Текст книги "Нежные тайны. Gentle mysteries"

Эскиз

Я охотилась на нее давно. Очень давно, и все – напрасно. Все осложнялось тем, что у нее было много лиц, слишком много лиц, и вы никогда не были уверены в том, что наконец-то встретили именно ее. Она могла быть разной – стильной леди и неистовой блудницей, сказочной феей и амазонкой, призраком Лигейи и Вифлеемской звездой, манящей, таинственной женщиной и трогательной, невинной девочкой, распутной стервой и изощренной сучкой… Многие путались, терялись, гордость их недовольно сопротивлялась неотразимому очарованию и они, не желая портить себе жизнь, спешили покинуть ее. Однако, оставив, потеряв ее из виду, их начинало мучить что-то, беспокоить и тянуть к ней назад. Они упрекали себя в робости и малодушии, злясь на себя, на окружающих, на весь мир и вновь искали, искали ее, пытаясь вернуть утраченную гармонию и равновесие.

Меж тем, узнать ее было легко. Была у нее одна слабость. Танец. Изысканный танец слов. Она всегда исполняла его в начале знакомства. Вам стоило только прислушаться к мягкому грудному голосу, заглянуть ей в глаза – и вас охватывал сладостный омут, а невыносимое желание, не покидало больше никогда…

Как-то на одной вечеринке мне представился шанс, и я его не упустила… Мы ушли вместе, не оглянувшись на вытянутые лица милых сподвижников, и утонули в чудной, густой метели, которой я не видела с далекого детства… Сидя на кухне, не скинув шубы, мы целовались, курили, пили жутко-крепкий коньяк и я решительно собиралась утром назвать ее своей женой.

Тихий голос вернул меня в реальность.

– Извини.

– Ты о чем?

– Так… Извини меня, – Она отстранилась. – Тебе пора.

Я обиженно уставилась на нее.

– Почему?

– Извини, но я не могу.

– Что ты заладила, – извини, да, извини? Чего не могу?

– Мне правда тяжело тебе говорить, – мягко сказала она. – Я иная, чем ты думаешь.

– Как это? Что ты мелешь! – возмутилась я, а у самой внутри все оборвалось и как-то тошно, что ли стало на душе.

– Долгая история, – Губы нервно дернулись и она, вошла в меня взглядом. – Скажи, разве можно увидеть ветер? Запах вереска? Шуршание листьев под ногами? Шепот дождя за стеклом? Тепло пальцев у губ?.. Ты же знаешь, дурочка. Меня не существует. Я лишь твое отражение… Так… Просто дым от твоей сигареты. И только…

– Какого черта!.. – Я медленно осела и, теряя последнюю волю, в попытке ее поцеловать, лбом уткнулась в прохладное стекло и увидела свои глаза, широко раскрытые, затянутые зеленоватой ряской, в которой плясали желтые лилии.

Девочка с кошачьим сердцем

Как всегда, она забудет позвонить, уехав под утро. И как всегда, я не буду сердиться. Невозможно сердиться на того, чей запах до сих пор витает в воздухе, льнет к тебе, впивается в губы, прикусывает пальцы, прячется в спутанных простынях, дразня и проникая под кожу. Запах растекается горячими струйками по венам, лаской впивается в память, чтобы, перевернув там все вверх дном, надурачившись, затихнуть и уснуть рядом со мной, под подушкой.

Меня будит звонок.

– Ммм… – мычу сквозь сон.

– Привет!

– Привет… Ты откуда?

– Собираюсь в магазин.

– Ты купила телефон?

– Да… – Короткий смешок. – Я же говорю с тобой.

– Какой?

Пауза…

– А не скажу. Не ска-а-ажу… – нараспев. – Сам увидишь.

Значит, не купила.

Мне нравится, что она не умеет врать. Нет, из этого не следует, что она всегда говорит правду. Порой она приврет, но сделает это так мило, сумбурно, бесхитростно, без расчета, неожиданно для себя самой, что попросту невозможно сердится. И я киваю головой, делая вид что, верю ее выдумке. Улыбаюсь. Ей так хочется быть взрослой. Улыбаюсь до той поры, пока смех не начинает переполнять меня. И вот мы уже оба смеемся, а она по-прежнему твердит, как заведенная. Мы валимся со смеху.… И нет в ней никаких двусмысленных намеков, недоговорок, нет ни боязни, ни страха, ни торга, ни взгляда оценщицы из ломбарда, ничего такого, что приходит к женщине с годами.

