Текст книги "Правительность. Власть и правление в современных обществах"

Глава 1
Базовые понятия и темы

МЫ привыкли к набору общепринятых способов мышления об управлении. В основном они опираются на идеи, сложившиеся вокруг вездесущего, но трудного и даже в чем-то темного понятия «государство». В большинстве случаев вопрос об управлении отождествляется с государством, то есть суверенной инстанцией, претендующей на монополию на независимую территориальную власть и средства насилия. Этой инстанции присущи аппараты или институты организованной и официальной политической власти, хотя она к ним не сводится, кроме того, она отделена от правителей и управляемых. Данные способы мышления ориентированы на поиск источника или происхождения принадлежащей государству власти, определение того, какие агенты контролируют эту власть или обладают ею, легитимна она или нет. Если же мы хотим проанализировать связанный с управлением язык, то он понимается как идеология, как язык, который вырастает из господствующего комплекса властных отношений и отражает их. С такой теоретической рамкой исследование правительности роднит то, что в нем отправление политической и государственной власти рассматривается как нечто несамоочевидное, и то, что оно тоже нуждается в значительном аналитическом инструментарии. Однако оно порывает с рядом типичных предпосылок теорий государства, таких как проблемы легитимности, понятие идеологии и вопросы обладания властью и ее источника.

Эта глава посвящена введению в исследовательский подход, связанный с понятием правительности. В первом разделе я определяю ключевые термины и разъясняю их смысл. Во втором разделе я очерчиваю подход, называемый мною «аналитика управления». В третьем содержатся некоторые фундаментальные правила – для тех, кто уже готов опробовать в деле элементы этой аналитики. Во втором и третьем разделах я размышляю о том, что отличает эту аналитику управления от более традиционных подходов к вопросам политической и государственной власти, которые можно объединить под титулом «теория государства».

Эта глава намеренно написана в дидактическом стиле – в целях разъяснения понятий, методологических правил и аксиом. Однако это не должно искажать статус всех последующих глав как представления лишь одной из точек зрения на проблемы управления, политической и государственной власти (power and authority). Аргументы и формы знания, выведенные из исследований правительности, скрещивались разными мыслителями с целой палитрой интеллектуальных и политических позиций, теоретических аргументов и ценностных ориентаций. Эти мыслители по-разному относятся к исследованиям самого Фуко и никоим образом не являются представителями фукианских позиций. Излагаемая в этой книге точка зрения сформировалась не только под влиянием работ Фуко, но и под влиянием многих социальных мыслителей XX века, а также ряда авторов в современных гуманитарных и исторических исследованиях[48]48
  Среди первых Норберт Элиас (Elias 1978, 1982; Элиас 2001), Карл Поланьи (Polanyi 1957), Эмиль Дюркгейм (Durkheim 1992), Марсель Мосс (Mauss 1978) и Макс Вебер (Weber 1927, 1968, 1972, 1985; Вебер 1990). Ко второй группе относятся Пьер Адо (Hadot 1995; Адо 1999), Поль Вен (Veyne 1987, 1990), Питер Браун (Brown 1987, 1992), Герхард Острайх (Oestrreich 1982) и Квентин Скиннер (Skinner 1989).


[Закрыть]. Я бы хотел продемонстрировать аналитическую силу концепции правительности, избежав при этом ее затушевывания отдельными позициями или установками «за» или «против» управления. Однако я вовсе не хочу оставить читателя наедине с модным, но стерильным релятивизмом, в котором один подход так же хорош, как другой. Представленный здесь подход следует судить по критериям последовательности, ясности и полноты, но, прежде всего, убедительности. Признать перспективистский характер знания значит усилить, а не ослабить наш критический настрой.

Управление и правительность

Управление как «руководство поведением»

Начнем с краткого определения термина «управление» через выражение «руководство поведением»[49]49
  Conduct of conduct (фр. conduite des conduites: Foucault M. Dits et écrits IV. Paris: Gallimard, 1994. P. 237) – ведение поведения или руководство поведением. Игра слов в оригинале и английском переводе в какой-то мере сохраняется в «ведении поведения», однако поскольку она не имеет решающего значения в употреблении и понимании термина, за исключением отдельных случаев как более ясный будет использоваться вариант «руководство поведением». – Примеч. пер.


