Текст книги "Когда родители любят слишком сильно. Как избавиться от созависимости в отношениях с родителями и детьми и жить своей, а не чужой жизнью"

6. Страх близости
«Никто никогда не будет любить тебя так, как мы»

Когда я понял, что моя нынешняя подружка стала воспринимать наши отношения всерьез, мне сразу захотелось смыться. Это со мной уже случалось, и не раз. Если я подпускал женщин слишком близко, и они начинали рассчитывать на меня и строить планы, мне казалось, будто я начинаю задыхаться. Как только женщина начинает говорить об «отношениях» и «потребностях», я закрываю лавочку. Я дорожу своей свободой.

Джим, 37 лет, биржевой брокер

Рассказывают историю об одной женщине, которая мечтала переспать с Джоном Ленноном. Только о нем и думала. Она была уверена, что это единственный мужчина, с которым она может быть счастлива.

Однажды в баре она встретила певца, немного похожего на Леннона. Она нашла его восхитительным и провела с ним ночь. Наутро, поцеловав его на прощание, эта женщина подумала: он был великолепен, но он не Джон Леннон…

Она встречала многих мужчин, напоминавших ей Джона. И она меняла их одного за другим в целой череде романов – всегда недолгих, всегда безрадостных. После очередного разрыва на вопросы друзей «Что было не так на этот раз?» она со вздохом отвечала: «Он был великолепен, но он не Джон Леннон».

Однажды в Нью-Йорке она познакомилась с другом Джона Леннона. Они провели вместе чудесную неделю, после чего она объявила ему, что между ними все кончено. Он был великолепен, но все же он не Джон Леннон.

Этот человек познакомил ее с Джоном. Она пошла в атаку, и вот настал великий день. Она наконец-то осталась наедине с Джоном Ленноном.

Наутро она улетела домой, ни о чем не жалея. «Он был великолепен, – сказала она, – но он не Джон Леннон».

Нечто подобное случается с каждым из нас хотя бы раз в жизни. В нашу жизнь приходит подходящий, «правильный» человек со всеми качествами, о каких мы так мечтали. Проходит несколько месяцев, и он или она уже не кажутся нам такими замечательными. Мы мечтали об остроумном собеседнике, а теперь хотим зрелого человека. Мы мечтали об уравновешенном партнере, а теперь хотим кого-нибудь более импульсивного и непредсказуемого.

Пока мы бегали по тусовкам, платили службам знакомств, составляли объявления и просили друзей с кем-нибудь нас познакомить, нам и в голову не могло прийти, что мы боимся близости. Собственно говоря, нам казалось, что ничего другого нам в жизни и не нужно.

Но страх близости – настоящая эпидемия среди взрослых, которых в детстве любили слишком сильно. Этим объясняется череда вспышек влюбленности, никогда не переходящих в подлинную близость и длительные устойчивые отношения.

За нашими несбыточными надеждами стоят страхи ребенка, которого непомерно любили и который теперь превыше всего ценит безопасность.

Чего же мы боимся? Потерять себя. Оказаться отвергнутыми. Открыться другому человеку. Подлинная близость всегда несет с собой все эти риски. Принимая во внимание историю нашего детства, неудивительно, что мы так боимся этого.

Рассмотрим каждый из этих страхов в отдельности.

Страх потерять самих себя

Дети, которых любили слишком сильно, часто вырастают с бессознательным страхом, что если они позволят кому-нибудь себя полюбить, то будут связаны по рукам и ногам нуждами и потребностями этого человека и потеряют свободу и самостоятельность, перестанут быть теми, кто они есть.

Именно это пугало Рона в отношениях с Крисси, несмотря на то, что она была хорошенькая, умная и мало чего от него требовала. «Нам было хорошо вместе, но я никогда не чувствовал себя по-настоящему влюбленным в нее, ну, вы понимаете. Я не хотел, чтобы она рассчитывала на встречи со мной каждым субботним вечером и все такое. Я хотел иметь возможность встречаться с кем-то еще, если пожелаю».