Она любит горячую ванну, триллеры и мягкие игрушки. Она вечно дерется с моим котом. Задирает его, а потом берет в охапку и, прижавшись щекой к его пушистой мордочке, баюкает его. Я сержусь. Кот уже старый и не привык к такой бесцеремонности.

– Не трогай кота, – говорю я, каждый раз, когда она влетает в комнату.

– Не буду… – усмиряя шаг, покорно отвечает она.

Но стоит мне отвернуться, как она, улучив момент, подкрадывается к нему и дразнит ладошкой, издавая рыкающие звуки: – Р-р-ррр… Звучит раскатисто. Кот шипит. Я бешусь. Она смеется, наблюдая за нами.

Она любит свое тело, даже больше чем я его, хотя, казалось – куда уж больше? С изумительной кошачьей грацией она устраивается в кресле. Теплый коньяк согревает, вливаясь в кровь, и слушая ее мурлыканье, я пальцами перебираю лучики нежности, притягиваю их к себе, и маленькая фигурка опускается надо мной, чтобы укрыть от всего.

Ей так хочется быть девчонкой.

– Я – собака, – не терпящим возражения тоном, произносит она.

– Нет – Кошка.

– Нет. Собака.

– Кошка.

– Собака! – И она резко кусает меня.

– У-у-у… – Я тру нос.

– Получил, получил!.. – восторженно восклицает она и, наклонившись надо мной, весело хохочет. Смех, неровный, скользящий то вверх то вниз, будто пробуя взять верный тон, сменяется тишиной. Она смотрит, близоруко прищурив глаза, язычком облизывает губы, и все ближе и ближе знакомые, манящие волны…

Мне нравится засыпать с ней, когда устав, она свертывается клубочком так, что становится совсем-совсем маленькой и, прижавшись ко мне, замирает зверьком. Мне нравится дарить ей радость, потому что она – ее отражение и, согревая, помогает забыть время и боль. И прислушиваясь в темноте комнаты к шелесту листьев за окном, думаю, что возможно, чтобы родится вновь, необязательно умирать, достаточно просто уснуть.

…Маленькое тело, укрытое опавшей листвой. Иней серебрится на ресницах крохотными звездочками. И на этот раз непозволительно долго молчит телефон.

просто так

ночь за ночью, зима за весною,

тонким лезвием вычерчен сон,

ты же знаешь – я брежу тобою

и с тобою давно обручен.

где-то бродят забытые птицы,

спит в пещере лиловый дракон.

ты прикрой на мгновенье ресницы

и увидишь, что я обречен

тень за тенью, волна за волною,

плыть, скитаться в твоих – «может быть»

и согласно кивать головою,

и так нежно и странно любить

Наваждение

Странное все же существо человек, непредсказуемое… Бежит, летит, горы сносит на пути, чтобы достать аленький цветочек или единственную любовь, а тут на пути – бабочка… Так, ничего особенного – немного красок, незатейливые узоры… Ну, бабочка и бабочка… Легкая, свободная, парящая, как ей заблагорассудится… И нет у нее ни прошлого, ни будущего, ни приличного настоящего – только игра света и тени – крылышками на солнышке… Тихий бархатистый шорох у виска – и вот она уже на плече… Видно, что ненадолго, видно, что случайно, а замрешь – не шевелишься, почти не дышишь – только бы не спугнуть, только бы не обидеть… Взмах ресниц – и забываешь все, улетая в призрачный сон, где влюблено, с трепетом, нежишь неожиданную гостью, на мгновение коснувшуюся твоей души… не зная почему, не зная зачем… еще миг и маленькая тень оторвавшись, ускользает за край, оставив на губах душистый поцелуй и призрачные волны настоящего…

Заброшенный дом

Это был странный дом. Не сказать, что угрюмый и мрачный, но что-то неуловимое и зыбкое витало в его воздухе. Нет, ну что вы… Никаких там привидений или призраков леденящих душу. Просто какое-то ощущение нереальности охватило меня, как только дверь захлопнулась, и я оказался в пустом доме, в который забрел, прячась от осеннего ненастья. Мне вдруг показалось, что кто-то вышел, ненадолго и скоро вернется, а мне, придется сбивчиво и невнятно объяснять, как и с какой целью, я нарушил покой и вторгся в чужое владение. От этого стало как-то не по себе, и смущенный этой мыслью, я осторожно сделал первые шаги, вздрагивая при малейшем шорохе. Но по мере того, как, двигаясь вперед, я свыкался с окружающей обстановкой, ко мне постепенно возвращалась былая уверенность. Тверже становился шаг и уже не так пугал скрип старых рассохшихся половиц…

