Текст книги "Период разделения Русской Церкви на две митрополии"
Автор книги: Митрополит Макарий
Жанр: История, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 31 (всего у книги 31 страниц)
IV. Общий взгляд на введение унии в Литве
Церковная уния в Западнорусском крае действительно состоялась и начала существовать только с 1596 г., но подготовлялась она еще с самого начала настоящего периода Литовской митрополии, с самого отделения ее от Московской. Первым митрополитом в Литву прислан был униат, ученик униата Исидора Григорий Болгарин, прислан от самого папы и с тою целию, чтобы насадить и утвердить здесь унию. Попытка Григория не удалась; последовала вторая попытка. Не удалась и вторая; последовала третья. Так прошло без малого полустолетие! После третьей неудавшейся попытки насадить в Литве унию подобные попытки долго не повторялись. Но мысль об унии не умирала; принижение Русской Церкви перед латинскою не прекращалось; притеснения православным, хотя изредка, возобновлялись. А самое главное – все отношение латино-польского правительства к православной Церкви направлено было к тому, чтобы более и более ее внутренно расстраивать, ослаблять, обессиливать и делать неспособною сопротивляться латинской пропаганде. И эта скрытная деятельность на пользу унии, начавшаяся еще в прежнее время, теперь не только не уменьшалась, напротив, постоянно возрастала и приносила самые гибельные плоды для православия. Так продолжалось более полустолетия! Протестантство в Литве страшно поразило латинян, и им, казалось, было уже не до унии. Но оно же скоро пробудило их от усыпления и возбудило в них чрезвычайную энергию; оно же нанесло вред и православным, ослабило их еще более и тем облегчило успех над ними для латинян. Явились в Литву иезуиты, и мысль об унии проявилась с новою силою. Долго боролись они преимущественно с протестантством, пока не сломили его, не обуздали, но в то же время начали действовать и против православных всем, чем только могли; подробно объяснили им, особенно в книге сочлена своего Скарги О единстве Церкви, чего хотят и добиваются от них; иных увлекли, других поколебали, и хотя во многих православных возбудили и противодействие своим планам, но, к сожалению, только в православных мирянах, а отнюдь не в пастырях и архипастырях Церкви. Так протекло еще более тридцати лет!
Настало, наконец, время для действительного введения унии, которая подготовлялась столь долго. Тут иезуиты отодвинулись на второй план, а на первый выступили новые ревнители унии: латинские прелаты и сам польский король, а с другой стороны, некоторые из русских и преимущественно владыки. Около половины 1588 г., когда Цареградский патриарх Иеремия проезжал через Литву в Россию, два человека, один латинянин, другой православный, Луцкий бискуп Бернард Мациевский и брестский судья Адам Потей, имели между собою свидание. Последний с величайшею настойчивостию убеждал первого, чтобы латинские епископы и богословы воспользовались проездом патриарха для привлечения русских к унии, вызвав его на религиозные прения, и уверял, что многие знатные русские уже готовы принять ее. И Мациевский с радостию приглашал к тому же и папского нунция. Воспользовались ли в самом деле латиняне пребыванием Иеремии в Литве, довольно продолжительным, которое случилось уже на возвратном пути его из России в следующем, 1589 г., и как воспользовались, имела ли их попытка успех и исполнилось ли сколько-нибудь желание Потея, с достоверностию неизвестно, хотя патриарх от собеседований с ними о вере уклонялся, но все это послужило как бы приступом к действительному введению унии. Дело продолжалось около семи лет и совершалось большею частию скрытно, но, насколько обнаруживалось, прошло в своем поступательном движении четыре главных фазиса.
В 1590 г. иезуит Скарга вновь издал свою книгу О единстве Церкви и здесь прямо говорил, что заботиться об унии есть долг не одного католического духовенства в Литве и Польше, но и долг самого короля и католических панов, долг и русских панов и особенно русских иерархов. В следующем году четыре русских епископа с Терлецким во главе заявили королю свое желание принять унию на известных условиях со стороны короля и папы. Еще в следующем, т. е. 1592 г., король отвечал этим епископам полным своим согласием, полною готовностию исполнить их желание, а львовское православное братство извещало патриарха, что многие русские ввиду крайних беспорядков в своей Церкви положили совет предаться папе. Еще в следующем Адам Потей сделался епископом Владимирским и Брестским и сам князь Острожский убеждал его своим письмом хлопотать об унии, хотя понимал ее в особом смысле. А к маю 1594 г. король с своими сенаторами, духовными и светскими избрал и уполномочил двух русских владык, Потея и Терлецкого, ехать в Рим для принятия унии – фазис первый!