У Крисси был свой бизнес: она владела небольшой типографией, печатавшей этикетки и прочую полиграфию для мелких предпринимателей. «Когда дела шли плохо, а так было довольно часто, она едва сводила концы с концами. Я думал, если я на ней женюсь, для нее это будет продвижение вверх, а для меня – вниз. Но все равно многое в ней меня возбуждало».

Весь год, что они встречались, Рон делал все возможное, чтобы не подпускать Крисси слишком близко. «Я знал, что она влюбилась в меня, и не хотел этого. Она без конца слала мне открытки. Когда мне что-то нравилось, она подстраивалась и давала мне понять, что ей тоже это нравится. Она была настоящим хамелеоном!

В первый месяц наших отношений я никуда ни ходил вместе с ней, ни разу. Мы просто сидели в ее квартире, смотрели телевизор и занимались сексом».

Крисси, похоже, это устраивало. «Что поддерживало мой интерес к ней, – признается Рон, – так это то, что в постели она была готова делать все, чего бы я ни пожелал. Она просила меня рассказывать обо всех моих сексуальных фантазиях. Чем порочнее они были, тем больше ей нравились. И потом она их исполняла.

Однажды она попросила меня исполнить одну из ее фантазий. Я согласился, но через минуту сказал, что больше не хочу. Она липла ко мне, и это меня бесило. Я встал и включил телевизор. Через пятнадцать минут я оделся и ушел, сказав ей, что устал».

Иногда Рон не звонил Крисси по две недели и больше. «Она ничего не говорила, а когда я снова возвращался в ее жизнь – от скуки или как уж там получалось, – она вела себя так, будто ничего не произошло».

Три или четыре раза Рон пытался порвать с нею. «Однажды я сказал себе: все, это навсегда, больше я в это дело не ввязываюсь. А потом, где-то через месяц, мне очень сильно захотелось трахаться. Поздно ночью я пошел к ней домой. Можно сказать, я ее уговорил. Она поначалу брыкалась, но потом дала».

Уходя от нее той ночью, Рон, по его собственному признанию, не чувствовал особой вины. «Честно говоря, единственное, что я чувствовал, было ощущение власти над ней – как будто я могу все, что захочу. Она, бывало, рассказывала мне о своем предыдущем парне и о том, как он над ней издевался. Он был груб и хотел только секса, но она все равно оставалась с ним, потому что это лучше, чем ничего. Она все это мне рассказывала, думая, что я пойму и никогда не буду обращаться с ней так же. А на самом деле этим она только укрепляла мое ощущение, что в ней нет ничего особенного, что она недостаточно хороша для меня. Вместо сочувствия у меня росло убеждение, что я ничего ей не должен. Пусть берет то, что дают.

Что, выгляжу настоящим гадом? Так я гадом и был. Признаю. Это и было самое худшее во всей этой истории. Я всегда казался себе человеком чутким, который нарочно никого не обидит. Такой у меня был образ – образ порядочного парня, внимательного к чувствам других. Забавно, как мне удавалось все это совмещать со своим поведением в отношении Крисси, как будто все, что я делал, не противоречило тому, что я о себе думал».

Время шло, и Рон все отчетливее видел, что Крисси его любит и страдает от того, что он держит ее на расстоянии, хотя и ничего не говорит. Это было самое худшее, потому что мысль о том, что Крисси страдает, но молчит, приводила его в бешенство. «Это напоминало мне мою страдалицу-мать».

Мать Рона любит его слишком сильно и до сих пор покупает своему тридцативосьмилетнему сыну носки и трусы. «Я в гостях у родителей, и вот иду в туалет. Она кричит вслед: «Осторожно!» Ну что может с человеком случиться по пути в сортир?

Она часто наведывается ко мне домой, ходит по квартире, перебирает мои вещи и спрашивает: «Где ты это взял? Сколько ты за это заплатил?» И каждый раз оказывается, что она могла бы купить точно такую же вещь дешевле, стоило мне только попросить. Однажды я застал ее копающейся в корзине с грязным бельем. Ничто в моей квартире не ускользает от ее внимания».

