродинами. Правда, они любым способом старались привлечь к себе внимание. В этом отношении пророк стоял на твердых позициях: если мужчина должен прилагать усилия, чтобы сдерживать свое мужское начало (мачо и без того залили весь мир кровью, взволнованно восклицал он в различных интервью, которые я видел на его сайте), то женщина, напротив, может дать выход своей женственности и врожденному эксгибиционизму посредством всех блестящих, прозрачных и облегающих нарядов, какие только предоставлены в ее распоряжение фантазией всяческих кутюрье и художников: в глазах Элохим нет ничего приятнее и великолепнее.

Именно этим они и занимались, и за ужином уже ощущалось легкое, но неослабное эротическое возбуждение. Я чувствовал, что всю неделю оно будет нарастать; а еще я чувствовал, что реально не буду от этого страдать и мне вполне достаточно мирно накачиваться спиртным, глядя, как клочья тумана ползут в лунном свете. Сочные пастбища, коровы с шоколадок «Милка», заснеженные вершины – отличное место, чтобы забыться или умереть.

На следующее утро первую лекцию читал сам пророк: он явился весь в белом и стремительно взлетел на сцену под лучи прожекторов среди оглушительной овации; его встречали standing ovation – ему аплодировали стоя! Я вдруг подумал, что издали он смахивает на обезьяну; возможно, дело было в соотношении длины передних и задних конечностей или в позе, не знаю, впечатление было очень мимолетным. К тому же он не казался злой обезьяной: просто обезьяна, с приплюснутым черепом, вполне жизнелюбивая, не более.

А еще он, безусловно, смахивал на француза: ироничный взгляд так и искрился лукавством и насмешливостью; он бы отлично смотрелся в какой-нибудь пьесе Фейдо.

А еще он выглядел куда моложе своих шестидесяти пяти лет.

– Сколько будет избранных? – Пророк сразу взял быка за рога. – Быть может, 1729, наименьшее из чисел, которые можно представить в виде суммы двух кубов двумя различными способами? Или же 9240, число с 64 делителями? Или 40 755, число одновременно треугольное, пятиугольное и шестиугольное? Или же оно будет равняться 144 000, как считают наши друзья свидетели Иеговы – вот уж действительно опасная секта, к слову сказать.

Как профессионал, не могу не признать: на сцене он смотрелся великолепно. Кофе в гостинице был отвратный, я не выспался – но он меня увлек.

– Будет ли число избранных равно 698 896, палиндрому и точному квадрату? – продолжал он. – Или 12 960 000, числу, воплощающему «квадратную гармонию» у Платона? Или же 33 550 336, пятому совершенному числу, начертанному в одном анонимном средневековом манускрипте?

Он замер в точке, где скрещивались лучи прожекторов, выдержал долгую паузу и изрек:

– Избранным станет каждый, кто возжелает этого в сердце своем… – Пауза покороче. – И будет вести себя соответственно.

Далее он вполне логично рассуждал об условиях избранничества, а затем перешел к наставлению миссионеров: тема эта явно была ему особенно дорога. Лекция длилась чуть больше двух часов, и, честное слово, это было здорово, отличная работа, я аплодировал чуть ли не громче всех. Сидевший рядом Патрик шепнул мне на ухо: – Он действительно в очень хорошей форме в этом году…

Когда мы шли обедать, у выхода из конференц-зала нас перехватил Коп.

– Пророк приглашает тебя за свой стол, – важно сообщил он мне, потом добавил – тебя тоже, Патрик.

Тот покраснел от удовольствия, а я сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Даже когда Коп сообщал приятную новость, он делал это так, что душа уходила в пятки.

Пророк занимал целое крыло отеля; там у него была даже собственная столовая. Пока мы ждали под дверью, а какая-то девица вела переговоры по рации, к нам присоединился Венсан, ВИП от изобразительных искусств; его привел один из подчиненных Копа.

Пророк занимался живописью, и везде висели его творения, которые он на время школы перевез из Калифорнии. На них были изображены только женщины – обнаженные или в весьма условных нарядах – на фоне различных пейзажей, от Тироля до Багамских островов; теперь я понял, откуда берутся иллюстрации в брошюрах и на сайте. Пока мы шли по коридору, я заметил, что Венсан старается не смотреть на полотна и с трудом сдерживает презрительную усмешку. Я тоже подошел поближе и с отвращением отшатнулся: слово «китч» было слишком слабым для этой мазни; в жизни не видел ничего более уродливого.

Гвоздь выставки находился в столовой, огромной светлой зале, из громадных окон которой открывался вид на горы. За стулом пророка висела здоровенная, восемь на четыре метра, картина, изображавшая его самого в окружении двенадцати юных женщин в прозрачных туниках; они простирали к нему руки, кто с молитвенным обожанием, а кто и с выражением более откровенных чувств. Белые, черные, одна азиатка и две индианки. По крайней мере, расистом пророк не был. Зато он явно был неравнодушен к большим грудям и любил, чтобы волосы на лобке были погуще; в сущности, этот человек имел простые и незатейливые вкусы.

