Текст книги "Из берлинского гетто в новый мир"

Почти ежедневно мои дела вели меня на главную улицу Новосибирска. Эта широкая улица шла через весь город. На ней находились горком партии и горсовет. И в том и в другом мне помогали где советом, а где делом.

Стоял жестокий мороз. На центральной улице города я встретила дирижера Курта Зандерлинга; он жил в крохотной комнате гостиницы вместе со своей женой. Он страшно мерз в своем тонком пальтишке, просто посинел от холода. Но не сказал ни слова об этом, не жаловался. Его согревали звуки Девятой симфонии Бетховена: он отправлялся на репетицию.

По всему городу были наклеены афиши с именем этого немецкого дирижера, напечатанным огромными буквами. В самое жестокое время войны. И в страшный мороз люди стояли в очереди, чтобы достать билеты. Мне повезло, он дал мне контрамарку. Это был один из самых великолепных, самых потрясающих концертов. Люди аплодировали, стоя, по нескольку минут. Они аплодировали Бетховену, они аплодировали дирижеру, они аплодировали честным немцам. Зандерлинг сиял от счастья.

Случайно мы встретились с ним на следующий день на том же самом месте. Я увидела, что он чем-то очень озабочен. Спросила его, в чем дело. Оказалось, что он и его жена давно хотели ребенка. И вот теперь его жена беременна. В такое неподходящее время. Они не знали, что делать. Они ничего не сделали. Иначе одаренный Томас Зандерлинг[6]6
  Томас Зандерлинг? известный ныне дирижер Германской Демократической Республики.


[Закрыть]? их сын? не появился бы на свет. Нелегко им было принять это решение. Зандерлинг покинул гитлеровскую Германию в 1935 году. В декабре 1941 года ему пришлось снова отправиться в путь. На этот раз из Ленинграда, их второй родины. Сегодня здесь, завтра там. Без пристанища. Курт Зандерлинг страдал и боролся вместе с советским народом. С народом, который ежедневно тихо, скромно, без хвастовства совершал великие подвиги.

А мой минский театр? Не прошло и недели с тех пор, как я встретила моих бывших коллег. И уже получила приглашение на премьеру. Она должна была состояться через десять дней. Я была крайне удивлена. Без декораций, без костюмов. Сами еще совсем не устроенные, они решили выступать. Им не хотелось сидеть без дела. Их гастроли не были предусмотрены. Они просто должны были получить пристанище и отдохнуть от пережитого. Минчанам пришлось покинуть город в считанные часы, совершать длинные пешие переходы под бомбежками, испытать голод, жажду, жару, болезни, смерть. Их не миновало ни одно испытание. Их лица были помечены печатью страданий, но они уже играли, играли самые веселые пьесы. Они хотели, чтобы люди хоть на два-три часа забыли о своих заботах. И люди смеялись от всей души на этих спектаклях. Но в конце, когда актеры раскланивались, у многих появлялись слезы. От радости. От горя.

Мне очень хотелось сделать минчанам что-то приятное. Но как? Чем? Может, устроить для них небольшой прием? Но у меня ничего не было. Нет, было! Великолепная свекровь. Как добралась она ко мне в Новосибирск, я расскажу немного попозже. Во всяком случае, она была здесь. В ее кладовке лежали два килограмма дрожжей, полученных на шесть продовольственных карточек, свекла, лук и немного муки. На рынке она купила яйца и самогон. Хлеба у нас было достаточно. Как много различных блюд она приготовила из этих запасов. И как это было вкусно! «Прием» состоялся у меня в комнате! Соседка предоставила нам и свою комнату. Моя свекровь совершила чудеса поваренного искусства. Сначала подали закуску из дрожжей с поджаренными луковицами, затем борщ из красной свеклы. Второе блюдо из дрожжей, лука, яиц и муки. Десерт из свеклы и дрожжей, конечно без лука. Никто не заметил, что все блюда приготовлены из дрожжей. Я рассказала им об этом только после того, как все было съедено. Они попросили рецепты. Так им все понравилось.

