Текст книги "Болезнь отрочества. Клиническая работа с подростками и их родителями"

В заключение могу сказать, что нам удалось сгруппировать эти различные ситуации в два следующих варианта.

В первом случае переход к другому терапевту возможен (с одной стороны, случаи Андре и Бернара, с другой – Шарля и Денизы). Иногда эта смена возможна только при условии сохранения для ребенка и его родителей места для инвестиций, которое будет гарантом связи, зародившейся между ребенком и терапевтом, все то время, которое понадобится. Проблематика Третьего лица тогда часто распределяется между социальным работником и консультантом (случай Эмили).

В другом случае переход к другому терапевту нежелателен по причине того, что пациент вовлекается, начиная уже с консультаций, и мы находим плодотворной такую модификацию психоаналитических рамок, при которой консультант остается вовлеченным, например, благодаря аналитической психодраме или организации семейных консультаций.

Литература

1. KESTEMBERG E. (1981). Le personnage-tiers, sa nature, sa fonction // Les Cahiers, ASM13, n° 3, 1–55.

2. GIBEAULT A., GUEDENEY C., KESTEMBERG E., ROSENBERG B. (1981). Transfert latéral et névrose // Les Cahiers, ASM, n° 3, pp. 57–83.

3. LEBOVICI S. (1980). L’Expérience du psychanalyste chez l’enfant et chez l’adulte devant le modèle de la névrose infantile et de la névrose de transfert // Revue Française de Psychanalyse, T. 44, n° 5. 6., pp. 735–852.

4. VINCENT M. Les transformations des processus identificatoires pendant l’adolescence». cf. chapitre 6.

5. DIATKINE R. (1986). Sur quelques processus d’identification chez l’enfant // Les Textes du Centre Alfred Binet, Juin, n° 8, pp. 1–13.

6. ODY M. (1988). Le Langage dans la rencontre entre l’enfant et le psychanalyste: Rapport au 47^eCongrès des Psychanalystes de langue française. Paris, 1987 // Revue Française de Psychanalyse, n° 2, pp. 303–367.

7. VINCENT M. Après tout, cf. chapitre 1.

8. FREUD S. (1914c). Pour introduire le narcissisme // La vie sexuelle. Paris: PUF, 1969.

9. DIATKINE R. (1987). Transfert et processus analytique // R. Diatkine et J. Simon. Transfert, associations libres et processus de changement in Les Textes du Centre Alfred Binet, Transfert, juin, n° 10, pp. 1–37.

0. VINCENT M. Les transformations de la relation d’objet pendant l’adolescence // Revue Française de Psychanalyse, vol. 46, n° 6, pp. 1171–1185.

1. PASCHE P. (1989). Le Sens de la psychanalyse. Paris: PUF.

2. DONNET J.-L. (1973). Le Divan bien tempéré // Revue Française de Psychanalyse, n° 8. Paris: Gallimard, pp. 23–49.

3. FERENCZI S. (1926). Le problème de l’affirmation du déplaisir // Psychanalyse III, Paris, Payot, 1974.

4. FREUD S. (1911b). Formulations sur les deux principes du cours des événements psychiques // Résultats, idées, problèmes. Paris: PUF, 1984.

Глава 3
Работа с родителями[21]21
  Тексты Центра Альфреда Бине, 1991, № 18, текст пересмотрен для настоящего издания.


