Текст книги "Правительность. Власть и правление в современных обществах"

Вместе с метапонятием «правительность» вторым ключевым и собственным средством критического исследования, которое изобретает Фуко, становится «контрповедение» («contre-conduite»)[15]15
  «Counter-conduct» в английском переводе.


[Закрыть]. Оно содержит в себе очередную продуктивную двусмысленность, поскольку, помимо «поведения», «conduite» означает также «управление». Это делает «контрповедение» не просто проступками и нарушениями, которые расходятся с действующими полицейскими нормами, но действием, которое направлено против технологий и практик политического руководства. Для Фуко, кого на протяжении 1970-х глубоко занимали феномены анормальности, иллегализма и сопротивления, в этом понятии заключена целая социодицея освобождения, пускай всегда предзаданного конфигурациями власти[16]16
  Пожелай мы составить список текстов Фуко, где объективирован этот интерес, он оказался бы очень обширен: от бесед с маоистами до курсов «Ненормальные» и «Безопасность, территория, население» в Коллеж де Франс.


[Закрыть]. Подробно разбирая его в общем словаре анализа правительности, Дин задействует защитный механизм против ошибочных прочтений и переприсвоения критической работы Фуко с правых позиций. И прежде всего, против перевода правительности из регистра критического исследования в регистр нормативной теории и морали.

Один из первых таких переводов принадлежит бывшему ассистенту Фуко Франсуа Эвальду: за его блестящей работой по истории страхования и социального государства последовала моральная апология предпринимательства и риска в либеральных обществах, где не нашлось места контрповедению[17]17
  Ewald F. L’état providence. Paris: Grasset, 1986. Его деятельность с середины 1990-х охарактеризована в послесловии к настоящему изданию.


[Закрыть]. В последние годы появились тексты, которые относят самого Фуко начала 1980-х к апологетам неолиберализма[18]18
  Например, см.: Zamora D. Introduction. Foucault, la gauche et les années 1980 // Critiquer Foucault. Les années 1980 et la tentation néolibérale / Coord. par Daniel Zamora. Aden Éditions, 2014.


[Закрыть]. Подобные прочтения часто основаны на деконтекстуализации исследований правительности и неверных биографических атрибуциях. Попытки переприсвоить Фуко справа встречаются не только в европейском или американском интеллектуальном контексте, но и в российском. Один из показательных случаев – историк социологии, который в начале 2000-х гневно сетовал на «фукоизацию всей страны»[19]19
  Филиппов А. Фукоизация всей страны // Новое литературное обозрение. 2001. № 49.


[Закрыть], а уже в начале 2010-х попытался предстать оригинальным теоретиком полицейского государства без контрповедения. Декларировав ложную генеалогию от Карла Шмитта к Мишелю Фуко, он извлек из фукольдианского открытия историю полицейских идей, а самого Фуко свел к роли второстепенного поставщика некоторых исторических сведений. По контрасту с подобными случаями Дин демонстрирует в отношении предшественников образцовую интеллектуальную честность.

Как ни парадоксально это прозвучит, запрос на ложные генеалогии и фиктивную нормативность лишь подтверждает остроту и востребованность фукольдианских инструментов в осмыслении механики власти. Однако попытки присвоить эти инструменты справа: морализация экономических рисков и конкуренции, пропаганда взаимообратимости Фуко и Шмитта или редукция исследований камерализма и меркантилизма XVIII века к обоснованию «здравого» консерватизма, – несмотря на очевидное интеллектуальное фиаско, несут в себе политическую угрозу. Последняя исходит от усиливающегося тренда: переноса словаря правительности в свод принудительных моральных предписаний. Подобная операция может вестись по линии ультралиберальной, менеджериальной инструктивности, больше характерной для европейских и американских случаев. Или, как в российском случае, может паразитировать на фиктивных интеллектуальных и политических аналогиях. Распорядитель и редактор наследия Фуко Даниель Дефер не случайно ускорил согласование официального издания курсов в Коллеж де Франс, обнаружив в первом пиратском томе существенные ошибки[20]20
  Foucault M. Difendere la società. Dalla guerra delle razze al razzismo di stato. Firenze: Ponte alle Grazie, 1990.


[Закрыть]. Одной из наиболее очевидных была сноска, отсылающая к работам Шмитта, которые Фуко с большой вероятностью не читал и совершенно точно не цитировал в лекции. Как оказалось, она появилась в печатном тексте ровно там, где аудиозапись курса обрывалась на время, необходимое, чтобы перевернуть кассету в магнитофоне[21]21
  Беседа автора с Даниелем Дефером, май 2008.