А теперь о моей свекрови, о моем свекре и трех моих золовках, которые жили со мной в одной комнате. Дело было так. Однажды я встретила в Новосибирске брата моего мужа. Конечно, на все той же главной улице. Он приехал в командировку. Жил в другом городе. Его, как хромого, признали негодным к военной службе, и он работал инженером на одном оборонном заводе. Он рассказал мне, что вся семья вот уже две недели ютится в Ташкенте. Город переполнен беженцами. Спят они все в парке под открытым небом. Мать заболела малярией.

«Пойдем на почту»,? сказала я без долгих раздумий. Я отправила телеграмму: «Ташкент. Главпочтамт. До востребования. Жду вас всех у меня». Я, правда, не знала, куда я дену пять человек. Мне принадлежало полкомнаты и узкая железная кровать. Спала я на голых пружинах, укрывалась матрасом. Но надо было найти какой-то выход.

Хозяйкой моей была молодая одинокая женщина. Сначала она была даже рада моему появлению. Но как-то вечером она разделила свой ужин с молодым красивым парнем, а потом и свою кровать. Когда я на следующий вечер пришла с работы, комната была поделена двумя простынями, висевшими на веревке. Перегородка оказалась отнюдь не звуконепроницаемой. После любовных сцен? назовем это так? я слышала, как «малышка» хныкала: «На фронте ты найдешь себе другую. Какую-нибудь санитарку. Забудешь меня. Поклянись, что ты меня не забудешь! Поклянись!»? «Не мешай мне спать!»? «Клянись! Клянись! Клянись!» Но он не хотел клясться, ему хотелось спать. И он ругался. И так каждую ночь недели четыре подряд. Пока парень не ушел на фронт. Нет, в эту комнату я не могла привести своих родственников.

Я обратилась к председателю горсовета. Описала ему судьбу моего несчастного семейства, которому пришлось четырежды эвакуироваться из одного места в другое. И он дал мне ордер на комнату в двадцать два квадратных метра. Большего я и желать не могла. Половину комнаты, которую я занимала, мне пришлось сдать. Я отказалась от нее весьма охотно.

Свекровь

Из родного Днепропетровска семью моего мужа эвакуировали вовремя. Вместе с госпиталем, в котором работали трое членов семьи. Отец кучером, одна дочь врачом, другая, помоложе, санитаркой. Мать сидела с парализованной дочкой дома. Когда город эвакуировался, госпиталь взял с собой все семейство. Раненые освободили для парализованной местечко на грузовике. Но она отказалась от этого места. Вместе со здоровыми прошла сто километров пешком. Как ей это удалось, и сегодня остается для. меня загадкой.

Выбившиеся из сил беженцы сели где-то в поезд. Он доставил их на Северный Кавказ, в Ессентуки. Но госпиталю в Пятигорске срочно был нужен хирург. Все семейство перевели туда. Трое снова работали в госпитале. Казалось, все устроилось. Но фашисты добрались и до Северного Кавказа. И снова этим людям пришлось бежать. Они покинули госпиталь лишь в последнюю минуту, после того как удалось пристроить всех раненых. Тех, кого не удалось увезти, спрятали у жителей города.

После длинных пеших переходов и еще более длинных переездов они, снова без сил, оказались в Ташкенте. Разместились в одном из многочисленных парков города. Теперь они были у меня в Новосибирске.

Моя свекровь была добрейшим человеком. И наделена умом мудреца. Больше всего мне нравилось свойственное ей чувство справедливости. Нет, больше всего мне нравилось, что она всегда была на моей стороне, а не на стороне собственного сына. Умная свекровь. Но шутки в сторону и шляпу долой перед этой простой женщиной, которая своему мужу, своим детям и, само собой разумеется, своей невестке сократила рацион еды до минимума, чтобы подкормить семью, которая была вывезена из Ленинграда через Ладогу. И теперь оказалась в той же квартире в соседней комнате. Это была женщина с шестью детьми. Они уже опухли от голода. Едва могли двигаться. Женщина категорически отказалась от направления в больницу, не хотела расставаться с детьми, которым спасла жизнь в немыслимо трудных условиях.

