Текст книги "Период разделения Русской Церкви на две митрополии"

Обратное путешествие Потея и Терлецкого в отечество не было так продолжительно, как путешествие их к папе. Из Рима они не могли выехать раньше 7 февраля, а к марту были уже дома, и Луцкий бискуп Бернард Мациевский первого или второго числа марта воспел в своем костеле: «Те, Deum, laudamus», т. е. благодарственный молебен, по тому случаю, что «владыки Луцкий и Владимирский приехали из Рима в добром здоровье, счастливо и с радостями». Возвратившиеся владыки, разумеется, не замедлили доставить королю и митрополиту послание от папы, и теперь надлежало ожидать созвания Собора. Король не мог более этому противиться, так как Собора требовал сам папа и Собор был необходим, чтобы докончить начатое в Риме и чтобы уния, принятая там двумя уполномоченными, принята была и теми, от имени которых они действовали и за которых торжественно поручились. Но обстоятельства не позволили немедленно заняться созванием Собора, потому что и в Польше, и в Литве заняты были тогда сборами и поездками на генеральный сейм, происходивший в Варшаве. И этим обстоятельством православные еще до Собора сумели воспользоваться против возвратившихся из Рима Потея и Терлецкого и привезенной ими унии. Земские послы, или депутаты, избранные на провинциальных сеймиках в воеводствах Киевском, Волынском, Минском, Новогрудском, Полоцком и других, явившись на генеральный сейм, подали от имени всех своих избирателей просьбы королю, чтобы Потей и Терлецкий были лишены духовного сана, так как они без ведома православных и своих духовных начальников – патриархов ездили в Рим и самовольно отдались под власть папы и привезли оттуда великие перемены в вере, и чтобы король по силе Варшавской конфедерации 28 генваря 1573 г., которую и его предместники и он сам подтвердили присягою при своей коронации, благоволил дать православным епископов православной веры, а не иной взамен этих отступников. Такую же просьбу подал на сейме королю и лично от себя князь К. К. Острожский. Но как король не делал никакого распоряжения по этим просьбам, а между тем сейм приближался к концу, то князь Острожский и депутаты от православных в последний день сейма торжественно объявили королю, сенату и вообще сейму, что они и весь русский народ не будут признавать Потея и Терлецкого своими епископами и не будут терпеть и допускать их духовной власти в своих имениях. Кроме того, Острожский в 5-й день мая внес от своего имени этот самый протест против Потея и Терлецкого в актовые книги варшавского сейма, а депутаты внесли на следующий день два такие же протеста в радзиевские гродские книги: один за общею их подписью, другой же за подписью уполномоченного ими князя Юрия Друцкого-Горского, посла воеводства Киевского. Копии с этих протестов, законно засвидетельствованные, разосланы были по воеводствам. Подобные протесты вносились тогда в актовые книги и в других городах, и особенною обстоятельностию отличался протест, внесенный в апреле от имени православных граждан литовской столицы – Вильны.

Как ни много Потей и Терлецкий надеялись на короля, но и на них не могли не произвесть самого тяжелого впечатления такие сильные и многочисленные протесты. Терлецкий даже до того перепугался, что на всякий случай все свои документы и все движимое имущество чрез брата своего Яроша Терлецкого отдал для хранения какому-то пинскому мещанину Григорию Крупе, и 4 мая, тотчас по окончании варшавского сейма, явившись лично в королевскую канцелярию в Варшаве, просил записать в актовые книги подробный реестр этих документов и имущества, и в конце реестра присовокупил, что многих других вещей своего имущества он, к сожалению, в такое короткое время припомнить не может, как будто кто нудил его спешить. А ввиду того что князь Острожский и русские депутаты на варшавском сейме решительно заявили, что не станут признавать Потея и Терлецкого за православных епископов и подчиняться им, последний обратился к королю с просьбою пожаловать ему новую грамоту на епископию Луцкую и Туровскую, говоря, будто бы прежняя грамота, данная ему Стефаном Баторием 9 мая 1585 г., похищена вместе с другими документами какими-то буйными людьми во время отъезда его, Терлецкого, в Рим, между тем как и грамота эта и все другие документы Терлецкого значатся целыми в только что упомянутом нами реестре его имущества, заявленном уже по возвращении его в отечество. И король действительно пожаловал Терлецкому грамоту (21 мая), которою предоставлял ему и теперь, после подчинения его католической Церкви, спокойно держать владычество Луцкое и Острожское со всеми его имениями, пока сам захочет, и удостоверял за себя и за своих преемников, что никогда не удалят Кирилла и никому не позволят удалить его до самой его кончины от этого владычества и имений. Очень вероятно, что подобную подтвердительную грамоту король дал тогда и Ипатию Потею на епископию Владимирскую и Брестскую, так как и ему угрожала та же опасность, что и Терлецкому. Чрез несколько дней король предоставил еще Кириллу Терлецкому в пожизненное управление кобринский Спасский монастырь со всеми его имениями, хотя Кирилл и без того был очень не беден. Оградив владык Луцкого и Владимирского от протестов, сделанных против них на варшавском сейме, Сигизмунд III не оставил без внимания и протеста, сделанного православными в Вильне. И грамотою от 22 мая приказал митрополиту, чтобы он сперва предал своему духовному суду, а потом отослал для наказания в суд светский попов и проповедников виленского Троицкого братства как бунтовщиков и возмутителей, за то что они, согласившись с некоторыми виленскими гражданами, членами того братства, производят своими проповедями и печатными сочинениями на польском и русском языках смуты в народе и не только не способствуют соединению между христианами, но возбуждают между ними вражду, раздоры и столкновения, и чтобы совсем отнял у Троицкого братства церковный алтарь, будто бы незаконно предоставленный ему доселе в Троицком монастыре, и отдал законным владельцам монастыря, виленским бурмистрам и радцам, братству же не дозволял более никакого доступа к тому монастырю и церкви Святой Троицы. А когда митрополит уведомил, что проповедник виленского Троицкого братства Стефан Зизаний и братские попы Василий и Герасим еще прежде осуждены и анафематствованы Собором за их проповеди и самовольно издаваемые ими сочинения и, несмотря на то, упорно продолжают свое дело, и выслал этих мнимых бунтовщиков в распоряжение короля, то король присудил их на изгнание из своего государства и окружною грамотою (23 мая) дал приказ, чтобы никто нигде у себя их не принимал, никто не оказывал им никакого пособия и не имел с ними никакого общения; если же где встретят их, то взяли бы их под стражу и уведомили о том короля.