[Закрыть]. Эта «добавленная стоимость», которую редактор по своему усмотрению внес в фукольдианский анализ государственного расизма и политических мифологий, стала ранним и почти невинным штрихом в мифологизации справа. Детальный разбор тезисов и терминологии правительности, которые предпринимает Дин, последовательно характеризуя расхождения Фуко с политическими мыслителями, включая консервативных, – важный шаг на пути, ведущем прочь от ложных интерпретаций.

Александр Бикбов

Теренсу и Алистеру

Предисловие к русскому изданию

Я глубоко взволнован тем, что моя книга публикуется на русском языке. Советская Россия оставила у меня впечатление, что сведение ее политического баланса, если можно так выразиться, оказалось куда более сложной задачей, чем считалось в западном антитоталитарном дискурсе. Можно говорить о «правительности коммунистической партии», отличающейся от либеральной правительности, и, вероятно, о позитивной истории такой формы правительности еще предстоит быть написанной. Сегодня в западной прессе Россия час то представляется антилиберальным другим, при этом игнорируются сложные отношения между различными формами власти и управления – либеральными и нелиберальными, иногда патерналистскими и авторитарными – которые существуют и в западных обществах, а также между практиками, применяемыми в отношении многих групп населения (бедных, беженцев, коренных народов, получателей пособий). Кроме того, в прессе недооцениваются последствия явственно «антиэтатистских» дискурсов и «фобии государства» на Западе, а также революционное влияние так называемого «неолиберального мыслительного коллектива»[22]22
  Отсылка к сборнику Te Road from Mont Pelerin: Te Making of the Neoliberal Tought Collective / Mirowski P., Plehwe D. (Eds.). Harvard University Press, 2009. – Примеч. пер.


[Закрыть]. В своей книге, написанной на раннем этапе развития исследований правительности, я пытался предотвратить смещение этих исследований в сторону «ценностно-нейтрального» описания либерализма. Я настаивал на анализе «режимов практик» и их осмыслении без редукции к связанным с ними программам или рациональностям. Подозреваю, что неоднородность этих практик, многообразие проявляющихся в них форм власти, различные степени и средства, при помощи которых они стремятся конструировать и приводить в действие посредством того, что называют «свободой», – все это применимо к России не меньше, чем к западным странам.

Митчелл Дин

31 марта 2016 года

Благодарности

Я искренне признателен своему издателю Крису Роджеку за согласие опубликовать второе издание книги и всей великолепной команде издательства Sage за помощь в этом. Многим – больше, чем смог бы назвать – я обязан Дженнифер Портер.

За исключением первого издания материал этой книги по большей части нигде не публиковался. Однако некоторые части раздела «Пастырская власть» главы 4 были опубликованы в 1994 году в составе статьи «Генеалогия дара в античности»[23]23
  Dean M. Te genealogy of the gift in Antiquity // Australian Journal of Anthropology. 1994. No. 5 (3). P. 320–329.


[Закрыть]. Часть о полиции из той же главы основана на ряде параграфов из главы 3 моего исследования «Устройство бедности: к генеалогии либерального управления»[24]24
  Dean M. Te Constitution of Poverty: Toward a Genealogy of Liberal Governance. London: Routledge, 1991.


[Закрыть]. Вторая половина главы 8 – это статья «Социология после общества» из сборника 1997 года под редакцией Дэвида Оуэна[25]25
  Dean M. Sociology after society // Sociology after Postmodernism / Owen D. (ed.). London: Sage, 1997.


[Закрыть]. Первая версия главы 9 была опубликована в 1998 году на английском языке в Германии[26]26
  Dean M. Risk, Calculable and Incalculable // Soziale Welt: Zeits chrift für sozialwissenschaftliche Forschung und Praxis. 1998. No. 49. S. 25–42.


[Закрыть]. Пассажи из «Рождения биополитики»[27]27
  Foucault M. Te Birth of Biopolitics. London: Palgrave, 2008. (Русский перевод: Фуко М. Рождение биополитики. Курс лекций, прочитанных в Колледже де Франс в 1978–1979 учебном году / пер. с фр. А.В. Дьякова. СПб.: Наука, 2010.)


[Закрыть] Фуко воспроизводятся с разрешения издательства.