Ни один ребенок не был ее родным. Детей у нее вообще не было, да и мужа не было. Всех ребятишек она собрала в соседних домах. Она находила их рядом с их мертвыми матерями? плачущих, изголодавшихся, замерзших. На ручной повозке она отвозила тела матерей на кладбище. Полумертвых детей брала к себе в маленькую комнатушку. Одного за другим. И стала им матерью. Они все спали в одной кровати, ели и играли в этой кровати. Кроме кровати, в комнате уже ничего не было. Всю мебель сожгли в печке. Женщина оставила работу на заводе, бродила по улицам около хлебных магазинов, столовых. Собирала остатки и крошки, все, что хоть кое-как можно было съесть. Так ей удалось сохранить детям жизнь. Под конец она подкармливала их кожаными ремнями. Эти ремни она варила так долго, пока из них не получалось нечто вроде киселя.

Теперь и дети, и эта женщина были спасены. Им повезло, они оказались в нашей квартире. Среди нас была врач, медицинская сестра и самая лучшая сиделка, которую только можно себе представить: моя свекровь. Она строго следила за тем, чтобы ленинградцы не набрасывались на еду, а привыкали к ней постепенно. Ибо немало после эвакуации из города от этого погибали. По указанию моей золовки свекровь давала им неделями только куриный бульон с растертым куриным мясом и поджаренным белым хлебом. Все маленькими порциями. Свекровь развела кур на дворе для новогоднего праздника. Она еще была религиозной и придерживалась всех обычаев. Но не требовала этого от своих детей. И вот теперь она пожертвовала своих кур.

О героизме ленинградцев во время блокады написано много. Но я думаю, что об этом надо писать и писать. Каждое новое поколение должно знать о невообразимых страданиях этих людей. Они показали, какой стойкостью обладает человек, сколько страданий он может вынести, если он знает, за что страдает. История ленинградцев ? это тысячи историй о человеческом величии. Когда эта ленинградская семья переселилась в квартиру побольше, обе женщины горько плакали при расставании. Благочестивая еврейка из Днепропетровска и атеистка из Ленинграда. Теперь нашу квартиру не оглашали больше ни смех, ни плач детей.

Как-то в воскресенье после похода на рынок свекровь привела с собой в дом маленького красноармейца? сына полка. Ему было всего одиннадцать лет. Он утром того же дня прибыл с Западного фронта. Ждал поезда, который доставит его к родственникам, проживающим неподалеку от Новосибирска. Поезд уходил только вечером. Мальчик отправился на рынок в поисках еды. Деньги у него были. Свекровь обратила на него внимание. Заговорила с ним и пригласила его к нам домой.

«Отпустите его! Ему надо погреться! Он замерз»,? сказала она нам, когда мы столпились вокруг него. Что за славный был паренек! Каждый его обнимал и ласкал. Он разглядывал нас своими синими лучистыми глазами. Мы хотели его расспросить, но свекровь нас погоняла: «Скорей, скорей накрывайте стол. Ребенок есть хочет».

Во время обеда паренек рассказал нам свою историю. Отец его погиб на фронте, мать умерла в больнице. От чего, он не знал. Жил он у соседей. Они относились к нему хорошо. «По нашей улице проходила Красная Армия. Я побежал за солдатами. Это было в Полтаве. Сначала командир меня прогонял, но я не уходил. Я все время бежал за солдатами, все дальше и дальше. Рассказывал им всякие смешные истории. Солдаты смеялись. Они попросили командира, чтобы он разрешил мне идти с ними. И он разрешил. Он называл меня „сын полка“. Во! И подарил мне этот горн»,? мальчик указал на инструмент, который он держал на коленях, не расставаясь с ним даже во время обеда. «За храбрость»,? сказал командир. Мы рассмеялись. Так смешно он это сказал. «Сыграть вам что-нибудь?» Не дожидаясь ответа, он поднес горн к губам. Правда, сыграть ему не удалось. Слишком уж много он съел за обедом.