С самого детства Рон пытается избавиться от удушающей материнской опеки. Иногда ему удается утихомирить мать, но по большей части он просто ее избегает. Но нежелание рассказывать о происходящем в его жизни ее только раздразнивает. «После всего, что я для тебя сделала, почему нельзя со мной поговорить, доставить мне немного радости?» – настаивает она. Рон уходит. Он понимает, что ему следовало бы дать матери то, чего она хочет, но он просто не может. Он смотрит в ее встревоженное лицо и чувствует, что задыхается. Ничто на свете не провоцирует в нем такого чувства вины, как вид своей многострадальной матери.

Их отношения мало меняются с годами. «Она по-прежнему обращается со мной как с десятилетним ребенком, – жалуется Рон. – Она звонит и спрашивает, как дела. Если я забудусь и скажу, что у меня болит голова или еще что-нибудь в этом роде, на меня обрушится миллион вопросов. Принял ли я аспирин? Какой марки? Известно ли мне, что аспирин вреден для желудка? Надо пойти к врачу. У мужа ее приятельницы обнаружили огромную опухоль в мозгу, а единственным симптомом была головная боль. Если бы я ее слушался и побольше отдыхал, голова бы не болела.

Я знаю, что она делает это потому, что любит меня. Мне не надо объяснять. Но этому нет конца».

Как это ни странно, Рон оказался на приеме у психотерапевта именно из-за головных болей и постоянного стресса. «Когда психотерапевт впервые сказала мне, что у меня проблемы в отношениях с женщинами, я не понял, что она имеет в виду. Я рассказывал ей о своем романе с Крисси и подумал, что, раз она сама женщина, то хочет подловить меня на этом».

Психотерапевт попросила Рона выписать на листе бумаги все прилагательные, какими он охарактеризовал бы женщин. Подумав немного, Рон решил не лукавить. Вот что он написал: «Манипулирующие и контролирующие. Слабые и эмоциональные. Подавляющие. Назойливые. Очень требовательные».

В эту картинку, по мнению Рона, вписывалось большинство женщин. Это хорошее объяснение тому, что каждый раз, когда у него начинали завязываться серьезные отношения, он спасался бегством.

Список Рона выявил в сжатом виде многие стороны восприятия им своей матери. Его трудности в отношениях с нею проистекали из того, что она не уважала его границ. Под границами мы подразумеваем правила, определяющие, где «кончаются» другие и «начинаемся» мы – и физически, и эмоционально.

В младенчестве границ между нами и нашими матерями не существует. Наши отношения полностью симбиотические, мы верим, что «мама – это я». Одна из задач взросления – отделиться от родителей и выработать ощущение собственного пространства. Цель – выстроить между собой и другими разумные границы, достаточно проницаемые, чтобы мы могли впускать к себе людей без страха потерять себя. Когда разумные границы установлены, мы можем позволить себе нуждаться в чем угодно, не боясь, что нас «засосет». Мы можем любить людей и многое давать им, не боясь, что они станут настолько зависимыми от нас, что покажутся обузой, и мы начнем задыхаться.

Если у родителей есть здоровое уважение к нашему личному пространству, если они воспитывают и защищают нас, не подавляя безграничной близостью, в которой сами нуждаются, мы вырастаем, не ведая страхов, что кто-то нас захомутает, скрутит и вторгнется в наше суверенное пространство.

В отношениях между Роном и его матерью все границы смешались. У нее не было достаточного ощущения, где кончается ее жизнь и начинается жизнь сына. Она опекала его, вмешивалась и вторгалась в его жизнь до такой степени, что Рон ощущал это как насилие. Мать не могла отступиться или позволить Рону должным образом отделиться от нее в силу собственной потребности сохранять симбиотическую близость со своим ребенком.