Когда варшавский сейм совершенно окончился, король признал благовременным издать универсал ко всем своим подданным греческого закона о созвании Собора, и объявил им: «Имея в виду древнее соединение Церквей Восточной и Западной, всегда способствовавшее возвышению и процветанию царства, и подражая примеру великих государей, старавшихся о соединении этих Церквей, разделившихся между собою, пламенно желаем и мы находиться в одной вере со всеми нашими подданными и вместе с ними единым сердцем и устами славить Бога... Потому среди других наших государственных забот склонили мы наш помысл и на то, чтобы людей греческой религии в нашем государстве привесть к прежнему единству с Церковию католическою, Римскою, под властию одного верховного пастыря. С этою целию, с согласия высших особ греческого духовенства, ваших старших, отправлены были в Рим послами к папе владыки Владимирский и Луцкий, которые, побывав у св. отца, уже вернулись назад и не принесли оттуда с собою ничего нового и противного вашему спасению, ничего различного от ваших обычных церковных церемоний, напротив, согласно с древним учением св. отцов греческих и св. Соборов, сохранили вам все в целости, о чем и имеют дать вам подробный отчет. И как немало знатных людей греческой веры, желающих св. унии, просили нас, чтобы мы для окончания этого дела велели созвать Собор, то мы и позволили вашему митрополиту кир Михаилу Рагозе созвать Собор в Бресте, когда признает то с другими вашими старшими духовными наиболее удобным, будучи уверены, что вы, когда хорошо порассудите, ничего полезнее, важнее и утешительнее для себя не найдете, как св. соединение с католическою Церковию, которое водворяет и умножает между народами согласие и взаимную любовь, охраняет целость государственного союза и другие блага, земные и небесные». Затем король говорил, что явиться на Собор вольно будет всякому православному, только бы каждый приезжал с надлежащею скромностию и не приводил с собою непотребной толпы; что, кроме католиков и православных, между которыми должно состояться соединение, никакие другие люди иной веры на Собор не могут быть допущены и, кроме дела об унии, на Соборе никаких сторонних дел не должно быть возбуждаемо. Наконец, король напоминал, чтобы и на Соборе, как везде, соблюдалось полное уважение к его верховной власти и все совершалось с благословением Божиим в мире и согласии, на радость ему, королю, и всей Речи Посполитой. Этот королевский универсал издан был еще 29 мая или, как по другому списку, 14 июня. А митрополит, неизвестно по каким соображениям, подписал свою окружную грамоту о созвании Собора только 21 августа и самый Собор назначил на 8 октября, объявляя в ней также, чтобы на Собор приезжал каждый благоверный христианин греческого закона «для прислуханья и обмышливанья», а если кто не захочет прибыть сам, то прислал бы своих уполномоченных.