Мы охотно оставили бы малыша у себя. Но он не соглашался: «Дядя и тетя ждут меня. У них тоже есть такой мальчик, как я». К поезду его провожали полдюжины женщин. Все его обняли, целовали. Он терпел. Как взрослый, подал нам правую руку на прощание. Левой он придерживал свою пилотку, чтобы не сползла. Должна же пятиконечная звезда сидеть точно посредине.

О моем свекре рассказывать почти нечего, потому что и он ничего не рассказывал. Он был молчуном. Впрочем, нас это не огорчало. У него был тяжелый характер. Он всегда был чем-либо недоволен. Все заботы он оставлял женщинам. Всегда был голоден и поэтому устроился на бойню, где можно было подкормиться. Как и другие на бойне, он пил кровь забитых животных. От этого, наверное, умер. А может, от слабости? Мы этого не знаем. Он мирно заснул на работе. Хорошая смерть.

Люба, старшая из сестер, была смелым врачом. В госпитале она решалась на самые сложные операции, если они были необходимы. После, оставшись одна, она едва могла успокоиться. Раненые ее обожали. Раз или два в неделю я приходила к ней в госпиталь, читала раненым что-либо или разговаривала с ними. В зависимости от их настроения. В дни посещений к раненым приходили зачастую совсем чужие люди. Особенно к тем, у кого в городе, не было ни родных, ни знакомых. Муж Любы пропал без вести в первые же дни войны.

Сима, вторая дочка, была бухгалтером. Когда началась война, она окончила краткосрочные курсы медицинских сестер. С ранеными она была очень покладиста, а дома с ней не было сладу. Она страдала: ее жених был на фронте, не писал ей, но его мать получала письма. Однако с матерью жениха Сима не ладила. И когда они поженились в 1945 году, не прошло и полгода, как властолюбивой свекрови удалось их развести.

О Буне, самой младшей, парализованной, я могла бы написать целую книгу. Для меня она была героиней. Я называла ее «наш маленький Николай Островский». И не в шутку. Днем и ночью Буню мучили страшные боли. Ее тело было скрючено. Она едва могла двигаться по комнате, да и то только если на что-нибудь опиралась. Но она никогда не жаловалась, никогда не бранилась. Напротив, она успокаивала нас, если у кого-нибудь подчас сдавали нервы: ведь шестерым приходилось делить одну комнату. В то время ей было двадцать шесть лет. Ее парализовало, когда ей было семнадцать. В самые лучшие годы. После вирусного гриппа. До того она была здоровой, миловидной девушкой. Только что окончила школу и начала работать. Ее скрючивало все больше. Боли становились все более невыносимыми.

Когда мы с мужем переселились в Москву, мы взяли ее с собой. Показали всемирно известному нейрохирургу профессору Бурденко. Он сделал ей очень сложную операцию в мозгу. Риск был большой. Профессор Бурденко не скрыл от нее это. Не моргнув глазом, она подписала заявление, что согласна на все, на любой риск. После операции боли уменьшились. Тело немножко распрямилось. Но она не могла больше держать голову. Она все время откидывалась назад. Ей приходилось опирать голову на спинку стула, если она сидела, и поддерживать ее руками, если она двигалась. И вот это тяжелобольное существо не позволяло никому убирать квартиру. Когда она мыла пол, она лежала на боку, одной рукой держала голову, а другой тряпку. Квартира всегда была прибранной, лучше не надо. Она сама тоже. Это стоило ей чудовищных усилий. Ей хотелось быть полезной. Она много читала, всегда знала последние новости. Пятнадцати лет она стала комсомолкой. О своей болезни, своих страданиях, в том числе и духовных, она говорила очень редко. Ей не хотелось огорчать окружающих. Часто она упоминала Николая Островского, особенно в разговорах с матерью, чтобы ее утешить. Пять десятилетий продолжалась эта мужественная жизнь.

В Совете жен

Каждые две недели моя свекровь отправлялась в военкомат, чтобы получить деньги от моего мужа. На себя и на меня. Он поделил их пополам. Однажды она принесла письмо. Я просто вырвала его из ее рук. Она ведь не могла читать. Мне показалось, что это весточка от моего мужа. Уже несколько месяцев мы ничего не знали друг о друге. Я не знала, где он, он? где я. Весть могла быть и очень плохой. Такие вести приходили из военных комиссариатов.