[Закрыть]

Мать растит свою дочь Клаудию одна, не научилась говорить ей «нет», когда это следовало бы делать; кризисные ситуации в школе Клаудии привели к необходимости обратиться за лечением. У родителей Давида не было даже мысли о том, что их присутствие незаменимо для сына в конце его подросткового периода. Когда родители Юлиуса начали бракоразводный процесс, они думали, что позаботились о его чувствах, но, на самом деле, недооценили силу воздействия, вызванного возвращением своего собственного прошлого. Эти три истории проиллюстрируют тему нашего обсуждения. Английские издатели сборника текстов, опубликованного во Франции под названием «Разговор с родителями», отмечают, что Винникотт провел примерно пятьдесят радиопередач на эту тему между 1939 и 1962 годами. Нам хорошо известны самые ранние из них. Первый сборник стал известен с 1957 года под заголовком «Ребенок и его семья» [1], а второй был опубликован под названием «Ребенок и внешний мир» [2]. Теперь к этим двум сборникам можно добавить «Разговор с родителями» [3], который был подготовлен благодаря помощи Клер Винникотт незадолго до ее смерти в 1984 году. Хотелось бы поблагодарить Кристофера Болласа, Мадлен Дэвис и Рея Шеферда за эту публикацию в 1995 году, в которой я нашел отражение моего собственного опыта.

Клаудия

Когда Клаудия впервые пришла в Центр Альфреда Бине по рекомендации психолога из нового детского сада, ей было четыре года. Она демонстрировала яркие вспышки гнева, вносящие беспокойство в среднюю группу, которую она посещала. Ее сопровождала только мать, которая растит ее одна с самого рождения.

Я принимаю Клаудию и ее маму вместе со своей ассистенткой. Ребенок очень робок в присутствии незнакомцев. В начале консультации она прячется в убежище на руках у матери. Постепенно она соглашается пойти порисовать за маленьким столиком. Там она заканчивает рисунок, который начала еще до того, как я пришел за ней в комнату ожидания. Только обретя контроль над ситуацией, Клаудия начинает интересоваться коробкой с маленькими игрушками и вынимает все оттуда. Она отделяет барьерами домашних животных от диких зверей.

Ее мама очень взволнована. Со слезами на глазах она говорит об отсутствии у ребенка отца и сообщает, что обычно она делится своими трудностями с супругой своего брата. У этой пары уже взрослые дети: молодая девушка и двое подростков. Она приходится крестной матерью их младшему сыну. Была договоренность, что эта семья примет Клаудию, если мать не сможет обеспечивать воспитание дочери. Мать рассказывает о том, что дома Клаудия часто бывает сильно возбуждена, у нее нет тормозов, несмотря на все «объяснения», которые она дает дочери в изобилии вместо того, чтобы говорить НЕТ, когда это необходимо.

Эта мать вызывает у меня и моей ассистентки мысль, что, несмотря на свои 33 года, она похожа на очень молодую мать, покинувшую свою семью из-за неприятия родительской власти и поэтому неспособную к осуществлению власти по отношению к своей дочери. Этот протест против власти распространяется на социальную систему, которая дает работодателям власть, что почти невыносимо для нее. Десять дней спустя, мать Клаудии, оставшись наедине с ассистенткой, рассказывает ей о недавних событиях своей семейной жизни: она поселилась с Клаудией в нашем квартале после того, как ее выгнал владелец предыдущей квартиры, которому она не заплатила арендную плату. В той квартире она зачала Клаудию. Сначала отец девочки жил с ней, но очень скоро ему стал не нужен ни ребенок, ни она, что он неистово демонстрировал. Будущая мать попросила его съехать до ее родов, что он и сделал. Этот рассказ вызвал у женщины много переживаний, но плачет она не из-за личной трагедии: она говорит, что страдания ей причиняет боль Клаудии, у которой нет папы. Таким образом, вспышки гнева Клаудии являются для матери наказанием. Но это наказание кажется ей несправедливым. Разрыв стал для нее последствием отказа будущего отца представить ее своей семье. С тех пор этот мужчина уклоняется от ее попыток возобновить отношения и познакомить его с ребенком.