К концу 1594 г. Потей и Терлецкий составили декрет от имени всех русских епископов стараться всеми мерами о введении унии; четыре епископа подписали в Сокале особый приговор о своем согласии на унию, изложив ее условия, и затем сам митрополит письменно выразил такое же свое согласие и свои условия. В начале следующего (1595) года Поместный Собор духовенства во Львове под председательством Гедеона Балабана определил подчиниться папе и просить митрополита и владык, чтобы они окончили дело об унии с Римскою Церковию без отлагательства. А в первых числах июня явились два важнейших документа: подробные «артикулы», или условия, унии и соборное послание об ней к Римскому первосвященнику. В этих документах митрополит и владыки уполномочивали и с своей стороны избранных королем депутатов, Потея и Терлецкого, ехать в Рим для принятия унии – фазис второй!
Как только огласилось это решение митрополита и владык, тотчас раздались против него сильные протесты православных: в Львове, Новогродке, Вильне и других местах, и во главе протестовавших стал могущественный князь Острожский. Король старался успокоить недовольных своими грамотами, убеждениями, обещаниями, угрозами. Митрополит силился уверить всех, что он вовсе не причастен делу об унии, что он ревнует о православии, и в то же время преследовал наиболее выдававшихся противников унии духовными наказаниями. Волнения между православными не только не прекращались, но еще увеличивались. Но, несмотря на то, по воле короля уполномоченные его, митрополита и владык Потей и Терлецкий поехали в Рим и 23 декабря приняли там унию – фазис третий!
По возвращении уполномоченных из Рима (в начале марта 1596 г.) поднялись новые протесты против унии отвсюду, где только обитали православные. Земские послы, избранные на провинциальных сеймах, явились на генеральный сейм в Варшаву, подали просьбы королю вместе с князем Острожским и затем торжественно заявили на сейме от лица всех православных, что они не хотят унии и что Потей и Терлецкий как изменники и отступники должны быть лишены сана и своих епархий. Король счел нужным утвердить вновь своими грамотами за Потеем и Терлецким их епархии, старался ограждать митрополита от восстаний против него и оскорблений, издавал строгие указы на противников унии и наконец повелел митрополиту созвать в Бресте Собор. В Бресте образовались (6–9 октября) два Собора: один – из православных, другой – из ревнителей унии. На первом уния была отвергнута, на последнем торжественно принята – фазис четвертый и последний!
Кого ж следует назвать виновником церковной унии в Литве? Не одного, а многих виновников имела церковная уния, под влиянием которых она в продолжение почти ста пятидесяти лет подготовлялась и, наконец, насаждена. Это были, с одной стороны, Константинопольские патриархи, а с другой – польские короли, с одной – русское, а с другой – латинское духовенство, и особенно иезуиты в Литве и Польше.
Патриархи Царьграда считались верховными архипастырями над Западнорусскою Церковию, но не обращали на нее почти никакого внимания, не имели о ней ни малейшего попечения. Как ни горестно было их собственное положение, как ни далеко от них находилась Западная Русь, но это не освобождало их от священнейшей обязанности по отношению к подведомой им митрополии. Лишь изредка, когда здесь нужен был новый митрополит, патриархи по предварительной просьбе из Литвы присылали свое благословение избранному митрополиту или своих экзархов для посвящения его, получали денежную благодарность, и тем дело оканчивалось. Во весь длинный период до самого патриарха Иеремии II едва можно указать пять-шесть патриарших грамот, присланных в Литву к какому-либо митрополиту (Иосифу Болгариновичу) или в какой-либо монастырь (Киево-Печерский, Супрасльский), и то грамот по частным случаям и предметам, а не по общим потребностям Церкви. Ни разу ни один патриарх не посетил лично своей литовской паствы, чтобы ближе видеть ее нужды и удовлетворить их, не присылал даже от себя какого-либо нарочито уполномоченного, который бы пожил здесь достаточное время и принял какие-либо меры против непрестанно усиливавшихся беспорядков. Часто приходили сюда греки духовного сана из Цареградской патриархии, как и из других, ради собственных нужд, для собирания милостыни, и нередко вмешивались здесь в церковные дела, но своими вмешательствами производили только новые беспорядки, и за эти вмешательства справедливо осуждены впоследствии самим патриархом Иеремиею II, а за свои притязательные требования милостыни, за свои поборы с церквей и монастырей заслужили от здешних иерархов имя грабителей. Этот самый Иеремия был лучшим патриархом для Литовской митрополии и более всех сделал для нее своими посланиями и наставлениями относительно нового календаря, учреждением в ней двух главнейших братств, львовского и виленского, и при них училища и типографии, и некоторыми