[Закрыть] (Foucault 1982: 220–1; Foucault 2007: 192–3; Фуко 2011: 252–259; Gordon 1991: 2). Что оно значит?

Это определение играет на нескольких смыслах слова «поведение». «Вести» значит управлять, направлять или наставлять на путь и, возможно, предполагает некий расчет касательно того, как это сделать. Этический или моральный смысл слова проявляется, когда мы обращаемся к возвратному глаголу «вести себя». Здесь в центре внимания саморуководство, соответствующее определенным ситуациям, например, на работе и дома, в деловых отношениях, отношениях к клиентам и друзьям. Есть и другой смысл, если рассматривать термин как существительное. Тогда «поведение» отсылает к нашим поступкам, действиям и даже манерам, то есть артикулированной совокупности элементов нашего поведения. Смысл саморуководства или саморегуляции часто актуализируется, например, в случаях обсуждения нашего «профессионального поведения» или поведения школьников. Эти обсуждения почти всегда оценочны и нормативны, то есть предполагают набор стандартов или норм поведения, с помощью которых можно судить о поступках и которые действуют как своеобразный идеал, к которому должны стремиться индивиды и группы. Кроме того, эти обсуждения предполагают, что данные поступки можно регулировать и контролировать рационально или, по меньшей мере, обдуманно, и что есть агенты, чья ответственность гарантирует факт такого регулирования, например учителя или профессиональные ассоциации с их кодексами поведения.

Сведем эти смыслы «поведения» воедино: управление предполагает любую попытку в той или иной степени преднамеренно формировать аспекты нашего поведения в соответствии с конкретными наборами норм и в определенных целях. В этом смысле управление – это множественное усилие. Есть множество управляющих агентов и властей, подлежащих управлению аспектов поведения, привлекаемых норм, преследуемых целей и эффектов, результатов и последствий.

Это краткое и общее определение управления как «руководства поведением» можно расширить:

Управление – это любая более или менее рассчитанная и рациональная деятельность, предпринимаемая множеством властей и агентов и использующая разнообразные инструменты и формы знания. Ее задача – формировать поведение, работая с желаниями, устремлениями, интересами и убеждениями различных акторов ради определенных, но подвижных целей и с множеством относительно непредсказуемых последствий, эффектов и результатов.

В таком случае анализ управления имеет дело со средствами расчета (количественного, и качественного), типом управляющей власти или агента, формами знания, техниками и другими используемыми средствами, теми, кто подвергается управлению, и тем, как это понимается, а также преследуемыми целями, результатами и последствиями.

Это предельно широкое, хотя и достаточно четкое определение. Есть несколько непосредственных следствий, направляющих исследование в определенную область. Во-первых, управление интересно с этой точки зрения не просто потому, что управлять значит править народом или распоряжаться вещами. Управление здесь включает в себя своего рода стремление обдумывать и направлять человеческое поведение. С точки зрения тех, кто стремится управлять, человеческое поведение – это нечто, что можно регулировать, контролировать, формировать и направлять к конкретным целям. Таким образом, исследователей правительности может интересовать регулирование разнородных вещей – экономик, слоев населения, промышленностей, душ, домашней архитектуры, ванных комнат, выбросов вредных газов и т. д., – но лишь в той мере, в какой управление этими вещами включает в себя стремление рационально формировать человеческое поведение.

Это приводит нас ко второму следствию. Следует отметить, что понятие «рациональный» указывает на попытку внести рациональность любой формы в расчет того, как управлять. Для текущих целей будем считать, что рациональность – просто мышление любой формы, которое стремится быть сравнительно ясным, систематичным и эксплицитным по поводу аспектов «внешнего» или «внутреннего» существования и того, каковы вещи в действительности или какими они должны быть. Со времен Макса Вебера мы знаем, что нет никакого единственного Разума или универсального стандарта для суждения обо всех формах мысли и что то, что мы называем Разумом, является только лишь «специфическим «рационализмом», характеризующим западную культуру» (Weber 1985: 26; Вебер 1990; Dean 1994a: 78–91). Благодаря Фуко мы знаем, что внутри этого рационализма скрывается множество рациональностей, разных способов довольно систематического мышления, осуществления расчетов, поиска целей и использования знания.