В детстве у Рона не было способов постоять за себя и сказать: «Хватит! Дайте мне немного свободы, чтобы быть самим собой и поступать по-своему». Он мог оградиться от подавляющей его матери только окольными путями. Рон старательно обходил ее, надевая маску хорошо отработанной индифферентности, боясь излишне открыться. По временам он бывал с ней холоден, бесчувствен, даже груб. Так он инстинктивно боролся за свою самостоятельность. Так он пытался приучить мать уважать свои границы.

Выстроить разумные границы без содействия родителей очень трудно. Воспитывая и оберегая нас, они в то же время должны быть готовы «отпускать» нас, давать нам свободу. Поскольку Рону не удалось установить комфортную для него дистанцию в отношениях с матерью, он проецировал опыт своих отношений с ней на всех женщин. Чтобы защититься от навязчивой матери, он выставлял жесткие границы. Ощущение несамостоятельности во взаимоотношениях с матерью привели к защитной гиперкомпенсации и потребности в избыточном дистанцировании от всех женщин. Его подружка Крисси не была особенно требовательной, но Рон всех женщин считал слишком требовательными, хрупкими и навязчивыми, и он проецировал эти свои убеждения на Крисси. Он был уверен: если бы они сблизились, Крисси стала бы навязывать ему свои желания и потребности, не оставляя ему пространства для личной свободы. Когда Рон замечал, что Крисси слишком сильно к нему тянется, он переставал звонить и исчезал на две недели. Когда она была нежной и любящей, он издевался над ней – либо пользовался ее телом и потом бросал, либо был холоден и эгоистичен.

Подобно Рону, многие взрослые дети, которых непомерно любили в детстве, страшатся ранимости в других. Нуждающийся человек для нас угроза, потому что мы сами во многом нуждаемся. Если родители слишком сильно нас опекали или слишком много нам давали, мы, вырастая, ожидаем, что о нас обязательно кто-нибудь позаботится. А если мы начнем тратить свое время на заботу о других, кто позаботится об удовлетворении наших собственных потребностей? Даже сама мысль о том, что мы можем что-то дать другим людям, может показаться нам странной и чуждой, как чужой язык, который мы никогда не изучали.

Иногда мы сами загоняем себя в ловушку. Как только мы чувствуем, что другой человек привязывается к нам и поэтому становится беззащитным, мы начинаем отталкивать его из-за наших бессознательных страхов. Наша внезапная холодность сбивает такого человека с толку и вызывает у него беспокойство. Он пытается пробиться через воздвигнутую нами стену и спрашивает нас: «В чем дело? Я что-нибудь не так сделал?» Тут нас охватывает чувство вины, а поскольку оно нам неприятно, мы раздражаемся и сердимся. Мы с безразличным видом пожимаем плечами и говорим: «Все в порядке. Почему ты все время об этом спрашиваешь?» Но расспросы не прекращаются, и мы продолжаем уклоняться от ответов на них и отталкиваем человека все сильнее и сильнее.

Так мы провоцируем близкого человека на дальнейшее сближение с нами. Если бы мы открыто и честно сказали: «Я чувствую, что ты становишься для меня близким человеком, и не уверен, что готов к этому и что мне будет комфортно в этом состоянии», не исключено, что другой человек понял бы нас. Но поскольку мы не всегда понимаем, что сближение с другими людьми вызывает у нас бессознательный страх потерять самих себя, мы прибегаем к испытанным средствам защиты – отталкиваем людей. Мы отвечаем им уклончиво и неопределенно, чтобы держать их на расстоянии, утаиваем от них информацию о самих себе или скрываем свои эмоции. Это провоцирует дальнейшие попытки сближения, которого мы так боимся, потому что те, кто нас любит, начинают беспокоиться и еще настойчивее вторгаются в нашу жизнь. И тогда мы убегаем, чтобы найти кого-нибудь более «самостоятельного» и «менее навязчивого».