В ожидании пророка Патрик представил мне юмориста Жерара, номера четыре в организации. Он удостоился этой чести как один из первых соратников пророка. Тридцать семь лет назад, когда создавалась секта, он уже был рядом и с тех пор неизменно хранил ему верность, несмотря на все его порой неожиданные кульбиты. Из четырех человек, стоявших «у колыбели», один скончался, второй стал адвентистом, а третий ушел несколько лет назад, когда пророк призвал голосовать во втором туре президентских выборов за Жан-Мари Ле Пена против Жака Ширака, дабы «ускорить развал французской псевдодемократии» – примерно как маоисты в свой звездный час призывали голосовать за Жискара против Миттерана, дабы обострить противоречия капитализма. В общем, с тех пор остался один Жерар, удостоенный за выслугу лет некоторых привилегий – к примеру, каждый день завтракать вместе с пророком (это не дозволялось ни Ученому, ни даже Копу) или время от времени иронизировать над его внешними данными – скажем, поминать его «жирную задницу» или «сальные гляделки». Как выяснилось из разговора, Жерар прекрасно меня знал, смотрел все спектакли и вообще давно следил за тем, что я делаю. Пророк, живший в Калифорнии и к тому же абсолютно равнодушный ко всему, имевшему отношение к культуре (из актеров он знал по именам только Тома Круза и Брюса Уиллиса), никогда обо мне не слышал; так что своим статусом ВИПа я был обязан Жерару, и только ему. Он же занимался прессой и связями с медиа.

Наконец явился пророк – чуть ли не вприпрыжку, прямо из душа, в джинсах и футболке Lick my balls, с сумкой на плече. Все встали; я последовал общему примеру. Он направился ко мне, протягивая руку и улыбаясь во весь рот:

– Ну? Как я тебе показался?

Я потерял дар речи, но через пару секунд понял, что в вопросе не было никакого подвоха – он обращался ко мне именно как к коллеге.

– Э… это было хорошо. Правда хорошо, – ответил я. – Мне очень понравилась вводная часть о числе избранных, все эти цифры.

– Ха-ха-ха! – он вытащил из сумки книжку, «Занимательную математику» Юстейна Гордера[41]41
  Ошибка автора: у норвежского писателя Юстейна Гордера (род. 1952) нет такой книги.


[Закрыть]. – Это отсюда, все отсюда!

Он уселся, потирая руки, и набросился на тертую морковку; мы последовали его примеру.

Разговор – наверное, в мою честь – свернул на актеров-комиков. Юморист прекрасно разбирался в этом вопросе, но и пророк не был полным профаном; он даже знавал Колюша, когда тот делал первые шаги на сцене. «Однажды в Клермон-Ферране наши имена были на одной афише…» – ностальгически произнес он. В самом деле, в те годы, когда рекорд-фирмы, уязвленные проникновением рок-музыки во Францию, записывали более или менее все подряд, пророк (который тогда еще не был пророком) выпустил сорокапятку под сценическим псевдонимом Тревис Дэвис; он немного погастролировал в центральном регионе, и на том дело кончилось. Позже он пытался пробиться в автоспорте, но тоже без особого успеха. В общем, он искал себя, и встреча с Элохим пришлась как раз кстати: не будь ее, у нас бы, возможно, появился второй Бернар Тапи[42]42
  Бернар Тапи (1943–2021) – французский предприниматель и общественный деятель.


[Закрыть]. Сейчас он больше не пел, зато сохранил настоящую страсть к гоночным машинам, что дало повод журналистам утверждать, будто в его особняке в Беверли-Хиллз есть целый гараж гоночных авто, купленных на средства адептов. Это абсолютнейшая ложь, заверил он меня. Во-первых, он живёт не в Беверли-Хиллз, а в Санта-Монике; во-вторых, у него всего лишь «Феррари-модена-страдале» (вариант обычной «модены» с чуть более мощным мотором и облегченный за счет использования карбона, титана и алюминия) и «Порше-911-GT-2» – меньше, чем у голливудского актера средней руки. Правда, он хотел сменить свою «страдале» на «энцо», а «911-GT-2» – на «каррера-GT», но не был уверен, что ему хватит денег.

Я склонен был ему верить: на меня он производил впечатление человека падкого скорее на баб, чем на бабки, а смешивать два этих занятия можно лишь до определенного возраста: потом наступает момент, когда обоих уже многовато; счастливы те, кто сумел сохранить хотя бы одно, – я был моложе его на двадцать лет, но явно приближался к нулевой отметке. Чтобы поддержать беседу, я упомянул свой «Бентли-Континентал-GT», который променял на «Мерседес 600 SL», что, как я понимал, могло показаться обуржуазиванием. О чем бы, спрашивается, разговаривали мужчины, не будь на свете машин?