Рациональное стремление формировать поведение обусловливает еще одно свойство исследования управления: его связи с моральными вопросами. Если понимать мораль как стремление сделать кого-либо ответственным за его либо ее действия или как практику, в которой люди делают собственное поведение предметом саморегулирования, то управление – это деятельность с весьма сильной моральной составляющей. К ней можно подходить по-разному. Управление морально, потому что политики и практики управления – идет ли речь о национальных правительствах или иных управляющих инстанциях – предполагают знание (разной степени ясности и разных форм) того, в чем состоит хорошее, добродетельное, надлежащее и ответственное поведение индивидов и коллективов. Так, цензурные комитеты по литературе и кино напрямую регулируют доступ к соответствующим материалам и явным образом заняты вопросами морали. Требование, по которому граждане, получающие социальные пособия, должны выполнять определенные задачи – например, участие во встречах, психологическая консультация и даже обучение и переобучение, связано с допущениями о том, как они должны вести себя. Можно также обсуждать моральность «управляющих», проявляющуюся в проблемах неподкупности, честности, беспристрастности и т. д. и регулируемую парламентскими списками личных интересов[50]50
  Register of Members’ Interests – один из инструментов регулирования лоббизма в Австралии, объектом которого является не деятельность лоббистов, а этика парламентариев. Это список финансовых интересов членов парламента, их супруг/супругов и финансово зависимых детей. В него также вносятся все полученные ими от других сторон подарки и иные знаки гостеприимства свыше определенной суммы. Список интересов составляется в течение 28 дней с момента принесения присяги. Схожий список составляется в обеих палатах Парламента Великобритании. – Примеч. пер.


[Закрыть], кодексами поведения политиков, специалистов и государственных служащих. Далее, моральная составляющая управления проявляется в том, что оно занято тем, как «управляемые» и «управляющие» регулируют собственное поведение. Например, налогоплательщик может конституироваться как индивид, способный на честное самообложение, а судья – как индивид, обязанный принимать справедливые, беспристрастные и разумные решения и проявлять мудрость.

Понятия морали и этики опираются на идею управления собой. По меньшей мере, начиная с XVII века они предполагают концепцию автономной личности, способной контролировать и регулировать разнообразные аспекты своего поведения. Кроме того, определять управление как «руководство поведением» значит открывать доступ к исследованию управления собой или к случаям, в которых управляющий и управляемый – аспекты одного актора, будь то человек, коллектив или корпорация. Таким образом, понятие управления расширяется и захватывает то, как индивид ставит под вопрос собственное поведение (или проблематизирует его) с целью улучшить управление им. Иными словами, управление охватывает не только то, как мы осуществляем власть над другими, или как управляем абстрактными сущностями вроде государства и населения, но также то, как мы управляем собой.

Управление тюрьмой, экономикой и безработными, как и управление нашими собственными телами, личностями и наклонностями подразумевает, попытку влиять и каким-то образом определять, кем и чем следует быть индивидам и коллективам. Преступник может рассматриваться как жертва обстоятельств и среды, которой нужно перевоспитание; безработный – как потенциально зависимый от социального обеспечения, которому нужна групповая психотерапия для самопомощи и повышения самооценки; население – как необладающее производственными и предпринимательскими способностями, необходимыми для конкурентоспособности

на международном уровне. Эти примеры иллюстрируют принципиальную озабоченность управления изменением пространства, которое размечено такими сущностями, как индивид, его индивидуальность, личность, роль, характер, способности, уровни самооценки и мотивация. Это касается не только практик управления, но и практик себя. Анализировать управление значит анализировать практики, которые пытаются формировать, определять, мобилизовывать и действовать через пристрастия, желания, устремления, потребности, нехватки и образы жизни индивидов и групп. Такая перспектива пытается связать вопросы управления, политики и администрирования с пространствами тел, жизней, самостей (selves) и личностей.

Один из самых интересных моментов этого подхода состоит в том, что он дает нам язык и рамку для продумывания связей между вопросами управления, власти, политики и вопросами идентичности, самости и личности. Он открывает нам новые способы мышления об отношении политики к этике. В самом деле, если мы примем во внимание другой аспект позднего Фуко (Foucault 1985; Фуко 2004), то сможем переосмыслить этику в этих терминах как арену управления самостью, как форму воздействия «на самого себя».