Построенный еще в викторианскую эпоху, дом представлял собой классический образец особняка в готическом стиле. Описывать его детально, было бы излишним, ибо ничего особенного, в нем не было. Большой холл с арочными окнами, гостиная со старинной мебелью и огромным камином, кухня, набитая всякой утварью, вдоль стен – висели портреты родовых предков. Второй этаж – череда комнат для хозяев и гостей, и… таинственная витиеватая лестница, ведущая на самый верх в маленькой башню, которую уже лет сто, как никто не посещал. Мои руки осторожно касались стен, мебели, перил, множество больших и маленьких предметов и каждый рассказывал свою историю, будил во мне давно забытые чувства. Я ходил долго, бесконечно долго. Открывал каждую дверь, впитывал в себя застоявшийся запах, пытаясь сообразить, что происходит со мной…

И только там, в маленькой тесной комнатке наверху, под самой крышей, по которой моросил нескончаемый дождь, я стал понимать, что это за дом. Дом, в котором могло быть что-то прекрасное и не свершилось, верилось, мечталось – и не сбылось. Дом, в котором царили сумерки, и заправляла всем пустота. И то, что неуловимое, легкое, зыбкое витало в его воздухе – это было ожидание. Ожидание, смешанное с надеждой, что ко мне вернется память, и я узнаю его – дом, который когда-то покинул… И тогда прекратится шорох дождя, исчезнет тревожная пустота и растворяться холодные сумерки, а маленькие пылинки солнечного света заиграют по потолку и зеркалам, воскрешая уют и теплоту стен… И тогда вернешься Ты.

Voyage

Неописуемой красоты бухта сверкала под ярким солнцем, словно драгоценный изумруд. Ограненная серой галькой и крутыми базальтовыми склонами она заманила к себе наши тела, утомленные полуденным зноем. Вода в ней колыхалась тихо-тихо, как в колыбели. Она лениво набегала на берег и, шурша, отбегала назад, чтобы потом вновь вернуться ласковыми брызгами, снять усталость, утренние заморочки и долгий путь.

Янтарное солнце слепит глаза – мы идем окунуться. Всплески волн. И нежная бирюза, переходящая на глубине в изумительный чистый темно-голубой цвет, освежает наши обнаженные тела. Мелкие рыбешки стайками носятся меж подводных валунов, обросших красно-коричневыми водорослями. Из-под камней поменьше, то тут, то там, лениво выглядывают лупоглазые крабы. Они, смешно переваливаясь, топочут по песчаному дну, торопливо перебирая лапками, чтобы не попасть в твои маленькие любопытные ладошки… Мы плаваем, дурачимся до полного изнеможения и потом довольные и усталые валимся на берег. Не хочется ни о чем думать. Хочется просто лежать, прислонившись щекой к твоей спине, покрытой ровным темным загаром, смотреть вдаль – туда, где море сливается с синевой горизонта, на проплывающие барашки облаков, слушать тишину и ощущать рядом тебя, твое дыхание и нежно гладить мелкий золотистый пушок, стряхивая с него прилипшие перламутровые песчинки…

Изредка налетающий ветерок приятно холодит тело. Небольшое облачко закрывает на минутку слепящий диск солнца, и моя рука вновь невольно касается нежности твоей кожи, пальцы любовно гладят ее и впитывают твою секундную прохладу. Ты поворачиваешься ко мне с затуманенным взором, и таинство соблазна вновь охватывает меня. Вокруг нас – сине-зеленое море, душистый аромат сосен, нагромождение камней. Вверху клубятся облака. И мерцают вблизи твои лукавые янтарно-зеленые глаза, и притягивает меня их узорная вязь, и терпкий вкус губ твоих дразнит меня, и сухие горячие пальцы твои обнимают меня, и бесконечная нежность твоя, словно душистый запах цветов кружит мне голову и тонким дымом проникает вовнутрь. И я, молча, прижимаюсь к тебе, следуя за всеми изгибами твоего упоительного тела и, вдыхая запах твоих распущенных волос, впиваюсь жадным, бесконечно-долгим поцелуем в твои невероятно чувственные губы…