Библиографическое примечание к «лекциям о правительности»

ТАК называемая лекция о правительности впервые была прочитана в рамках курса «Безопасность, территория, население» в Коллеж де Франс 1 февраля 1978 года. В первой англоязычной публикации она называлась «О правительности»[28]28
  Foucault M. On governmentality // Ideology and Consciousness. 1979. No. 6. P. 5–21. Есть три перевода этой лекции на русский язык: Фуко М. Правительственность (идея государственного интереса и её генезис) / пер. И. Окуневой // Логос. 2003. № 4/5; Фуко М. Искусство государственного управления / пер. И. Окуневой // Интелектуалы и власть. Часть 2. М.: Праксис, 2005; Фуко М. Лекция от 1 февраля 1978 года // Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанных в коллеж де Франс в 1977–1978 учебном году / пер. с фр. Быстров В. Ю., Суслов Н. В., Шестаков А. В. СПб.: Наука, 2011. С. 133–171. Здесь будет использоваться перевод 2011 года в составе полного курса лекций. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Впоследствии ее переиздавали дважды[29]29
  Foucault M. Governmentality // Te Foucault Efect: Studies in Governmentality / G. Burchell, C. Gordon, P. Miller (eds.). London: Harvester Wheatsheaf, 1991. P. 87–104; Foucault M. Te Essential Works 1954–1984. Vol. 1: Ethics, Subjectivity and Truth / Paul Rabinow (ed.). New York: Te New Press, 1997. P. 201–222.


[Закрыть]. В благодарностях в Te Foucault Efect[30]30
  Foucault M. Governmentality // Te Foucault Efect: Studies in Governmentality / G. Burchell, C. Gordon, P. Miller (eds.). London: Harvester Wheatsheaf, 1991. P. vii; (Русский перевод: Фуко М. Безопасность, территория, население. СПб.: Наука, 2011. С. 165–166.)


[Закрыть] упоминается, что «впервые текст был опубликован в итальянском переводе Паскуале Паскуино в журнале Aut … aut № 167–168 (September – December) 1978. Перевод на английский был сделан Розой Брайдотти в 1979 году именно по итальянскому изданию[31]31
  Foucault M. Governmentality. P. 87.


[Закрыть]. Он был исправлен Колином Гордоном в издании 1991 года[32]32
  Ibid. P. vii.


[Закрыть], а в 1997 году опубликовали его репринт[33]33
  Foucault M. Te Essential Works 1954–1984. Vol. 1: Ethics, Subjectivity and Truth / Paul Rabinow (ed.). New York: Te New Press, 1997. P. xiii.


[Закрыть]. У лекции есть и история французской публикации[34]34
  Foucault M. Security, Territory, Population. London: Palgrave, 2007. P. 87 (примечание).


[Закрыть], которая предшествовала публикации в составе полного курса[35]35
  Foucault M. Sécurité, Territoire, Population. Paris: Gallimard/Seuil, 2004. P. 91–118.


[Закрыть]. Его перевод Грэмом Берчеллом является наиболее полным английским переводом, именно им я пользовался в этом переиздании[36]36
  Foucault M. Security, Territory, Population. London: Palgrave, 2007. (Русский перевод: Фуко М. Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанных в коллеж де Франс в 1977–1978 учебном году / пер. с фр. Быстров В. Ю., Суслов Н. В., Шестаков А. В. СПб.: Наука, 2011.)


[Закрыть]. Под титулом «лекций о правительности» обычно объединяют два лекционных курса, прочитанных Фуко в весенние семестры 1977–1978 и 1978–1979 годов. Во Франции они были впервые опубликованы в 2004 году[37]37
  Foucault M. Naissance de la Biopolitique. Paris: Gallimard/Seuil, 2004; Foucault M. Sécurité, Territoire, Population. Paris: Gallimard/Seuil, 2004.


[Закрыть], а чуть позднее – в английском переводе[38]38
  Foucault M. Security, Territory, Population. London: Palgrave, 2007; Foucault M. Te Birth of Biopolitics. London: Palgrave, 2008.


[Закрыть].

Введение: правительность сегодня

В 1999 году, когда я опубликовал эту книгу, я хотел написать текст, который бы достаточно ясно и четко представил понятие «правительность» (governmentality), выросшее из идей Мишеля Фуко. Кроме того, я хотел сделать обзор этого тематического поля в его текущем состоянии. В той мере, в какой мне удалось выполнить эти задачи, книга оказалась достаточно удачной, чтобы привлечь компетентных читателей, которые наряду с другими книгами нашли ее полезной для собственных эмпирических и теоретических исследований. Структура второго издания в целом повторяет структуру первого, за исключением добавленных Введения, новой главы о международной правительности и Постскриптума. Помимо этого я оставил без изменений значительную часть текста первого издания. Конечно, были исправления, добавленные и вычеркнутые пассажи, призванные сделать текст яснее и устранить фактические ошибки. Без изменений, впрочем, осталась концептуальная и теоретическая рамка, базовые аргументы и содержание. Если события и опередили некоторые мои диагнозы, то этого следовало ожидать.