Нетрудно найти примеры такого рода практической этики в смысле воздействия «на самого себя». Вспомните, как многие люди проблематизируют свои привычки питания и формы тела в практиках управления собой, называемых диетой. Эти практики имеют отношение к этике, поскольку предполагают, что хорошо быть стройным и сильным, контролировать свое тело, регулировать потребление жирной пищи, снижать риск подхватить определенные заболевания, быть здоровым и увеличивать вероятность прожить долгую жизнь. Другой пример – то, как нарушающие супружескую верность могут проблематизировать свое сексуальное поведение, стремясь найти терапию склонности к изменам. В обоих случаях мы видим попытки (часто неудачные, по крайней мере, с точки зрения их непосредственных целей) воздействовать на себя. Тогда практики, с помощью которых мы пытаемся управлять собой, своими характерами и личностями, составляют подмножество более широкой области «руководства поведением».

Большая часть этой книги посвящена практикам, связанным с руководством поведением других, а не руководством собственным поведением. Так, я буду обсуждать «практики управления» в более узком смысле, чем подразумевает «руководство поведением». Я буду затрагивать «практики себя» только в той мере, в какой они используются в программах и рациональностях управления, в частности управления государством. Вследствие этого останется в стороне относительная независимость практик себя по отношению к практикам управления другими или государством. Одним из следствий признания этой самостоятельности этического по отношению к политическому, практик себя по отношению к практикам власти, является то, что практики себя могут быть не только инструментами достижения политических, социальных и экономических целей, но и средствами сопротивления другим формам управления (ср. Krinks 1998).

Фуко размышляет о том, что эти практики и техники себя иногда могут выступать как часть «обширного семейства того, что можно назвать контрповедениями» (Foucault 2007: 202; Фуко 2011: 268 [перевод изменен. – Примеч. пер.]). Такие «контрповедения» могут приниматься на вооружение движениями, стремящимися к «другому руководству <…> чтобы их вели по-другому, другие поводыри [conducteurs] <…> к другим целям <…> с помощью других процедур и методов» (Foucault 2007: 194–195; Фуко 2011: 260, здесь и далее квадратные скобки добавлены нами. – Примеч. пер.). Это необязательно контрдвижения, но их отличает озабоченность тем, как нами руководят, и потому их можно отличить от восстаний против государственной суверенности и экономической эксплуатации, какую бы значительную роль они не играли в них. В качестве примера Фуко приводил средневековые движения, возникавшие вокруг женщин-пророков – они оспаривали статус женщин в религиозном и гражданском обществе и использовали различные мистические, аскетические и экономические практики (Foucault 2007: 196–197; Фуко 2011: 262–263). Другой пример – тайные общества вроде вольных каменщиков. Их можно рассматривать как движения, чье контрповедение стремится не атаковать или ниспровергать, а влиять на общество, частью которого они являются. Такие проблемы, как противостояние войне или потребление продуктов животного происхождения, связаны с контрповедением отказа от несения военной службы по религиозным и иным убеждениям и контрповедением вегетарианства. Фуко определяет поле «контрповедений» как один из элементов поля руководства поведением. Однако я бы хотел указать на то, что управления и свобода связаны в более широком смысле.

Управление и свобода

Если управление так связано с этикой, то это влечет за собой вопрос о свободе. Управление как «руководство поведением» подразумевает идею, что управляемый, по меньшей мере, в каком-то минимальном смысле является актором и потому местом свободы (locus of freedom). Управление – это деятельность, формирующая пространство действия и тем самым стремящаяся формировать свободу. Однако хотя управление и формирует свободу, оно не конституирует ее. Управляемые свободны, поскольку они – акторы, то есть они способны по-разному мыслить и действовать, причем иногда непредсказуемо для власти. Управление предполагает существование субъектов, которые свободны в качестве живущих и мыслящих существ, наделенных телом и умственными способностями (ср. Patton 1998).