…Но вот вечерняя бабочка садится на твое плечо и мы замечаем, что солнце уже на закате и тень от скалы укрыла весь пляж. Наглые толстые чайки не спеша вышагивают вдоль берега. Волны отливают темным серебром. Пора возвращаться… Мы собираемся, и вскоре – уставшие, голодные, но безумно счастливые мчимся в машине по серпантину горных дорог к дому. Ты прижимаешься ко мне на крутых виражах, и в переплетении пальцев я чувствую твой страх, смешанный с детским восторгом. Тает на востоке синий вечер – мы возвращаемся домой, где нас ждет беседка в саду, еда, холодное пиво, половинка арбуза и тихая летняя ночь на прохладных простынях в комнате на втором этаже.

Нарисуй мне картину

нарисуй мне картину, мой милый, мой ангел,

нарисуй, чтобы не было черных цветов

нарисуй, чтобы было легко и удача

не прошла стороной, обернувшись мечтой.

нарисуй мне картину, мой милый, мой ангел,

и прикрой мне глаза теплым летним дождем…

не скучай – я тебя никому не отдам ведь,

и прости мне с улыбкой невольную боль.

Молчание

Она шла по шумной улице, ехала в метро с тысячью лиц, тряслась на заднем сидении маршрутки. Уставшая, расслабленная, ни о чем не думая – она словно парила во сне… Но стоило ей выйти из машины, как неизбежность темным мокрым снегом впилась в нее, а жеманная легкость оставила с тем же равнодушием, с каким пришла после первого бокала. Накатывало похмелье. Горькое, жгучее, опустошающее.

Спохватившись, она испуганно засунула руку в карман и нащупала несколько купюр, которые приятно скомкали пальцы. Это ее успокоило. На время. Она стала прикидывать чего и сколько сможет купить и надолго ли ей хватит. Выходило – не очень. Она была раздосадована этим, но потом утешила себя мыслью, что лучшее – враг хорошего и по-ребячески пнула камушек на своем пути. Тот отскочил и, закружившись, пулей пролетел вперед, ударившись об ноги какого-то прохожего.

– Девушка! Ну, вы даете! – Добрые веселые глаза смотрели на нее.

Только вместо привычной улыбки ее разобрала злость.

– Отвали… – сквозь зубы бросила она и резко ускорила шаг, чтобы не видеть ответного взгляда.

Тошнота комом стояла в горле. Она купила бутылку пива в знакомом ларьке у дома, сделала пару глотков и продолжила свой путь, глубоко вдыхая запах уходящей осени…

– Ты где была?

– У Маринки.

– Как она?

– Нормально… Устала только…

– Есть будешь?

– Нет… Я не голодна.

– Тогда – спокойной ночи.

– Спокойной ночи… – Она отвернулась к стене и тихо заплакала.

Говори

Говори мне чаще о любви,

Говори с закрытыми глазами,

Говори, когда идут дожди,

Говори, когда – улыбка в мае.

Говори, когда душа пуста,

Когда маленькими нежными руками

Вынимаешь сердце из груди

Ласковыми теплыми словами.

Говори, когда не веришь, когда ждешь,

Когда ветер в окна бьется со слезами.

Говори, когда уходишь, когда пьешь,

Когда боль, одна, шепча губами…

Говори как в детстве, в полусне,

Мягким шепотом в любимую игрушку.

Только слышишь, Солныш? – не молчи,

Чтобы тьма не вкралась под подушку.

Ненормальный

Утро. Дверь подъезда со скрипом открывается, и я вылетаю на улицу.

Супер!.. Как же дышится, после спертого воздуха в квартире! С вечера выпал первый снег. Во дворе, рядком, машины – словно грибы под снежными шапками. Где-то среди них – мой «Шевроле».

Чертыхаясь, открываю дверь, завожу мотор, достаю скребок, щетку и начинаю сметать снег. Через минуту выходишь ты, закуриваешь. Смотришь.

– Не накурился? – спрашиваю, недовольно.

– Не-а, – отвечаешь ты, с наслаждением затягиваясь, будто не курил сто лет.