Мне повезло со временем выхода книги. На тот момент было опубликовано достаточно литературы, чтобы исследование правительности стало захватывающим предприятием, но все же недостаточно для того, чтобы сложилась некая догма, которая бы сильно ограничивала автора, сделавшего это понятие заглавием книги. Будь эта книга написана сегодня, мне пришлось бы обильно цитировать лекции Фуко в Коллеж де Франс в 1977–1978 и 1978–1979 годах, которые были опубликованы во Франции в 2004 году, а позднее блестяще переведены Грэмом Берчеллом (Foucault 2007, 2008; Фуко 2011, 2010). Я цитировал их в некоторых частях данного издании – о либерализме и неолиберализме (в главах 2, 6 и 8), о пастырской власти, полиции и государственном интересе (в главе 4), – но в качестве дополнения, а не замены исходного текста. Думаю, можно утверждать, нисколько не преувеличивая мой скромный вклад в коллективные успехи современных гуманитарных и социальных наук, что в этой книге достаточно оригинальных соображений для того, чтобы представить ее ученой публике во второй раз.

Дело в том, что, несмотря на свои притязания, эта книга не была простым введением в тему. Она – итог более чем десятилетних размышлений о методах и понятиях Фуко в контексте широкой палитры социально-политической, философской и исторической мысли. Кроме того, это итог моих более скромных попыток развить его подход в историческом и современном социально-политическом анализе[39]39
  О Фуко и других фигурах см.: Dean (1994a, 1994b, 1996a, 1998b); социальный и политический анализ можно найти в: Dean (1991, 1992, 1995). См. также статьи в сборнике Governing Australia: Studies in Contemporary Rationalities of Government (Dean, Hindess 1998).


[Закрыть]. Конечно, есть множество исследователей, занимающихся сходными темами в связи с понятием правительности. Сам я, однако, следовал по пути, который впоследствии доказал свою оригинальность, и уж точно не считал себя участником, лидером или последователем «школы исследований правительности». Эта книга была только флажком или указателем в далекой, я надеюсь, от завершения серии историко-политико-социологических (за неимением лучшего названия) исследований.

Один внимательный читатель недавно отметил, что результаты этого независимого пути не получили ни достаточного, ни широкого признания. Как бы то ни было, я расскажу здесь об особом вкладе этой книги в поле, названное, удачно или нет, «исследованиями правительности» – название, подкрепленное, по меньшей мере, авторитетным послесловием к самой важной для этого поля работе Фуко (Sennelart 2007: 390). Отдельные элементы этой книги привели меня к размышлениям, в которых я часто ставил под вопрос стандартные подходы не только в мейнстримной социальной и политической науке, но и в фукианских альтернативных течениях, включая, до некоторой степени, и эти «исследования правительности». «Особенности», присущие этой книге еще десять лет назад, позволят мне связать ее с настоящим. Это не столько «историческая онтология», сколько, перефразируя Фуко, «критическая онтология нас самих и нашего настоящего» (Foucault 1986b: 50; Foucault 1986c: 96; Фуко 2002: 357).

Особенности

Возможно, больше всего читателя поразит в этой книге стремление поместить опубликованные на момент ее написания тексты Фуко о правительности в гораздо более широкий контекст и траекторию его мысли, не позволив при этом понятию превратиться в догму или стать всего лишь методологией социальной науки. Это обусловлено не самовольной верностью отцу-основателю, а моей убежденностью в том, что концептуальная прозрачность, методологическая ясность и, более всего, критический этос работ Фуко дали нам уникальный набор инструментов для построения этой новой исследовательской области. Впрочем, многое в этой книге опирается на теории, понятия и исследования других ученых, в том числе тех, что далеки от фукианских позиций. Кроме того, многое здесь – результат моих собственных изысканий и эмпирических исследований. Первая особенность этой книги, таким образом, состоит в том, что она выказывает своего рода блуждающую верность Фуко, однако же – вкупе с пристальным вниманием к точности понятий.

Помимо прочего это была попытка предложить концептуально связный взгляд на то, что я назвал аналитикой управления. В педагогических целях я постарался ясно определить ключевые понятия, такие как «управление» и «правительность», и различить имеющиеся у них смыслы. Затем я изложил основы этой аналитики управления как исследования «режимов управления» или «режимов практик». Большую помощь в этом оказала дискуссия Фуко с историками на круглом столе, последовавшем за публикацией «Надзирать и наказывать» (Foucault 1991b). Она состоялась практически в то же время, когда читались лекции о правительности. Фуко подчеркивает, что его исследование касается условий приемлемости «режимов практик», которые «в известной степени обладают собственными особыми закономерностями, логикой, стратегией, самоочевидностью и рациональностью»[40]40
  См.: (Foucault 1991b: 75). Круглый стол состоялся 20 мая 1978 года. Обстоятельное исследование контекста его проведения можно найти в (Macey 1993: 403–405). Я использовал этот текст, чтобы доказать, что вопреки преобладающему мнению Фуко не был «конструкционистом» (Dean 1998b).