Управление как «руководство поведением» подразумевает человеческих существ, способных действовать. Это ясно по тем случаям современного либерального управления, когда управляемые должны уполномочиваться (empowered) экспертизой или обязаны вести себя как потребители на рынке. Обратимся, однако, к явным контрпримерам и предельным ситуациям: преступник, осужденный на смерть, и женщина, подвергаемая пыткам по политическим причинам (пример Реджали (Rejali 1994)). Конечно, можно возразить, что судьба их имеет мало общего с формированием свободы. С приговоренным обращаются особым образом: предлагают последнюю трапезу, религиозные ритуалы и причащение. Его казнят определенным способом, будь то расстрел, электрический стул или смертельная инъекция. В некоторых государствах он даже может выбрать способ казни. После казни от его тела и личных вещей тем или иным способом избавляются. Вплоть до момента смерти он субъект, подлежащий управлению, но также и заключенный, подлежащий убийству. Его смерть – не просто вмешательство в его жизнь предельной формы насилия; с ней связаны определенные формы мышления, дискуссий и расчетов по поводу его поступков и реакций, включая знание его живого тела, предоставляемое медициной, психиатрией и т. д. После смерти остается только тело, от которого следует избавиться в соответствии с определенными ритуалами, практиками и верованиями. При этом даже похороны или кремация тоже влекут за собой более или менее просчитанный набор действий. Впрочем, после смерти заключенного власти прекращают управлять его поведением, но продолжают управлять поведением его семьи и друзей, групп борьбы против смертной казни и даже широкой публики, медиа, тюремных надзирателей и заключенных, гробовщиков и т. д. До казни они управляют его телом, поскольку, даже будучи заключенным в камеру, оно остается носителем рудиментарной свободы, формируемым правовыми и политическими дискурсами о правах, религиозных убеждениях и определенных формах знания и экспертизы. В смерти приговоренный может совершить свой последний поступок. Выбирая расстрел, а не смертельную инъекцию, он может попытаться продемонстрировать общественности жестокость смертной казни. Однако после смерти он не может действовать, поскольку больше не может совершить ничего, что повлияло бы на действия других. В этом смысле управлять значит структурировать поле возможных действий, воздействовать на свои или чужие способности к действию. Смертная казнь подразумевает простое жестокое и суверенное насилие (запланированное убийство человека) и рудиментарные формы физического господства (цепи, кандалы, камеры). Но это и форма управления в той мере, в какой она требует развертывания форм знания и экспертизы, рассчитанных действий и координации поведения акторов, которые свободны, так как могут действовать иначе.

Пример с подвергаемой пыткам женщиной даже более нагляден. Пытки обычно рассматривались как использование суверенного принуждения государствами или военными/квазивоенными силами, борющимися с государством. Однако современная жертва пыток подвергается воздействию множества техник, берущих начало в медицинской и психиатрической дисциплинах, а ее тело является предметом детального познания. Говоря словами Фуко, в практике пыток есть элементы биополитики и дисциплины. Отношение пытающего и пытаемого часто принимает терапевтический характер: заключенный побуждается к сотрудничеству. «Заключенная подвергалась управлению (в двойном смысле: быть ведомым и учиться вести себя) в соответствии с требуемой нормой. Ее побуждали отречься, осудить, сообщить, принять вину или сотрудничать <…> для пыточного допроса и процедур «дознания» была существенна определенная степень свободы» (Rejali 1994: 75–76). В данном примере пытающий занимает позицию терапевта. Заключенную убеждают принять ответственность за собственное состояние и боль, которую она сама себе причиняет, и совершить поступок, который избавит от боли. Ее принуждают определенным образом реализовать свою свободу. Едва ли она способна отказаться от такого предложения из-за выверенного насилия над ее телом, угрозы изнасилования и т. д. Поле реализации свободы предельно узко. Однако она может отвергнуть сотрудничество, отказавшись принять вину, писать признательные показания или обвинять других.

В еще одном, даже более фундаментальном и первичном смысле приговоренный к смертной казни и истязаемая женщина остаются местами свободы (loci of freedom). Они могут реализовывать способность думать, то есть описывать и переописывать свою ситуацию иначе, чем их надзиратели. Она может попытаться напомнить себе, что в ее боли виноваты пытающие, а не она сама. Он может осмыслить собственную казнь как несправедливость и расовую дискриминацию. И он, и она могут переописать свою ситуацию как испытание духа или страдание на пути к спасению. Разумеется, такое контрмышление возможно благодаря образовательным, религиозным или аскетическим практикам, включающим управление и самоуправление. Этот исходный смысл, в котором мышление является проявлением свободы, выражен в высказывании Гитлера, что даже ««мышление <…> [существует] только посредством отдавания или исполнения приказов» (Arendt 1958: 325; Арендт 1996: 433). Такое заявление указывает – фанатичным и «тоталитарным» желанием стереть его – на близость мышления и реализации свободы, а также на то, что способность мыслить всегда опасна для практики «отдавания и исполнения приказов».