Но это было приглашение на встречу жен фронтовиков. Комиссар приглашал в городскую библиотеку. Я пошла туда. Собралось около трехсот женщин. Встреча прошла по-деловому, без пафоса, без лишних слов и без президиума. Комиссар коротко описал положение на фронте и перешел к существу вопроса. Он предложил организовать Совет жен. Говорил о том, что у семей фронтовиков, особенно эвакуированных, много забот. Совет жен мог бы помочь им. Местные власти готовы оказать ему всяческую поддержку. В конце он осветил политические и культурные задачи Совета. После его выступления наступила пауза. Мы думали. Потом взяли слово несколько женщин. Поддержали его предложение. Оно не было новым. Советы жен существовали на Дальнем Востоке, у Халхин-Гола, они прославились тогда на всю страну. В то время они решали преимущественно культурные задачи. Теперь на первом плане стояли социальные проблемы. Я тоже взяла слово. Мне хотелось сказать о том, что многие эвакуированные женщины с детьми еще ночуют в залах ожидания вокзала. Эти женщины заслуживали восхищения. Каждое утро они посылали своих детей умытыми и аккуратно одетыми в школу. Этим женщинам необходимо было помочь.

Комиссар предложил выдвигать кандидатуры в Совет жен. Семь женщин. Одни кандидатуры были названы, другие женщины предложили свое сотрудничество сами. В их числе была и я. Я не успела оглянуться, как была избрана председателем Совета. Затем стали высказывать предложения и пожелания.

Началась наша деятельность. С утра до вечера без передышки я бегала но учреждениям. Поскольку я работала завхозом, то мне удавалось совмещать служебные и общественные дела. Начальство мое знало об этом и относилось к этому хорошо. Каждый вечер мы принимали в военкомате женщин. Их приходило много. Мы выслушивали их пожелания, их жалобы. Прежде всего мы заботились о жилье и теплой одежде. Горсовет предоставил нам право искать жилые квартиры, в которые еще можно было подселить. Подселяли прежде всего семьи фронтовиков. На поиски мы отправлялись по воскресеньям, обычно вдвоем. В то время люди в Новосибирске жили довольно просторно. Большинство горожан добровольно приняли эвакуированных. Но кое-где мы еще находили свободные комнаты. На окраинах города, в переулочках имелись небольшие дома с садами. Именно здесь я предпочитала искать. Во время одного из обходов мое внимание привлек новый красивый деревянный дом, одноэтажный, но довольно большой. Я позвонила. Дверь открыла коренастая женщина средних лет. Она встретила меня недружелюбно. Я показала мое удостоверение, выданное горсоветом. Попросила разрешения войти. Она пропустила меня в коридор. Не ожидая моих вопросов, она сказала: «Я тут же освобожу дом, если вы предоставите мне и моим двум детям подходящую квартиру. Так решил суд».

«Что за решение суда?»

«Ах, вы не знаете? А я думала, что вы из жилуправления».

«Нет, я ищу свободную площадь. Давайте присядем на минуточку».

«Пожалуйста. Лучше скажу вам сразу, в чем дело. Этот дом конфискован. Мой муж построил его на казенные деньги. Да и других глупостей наделал немало. Теперь его посадили».

«Давно?»

«Сидит уже пять месяцев. Я много раз ему говорила, оставь эти дела. Добром они не кончатся».

«Сколько комнат в вашем доме?»

«Три, еще веранда, коридор, кухня, туалет, баня».

«Когда был суд?»

«Четыре недели уже прошло».

«Спасибо. Вам дадут другую квартиру».

«Хорошо. Мне хочется, чтобы скорее все было позади».

«Здесь мы устроим детский сад. До свидания».

Это было в воскресенье. В понедельник в девять часов утра я была у судьи. Рассказала ей о нашем разговоре и попросила ее ускорить движение дела. «Постараюсь, товарищ, но не могу вам обещать, что решение суда еще на этой неделе будет передано судебному исполнителю. Да это вам и не поможет. Все равно он не выселит женщину, пока ей не найдут квартиру, а это может тянуться годами».