Люди, вступившие в близкие взаимоотношения, оказываются беззащитными друг перед другом. А еще им приходится в какой-то степени поступиться своей свободой. Это может привести в ужас тех, кому в детстве, в их первых в жизни близких отношениях – отношениях с родителями – не позволяли иметь никаких личных границ.

Таким людям может казаться, что в браке[7]7
  Как следует из контекста, авторы книги подразумевают под браком не только связь между мужчиной и женщиной, закрепленную законом, но и серьезные длительные отношения, которые обычно называют «гражданским браком».


[Закрыть] повторится все то, с чем они так ожесточенно боролись и от чего так отчаянно хотели избавиться в детстве. Вот как один мужчина объясняет свое нежелание жениться: «Я сложившийся человек. А если она не любит кататься на лыжах? А если она ненавидит джаз? А вдруг у меня никогда не будет времени на самого себя?» Он рассматривал брак как утрату личной свободы, как череду уступок и компромиссов, на которые придется пойти, а не как возможность для совместного развития и самореализации.

Больше всего нас привлекают люди, отношения с которыми не вызывают у нас страха потерять самих себя. Одна женщина, которой в детстве приходилось терпеть навязчивого, властного отца, признаётся, что самые близкие отношения у нее завязываются с мужчинами, живущими в других городах или даже странах. Ее последняя любовь живет в Париже, куда она летала в отпуск. Такие отношения вполне удовлетворяют ее, хотя она видится с этим человеком всего раз в год. «Я надеюсь, Питер когда-нибудь вернется в Штаты, но если и не вернется, ничего страшного. Я люблю его. В наше время многие поддерживают прекрасные отношения, даже если живут в разных городах».

Она права. У них есть отношения. Но вот чего у них нет, так это близости, и неспроста: они боятся ее.

Любые формы отношений с недоступными людьми развеивают наши страхи оказаться в плену и потерять самих себя. Кто-то из нас питает фантазии насчет прежнего возлюбленного или возлюбленной. Вот это был человек! Куда им всем до него… Мы были слишком незрелыми, эгоцентричными или глупыми и не могли понять, как сильно мы его любили, и в результате позволили ему уйти. Как это часто случается в жизни, мы время от времени получаем весточки от этого человека, и они подогревают наши мечты о воссоединении с ним. Беда в том, что наш возлюбленный теперь женат и у него трое детей. Или живет в трех тысячах миль от нас. Или, например, наша возлюбленная живет с нами на одной лестничной площадке и уже сотню раз дала нам понять, что нам ничего не светит. Но мы продолжаем копаться в золе. Только он, только она могли бы сделать нас счастливыми, и поэтому мы отвергаем любого другого, кто появляется в нашей жизни. Мы специально оставляем свободным место спутника жизни на тот случай, если человек, о котором мы мечтаем, вдруг захочет вернуться и занять его.

Отношения подобного рода привлекательны и заманчивы, потому что подразумевают любовь без обязательств, и нам не грозит опасность оказаться в плену у другого человека и потерять самих себя. И нас совсем не беспокоит наш страх близости. В конце концов, ведь мы же любим, не правда ли?

Если мы боимся потерять самих себя в близких отношениях, нас чаще всего влечет к людям замкнутым, недоступным, эгоистичным или самовлюбленным, и именно с такими людьми мы позволяем себе сближаться. На первый взгляд, в этом есть что-то привлекательное. Полагая, что ранимость – это слабость, мы принимаем безразличие или самовлюбленность за силу. Мы не прочь рискнуть и сблизиться с такими людьми, но они держат нас на расстоянии, и нас это ранит. И хотя эти люди дают нам ощущение безопасности, правда состоит в том, что они так же боятся близости, как и мы. В результате наши отношения не приносят подлинной радости ни нам, ни им.

Страх оказаться отвергнутыми

Страх оказаться отвергнутыми – это боязнь потерять любимого человека. Иногда здесь присутствует элемент суеверия: «Каждый раз, когда я кого-нибудь по-настоящему полюблю, он уходит». Как будто сам факт любви к человеку привносит во вселенную какую-то негативную энергию, ведущую к утрате возлюбленного.