Я с новым рвением продолжаю очищать стекла, капот, злюсь и молчу. Больше оттого, что терпеть не могу, когда ты стоишь и ничего не делаешь. Просто смотришь и идиотски улыбаешься.

– Давай помогу, – предлагаешь ты, не сходя с места.

– Не беси меня!

Я усердна, как никогда. Почти все. Осталась – крыша. Подпрыгиваю, пытаясь достать. Не получается.

Ты подходишь, и молча, забрав щетку, начинаешь сбрасывать мокрый снег. Он летит на капот.

– Что ты делаешь?

– Чищу…

– Куда?! – чуть не кричу.

– Сейчас. Не волнуйся… Все будет в порядке.

Я бросаю все, достаю сигарету, лезу в карман за зажигалкой, но ее там нет. Ну вот! Как всегда! Я оборачиваюсь:

– Ты – скрысил? Дай зажигалку.

– Ну что ты волнуешься, лапа!..

Сердито закуриваю – ненавижу, когда меня успокаивают… Я и так спокойна, как танк. Нечего меня успокаивать. Просто раздражает его неторопливость. Время уже двенадцать. Пока собирались, завтракали, в магазинах уже давка.

Смотрю, как насупился и ты. Молчишь. Чувствуешь мое настроение. Старательно протираешь зеркала по десятому кругу.

Отчего – то становиться смешно. Я тихонько, обхожу машину, незаметно скатываю снежок – и он летит прямо в цель.

– Ах, так! – вскрикиваешь ты. – И тут же в ответ, мне летит снаряд. Я уворачиваюсь. Раз, другой. На третий – комочек снега падает мне прямо за шиворот. Холодно и противно. Брр… Я наклоняюсь, недовольно стряхиваю и готова тебя убить, как вдруг чьи-то руки сзади обнимают меня… Твои руки… Они крепко прижимают меня к тебе. И я забываю обо всем… Ты целуешь меня в шею,  в щеки, в губы и начинаешь шептать что-то на ушко… Я ничего не слышу, не вижу, не понимаю… Весь мир исчезает, теряется на какое-то время… Потом, постепенно, до меня доходит смысл твоих слов.

Я отстраняюсь, вырываюсь и бросаю:

– Ты – ненормальный! Маньяк!

– А ты – маньячка, – парируешь ты, и вновь тянешься ко мне.

Но я уже пришла в себя и не дам тебе второго шанса:

– Убери свои клешни… Расставил тут растопырки свои… – сердито, а внутри примирительно: – Пока с тобой куда-то выберешься, с ума сойти можно.

Садимся в машину. Я включаю «Авторадио». Ты – рядом… Газую. Поехали…

Мимо пролетят года… Все вокруг изменится… И будет другое утро, и другой день, и другая жизнь.… Без тебя… Но – не сейчас. Не в это утро. В это утро – мы вместе. Ты и я.

Если ты захочешь

Тоска приходит и уходит

И грусть плетется вслед за ней,

Ты знаешь – если ты захочешь,

То в то и веришь, то и есть.

Среди слепцов найдешь ты зрячих,

Среди глухих – говорунов,

Среди красавцев – лед горячий,

Среди безумцев – череду лгунов…

Лишь только тайны вкус ты ощутишь -

Наивно-трогателен мир,

А раскусив мед виноградин,

Вдруг слышишь – берегитесь, сир!

Здесь часто колобродят черти!

Кораблик сквозь туман уплыл…

На небе горечи осадок

И ложь – комком, как горклый сыр.

И выбор в общем не велик -

Ищи лишь тех, кто слеп – коль зрячий,

Ушастых – если говорлив,

Кому нужны вы, кто не продаст

За горсть монет вам лживый мир.

Ламия

Она называла себя – Ламия. Когда мы впервые встретились, ей не было еще и двадцати. Хорошенькая симпатичная брюнеточка, с нежными пухлыми губами, стройная и изящная, как статуэтка. Тихая и спокойная. Теплые карие глаза ее светились по-осеннему сентиментально. Она мило, по-детски щурилась, скрывая свою близорукость, считая, что очки безобразят ее юное лицо. Она бесилась из-за родинки на левой щеке, не понимая, что это придает ее внешности ни с чем несравнимую привлекательность. В постели она была сущим дьяволенком и предавалась любви со всей страстью, без лишней вульгарности, но с соблазнительным распутством. Она горько рыдала в подушку, говоря о потерянной любви, а через месяц убивалась по новой. Ей нравились драмы и ужасы, захватывающие приключения – все, что будоражило ее воображение. Она была приятной собеседницей и хорошим слушателем, но при этом никогда не забывала напомнить о себе, самым нелепым способом.