«Пожалуйста, дайте мне решение суда. Я сама его отнесу судебному исполнителю. У того ведь тоже немало дел. А пока что мы поищем другую квартиру для этой женщины. Она сама этого хочет. Для нас важен каждый день».

«Ну ладно. Может, у вас это и получится».

«Еще дайте, пожалуйста, копию решения для райжилуправления. Вот увидите, через несколько недель мы пригласим вас на новоселье детского сада».

Я получила решение, получила копию, стала бегать по учреждениям. Короче говоря, с детским садом у нас ничего не вышло. Зато мы организовали детскую кухню. За несколько недель. Дом почти не пришлось перестраивать. Мы убрали одну стену, поставили большую плиту с котлами. Военком нам в этом помог. Он дал стройматериалы и прислал взвод солдат. А уж они постарались. И стали ежедневно готовить обед на триста детей. Хватало им и на ужин. «Детский сад помог бы только тридцати детям»,? говорили женщины из нашего Совета, когда обсуждался этот вопрос. Мое предложение не получило поддержки. И правильно. Самое важное было питание.

Хозяйка дома получила для себя и своих детей большую комнату, двадцать шесть квадратных метров, с кухней в том же самом дворе, где жила и я. Нам повезло. Семья одного генерала переехала в другую квартиру. Его жена была членом нашего Совета. Как только она мне рассказала о предстоящем переезде, я тут же отправилась в райсовет и немедленно получила его согласие. Все произошло за считанные минуты. Солдаты перетаскивали мебель, а мы, женщины, взялись за другие вещи.

«Не хочешь ли ты у нас работать?»? спросил меня председатель райсовета, когда я принесла ему бумаги на подпись. Таких предложений я получала немало. Но у меня было только одно желание: отправиться на фронт. Ну а райсовет я все равно посещала каждый день. Председатель принимал меня, когда было нужно. Конечно, если не было заседаний. Но в годы войны недолго заседали.

Мне очень нравился этот человек, его непринужденность, его юмор, быстрая реакция. А ему нравилось, что я умею наседать на большое начальство. «Ну, партизанка, что ты сегодня придумала?»? встречал он меня обычно. Было бы трудно перечислить все, что этот человек для нас сделал.

«Ленин никогда не заставлял себя ждать»

Наш Совет жен работал с таким энтузиазмом, что сердца «ответственных мужчин» смягчались, когда мы оказывались в их кабинетах.

Хотя я твердо решила ходить в военкомат не каждый вечер, меня все время тянуло туда. Тем более что многие женщины хотели поговорить именно с председателем, в особенности если речь шла о деликатных вопросах. Обычно у моего стола уже стояла очередь, когда я появлялась. Что было тут делать?

Однажды случилось, что я опоздала на целый час. Я собиралась прийти пораньше. Поэтому решила поехать на трамвае. Расстояние было немаленькое? семь километров. Не такой уж пустяк, если идти пешком. Но трамвай шел еще медленнее, с бесконечными остановками. Как неисправимая оптимистка, я все же думала, что доеду на нем быстрее. Я ходила по вагону взад-вперед, чтобы не примерзнуть к сиденью, пока мое терпение не лопнуло. Я вылезла из вагона и продолжила путь пешком.

Запыхавшись, я вошла в приемную. «Извините, пожалуйста»,? сказала я женщинам, снимая пальто. Ледяное молчание.

Рядом с моим столом сидела старая сибирячка, которая часто нас посещала и много нам помогала. Она знала в этом городе многих, и это было для нас очень важно. Двое ее сыновей воевали на фронте. Она поправила свой платок, наклонилась ко мне и сердито прошептала: «Хочу кое-что вам сказать на ухо. Другие пусть не слушают. Вы коммунистка, так? Образованная женщина. Читали, наверное, Ленина. Но Ленин никогда не заставлял себя ждать. Никогда. Вы этого не знаете? А я знаю, хотя еле умею читать. Мне говорил об этом муж. Он был вместе с Лениным в ссылке. И я тоже никогда не заставляю себя ждать».