[Закрыть]. Одновременно я стремился сопоставить этот подход с более поздними методологическими утверждениями Фуко касательно этических практик или практик себя (Foucault 1985; Фуко 2004; Foucault 1986b: 341–372; Фуко 2008: 135–158). Я считал, что у нас должна быть возможность использовать единый или хотя бы основанный на пересечениях словарь и подход, имеем ли мы дело с этическим управлением собой или управлением государствами, экономиками, населением и индивидами. Правительность как понятие и подход была мостом к поздним работам Фуко, посвященным этике. Что еще важнее, она позволяла связать исследования социально-политических феноменов и исследования этических феноменов и при этом избежать слишком сильного их сближения в рамках всеобъемлющего нарратива, как в случае исторической социологии образования государства и теории процесса цивилизации Норберта Элиаса (какими бы ценными они ни были)[41]41
  См.: (Corrigan, Sayer 1985; Elias 1978, 1982; Элиас 2001) и мои ответы (Dean 1994b, 1996a).


[Закрыть]. В моем подходе к ряду аспектов аналитики управления заметно влияние делезовской интерпретации Фуко – особенно той, что представлена в эссе «Что такое диспозитив?» (Deleuze 1991). Благодаря более широкому прочтению Фуко Делезом через концепты «складки» и «складывания», мне удалось продумать отношения между властью, идентичностью и субъективностью в либеральных обществах вне дуализмов внутри/снаружи, государство/гражданское общество, либерализм/авторитаризм (Deleuze 1988; Dean 1996a, 2002a).

Кроме того, осторожность, необходимая при обращении к всему разнообразию интуиций Фуко, требовала рассмотреть, как правительность связана с его генеалогическим подходом и этосом. В данном случае моя цель была сформулирована ясно: учредить аналитику управления как инструмент критицизма. Генеалогия определяется как диагностика настоящего при помощи «проблематизации» принимаемых за самоочевидные допущений, а также антианахронического отказа прочитывать прошлое в терминах настоящего. Читатель обратит внимание, что я выбрал термин «критицизм», который говорит о чем-то открытом, множественном и имманентном анализируемым режимам практик, взамен понятию «критики», которое в работах франкфуртской школы от Адорно до Хабермаса, напротив, подчинялось универсальным нормам и истинам и было направлено на необходимую цель. В этом отношении книга развивает мою раннюю попытку представить генеалогию в качестве «критической и действенной истории». Ее критичность состоит в том, что она настойчиво ставит под вопрос то, что принимается как данное, естественное, необходимое и нейтральное, а действенна она в той мере, в какой прерывает колонизацию знания теми трансисторическими схемами и телеологиями, которые претендуют на способность объяснить истину настоящего (Dean 1994a). Поиски стиля мышления со сходным этосом привели меня к Максу Веберу с его «ценностно-нейтральным», но «ценностно-релевантным» анализом того, как мы воздействуем на себя и других, – анализом, который служит «моральным силам», в особенности когда способен демонстрировать «неудобные факты». Более того, предложенная Вильгельмом Хеннисом (Hennis 1989) интерпретация Вебера подчеркивала значение внимания Вебера к Lebensführung, или руководству жизнью. Важной вехой для этого этоса была работа политического философа Дэвида Оуэна по нормативной политической теории. Из нее я вывел понятие «образцовый критицизм», которое весьма отличалось от «идеологической критики». Сегодня я бы добавил, что сами понятия не важны, важно различие, на которое они указывают.

В проработке критического потенциала такого исследования очень помогли эссе и введения Колина Гордона. Ни один другой комментатор не сравнится с ним в чуткости к творческим силам, скрытым в работе Фуко. Приведу один пример, на мой взгляд, важнейший: в одном послесловии Гордон доказывал, что невозможно конституировать внутреннюю логику практик исходя из программ, теорий и установок разных активистов и властей (Gordon 1980). Один из источников критического потенциала этих исследований – демонстрация «неудобного» расхождения между, с одной стороны, требованиями и целями программ и рациональностей управления, а с другой – «интенциональным, но не-субъективным»[42]42
  Здесь и далее в ряде случаев приводится авторское (дефисное) написание подобных терминов. – Примеч. пер.