дальнейшими своими распоряжениями и грамотами, касавшимися общих потребностей местной Церкви. Он первый из патриархов решился посетить ее лично, но – надобно говорить правду – посетить не столько ради ее нужд, сколько ради нужд собственных: он крайне нуждался в деньгах для построения себе нового патриаршего храма взамен прежнего, отобранного турками и обращенного в мечеть. Наделенный богатою милостынею и великими дарами в Москве, где поставил первого патриарха, Иеремия возвратился в Литву с тою же главною мыслию, с какою предпринял вообще свое дальнее путешествие. Он посвятил здесь нового митрополита, чрез несколько времени потребовал от него платы. Странными кажутся и некоторые другие действия патриарха, если в основе их не предположить такой же платы и приношений со стороны тех, к кому действия относились. Странно, что два самые богатые епископа в Литве, Луцкий и Владимирский, получили от патриарха такие достоинства, какие прежде никогда не существовали в Русской Церкви: один возведен в звание экзарха, или кардинала, другой – в звание прототрона. Еще страннее были отношения патриарха к епископам Гедеону Балабану и Кириллу Терлецкому. Сначала патриарх поверил всему, что сообщил ему Гедеон о разных преступлениях Кирилла, и подписал несколько грозных грамот против Кирилла, но, как только явился Кирилл, патриарх начал верить ему, назвал Гедеона клеветником, отменил все свои грамоты против Кирилла, говоря, что подписал их по незнанию русского языка, и объявил Кирилла оправданным и прощенным на всю его жизнь. А отношения патриарха к львовскому братству и епископу Гедеону? То поддерживал патриарх братство, наделял его своими грамотами и привилегиями и охранял его от притязаний Гедеона; то уничтожал все эти грамоты и привилегии и отдавал братство под власть Гедеона, к изумлению самого братства; то снова вооружался за братство против Гедеона и не давал ему никакой пощады. Не напрасно литовские епископы, в том числе Терлецкий и Балабан, близко видевшие действия патриарха, говорили потом на съезде в Сокале, что патриархи приезжают в Литву затем только, чтобы собрать побольше денег, и понадавали здесь грамот на братства ради своих прибытков. Недаром и благочестивый воевода новогродский Скумин, услышав об уклонении Гедеона в унию, сказал, что в этом, без сомнения, виноват и сам патриарх, который своими непрестанными грамотами за львовское братство против Гедеона довел его до того, что он должен был броситься в такое отщепенство. Да, патриархи Цареградские могут быть названы виновниками унии в том смысле, что они своим нерадением о Западнорусской Церкви допустили ее дойти до такого внутреннего расстройства, при котором ее легко могли одолеть иноверцы, а своим своекорыстием как бы отталкивали от себя ее сынов, и в особенности ее иерархов, и заставили их искать себе другого верховного архипастыря.
Но тогда как патриархи действовали на расстройство и расслабление Западнорусской Церкви больше отрицательно, своим нерадением о ней и небрежностию, литовско-польские государи содействовали этому расстройству и расслаблению положительно. От начала до конца периода все польские короли, одни менее, другие более, злоупотребляли своим правом верховного патронатства над православною Церковию, находившеюся в их владениях. Они раздавали в ней архиерейские места неразборчиво и безрассудно людям, вовсе к тому не приготовленным, за воинские и гражданские заслуги, за деньги, по ходатайствам, по проискам и подобному; раздавали одни и те же места разом двум-трем лицам, и часто еще при жизни иерархов, занимавших эти места. Оттого высшая иерархия мало-помалу совершенно ниспала и потеряла свои нравственные силы и значение. Не стало архипастырей, достойных своего звания по своему образованию и жизни, по ревности и заботливости о пользах Церкви, архипастырей-наставников, руководителей, охранителей и защитников для паствы в делах веры. На архиерейских кафедрах явились настоящие паны, которые искали себе в архиерействе только права владеть архиерейскими имениями и потом стремились к одному, чтобы воспользоваться этими имениями и по возможности приобретать еще новые. Заботились лишь о себе и о своих выгодах, а о своей духовной пастве почти забывали и пренебрегали ею. Зато и паства почти не признавала их за своих пастырей, соблазнялась их поведением и жизнию и иногда называла их даже, как мы видели, не святителями, а сквернителями. Эти пастыри постыдно бросали свое духовное стадо, когда на него нападали враги, предоставляли ему самому защищаться и отбиваться, как оно могло и умело, и способны были совсем пожертвовать им для своих выгод. В то же время короли не менее безрассудно раздавали православные монастыри светским лицам или отдавали по два, по три монастыря панам архиереям, которые большею частию только грабили, разоряли и опустошали монастырские имения, а самые монастыри доводили