Чтобы предотвратить потерю, многие из нас «прилепляются» к другому человеку – отдают слишком много и слишком скоро или стараются сделаться для него столь ценным партнером, чтобы этот человек никогда нас не бросил. «Я всегда влюбляюсь уже на втором свидании, – рассказывает двадцатитрехлетний мужчина, – и никогда этого не скрываю. Начинаю ей без конца звонить, дарить всякие мелочи, присылать открытки, заходить к ней домой, всячески ублажать в постели. Я боюсь оставить ее хоть на день. Мне кажется, что, если меня не будет рядом, она тут же забудет о моем существовании».

«В большинстве случаев женщины, конечно, сразу сваливают, – признаётся он. – Я привожу в ужас любую, кроме самых заурядных. И ничего не могу с этим поделать. Каждый раз, когда меня бросала очередная женщина, отец с матерью отводили меня в сторонку и говорили: «С ней ты все равно не был бы счастлив». Я рос с чувством, что все, кроме родителей, меня обязательно покинут. А мама и папа останутся со мной, что бы ни случилось».

В жизни этого мужчины страх оказаться отвергнутым стал самоисполняющимся пророчеством[8]8
  Самоисполняющееся пророчество – предсказание, которое выглядит истинным, но на самом деле таковым не является, хотя может влиять на поведение людей (например, внушая страх) таким образом, что их последующие действия приводят к исполнению предсказания.


[Закрыть]. Он бессознательно «программировал» обстоятельства так, чтобы его страхи сбывались снова и снова, – «прилеплялся» к своим избранницам слишком сильно. Зачастую он выбирал партнершу с сильным страхом потерять себя, запуская у нее шаблоны защитного поведения.

Страх одиночества лишает нас душевного покоя. Мы постоянно терзаемся: можем ли мы по-настоящему положиться на кого-нибудь? Можем ли мы быть уверены в чьей-то любви? Если страх быть отвергнутыми или брошенными коренится в нашем подсознании, мы считаем, что нет, не можем. Мы боимся даже надеяться на это. «Когда мы с моим мужчиной ссоримся, я могу взбеситься и в следующий же миг все забыть, – признаётся сорокалетняя женщина, – а он так быстро не может. Он говорит, что ему нужно время, чтобы успокоиться и снова ощутить любовь и нежность. Я не могу видеть его расстроенным. Он говорит, что я свожу его с ума, потому что никогда не могу расслабиться и дать ему некоторое пространство. Но я не могу позволить ему вот так уйти и продолжать на меня сердиться. Пока я не убеждаюсь, что все опять в порядке, я чувствую себя ужасно, как будто у меня в животе огромная дыра».

Этой женщине невдомек, что можно сердиться друг на друга и при этом не бросать друг друга. В детстве никому в ее семье не позволялось проявлять негативные чувства. Огромная дыра, которую она чувствует в животе, порождена страхом одиночества. Это чувство собственной неполноценности без другого человека или его одобрения. Пустующее пространство у нее внутри заполняется только тогда, когда она состоит с кем-то в близких отношениях.

Ощущение того, что мы не являемся полноценной личностью, пока не «приклеились» к кому-то другому, является следствием трудностей, которые мы испытывали (и продолжаем испытывать), пытаясь разорвать ограничительные узы, связывающие нас с родителями. Иногда наши родители – в силу каких-то своих потребностей – держат нас на коротком поводке и сопротивляются нашим попыткам отделиться от них и стать самостоятельными существами. Когда мы были детьми, наши попытки отделиться наталкивались на страх и беспокойство: «Не подходи близко к воде – в бассейнах много микробов!» или «Держи меня за руку, иначе потеряешься!»

Когда мы отваживались на самостоятельные поступки, то не встречали сочувствия и поддержки своим попыткам стать более независимыми. Нас удерживали и физически, и психологически, и потому мы ощущали себя в безопасности физически, но редко – эмоционально. Мы переняли и интернализовали беспокойство родителей, которое те постоянно передавали нам невербально.