[Закрыть] характером режимов практик, то есть их логикой, смыслом и даже их стратегией. Так было в США в случае авторов программ передачи полномочий (empowerment) и местных активистов в Программах общественного действия, запущенных в рамках «Войны с бедностью»[43]43
  «Война с бедностью» – неофициальное название кампании, начатой в США в 1964 году «Актом об экономических возможностях». Это был первый законодательный акт комплексной программы социальных реформ «Великое общество», начатой Линдоном Джонсоном. Кампания включала в себя меры по борьбе с причинами и последствиями бедности в сферах трудоустройства, образования, здравоохранения и питания. Программы общественной деятельности, или программы местного действия (Community Action Programs), осуществляются Организациями общественной деятельности, учрежденными Актом 1964 года. Это локальные частные или общественные некоммерческие организации в разных сферах: трудоустройство, профессиональное и базовое образование, обеспечение питанием, семья, транспорт, ведение домохозяйства, бизнес, здравоохранение и др. Конкретный набор программ и сервисов, как и сфер их деятельности, варьируется в зависимости от местных потребностей и возможностей. Их задача – помогать людям, живущим ниже черты бедности, добиваться самодостаточности и независимости от государственных пособий и дотаций. Организации управляются трехчастным советом, состоящим из должностных лиц, представителей местного малообеспеченного населения и представителей частного сектора. Подробнее см.: http://www.communityactionpartnership.com/. – Примеч. пер.


[Закрыть], инициированной администрацией Линдона Джонсона (Cruikshank 1994). Хотя эти авторы и активисты претендовали на освобождение от властных отношений с целью наделить полномочиями тех, кто лишен власти, они были агентами внутри режима практик, который не мог конституировать «бедных» в рамках новых властных отношений и включить их в эти отношения. Кроме того, этот режим не мог воздействовать на них теми способами, которые стремились бы к качественному преобразованию их понимания себя в качестве субъектов. В более широком смысле это расхождение было и чертой либеральных режимов управления. К примеру, в «Устройстве бедности» (Dean 1991) я постарался показать то, как либеральное искусство управления, которое стремилось ограничить государство во имя индивидуальной свободы, расширило, умножило и даже революционизировало сферу как государственных, так и негосударственных управленческих акторов и институций. Классическое либеральное управление – будучи не просто еще одним примером искусства управления, соблюдающего свободу управляемых и действующего через нее – более или менее успешно навязывало бедным ответственность и моральные обязательства, делало рабочих зависимыми от рынка капиталистического труда, а женщин и детей – зависимыми от них. Необходима была вовсе не критика, проникающая в ложность идеологий, чтобы вскрыть настоящие отношения подчинения. Нужно было показать, как производство дискурсов истины связано с режимами вмешательства, показать все результаты и следствия этой связи. На протяжении последних десятилетий в практики социального обеспечения добавлялись правозащитные программы, программы стимулирования безработных (activation programmes) и схемы принудительной работы, которые вовсе не были этим практикам хоть сколько-нибудь идентичны. Каким образом всего за два десятилетия систем трудовых пособий, стимулирующих поиск работы, и неопатерналистских диагнозов американская (британская, австралийская) система социального обеспечения была пере описана и подчинена другим целям? Как эти процессы столкнулись с контрдискурсами и контристинами? В какой области проявлялись последствия этой борьбы и как она повлияла на поведение самих «претендентов» на благоденствие?

Из этого следует вторая особенность этой книги: истолковать правительность как критическую перспективу и показать, как реализовывалась такая связка. Этот тип критицизма – пример этической и политической ориентации на управление собой. Она не предписывает, как могла бы практиковаться свобода, и не отказывается от необходимого скептицизма по отношению к либералам, которые считали себя управляющими при помощи свободы, администраторам, которые стимулировали (activate) безработных, работникам местных социальных служб, которые наделяли полномочиями, к примеру, городскую бедноту, а также к терапевтам, которые высвобождали наши самые глубинные желания. Такой критицизм не является ни судом над этим миром от имени трансцендентной морали или универсального разума, ни рефлекторным отказом от рациональностей, организующих современную жизнь. Однако я бы не хотел довольствоваться превращением аналитики управления в еще одну всего лишь эмпирическую методологию – какой бы точной она ни была, – которая могла бы какое-то время поддерживать социальные науки. Я старался показать, что аналитика управления остается критичной, не будучи одержимой своими нормативными взглядами, потому что новаторством этой работы была ее способность отказаться от постулирования большой и нормативной социальной теории и политической философии и не стать при этом только лишь техникой подробного эмпирического описания. В ситуации еще одного шантажистского «или – или» это не был ни модернистский, ни постмодернистский проект. Это была не «метаистория обещания» незавершенной современности (modernity), но и не культурная критика нигилизма современного капитализма в духе Зомбарта, в которой все было «знаками, скоростью и зрелищами».