Управление занято формированием человеческого поведения и воздействует на управляемого как на место действия и свободы. Следовательно, оно предполагает возможность того, что управляемые в какой-то степени способны действовать и думать иначе. Позднее будет показано, что для некоторых типов управления, которые мы определим как либеральные режимы управления, характерно стремление действовать при помощи свободы или способностей управляемых. В этих способах управления свобода управляемых часто рассматривается как техническое средство достижения целей. Это значит, что либеральные типы рациональности обычно стремятся определить природу, источник, последствия и возможную пользу этих способностей действовать и мыслить. Эти типы рациональности варьируются и в зависимости от понимания этой свободы. Например, она может рассматриваться как естественное свойство Homo oeconomicus («система естественной свободы» Адама Смита), как продукт дисциплины цивилизации (Фридрих фон Хайек), как осуществление рационального выбора на рынке (многие современные программы реформирования государства всеобщего благоденствия), как «игра свободы конкуренции», правила которой обеспечиваются юридической и бюрократической системами (немецкие ордолибералы). Однако ни одна отдельно взятая концепция свободы никогда не сможет схватить или определить возможности осуществления свободы.

Понятие управления как «руководства поведением» предполагает первичную свободу управляемых, которая заключена в их способностях действовать и мыслить. Кроме того, оно предполагает наличие этой свободы и этих способностей у тех, кто управляет. Одним из последствий этого является то, что когда мы управляем собой и другими, мы используем наши способности к мышлению. Это приводит нас к следующему вопросу: что же означает этот странный термин правительность?

Правительность

В литературе встречаются два основных смысла этого термина. Второй – частный исторический случай первого. В этой главе мы рассмотрим самый общий смысл термина.

В первом смысле под правительностью имеется в виду то, что мы только что упомянули. Она имеет дело с тем, как мы думаем об управлении, с разными типами рациональности или, иными словами, с разными «ментальностями управления» (Miller, Rose 1990; Rose, Miller 1992). Что значит говорить о том, как мы думаем об управлении? В этом контексте рациональность – это любой способ рассуждения или размышления о проблеме, расчета и ответа на нее, который более или менее систематичен и может опираться на официальные корпусы знаний или экспертизы (formal bodies of knowledge or expertise). Речь не о господстве конкретной Рациональности, которая бы предписывала, как нам мыслить или рассуждать. Рациональность остается «рационалистической» в той мере, в какой она предпочитает систематические способы размышления символическим, мифологическим или поэтическим.

Понятие «ментальность» может не иметь этой рационалистической нагрузки. В нем подразумевается, что мышление – коллективная деятельность, и дело не в представлениях индивидуального разума или сознания, а в совокупностях знаний, убеждений и мнений, в которые мы погружены. Понятия коллективных ментальностей и идея истории ментальностей издавна использовались социологами (такими как Эмиль Дюркгейм и Марсель Мосс) и историками школы «Анналов» во Франции (Burke 1990). Ментальность для них – это коллективное и относительно связное единство, и разделяющие ее не склонны подвергать ее объективации. Ментальность можно описать как условие форм мысли, поэтому она сама с трудом поддается постижению из собственной перспективы.