Даже и по сей день проявления независимости и уверенности в себе наши родители встречают осуждением или подавленностью, что эмоционально ощущается нами как вина за то, что мы их бросили. А вот наша беспомощность встречает их сочувствие. Если мы начинаем вести себя в точном соответствии с их желаниями, родители отвечают нам на такое поведение любовью. Часто мы выбираем безопасный путь – беспрекословное подчинение и зависимость. Но он только кажется безопасным.

Кончается он тем, что мы боимся взять на себя ответственность за самих себя. При одной мысли об обособлении от других мы чувствуем беспокойство и страх. Мы чувствуем, что по-настоящему живем только в близких взаимоотношениях, и стремимся слиться с близким человеком. Только чье-то одобрение позволяет нам почувствовать себя сильными и уверенными в себе. Это заставляет нас липнуть к партнеру и становиться чрезмерно зависимыми и требовательными, потому что как только мы заявляем о себе и пытаемся самоутвердиться, в нас включается страх быть брошенными.

Иногда чрезмерная любовь родителей к нам проявлялась не в избыточной защите, а в стремлении слишком плотно контролировать нас. Это тоже может привести к страху остаться в одиночестве. Хотя родители и не единственные люди, сформировавшие наши представления о самих себе, наше самоощущение складывалось прежде всего благодаря тем, кто окружал нас в раннем детстве. Эти люди формировали наши самые ранние представления о том, кто мы такие и что из себя представляем. Если родители чрезмерно руководили нами и были склонны видеть нас только такими, какими хотели нас воспитать, наши представления о самих себе, которые они транслировали нам, были ложными. Если они видели в нас придаток самих себя, или продолжение самих себя, или шанс исполнить, наконец, свои желания, то, вероятно, они оставили очень мало простора для выражения нашей индивидуальности и уникальности.

Такие родители могут эмоционально «бросать» своих детей, проявляя к ним холодность или демонстрируя безразличие, когда дети не могут или не желают быть такими, какими их хотят видеть родители. Они могут предоставлять детям массу услуг и материальных благ, но не обеспечивать более существенного – становления их личности и подлинного участия в их жизни. Это может обернуться катастрофой. Дети таких родителей вырастают неспособными распознавать свои сильные стороны, с ощущением, что в отсутствие кого-то руководящего ими – кого-то, кому надо угождать, – они не знают, куда двигаться. В результате дети слабо осознают собственную индивидуальность и собственную ценность как личности, и у них возникает навязчивая потребность в близких отношениях, которые поддерживали бы их шаткое представление о самих себе вместо того, чтобы развивать и обогащать.

Все кончается тем, что без близких отношений мы чувствуем себя одинокими и несчастными. Кто-то вместо родителей должен помогать нам ощущать себя целостной личностью. Когда мы кого-то любим, мы боимся, что он нас оставит, потому что опасаемся потерять самих себя, потерять ощущение собственной ценности, которое, как нам кажется, обрели в отношениях с любимым человеком.

Самое печальное здесь то, что, прилепившись к другому человеку ради повышения самооценки, которая растет по мере того, как мы получаем его одобрение, мы оказываемся в очень неустойчивом положении. Если наша самооценка и уверенность в себе подпитываются исключительно из внешних источников, наша жизнь будет полна разочарований. В этом случае нашей жизнью будут управлять другие люди, и в конце концов это начнет нас раздражать. Благополучие, которое зависит от прихотей других людей – даже тех, кто любит нас, – не может быть абсолютным или постоянным, потому что зависит не от нас самих.

Хотя «прилипание» к другим людям – распространенный способ развеять страх одиночества, это не единственный способ. Опасаясь того, что их отвергнут или бросят, люди могут вообще избегать близких отношений. Для самозащиты такие люди часто держатся холодно и надменно и бессознательно вновь и вновь устраивают всё так, что их бросают. Или ради самозащиты они предъявляют жесткие требования к тому человеку, с которым согласны вступить в отношения, и тогда оказывается, что отвечать этим требованиям не может никто.