Этот упрек я запомнила на всю жизнь. Клянусь, что с того дня я никогда не опаздываю на встречи, будь то служебные или личные. Как правило, я прихожу раньше, чем нужно, и даже сержусь на себя за это.

Генерал и женщины

Большинство тех, кто приходил к нам, искали жилье. Всем мы помочь не могли, но некоторым удавалось помочь. Легче было с теми, кто нуждался в теплой одежде. В этом отношении крепко нас поддерживал начальник военного округа Новосибирска. Генерал с могучим сложением. Ему было около шестидесяти. Настоящий сибиряк, он говорил басом. И манеры его были тоже немного грубоватыми. Как его голос. Но он обладал чутким сердцем. Однажды он вызвал меня к себе.

«Садитесь».

Я села.

«Как идут дела?»

«Думаю, неплохо. Мы ведь только начинаем»,? ответила я заикаясь.

«Не будьте такой неженкой. Вы должны вырвать у военторга все, что можно у них вырвать. Получили вы теплые вещи для эвакуированных?»

«Нет, товарищ генерал».

«Сами виноваты. Надо требовать!»

Ему хорошо говорить, подумала я. Ему стоит только приказать. А мне? Да и что это за тон? Ведь я не солдат. В его прищуренных глазах я заметила лукавые искорки. Неужели он думает, что перед ним сидит робкий ребенок? Ну, я ему покажу.

«Барышня, барышня,? обратился он внезапно ко мне. Не без иронии и пренебрежения,? сегодня же военторг получит распоряжение распределять одежду только через Совет жен. Вы несете за это ответственность. Проведите опрос, составьте списки. Через две недели доложите мне, что вы сделали. Так. А теперь можете идти».

Ну и дела! В коридоре я перевела дух. Сердиться не было смысла. Генералам непривычно иметь служебные дела с женщинами, тем более с обидчивыми. Он был человеком дела. Но и мы были людьми дела. С одеждой все наладилось. Конечно, не без нажима на военторг.

В следующий раз я доложила обо всем генералу. Прощаясь со мной, он испытующе посмотрел на меня и сказал: «Барышня, я не могу вас больше видеть в этой красной кофточке».

«У меня нет ничего другого, товарищ генерал». Я была задета. Слышать такое при моем-то тщеславии.

«Черт подери! Вы что, хуже других? Смотрите, не обижайте свой Совет жен! Без ложной скромности!»

«Товарищ генерал, тогда распорядитесь об этом сами».

«Будет сделано. Что еще, барышня?»? он расплылся в улыбке. Вскоре мы беседовали друг с другом как друзья, хотя это ему было нелегко. Случалось, он снова впадал в свой генеральский тон. Но это случалось все реже и реже. И меня это очень радовало.

Женщины куют оружие

Сибирь и Урал превращались в кузницу оружия. Сюда эвакуировали много предприятий. Рабочих рук недоставало. Мы устроили большое собрание. Призвали женщин идти работать на предприятия, заменить мужчин. Отклик превзошел все ожидания. На заводы пошли даже женщины, которые прежде нигде не работали. Например, генеральские жены. Многие поменяли письменный стол на станок. В то время я научилась по-настоящему ценить этих женщин, их самоотверженность, их чувство ответственности, ту естественность, с которой они преодолевали невероятные трудности этой жизни. Это был подлинный героизм.

Достаточно вспомнить, как спокойно, как энергично они заготавливали в лесу дрова в свое свободное время. Наш Совет жен делил их на небольшие группы. Женщины валили деревья, пилили, грузили их и на повозках вывозили из леса. А затем сами кололи дрова. Сил это требовало много, но что было делать: угля не хватало. В нем нуждались военные заводы. Немного угля получали только семьи эвакуированных с маленькими детьми. В этом нам помогал директор угольного комбината. В первую очередь он должен был обеспечить оборонные заводы. Но когда мы приходили и объясняли ему, что речь идет о малышах, у него не хватало духа сказать нам «нет».