Идея ментальностей управления чуть скромнее, чем объяснения коллективного сознания или коллективного образа мысли, которые хорошо поддаются определению и описанию. В ней делается упор на эксплицитности мышления, вовлеченного в практики управления, и его встроенности в язык и иные технические инструменты, а также на том, что это мышление принимается как относительно самоочевидное, то есть обычно оно недоступно для проблематизации теми, кто его практикует. Коллективный характер этих ментальностей не означает, что они обязательно отождествляются с отдельными социальными группами или классами, хотя можно исследовать отношения между ментальностями отдельных правящих или подчиненных классов. Коллективный характер ментальностей свидетельствует о том, что то, как мы размышляем об отправлении власти, опирается на экспертизу, словарь, теории, идеи, философии и другие данные и доступные нам формы знания. К примеру, в современных либеральных политических системах эти ментальности часто выводятся из наук о человеке (психологии, экономики, менеджмента или медицины). Однако ментальности правления могут включать в себя и нерациональные (a-rational) элементы: политический дискурс и словарь часто опираются на образность и мифологию, которые вызывают – в особенности во времена кризиса, войны или притеснения – сильный эмоциональный отклик, чтобы определить «врага», задать стоящую впереди цель и т. д. Действительно, в подходе самого Фуко классические формы суверенного правления сопровождаются «символикой власти», опирающейся на образы крови, меча и короны[51]51
  Термин «ментальности управления» впервые появляется в литературе о правительности в основополагающей работе Николаса Роуза и Петера Миллера (Miller, Rose 1990, 1992; Rose 1993). В этом пассаже я постарался дать концептуально ясное толкование этого термина и кратко сравнить его с идеями школы «Анналов» и ранней социологии. Его нет ни в работах Фуко, ни в ключевом для данной области введении Гордона (Gordon 1991). Мишель Сенеляр (Sennelart 2007: 399–400, n. 126) отмечал, что правительность (governmentality) не является гибридом «управления» (government) и «ментальности» (mentality) и что она относится к «правительственный/управленческий» (governmental) как «пространственность» (spa-tiality) – к «пространственный» (spatial) или «музыкальность» – к «музыкальному». Я продолжил использовать термин «ментальности управления» в этой книге, потому что рассматриваю его как один из моментов развития правительности как исследовательского поля. О роли образов, мифа и символизма в конституировании управляемых областей, включая государство, см. (Neo cleous 2003), о роли земли и моря (Connery 2001) и мирового порядка (Dean 2006b).


[Закрыть].

Можно развить этот тезис о рациональных и нерациональных аспектах ментальностей управления на нескольких примерах. То, как мы размышляем об управлении нациями, обязательно включает в себя знание национальной экономики и ее тенденций. Это знание предоставляется конкретным классом специалистов – экономистами, опирающимися на теоретическое и техническое знание вроде экономических моделей, экономической статистики, прогнозов и т. д. Это знание и выводы из него предоставляются экономистами государственного казначейства или государственного банка, или даже международных институтов, таких как Всемирный банк или Международный валютный фонд. Политики выбирают между разными макроэкономическими стратегиями. Избиратели, в свою очередь, могут выбирать тех должностных лиц, которые предлагают «мягкие» или «жесткие» решения в зависимости от ситуации в экономике. Власти могут заявлять, что из-за экономической глобализации становится все сложнее или даже невозможно управлять национальной экономикой. Однако считается само собой разумеющимся, что необходимо стремиться правильно управлять экономикой – это неотъемлемая черта ментальности национальных правительств. С другой стороны, нация часто отождествляется с «политическим телом», которое можно рассматривать как неприкосновенное, но которое, переживая вторжение врага, инициирует ради своей защиты национальную мобилизацию. Сходным образом международная и внешняя политика часто основываются на геополитической пространственной развертке полушарий (Западное полушарие) и регионов (Средиземноморье, Азиатско-Тихоокеанский регион, Ближний Восток), которая направлена на то, чтобы представить землю управляемой отдельными акторами с определенными целями, и которая опирается на образы сдерживающих друг друга географически смежных сил и мифологию земли и моря (Connery 2001).

Аналогично если я решусь на диету – это ставшее повсеместным упражнение в самоуправлении – мне придется обратиться к определенным формам знания и экспертизы, предоставляемым диетологами, специалистами по здоровью, пропагандистами последних веяний здорового образа жизни, моими религиозными или духовными убеждениями. В зависимости от того, зачем я сажусь на диету, я могу рассчитать свое потребление холестерина, калории или килоджоули либо же проследить, какая еда приготовлена в соответствии с религиозным законом, а какая им запрещена. Во всех случаях я соглашаюсь на режим диеты по ряду конкретных причин (добиться стройности, предупредить сердечные заболевания, соблюсти божественный закон или табу), использую те или иные формы знания и верования и стараюсь воздействовать на определенный аспект своего существования (будь то потребление и расход энергии или мое духовное состояние). Следовательно, все эти диеты опираются на разные ментальности управления поведением, предполагаемые едой и питьем. В самом деле, одну и ту же деятельность можно рассматривать как другую форму практики в зависимости от того, какая ментальность за ней стоит. Ограничение или запрет на потребление некоторых видов мяса может быть и пунктом диеты с низким содержанием жиров, и частью поста, то есть практики самоограничения, необходимой для очищения души. Та часть нас самих, на которую мы хотим повлиять, средства, которые мы при этом используем, причины, по которым мы это делаем, и те, кем мы хотим стать – все это будет меняться в зависимости от природы выбранной нами аскетической практики.