За завтраком никто не произнес ни слова об Элохим, и к концу недели я уже задавался вопросом, а действительно ли они в них верят? Ничто не поддается диагностике с таким трудом, как легкая когнитивная шизофрения, и относительно большинства адептов я ничего определенного сказать не мог. Патрик явно верил, и это настораживало: человек, который в своем люксембургском банке занимал ответственный пост, через руки которого иногда проходили суммы, превышающие миллиард евро, верил в домыслы, противоречащие элементарным положениям дарвиновской теории.

Еще большее любопытство вызывал у меня Ученый, и в конце концов я задал ему прямой вопрос: с человеком такого ума я был не способен хитрить. Как я и ожидал, его ответ был предельно ясным и недвусмысленным. Первое: вполне возможно, и даже вероятно, что где-то во Вселенной есть живые существа и что некоторые из них обладают интеллектом, позволяющим создавать жизнь или манипулировать ею. Второе: человек возник эволюционным путем, и никак иначе, то есть его сотворение Элохим следует понимать как простую метафору; однако, предостерег он, не стоит слишком слепо верить в дарвиновскую вульгату, все больше серьезных ученых считают ее несостоятельной. В реальности эволюция видов обусловлена не столько естественным отбором, сколько генетическими мутациями, то есть чистой случайностью, а также возникновением географически изолированных популяций и непересекающихся биотопов. Третье: вполне возможно, что пророку встретился не инопланетянин, но человек из будущего; некоторые интерпретации квантовой механики допускают возможность переноса информации и даже материальных сущностей навстречу стреле времени – он обещал ознакомить меня с материалами на эту тему, что и сделал сразу по возвращении из Зворка.

Осмелев, я коснулся темы, которая с самого начала очень меня занимала: обещанного элохимитам бессмертия. Я знал, что у каждого адепта брали несколько клеток кожи и что современные технологии позволяют хранить их неограниченное время; я нисколько не сомневался, что рано или поздно те незначительные трудности, какие сегодня препятствуют клонированию человека, будут преодолены; но что же будет с личностью? Каким образом новый клон может помнить хоть что-нибудь из прошлого своего предшественника? А если не сохраняется память, то откуда у него возьмется ощущение, что он – реинкарнация, тот же самый человек?

В первый раз я почувствовал в его взгляде нечто большее, нежели холодную осведомленность ученого, привыкшего к ясным понятиям; в первый раз мне показалось, что он возбужден, взволнован. Это была его тема – тема, которой он посвятил всю жизнь. Он пригласил меня в бар, заказал себе шоколад с большим количеством сливок, а я взял виски – он, казалось, даже не заметил этого отступления от правил секты. К застекленной стене подошли несколько ко-ров и остановились, словно наблюдая за нами.

– В ходе опытов на круглых червях, – начал он, – были получены интересные результаты: путем простого центрифугирования необходимых нейронов и инъекции белкового изолята в мозг вновь созданного существа был достигнут перенос реакций избегания, в частности связанных с электрошоком, и даже знания пути в некоторых простых лабиринтах.

В этот момент мне почудилось, будто коровы покачали головами; но он не замечал и коров.

– Естественно, эти результаты нельзя переносить на позвоночных, и тем более на высших приматов, таких как человек. Вы, наверное, помните, что я говорил в первый день о нейронных цепях… И тем не менее не исключена возможность воспроизведения подобного механизма, но не с помощью тех компьютеров, какие нам известны, а с помощью некой разновидности машины Тьюринга, которую можно обозначить как автоматы с плавающими соединениями; я сейчас как раз работаю над их созданием. В отличие от классических ЭВМ, автоматы с плавающими соединениями допускают вариабельность в подключении друг к другу ячеек, выполняющих элементарные вычислительные операции; эволюционируя, они проявляют способность к запоминанию и самообучению. Априори количество вычислительных ячеек, подключающихся друг к другу, а значит, и сложность образуемых ими цепей не ограничены. На данной стадии главная трудность состоит в том, чтобы создать биективную связь между нейронами человеческого мозга, изъятого в течение первых минут после смерти, и памятью незапрограммированного автомата. Поскольку продолжительность жизни последнего можно считать неограниченной, в дальнейшем достаточно будет направить поток информации в обратном направлении, к мозгу нового клона; это будет фаза загрузки, downloading; я уверен, здесь не возникнет никаких особых затруднений, как только будет разработан механизм выгрузки, uploading.

Спускалась ночь; коровы одна за другой отворачивались и уходили обратно на пастбище, и я не мог отделаться от мысли, что им не внушает доверия его оптимизм. На прощание он дал мне свою визитку: профессор Злотан Мицкевич, Университет Торонто. Беседа со мной доставила ему большое удовольствие, сказал он, истинное удовольствие; если мне понадобится дополнительная информация, достаточно послать ему мейл. В настоящее время его исследования быстро продвигаются вперед, в будущем году он надеется добиться значительных успехов, повторил он; мне его уверенность показалась несколько преждевременной.