– Ты меня не бросишь? – Она мертвой хваткой вцепилась в меня, в первый же день знакомства.

Я ничего не хотел обещать и отшутился:

– Полагаю, ты первая сбежишь от меня.

– Не сбегу… Ты – мне очень нужен! – И она благодарно, всем телом прижалась ко мне…

Как-то, укладываясь спать, я спросил:

– Что это за имя такое – Ламия?

– Это нимфа, которая пожирает младенцев, – насмешливо произнесла она, снимая контактные линзы, которые носила время от времени. – Спи, а то я и тебя съем.

– Ты уже безопасна, – улыбнулся я.

– Уверен? – Она выключила свет, нырнула под одеяло и мягкие влажные губы коснулись моего тела…

Утром, пока я готовил кофе на кухне, она неслышно подкралась ко мне, и, поглаживая мои бедра, вновь вызвала волну желания.

– Пожалуй, я так стану извращенкой, – нарочито вздыхая, произнесла она, ни на секунду не прекращая откровенные ласки. – Мне начинает нравиться боль, которую ты мне доставляешь… Хочу тебя! Прямо сейчас!..

Кофе мы допивали уже в спешке, холодный. Каждый торопился по своим делам. Натягивая на себя одежду в тесной прихожей, мы пару раз вновь оказывались в объятиях друг друга, не желая мириться с очередным расставанием.

Осень заканчивалась… С каждым днем погода становилась все капризней. Шли моросящие дожди, изредка выглядывало солнце, а по ночам густая пелена тумана опускалась на город.

Однажды вечером, она ворвалась ко мне в квартиру вся на нервах, взвинченная и напуганная.

– Мне кажется, за мной следят, – прямо с порога заявила она.

– Брось… Зачем кому-то следить за тобой, – удивился я.

– Не знаю… – Она нервно покусывала губы. – Последние дни, я часто встречаю одну и ту же машину. Вот и сейчас, когда я ехала к тебе.

– Что за машина?

– Ты же знаешь, я плохо в них разбираюсь. – Она задумалась. – Похожа на твою «Тойоту».

Я подошел к окну и отодвинул штору. Улица была пустынна.

– Никого, – отметил я.

– Я не придумываю, – сказала она, заметив мое недоверие.

– Хорошо. Но кому могло придти в голову следить за тобой? – поинтересовался я

– Понятия не имею.

– Составь список своих врагов, – как бы в шутку, предложил я.

– Ты же знаешь, у меня их нет.

– Тогда – друзей.

– Их тоже нет, – вздохнула она. – Только – ты.

– А бывшие?

– Им не до меня, – как-то странно произнесла она, и, вскинув голову, поправила дрожащей рукой челку.

Я посмотрел ей в глаза и попытался успокоить, стараясь держаться как можно увереннее:

– Детка, послушай меня внимательно. Ты – насмотрелась детективов, и тебе привиделось невесь что. Забудь и перестань нервничать. Все будет хорошо.

Затем подошел к столику и налил вино в бокалы.

Она села рядом в кресло и закурила…

Некоторое время мы молчали.

– Не знаю… может, ты и прав, – Она стряхнула оцепенение, в котором пребывала и игриво улыбнулась. – А может я все это нафантазировала, чтобы тебя напугать?

Она выпила последний глоток и поставила бокал на край столика.

– Ну… Чего же ты ждешь?.. – нетерпеливо произнесла она, и недвусмысленным жестом поддернула юбку вверх.

Уже одеваясь, она мне сообщила:

– Через неделю я уезжаю в Лондон, на стажировку.

– Надолго?

– Полгода – год.

– Там много молодых привлекательных мужчин.

Она рассмеялась:

– А я и не против, если ты закрутишь роман с какой-нибудь хорошенькой мордашкой, пока меня не будет.

– Тебя проводить?

– Нет, не надо.

– Тогда до завтра. Увидимся. – Я нежно поцеловал ее.

– Увидимся… – Ее взгляд остановился на мне чуть дольше обычного, и я понял, что она все знает.