Вот рассказ Жанет о ее романе с Хэлом. Они познакомились в ноябре и встречались по выходным. И вот уже в декабре, в субботу вечером, Жанет, по обыкновению считая, что у них свидание, позвонила Хэлу, чтобы узнать, в котором часу он за ней заедет, но он не брал трубку. Она поехала к нему и, позвонив в дверь, заметила, что в окнах не горит свет. Она встревожилась и весь вечер просидела в машине возле его дома.

После полуночи Хэл подъехал на машине с другой женщиной. Жанет в ярости укатила. На следующий день она ввалилась к Хэлу с обвинениями.

Хэл уставился на нее в явном недоумении. «У нас с тобой не было никаких планов на вчерашний день», – раздраженно выпалил он. «Да, но я считала…» – начала было Жанет и умолкла на полуслове. Увидев выражение лица Хэла, она почувствовала себя глупо. Хуже того, он отказался отвечать на ее вопросы о том, с кем провел прошлую ночь: да кто она такая, чтобы спрашивать об этом?

После этого Хэл держался с ней прохладно. В следующий раз, когда они были вместе, Жанет постаралась не выглядеть обиженной, но ее выдавал голос. Вечер прошел отвратительно, и когда Хэл подвез ее домой, то на ее приглашение зайти ответил, что очень устал.

В ту ночь Жанет почти не спала. Утром она еще раз все тщательно обдумала. Она не позволит настроению Хэла так на нее влиять. Она серьезно поговорит с ним об их отношениях.

В этот день она послала ему связку воздушных шариков в форме сердечек, привязанную к бутылке вина, надеясь, что он пригласит ее распить бутылку. Он позвонил и поблагодарил, но особой радости в его голосе не было. Он сказал, что у него куча дел, но если она хочет заскочить после восьми, он будет ждать.

В тот вечер Жанет пошла в атаку. «Я спросила его, куда движутся наши отношения. Он держался так, будто не понимал, о чем речь. Он сказал, что хорошо проводит со мной время и уверен, что и мне интересно. Вот так обстоят дела на данный момент. Чего еще я хочу? Почему бы нам не подождать и не посмотреть, как все это будет развиваться дальше?»

Жанет разозлилась. «Я знаю одно: в моем возрасте уже нет времени каждый раз ждать, пока мужчина решит, хочет он продолжать отношения или нет. Невозможно тратить по паре лет на каждого встречного парня, только чтобы выяснить, что отношения не складываются».

Собственно говоря, призналась Жанет, она провела с Хэлом всего шесть недель – точнее говоря, пять свиданий. Но все равно ей казалось, что «полтора месяца – это немало. Я не психотерапевт, чтобы годами лечить мужчину от хронического страха перед браком. По-моему, Хэл просто водил меня за нос. Как это ни было обидно, но я перестала с ним встречаться».

Потребность быть главным и контролировать развитие отношений с другим человеком, чтобы партнер подчинялся нашим интересам, часто маскирует страх быть брошенным. У Жанет не хватало терпения прислушаться к желанию Хэла, который хотел, чтобы их отношения развивались постепенно. Ей претила мысль дать Хэлу еще больше времени, чем она уже «инвестировала» в него.

Потребность Жанет в том, чтобы мужчина следовал ее графику развития отношений, на самом деле была способом самозащиты. Людям вроде Жанет, которых в детстве любили слишком сильно, полтора месяца могут казаться вечностью. Иногда им необходимо подхлестывать развитие отношений. За этой спешкой стоит не всепоглощающая страсть, а бессознательный страх быть брошенными. Мы хотим, чтобы наш партнер с самого начала имел серьезные намерения, прежде чем мы начнем «инвестировать» свое время и силы в отношения с ним. Мы хотим застолбить место в его жизни наверняка.