Гордон оказался бесценным проводником еще и в другом отношении – благодаря своей чувствительности к многообразным условиям, сформировавшим интеллектуальную, политическую и историческую конъюнктуру работы Фуко и, в частности, его исследований власти и правительности. Третья особенность этой книги, таким образом, заключается в учете условий нашего мышления и суждений. Историки политической мысли, такие как Квентин Скиннер (Skinner 1988) и Джеймс Талли (Tully 1988), при работе с классической политической мыслью уделяли большое внимание категориям «намерение» и «контекст». Но и без словаря этой школы один из моих выводов состоял в том, что социальная и политическая мысль, примером которой является Фуко, всегда была сама по себе формой действия или вмешательства в определенную среду. Мне казалось, мы должны спросить себя, как и Фуко, что именно мы делаем, когда предлагаем то или иное исследование, осуществляем определенные формы анализа или разрабатываем понятие. Опираясь на несколько недооцененную статью Гордона (Gordon 1986), я утверждал, что генеалогическая работа Фуко велась в период «ограниченной политической неблагоприятности» для независимых левых, которая совпала с отступлением марксизма и вызовами, брошенными обновленным и снова активным либерализмом. Этос этой генеалогической работы был связан с участием в «локальной борьбе», такой как работа Фуко с Группой информации по тюрьмам, и фиаско жизнеспособности «реального социализма» после публикации во Франции в 1973–1974 гг. книги «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына (Macey 1993: 383–384).

Этот аргумент можно расширить при рассмотрении возникновения темы правительности в работах Фуко. Согласно Мишелю Сенеляру (Sennelart 2007: 371–377), участие Фуко в ряде событий – от организации им публичного появления советских диссидентов в Париже во время визита Брежнева и его участия в деле Клауса Круассана[44]44
  Клаус Круассан – адвокат членов террористической группы «Фракция Красной Армии», обвинялся в ее поддержке. После первого ареста летом 1977 года был выпущен под залог и бежал во Францию, где просил о предоставлении политического убежища. После отказа был арестован в Париже осенью того же года и экстрадирован в Германию, где был приговорен к двум с половиной годам тюремного заключения. В кампании против его заключения участвовали Жан-Поль Сартр и Мишель Фуко. – Примеч. пер.


[Закрыть] в конце 1977 года до его публицистики и размышлений об Иранской революции и ее последствиях – отразилось в лекциях о правительности. Идея «прав тех, кто подвергается управлению», возникшая в связи с первым из этих событий, приведет – через размышление об ограниченности понятия «диссидентство» – к изобретению понятия «контрповедение» (counter-conduct), разработанного в лекциях в связи со средневековыми религиозными противостояниями (Foucault 2007: 200–201; Фуко 2011: 266–268). Лекции о правительности проходят сразу после его заявлений в связи с делом Клауса Круассана, адвоката «Группы Баадера-Майнхоф» (официально – «Фракция Красной Армии»), который безуспешно искал политического убежища во Франции. В ходе своего выступления в защиту Круассана и тех, кто предоставил ему убежище во Франции, Фуко развил концепцию «пакта безопасности» между государством и населением (Foucault 2001: 427; Фуко 2006: 51). Он также дистанцировался от того типа левой критики, в котором аналитическая сетка «фашизма» и «тоталитаризма» использовалась для выражения солидарности с европейским терроризмом или, по меньшей мере, его понимания. В конце курса лекций в мае 1979 года Фуко отвечает тем, кто критиковал его поддержку Иранской революции, и утверждает «теоретическую этику», которая носит антистратегический характер: «быть почтительным к восстанию сингулярности и непримиримым, как только власть пытается обойти всеобщее»[45]45
  Термин «пакт безопасности» встречается в тексте Фуко «Письмо некоторым лидерам левых». Оно было опубликовано в Le Nouvel Observateur в декабре 1977 года (Foucault 2001: 426–428; Фуко 2006: 51–53), когда как раз начались лекции, названные «Безопасность, территория и население». Ответ Фуко на полемику вокруг его поддержки иранской революции «Восставать бесполезно?» (Foucault 2001: 449–453; Фуко 2011b) впервые опубликован в Le Monde в мае 1979 года.


[Закрыть].

Опыт европейского терроризма и его политических последствий поможет нам понять теоретические ходы, сделанные Фуко в лекциях о правительности. По замечанию его коллеги Паскуале Паскуино (Pasquino 1993: 73), он осознал, что использование языка войны для понимания власти приведет к «экстремистскому разоблачению власти». Модель управления представлялась альтернативным способом мышления об отношениях власти в современных обществах. В более практическом плане в лекциях 1978–1979 годов Фуко предпринимается попытка понять послевоенное немецкое «экономическое чудо» в терминах принятия модели «возможной неолиберальной правительности», а не «столь часто осуждаемой, изгоняемой, поносимой, отвергаемой модели бисмарковского государства, превратившегося в гитлеровское» (Foucault 2008: 192; Фуко 2010: 246).