до обнищания, до развалин и до оскудения или низвращения в них монашеской жизни. И таким образом подрывалась в корне еще одна нравственная сила в местной Церкви – монашество, которое в других Церквах часто подготовляло и давало достойнейших иерархов, имело самое благотворное влияние на нравственное воспитание народа и в минуты религиозных движений и опасностей укрепляло народ в православной вере и удерживало его от увлечения в ереси и расколы. Тогда как патриархи только как бы отталкивали от себя западноруссов и их иерархов, польские короли положительно влекли их к папе и Римской Церкви, одни менее, другие более. Они то не допускали православных к высшим гражданским должностям, которые предоставляли только латинянам, в силу известного Городельского постановления; то не давали православным свободы в построении церквей и в отправлении церковных обрядов, какою пользовались латиняне; то употребляли насильственные меры против православных и попускали преследования за приверженность к православию и нежелание принять латинство; то действовали обещаниями льгот и дарованием льгот тем, которые склонялись на принятие унии. Последний король, Сигизмунд III, превзошел в этом всех своих предместников. При нем началось, при нем же и окончилось самое введение унии, и без его решительного участия уния не была бы введена. Когда некоторые владыки и митрополит уже заявили письменно свое желание принять унию, но еще не согласились между собою вместе, не подписали общего послания к папе и начали было колебаться, их удержал только страх пред королем. Припомним замечательные слова Потея к митрополиту: «Если ты не приедешь (в Брест для совещаний), то, право, ты нас выдашь на снедение; нас погубишь, да и сам не воскреснешь, ибо это не с своим братом шутишь». Рады не рады, а уже должны были вести начатое дело до конца. Когда после подписания соборного послания к папе митрополитом и владыками поднялись протесты и смуты в народе, когда сами даже владыки вслед за мирянами начали просить у короля созвания Собора, который мог расстроить дело и воспрепятствовать отъезду избранных депутатов в Рим, король решительно отказал в Соборе и велел депутатам ехать в Рим. Когда по возвращении их земские послы от лица всех православных подали просьбу королю и публично заявили на варшавском сейме, что они не желают унии, король не обратил на эти просьбы и заявления никакого внимания, а велел созвать Собор и прислал на Собор своих могущественных послов, под охраною которых уния и была провозглашена. Сигизмунд III был самым сильным, хотя и не главным, виновником унии.
Православное духовенство в Литве и Польше при господствовавшей там системе раздачи епархий, монастырей, иногда и церквей и оставленное почти без всякого надзора со стороны Цареградского патриарха, естественно, не могло отличаться и не отличалось соответствием своему высокому призванию. Уже на Виленском Соборе 1509 г. слышались жалобы, что архиерейские, настоятельские и священнические места покупаются некоторыми за деньги, и притом при жизни архиереев, настоятелей и священников, занимавших те места; что архиереи не имеют попечения о своих паствах, а занимаются мирскими делами, не слушаются своего митрополита и не ездят к нему на Соборы; что монахи самовольно отлучаются из монастырей и бродят повсюду, священники переходят из епархии в епархию без разрешения начальства, а вдовые священники открыто живут с наложницами. К 1546 г. бесчиние и беспорядки в православном духовенстве и особенно распущенность и заблуждения («блуды») между владыками усилились до того, что сам король приказал митрополиту созвать Собор и принять какие-либо меры против этого бесчиния и распущенности. А к концу периода нравственный упадок в православном духовенстве достиг последней степени. Не стало учителей – будем говорить словами современников, свидетельства которых мы привели прежде, – не стало проповеди слова Божия, не стало науки – все ниспроверглось. В честных монастырях вместо игуменов и братии жили игумены с женами и детьми и безбоязненно совершали святокрадства. Епископы похитили себе архимандритства и игуменства, ввели в монастыри своих родственников и мирских урядников, истощили все церковные имения и испразднили иночество. В церквах священствовали двоеженцы, троеженцы и вообще люди порочные и безнравственные, несмотря на известное распоряжение патриарха Иеремии, и, когда митрополит обличал их на Соборе пред всеми и требовал, чтобы они перестали священствовать, они отвечали: «Пусть прежде перестанут святительствовать такие же святители и послушают закона, тогда и мы послушаем». На архиерейские кафедры возводились люди негодные и женатые, и потом невозбранно жили с своими женами, а иные с наложницами, и рождали детей, иные предавались буйству и совершали набеги с оружием в руках. Епископы не слушались патриарха, не подчинялись определениям Соборов, а