Так было повсюду, куда мы приходили. Везде мы встречали готовность помочь, везде нам шли навстречу.

Еще сегодня с чувством глубокого внутреннего удовлетворения я вспоминаю этих великолепных людей, мужественных женщин и мужчин, отдававших все силы делу победы над врагом.

С топливом вообще было немало трудностей. Что касается угля, то мы получали его на вокзале, расположенном в центре города. Ночью мы разгружали вагоны, на каждый вагон ставили восемь? десять женщин. До рассвета караулили уголь, чтобы его не украли. На постах сменяли друг друга каждые полчаса. Утром женщины, получавшие уголь, увозили его на ручных повозках или уносили в ведрах. Старикам и инвалидам помогал Совет жен.

С заготовкой дров было еще труднее. Впрочем, мы не вешали носа. Иногда нам поднимал настроение глоток водки, иногда? какое-нибудь забавное приключение. Однажды мне попалась упрямая лошадь. Стоял мороз пятьдесят пять градусов. Я нагрузила мои сани и направилась было в обратный путь. Внезапно моя лошадь свернула палево. А надо было двигаться прямо. Мне не помогали ни тпру, ни ну, ни ругательства, ни уговоры. Лошадь или вообще останавливалась, или тянула налево. Что с ней случилось? Откуда этот левый уклон? У лошади? А может? именно у лошади? Произошло это на исходе воскресенья, улицы были уже пусты, начало смеркаться. Меня охватило отчаяние. Но тут из огорода появился паренек. Я спросила его: «Скажи-ка, малыш, не знаешь ли ты, почему лошадь тянет налево?»

«Ясное дело! Конюшня стоит вон в той стороне».

«Что же мне делать?»

«Подождите, я позову отца».

Пришел отец, дал лошади кусочек сахару, вскочил на козлы, взял в руки вожжи: «Ну, ну, Косой, давай, давай!» И Косой как черт побежал к моему дому, не сворачивая ни направо, ни налево. Этот славный человек помог мне разгрузить дрова. Моя свекровь пригласила его к ужину. Как всегда, у нас была картошка, жаренная на касторке. Гость поблагодарил, сказал, что уже поел. От стаканчика самогонки он не отказался.

«Не наливай столько,? шепнула я свекрови.? Косой должен вернуться в конюшню».

«Ну Косому я ведь и не наливаю»,? рассмеялась она.

«Хорошо погрелся»,? сказал мой помощник, обливаясь потом.

На следующее утро по дороге на работу я зашла в конюшню, чтобы посмотреть на Косого. Но он не обратил на меня никакого внимания. Нет, с лошадьми мне не удавалось найти общий язык.

К сожалению, нам приходилось переносить не только физические лишения. Мы взяли на себя трудную задачу? вручать похоронки семьям погибших. В эти часы мы хотели побыть с женщинами, получившими тяжелую весть. Обычно мы шли к ним домой. Я часто спрашивала себя по дороге: к чему это? Что такое слова? Но затем я видела, что и слова помогают. Но дело не ограничивалось словами. Мы помогали, чем только могли.

Вскоре Советы жен появились повсюду, как грибы после теплого дождя. Даже в самых маленьких поселках нашей области. Это было хорошим делом. Теперь речь зашла о том, что необходимо центральное руководство. Его поручили мне. Я получила кабинет в клубе офицеров и письменный стол. И была счастлива, что не надо было пользоваться ими. Меня вызвали в Москву.

Вещи никогда не играли в моей жизни большой роли. Бог ты мой, сколько раз в жизни я теряла все, что имела. Но у меня был еще один берлинский чемодан. Его доставили мне коллеги, приехавшие из Москвы. В чемодан они сложили остатки моих немногих вещей, уцелевших после бомбежки. Светло-серый, небольшой, из твердого картона, но весьма прочный, этот чемодан выглядел еще весьма прилично. Он был мне дорог, и я взяла его с собой. Почти пустым. Моя свекровь положила в него еды на дорогу и немного припасов. Я вынула припасы и вернула ей.