Я со своей ассистенткой принимал Клаудию и ее маму регулярно раз в четыре недели в течение года с перерывом на два летних месяца. В промежуток между консультациями мать иногда просила поговорить с ассистенткой, которая принимала ее без меня. Границы, на которые мы указывали ей таким образом, помогали матери, в свою очередь, установить границы требованиям ее дочери, и агрессивность последней уменьшалась. Эти консультации позволили начать индивидуальную психотерапию ребенка с периодическими совместными консультациями матери и ребенка. Эти рамки позволяют обсудить место психосоматического эпизода на перекрестке психопатических манифестаций депрессии и эдипальной организации с истерическим преобладанием.

Нужно ли говорить «нет»? Винникотт посвятил этому вопросу две радиопередачи 1960 года. В первой части проводится беседа на эту тему с несколькими матерями. То, что они говорят, очень схоже с нашим пониманием: важно принимать в расчет возраст ребенка. Винникотт выделяет три последовательных этапа. На первом этапе, который соответствует первому году жизни младенца, его мать несет полную ответственность, все время. На втором этапе различение между тем, что разрешено и что нет, появляется с началом понимания ребенка ситуаций, в которых он участвует вместе с матерью. Требуются минимальные объяснения, такие, как слово «горячо», используемое для того, чтобы запретить дотрагиваться до предмета, который может обжечь. Но необходимо, чтобы слова НЕТ хватало, когда оно говорится категоричным тоном. На третьем этапе объяснения и язык, по сути, становятся основным средством. На практике эти этапы перекрываются. На первом этапе мать, а также обычно и отец, имеют функцию устранять любое непредвиденное событие. Иногда эта роль берется на себя осознанно, но чаще она реализуется родителями безотчетно, через их тело. Их поведение выражает помещенное в действие, «разыгрываемое»[22]22
  В главе «Действовать, чтобы думать» понятие «разыгрывание» (enacte) рассматривается более детально.


[Закрыть], умонастроение родителей. Ребенок находится в безопасности и впитывает уверенность в себе своей матери точно так же, как он пьет молоко, которое она ему дает. Если родителям приходится говорить «нет» в этот период, они, по словам Винникотта, адресуются к внешнему миру для сохранения семейного окружения. На втором этапе, когда нужно дать четко понять, что «нет» означает «нет», Винникотт отмечает, что можно прибегнуть к другому методу, который укрепит предыдущий. Он состоит в том, чтобы говорить «да», потому что «да» лежит в основе «нет», что поддерживается современной теорией нарциссизма. Мир ребенка развивается во взаимодействии с возрастанием числа и разнообразия объектов. Именно мать открывает их для ребенка, и его развитие зависит больше от того, что мать ему позволяет, чем от того, что она запрещает. Трудность матери говорить «нет» может быть связана с отношениями, которые мать поддерживает с кем-то Третьим, обычно это бывает отец ребенка. Дениза Брауншвейг и Мишель Файн [4] развили это аспект, написав о цензуре любовницы. Винникотт предлагает другую точку зрения на этот вопрос. Материнское «нет» является первым проявлением отца в той степени, насколько он проявляет себя как твердая опора матери, что позволяет ей говорить «нет» и не отступаться от этого. Будучи воплощением принципа запрета, мужчина под именем «папа» будет любимым и сохранит свою власть, если он будет избегать принимать сторону ребенка против матери. Тогда он с удивлением откроет, что ребенку нравится, когда ему говорят «нет».

Давид

Давиду было 19 лет, когда его психоаналитик попросил меня принять этого молодого человека и его родителей. Его курс психоанализа начался двумя годами ранее после выписки из больницы, куда он попал по причине «бредового эпизода», согласно классификации М. и Э. Лауферов. В его случае разрыв с реальностью оказался временным. Интернализованные родительские объекты остались вполне активными. Периодическое возвращение бессонницы и сильной диффузной тревоги привело к необходимости дополнить психотерапию медикаментозным лечением и работой с родителями. Я никогда не забываю, что семья является естественным психиатрическим институтом, где обычно лечатся все тревоги.