И тогда, и сейчас я делаю акцент на этих разнообразных контекстах не ради филологических раскопок смысла меняющихся утверждений Фуко, но чтобы показать, что предлагаемый правительностью этос сформировался в отношениях со специфическими собеседниками и в уникальной, определенной множеством условий, политической обстановке. Фуко не столько разрабатывал набор инструментов для эмпирического социально-научного анализа (хотя эти лекции и производят такое впечатление), сколько занимался определенной деятельностью или, скорее, совершал множество слабосвязанных действий в обусловленной множеством факторов внутренней и международной политической обстановке. Задача, стоявшая перед нами, как мне казалось, состояла не в том, чтобы превратить эту точку зрения в постоянный и неизменный набор аналитических инструментов, а в том, чтобы перенять ее этос. Наше настоящее отличается от времени Фуко и от 1980-х и 1990-х годов, когда в англоязычном мире появилась правительность. Вопреки лавине политических и журналистских диагнозов «смерти неолиберализма» и предупреждениям о худшем экономическом кризисе со времен Великой депрессии, или даже выборам Барака Обамы, наше настоящее остается не моментом «всеобщего упадка» или «торжествующего подъема», а «временем, похожим на любое другое время, или, скорее, временем, которое никогда вполне не похоже ни на какое другое» (Foucault 1994: 126). Изучение эпохи Фуко позволяет нам изучить свое время, а также обязывает нас, как думал я тогда и полагаю сейчас, изменять, обновлять и иногда отбрасывать его и наши собственные прежние понятия, подходы, аргументы и анализы. Третий аспект книги, по моему мнению, отличающий ее от других работ в этой области, состоит в этом акценте на роли настоящего как условия и арены нашего мышления, суждений, точек зрения, исследований и, прежде всего, понятий. Настоящее время – это постоянная причина концептуального творчества.

Четвертая особенность этой книги, связанная с моим нежеланием отделять тематику правительности от более широкого контекста исследований Фуко, – это наличие в ней серьезного анализа и размышления о разных формациях власти, которые не связаны напрямую ни с правительностью, ни с ее либеральными искусствами. Самое явное – то, какое место здесь отводится для понятий биополитики и суверенитета. Независимо от достоинств и ограничений данного обсуждения я рискнул предположить, что отношения власти не сводятся к тому, что схватывается понятием и анализами правительности, каким бы полезным ни представлялось внимание к рационализированным попыткам руководить поведением.

Это внимание к несводимой множественности властных отношений неотделимо от методологических проблем того, как сегодня должны анализироваться режимы практик и отношения власти, чтобы в этом анализе отличаться от своего либерального самоописания или своей программной рациональности, а также от концептуальных отношений между суверенитетом, насилием и исключением (Dean 2002a, 2007). В том, что касается этих тем, Джорджо Агамбен, который поднял вопрос об отношениях между, с одной стороны, суверенитетом и биополитикой, выявленными в «лагере» (Agamben 1998; Агамбен 2011), с другой – использованием исключения в рамках управления (Agamben 2005; Агамбен 2011), доказал, что результаты его критической и теоретической работы невозможно просто так отвергнуть, несмотря на значительные оговорки (Dean 2004, 2007). В критических обвинениях в адрес Агамбена за то, что он основывает анализ власти на суверенном праве смерти и не дает различения, необходимые для анализа либеральных демократий (Rabinow, Rose 2006), слышно эхо критических выступлений Фуко против тех, кто использовал «фашизм» как «аналитическую сетку» для политик разоблачения и страха перед государством, а также его неудовлетворенность своими ранними взглядами на биополитику как то, что усиливает направленные на геноцид импульсы государства. Мы должны признать отступление Фуко в исследованиях власти от некоторых крайних тезисов или крайностей интерпретации и его разрыв с некоторыми из коллег. Но следует признать и множественность властных отношений в либеральных демократиях и даже в определенных режимах практик. Проблема, с которой мы недавно столкнулись, состояла не в воображаемом фашизме либерально-демократического государства, а в том, как суверенные и принудительные типы рациональности и техник – от концентрационных лагерей до систем общественных работ[46]46
  Workfare (work + welfare state) – система трудового социального обеспечения, в которой пособие выплачивается нуждающимся только при условии участия в общественных работах или программах обучения или переподготовки. – Примеч. пер.


[Закрыть] – были внезапно и непредсказуемо перенесены на территорию самого либерального искусства управления.