своего митрополита считали ни за что и на его грамоты и проклятия не обращали никакого внимания. Такие великие нестроения в духовенстве, такое бесчиние и беспорядки, особенно между владыками, невольно смущали православных мирян; многие недоумевали, не настоит ли уже время погибели, а все единогласно говорили: «Если не исправится в Церкви такое беззаконие, то мы вконец разойдемся, отступим под римское послушание и будем жить в безмятежном покое». Но если мирян владыки как бы толкали в унию своими бесчинствами, то сами решились принять ее по чувству своекорыстия, по желанию улучшить свое внешнее положение и приобресть себе новые льготы и преимущества. Одною из самых постоянных жалоб владык во весь период была жалоба на светских людей, на их притеснения по церковным имениям и вмешательства в церковные справы и суды. Много раз эти жалобы восходили до короля. Но, несмотря на все королевские указы, притеснения и вмешательства не только не прекращались, а еще увеличивались и под конец периода достигли крайней степени. В 1590 г. владыки, как только собрались на Собор в Бресте, прежде всего передавали друг другу, что они терпят чрезвычайные и неслыханные отягощения от разных чинов, а в следующем году некоторые из владык уже заявили королю свое желание принять унию, которое потом повторили и все прочие владыки и сам митрополит. В своих условиях унии они прямо говорили, чтобы король обеспечил за ними все их церковные имения до конца их жизни, чтобы им предоставлены были такие же права и преимущества, такое же положение в государстве, какими пользовались латинские прелаты, и дарованы были наравне с последними даже сенаторские места. Двое из владык, Гедеон Балабан и Михаил Копыстенский, по влиянию на них князя Острожского или по внушениям собственной совести и собственных соображений вовремя одумались и оставили унию вместе с некоторыми архимандритами, игуменами, протоиереями и священниками, подписавшимися было на нее на Львовском Соборе (28 генваря 1595 г.). Но остальные пять владык и митрополит с немногими лицами из низшего духовенства до конца довели начатое дело и остались верными ему на всю свою жизнь. Вождями из числа этих владык, соединившими навсегда свои имена с введением унии в Литве, были Ипатий Потей, Кирилл Терлецкий и митрополит Михаил Рагоза: первый послужил делу своим умом и образованием, которым превосходил двух других; второй – своею хитростию, изворотливостию и происками; третий – своею скрытностию, двоедушием и самым возмутительным фарисейством.
Латинское духовенство в Литве и Польше до появления или, вернее, до усиления здесь протестантства не отличалось особенною ревностию своей пропаганды, хотя и относилось к схизматикам, т. е. православным, как всегда и везде, неприязненно и враждебно. Оно, без сомнения, сочувствовало тем мерам – если даже не само внушало их, – какие принимались правительством против православных; участвовало в тех притеснениях, какие терпели православные от католиков, преимущественно в Галиции; не упускало случаев обратить того или другого из православных к своей вере. Но в продолжение целого столетия от начала периода можно указать только на одного Виленского бискупа Альберта Войтеха Табора как на действительного ревнителя церковной унии, который столько хлопотал об обращении великой княгини Елены и других русских, и еще на монахов бернардинов, странствовавших в то же время и с тою же целию по всему краю. Протестанты своими победами пробудили дремавшее в Литве латинское духовенство, и оно выступило против своих врагов, а вместе и против православных, в лице иезуитов с неудержимою ревностию и силою. С этого времени участие латинского духовенства в деле унии было самое решительное. Иезуиты подготовляли унию и способствовали введению ее между русскими: своею проповедию, своими школами, диспутами, сочинениями; еще более – своими советами и внушениями светскому правительству, которое успели подчинить своему влиянию; своими советами и внушениями латинским прелатам, которые не могли не сочувствовать их деятельности; своими советами и внушениями самим русским владыкам, решившимся принять унию, а всего более – тем, что сумели воспитать и посадить на польском престоле Сигизмунда III, умели возбуждать, подкреплять и наставлять его во все время действительного насаждения унии в крае и незримо заправляли всем этим делом до его полного окончания. Иезуиты, и во главе их знаменитый Скарга, должны быть названы главными виновниками церковной унии в Литве. Имя Скарги еще теснее связано с именем этого рокового события, чем имена Потея, Терлецкого, Рагозы и самого Сигизмунда III.
Что же такое была появившаяся в Литве церковная уния? Это был насильственный и самый горький плод тех горьких условий, среди которых протекала жизнь Западнорусской митрополии со времени отделения ее от Московской.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.