Это было 13 лет назад, и я только что дал свое согласие на то, чтобы он прекратил медикаментозное лечение, как я надеялся, на долгий срок. Родители согласились прийти вновь перед летом, чтобы вместе с нами оценить возможное развитие ситуации. Я горжусь этими родителями, которые на протяжении всего этого периода помогали своему сыну избежать новой госпитализации.

Давид проучился пять лет в университете на экономическом факультете. Более того, благодаря лекарствам и поддержанию отношений со своим терапевтом, восемь лет назад ему удалось в течение года успешно исполнять свою воинскую обязанность. Тем не менее эпизоды «атипичной мании» иногда требовали еженедельных консультаций. Вначале наши с Давидом консультации были ежемесячными, а затем, в менее критические периоды, они стали проводиться раз в десять недель.

После окончания учебы в поисках работы Давид столкнулся с проблемами, обнаруженными в первые годы его лечения. Родители имели в отношении сына определенные амбиции, что играло роль негативных предвосхищающих иллюзий. Вместо того чтобы стимулировать и поддерживать этого мальчика, семья роет ему яму. Он сам исчезает в тени своего собственного идеализированного образа, который, как ему кажется, удовлетворяет его родителей. На самом деле, этот образ является тираническим для него и карикатурным для его родителей, которые не опознают в нем свою сознательную фантазматическую позицию.

Я встречаюсь с родителями чаще, чем с сыном. Их внимание нередко занято ежедневными делами, но иногда боль за сына заставляет всплывать подробности их семейных историй. Отец родом из семьи тунисских евреев, которую он оставил, приехав учиться во Францию. В настоящее время он является начальником информационного отдела одной европейской компании. Мать родом из эльзасской семьи протестантов, на сегодняшний день она работает преподавателем философии в одном крупном парижском лицее. Они познакомились в университете в 1968 году. Давид родился вскоре после их встречи. Родители гордились этим красивым ребенком и тем, что они не были женаты, несмотря на большое желание этого со стороны их семей. Но оба они были приверженцами студенческого идеала, провозглашавшего: «Запрещать запрещено». Какую женщину мог встретить Давид? Когда я встретил его, он боялся, что неспособен никого для себя подыскать. Восемь лет спустя он женился на африканке из католической семьи, получившей французское гражданство. Против воли своих родителей, но в согласии с требованиями семьи девушки, Давид венчался в церкви. Отношения пары быстро портятся. На поверхности молодая супруга упрекает Давида в профессиональной нестабильности, а по сути ее не устраивает его зависимость от семьи. Отсутствие детей после трех лет брака ускорило их расставание, а затем и развод, который привел Давида в полное отчаяние. Это отчаяние сохранялось у него два года, пока он не встретил молодую женщину, еврейку ашкенази, которая привязалась к Давиду, придав ему уверенности в себе, такой нестабильной до этого.

Много раз во время консультаций с родителями моя работа показывает им парадоксальность их позиции по отношению к Давиду, как в том, что касается его работы, так и в области его личных отношений. Его работа и его жена сильно осуждаются родителями. Но как только Давид теряет свою работу или разрывает отношения с женой, его родители осуждают его за то, что он не смог сохранить даже то малое, что имел. Обычно вначале его начинает критиковать мать, а затем с горечью взрывается отец. Понимание этого становится поворотным моментом в наших отношениях: если раньше они приходили ко мне с доверием, то сейчас в их отношении сквозит враждебность, которую они приписывают мне в отношении себя. Год назад мы почти прервали отношения по этой причине, но тем не менее сумели продолжить наши встречи из-за нестабильного состояния Давида, которое признавалось и мной, и ими.

Скрытая комплементарность ролей обоих родителей напомнила мне то, о чем писал Д. В. Винникотт в отношении отца. С самого начала жизни определенные качества матери постепенно будут перегруппировываться в уме ребенка и объединяться в чувство, которое ребенок будет предназначать отцу. Эти позитивные и негативные качества не являются существенной частью матери. Но когда отец появляется в жизни ребенка в роли отца, на него перемещаются те чувства ребенка, которые он испытывал ранее в отношении некоторых качеств матери. Винникотт добавляет, что мать может испытывать огромное облегчение, когда отец сможет принять эстафету. Но у этого могут быть как положительные, так и отрицательные стороны. Процитируем Винникотта: «Существует тенденция к разрушению хороших вещей. Неразумно думать, что то, что хорошо, находится в безопасности. Скорее правильным было бы сказать, что лучшее всегда должно защищаться и выживать при встрече с чем-либо незнакомым. Ненависть к хорошему существовала всегда, как и страх. И ненависть, и страх являются главным образом бессознательными и могут проявляться в виде вмешательств, мелочных предписаний, законных ограничений и других глупостей». Далее Винникотт добавляет: «Если роль матери не признается по-настоящему, смутный страх зависимости лишь усиливается. Этот страх может иногда принимать вид страха женщин вообще или какой-то определенной женщины; в другие моменты он принимает форму другого, менее признаваемого страха, всегда включающего в себя страх подчинения».

Юлиус

Юлиуса семи с половиной лет приводит ко мне на консультацию его мать, которая сама проходит психоанализ, и ее терапевт посоветовал ей прийти поговорить с нами о кошмарных снах ее сына. За полгода до этого семейные проблемы поставили родителей перед необходимостью развода. Матери хотелось бы развестись по обоюдному согласию и получить право на сына, с которым она переехала бы в Париж в наш квартал. В настоящее время семья все еще живет вместе, рядом с местом работы отца ребенка, далеко от Парижа. Этот развод проходит тяжело. Чтобы не разводиться по причине невыполнения семейных обязанностей, чем ей угрожает супруг в случае, если она покинет совместное жилье, мать живет в отдельной от отца комнате в их большом доме.

В первый раз я принимаю Юлиуса с его мамой в присутствии ассистентки, работающей вместе со мной и занимающейся матерью, пока я остаюсь с ребенком. Затем мы встречаемся вновь для предварительного заключения перед тем, как расстаться. Юлиус – красивый и не по возрасту взрослый мальчик. Он чувствует себя на удивление хорошо для первой консультации, проходящей в незнакомой для него обстановке. Он сообщает мне, что ему не нравится идея расставания его родителей, которые перестали разговаривать дома и избегают находиться там одновременно. Кошмары снятся ему нечасто, но он хотел бы от них избавиться.

Оставшись с ним вдвоем, я предлагаю ему продолжить разговор в том же духе, кроме того, он может писать, рисовать или играть маленькими игрушками, которые находятся в коробке перед ним. Он предпочитает рисовать и делает это очень старательно. Он рисует дерево со срубленными ветками. Юлиус очень четко вырисовывает контуры и старательно их закрашивает, это занимает много времени. Он отказывается говорить со мной во время рисования и уточняет, что будет рисовать дерево и дом. После долгого молчания я говорю, с его согласия, что на этом рисунке не видно дома, а видно только дерево, похожее на семью. Семью, от которой его мать хотела бы отделиться вместе с ним, наподобие отпиленных веток дерева на рисунке. Мальчик говорит, что добавит листву и фрукты, а именно яблоки. Затем он дорисовывает облака и солнце на противоположной от меня стороне листа. Все это делается с особой детальностью и старанием и занимает много времени. Я замечаю ему, что нам не хватило времени больше поговорить о его страшных снах, но что мы могли бы продолжить, когда он снова придет, если он и его родители согласятся.

Когда мы собираемся все вместе, его мать кажется очень взволнованной. В ее глазах видны слезы, и это заставляет Юлиуса чувствовать сильный дискомфорт. Я предлагаю матери рассказать о своих горестях. Она не может этого сделать и принимает мое предложение поделиться моими мыслями по поводу того, что было сказано в тот день: она чувствует грусть и боль от того, что находится здесь, потому что у нее были совсем другие планы, когда она выходила замуж и когда после рождения Юлиуса она начала создавать семью. Мать приняла мою интерпретацию. Мы договариваемся о дате следующего визита Юлиуса. Мать за это время должна была еще раз встретиться с ассистенткой.

Во время первой беседы с ассистенткой мать едва сдерживала слезы из-за страданий своего сына. Она, кроме того, боялась потерять его из-за конфликта со своим мужем. Она была против того чтобы развестись с формулировкой «по причине невыполнения семейных обязанностей», и была вынуждена жить вместе с мужем, чтобы ее не обвинили в том, что она ушла из дома. Мать Юлиуса упрекала себя в физической агрессии, которую применяла к своему мужу, несмотря на то, что он был мужчиной крепкого телосложения. Она осуждала мужа за то, что он уделяет больше внимания двум дочерям от первого брака, чем их общему сыну.

Через месяц при повторном визите к моей ассистентке чувства матери улеглись. Было принято решение развестись по взаимному согласию, и она сможет оставить Юлиуса себе. Однако оставалась финансовая сторона развода, которая обсуждалась с адвокатами. Мать говорит теперь, что отец Юлиуса много занимается сыном, но добавляет, что как только она идет на уступки, у нее возникает чувство, что ее «поимели». Беседа прошла в теплой обстановке, и мать кажется более спокойной.

Принимается договоренность о последующих встречах. Следующая встреча назначается через два месяца после второй консультации Юлиуса. Мать рассказывает о продолжающемся конфликте по поводу финансовых соглашений относительно их дома, а также по поводу организации ближайших школьных каникул. Моя ассистентка касается ее боли из-за утраты семейной жизни, которой пациентка посвятила последние десять лет. На что мать говорит, что Юлиус проведет прекрасные каникулы со своим отцом, а сама она с удовольствием проведет их со своим другом. Но тут она вновь становится подавленной из-за того, что ей не удается обсуждать будущие каникулы Юлиуса со своим мужем без яростных ссор.

Вторая консультация Юлиуса назначена через два месяца после первой. На этот раз Юлиус приходит с отцом. Это высокий человек со свежим надбровным шрамом, который наводит меня на мысль о несчастном случае, вызванном злоупотреблением алкоголя в состоянии депрессии. По пути от приемной в кабинет он несколько раз повторяет, что он ехал сюда целых два часа из-за пробок. Ему особо нечего сказать мне, не считая своего желания сделать расставание как можно менее болезненным для Юлиуса.

Оставшись вдвоем со мной, Юлиус хочет порисовать. Довольно быстро он рисует поверхность моря. Навязчивое желание закрашивать встречает препятствие – фломастер перестает писать. Не выказывая явно досаду, он продолжает закрашивать другим фломастером. Он изображает корабль, который, по его словам, не удаляется от берега. Вновь, его торможение при попытке развернуть рассказ о том, что находится на рисунке, привело меня к тому, чтобы предложить ему свою версию: это корабль-призрак, возвращающийся к берегу, как потерявшийся близкий и любимый человек. Он слушает, говорит, что знает истории о призраках, но здесь то-то другое. Мальчик дорисовывает двух персонажей: рулевого и пассажира, который приветственно машет рукой в моем направлении. Время, которое я отводил ему на рисунок (40 минут), прошло. Перед тем как я иду за его отцом, мы договариваемся оставить рисунок на видном месте. Когда мы возвращаемся, отец придает большое значение «анатомическому» описанию рисунка, не касаясь ни сюжета, ни эмоций. В то время как он говорит, Юлиус вспоминает, что забыл нарисовать солнце, и тут же изображает его. Мы договариваемся о следующей консультации для Юлиуса, не уточняя, придет ли он с матерью, отцом или с обоими.

Во время беседы с ассистенткой отец занимал защитную позицию. Он говорил о конфликте из-за организации будущих каникул, которые он должен провести с Юлиусом. Отец беспокоился о том, какое место он может занять рядом с Юлиусом после развода. Что касается матери Юлиуса, он думает, что она выросла с отстраненным отцом и авторитарной матерью. Он боится повторения этой ситуации, в которой он идентифицировался бы с отцом своей супруги, а сама она – с Юлиусом.

Следующая консультация снова проводится через два месяца после второй. Юлиус приходит на нее с матерью. Она жалуется на недостаточное внимание отца Юлиуса к нему. Впервые она произносит перед нами слова «мой муж», говоря об отце Юлиуса.

Оставшись со мной, Юлиус рисует яркую бабочку, а также цветы, которые бабочка опыляет. Затем он обращается к верхней части листа, на которой изображает облака, закрывающие солнце. Немного подумав, он дорисовывает птиц, занимающих все небо. Я замечаю, что, вероятно, из-за птиц бабочка не сможет долго оставаться спокойной. Тогда ребенок добавляет крону дерева, ствол которого остается за пределами правой стороны листа. Юлиус сообщает мне, что бабочка прикажет птицам спрятаться в дереве.

В это время мать обсуждает с моей ассистенткой свое собственное видение истории ребенка – Юлиуса и ее самой, – в которой ее отец, ассоциирующийся сегодня с отцом Юлиуса, не уделяет достаточного внимания. Мы можем трактовать это описание как упрек ее собственному отцу и отцу Юлиуса в том, что они говорят «нет» желанию этого ребенка больше не занимать зависимое положение маленького относительно большого и не находиться больше в этой двойной неопределенности. Первая вещь, относительно которой он не чувствует определенности, – это мужской и женский пол. Является ли он девочкой, как его мать, или мальчиком, каким он является от рождения? Второй источник неопределенности Юлиуса заключается в его фантазма по поводу того, чей он сын. Является ли он сыном своей матери и своего отца или же своей матери и своего дедушки по материнской линии? В своих упреках мать, в самом деле, объединяет этих двух мужчин.

На четвертой консультации, опять через два месяца, родители впервые сопровождают Юлиуса вместе. Отец делает так, что Юли-усу приходится сесть между ним и его матерью. Юлиус пришел с мамой, а отец потом присоединился к ним. Отец повторяет несколько раз, что ему пришлось долго простоять в пробках, чтобы приехать, как будто я мог его не услышать. Мать выглядит замкнутой, а на лице отца вымученная улыбка. Юлиус поворачивается то к одному, то к другому: они сидят так, что он не может видеть их одновременно.

Оставшись наедине со мной, Юлиус рисует. Он берется за это с легкостью: чертит контур здания, колокольню и церковь, дверь которой раскрашивает; добавляет крышу колокольни и церкви, сначала прорисовывая, а затем быстро, но старательно закрашивая двумя цветами, которые вначале находятся с разных сторон, а затем соединяются и смешиваются на кровле. На верхушке колокольни он сначала изображает контур петуха, а затем его раскрашивает. Все так же, прорисовывая сначала контуры, а потом закрашивая разделенное таким образом пространство, Юлиус рисует отверстия в колокольне и церкви. Затем он добавляет два облака и солнце, которое наполовину выглядывает из-за ближайшего ко мне облака, потом добавляет водосточные трубы, спускающиеся с кровли церкви.

Я начинаю думать, что архитектурный аспект церкви затмевает сам замысел рисунка, и решаю вмешаться, попросив его говорить во время рисования. Ребенок отвечает, что это церковь для отпевания, для тех, кто умер.

Когда я спросил его, знает ли он кого-нибудь из тех, кто умер, он говорит мне об Иисусе, потому что сегодня страстная пятница, а в воскресенье будет Пасха. Юлиус, кажется, охвачен торможением, что заставляет его прекратить рисовать и не позволяет говорить. Тогда я вновь заговариваю о смерти, подчеркивая, что то, что он сказал, слишком грустно и что церковь может служить также и для других целей.

Затем я говорю о том, что разговор со мной мешает ему рисовать, он соглашается, и мы снова замолкаем, что позволяет мальчику дорисовать водосточные трубы, а затем нарисовать дождь, идущий из облаков. Рисунок, кажется, закончен, он усаживается, и мы вместе смотрим на него. Я предлагаю рассматривать его как сон.

Речь только что шла о смерти, и я напомнил ему, что мы могли бы говорить о церкви и в связи с рождением, например, как о месте крещения младенца: маленького Иисуса или маленького Юлиуса, который мог бы прийти в церковь, чтобы принять крещение. Можно предположить, что церковь является местом свадьбы, например, свадьбы папы и мамы, которые поженились, чтобы родить маленького Юлиуса. Затем я задаю вопрос себе и Юлиусу, должна ли эта история закончиться смертью. Он отвечает отрицательно.

Затем я спрашиваю его, каково могло бы быть продолжение истории, и напоминаю ему, что он говорил мне об Иисусе. Он не знает, что могло бы произойти дальше. Тогда я подчеркиваю, что если бы история остановилась на этом, это бы означало, что все закончено – для него, а также для его папы с мамой, что было бы очень грустно, судя по потокам дождя и постоянно скрытому солнцу на рисунке.

Тогда, посмотрев на свой рисунок, он говорит, что забыл кое-что нарисовать, и старательно дорисовывает радугу. Пока он рисует, я заговариваю с ним об этой консультации, о предыдущих и о возможных последующих и спрашиваю его, для чего они могли бы быть ему полезны. У него нет мыслей на этот счет, тем не менее ему хотелось бы прийти снова, на что я замечаю, что сегодня визит сюда позволил ему быть одновременно и с мамой, и с папой. Он говорит, что любит их обоих, и я отмечаю, что только что он спрашивал у своей мамы, почему она на него смотрит, и предлагаю ему сказать мне то, что она могла бы ответить ему, учитывая, что она не видела его целую неделю. Он объясняет, что был с папой и другими детьми, а потом встретился с мамой на три дня, в течение которых не виделся с папой.

Тогда я предполагаю, что встречи со мной могли бы позволить ему почувствовать себя хорошо и оставаться в этом состоянии, когда он захочет увидеться с мамой без папы или когда он встречается с папой без мамы, а также не находиться в ситуации, когда чувствовать себя хорошо означает потерять другого. Он соглашается, чтобы я предложил родителям, чтобы он приходил ко мне. Перед тем как я уйду за ними, он хочет дорисовать радугу, к которой он добавляет одну полоску.

Я также отмечаю для себя: меня удивляет, что он говорит со мной тихо. Он действительно очень контролировал себя до сих пор, но в мое отсутствие, пока я хожу за родителями, он балуется перед камерой.

Мы собираемся вместе с родителями, которые рады увидеть рисунок. Отец вновь описывает его «анатомически», но его особенно интересует, что следует из беседы с его сыном. Я подтверждаю, что консультации полезны в периоды тревог и грусти, чтобы не дать им оказать негативное влияние и чтобы позволить Юлиусу хорошо себя чувствовать, находясь как с одним, так и с другим родителем. Я предлагаю встретиться с ним и его родителями до летних каникул и обсудить план действий на следующий учебный год: продолжать ли консультации или предложить Юлиусу более регулярное лечение с периодическими встречами с родителями. Родители принимают это предложение: оно не слишком смущает отца, но мать хмурится, вероятно, потому, что текущая частота сеансов кажется ей недостаточной. Рассмотрение рисунка, сделанного ребенком, может давать поразительный эффект при разговоре с родителями о нашей работе. Он на самом деле иллюстрирует все, что является наиболее важным для работы с ними.