Несмотря, однако ж, на королевский универсал и митрополичью грамоту о созвании Собора, на котором должен был окончательно решиться вопрос об унии, противники унии не успокаивались и причиняли немало беспокойств митрополиту и королю. В июне собрались в Вильну на чередный трибунальный суд депутаты со всего великого княжества Литовского. Дидаскал виленского Троицкого братства Стефан Зизаний, осужденный митрополитом на отлучение от Церкви, а королем на изгнание, подал этим депутатам какую-то жалобу на митрополита. И жалоба была принята, митрополит потребован на суд. А когда митрополит отвечал, что не подлежит трибунальному суду, депутаты не уважили этого, рассмотрели жалобу Зизания, судили митрополита заочно и признали виновным. Митрополит нашелся вынужденным жаловаться королю, и король с изумлением писал депутатам (от 21 июня), что они позволили себе судить митрополита по такому делу, по которому и он, король, не мог бы его судить, и приказывал им не приводить своего декрета против митрополита в исполнение. Подобное же случилось и в Киеве. Некоторые лица вздумали вести тяжебные дела против митрополита по его церковным имениям в гродском уряде киевском, и уряд принимал эти дела, посылал к митрополиту позвы явиться на суд и, не обращая внимания на объяснения митрополита, что гродский уряд не вправе судить его, постановлял свои решения. Пришлось митрополиту снова искать защиты у короля, и король (от 19 августа) напоминал киевскому воеводе князю Острожскому, чтобы гродский уряд в Киеве вопреки закону и обычаю не требовал по таким делам митрополита к ответу, а отсылал такие дела в подлежащие суды, согласно со Статутом. Через несколько дней король получил известие из Вильны, что некоторые граждане, составляющие Троицкое братство, которое недавно, как мы видели, он приказал совсем отдалить от Троицкого монастыря, восстают против королевской власти, разрушают начатое святое дело, которое должно было бы привести к соединению по вере народ христианский, увлекают за собою и других граждан, нарушают общественный покой и, купив место в Вильне, хотят строить себе церковь не столько для совершения хвалы Божией, сколько для расширения своей ереси и противодействия унии. Поэтому король дал приказ (от 29 августа) виленским бурмистрам, радцам и лавникам, чтобы они не допускали таких беспорядков и возмущений, а бунтовщиков и нарушителей общественного спокойствия предавали суду и наказывали и решительно возбранили им строить себе церковь, между тем как на постройку этой церкви Троицкое братство еще в 1594 г. имело разрешительную грамоту от самого же короля. Заметим, что речь идет о постройке Троицким братством той церкви, при которой вскоре образовался знаменитый в истории унии виленский Свято-Духов монастырь, существующий доселе. Еще чрез несколько дней к королю пришло известие, что и все вообще православные жители столичного города Вильны, духовные и миряне, взбунтовались против своего митрополита Михаила Рагозы и противятся ему, делают между собою тайные сходки, допускают в свои совещания и людей разных вер, издают протестации против своего архипастыря. Это вызвало короля послать ко всему виленскому духовенству, сановникам и прочим гражданам строгий приказ (от 12 сентября), чтобы они как духовные овцы повиновались во всем своему митрополиту и другим архипастырям, прекратили свои возмущения против них и своевольные сходки, а если не прекратят, то как бунтовщики и нарушители общественного спокойствия подвергнутся законным преследованиям и наказаниям.

Потей и Терлецкий по возвращении из Рима старались делать и с своей стороны все, что могли, против врагов привезенной ими унии и вообще против не соглашавшихся принять ее. Один из священников Луцкого владыки, Михаил, состоявший при нем проповедником, принес 3 марта в Жидичинский монастырь письмо на имя Львовского епископа Гедеона и отдал письмо племяннику Гедеонову, управлявшему монастырем, Григорию Балабану. Письмо писано было Потеем и Терлецким еще 29 декабря 1595 г. из Рима и заключало в себе известия о их путешествии, пребывании в Риме и сношениях с папою. Как только Григорий распечатал это письмо и поднес к свече, чтобы прочитать подписи, его тотчас обдало каким-то порошком, от которого он впал в расслабление и едва не умер. Князь Острожский, ехавший тогда на варшавский сейм и остановившийся в Жидичинском монастыре, видел Григория в его смертельной болезни и помог ему своими лекарствами. Несколько оправившись, Григорий послал (17 марта) в гродский владимирский уряд протестацию против Терлецкого и самое его письмо для внесения в актовые книги. А впоследствии начал было против Терлецкого и формальное дело в луцком гродском уряде; когда же уряд объявил, что дело ему не подлежит, то подал апелляцию в главный люблинский трибунал. Отрава чрез письмо назначалась ревнителями унии, конечно, не Григорию, а Гедеону Балабану, изменившему унии, и трудно отвергнуть подлинность этого события. В своих епархиях Потей и Терлецкий употребляли все меры, чтобы привлекать на свою сторону духовенство и мирян. Священников, которые не соглашались на унию, изгоняли из приходов, лишали сана, заключали в темницы, а на мирян, не покорявшихся убеждениям, изрекали анафему. Разительный случай тому был в Бресте. Члены брестского церковного братства по примеру братства виленского Троицкого решительно вооружились против унии и не хотели слушать своего владыки. Они перестали даже ходить в свои церкви, где по приказанию его совершалось богослужение с поминовением папы, а предпочитали собираться на молитву по домам, тайно, некоторые же посещали и протестантские кирхи. Никакие убеждения Потея, ни словесные, ни письменные, не могли поколебать этих людей, твердых к вере своих отцов. Тогда Потей дал указ (3 октября) протопопу и всем священникам брестским, чтобы они под страхом клятвы и отлучения не ходили в домы ни к одному из этих непослушных, не крестили их детей, не преподавали им Святых Тайн Христовых, не погребали их умерших и вообще не совершали для них никаких церковных треб, а признавали всех их за еретиков, проклятых Церковию. И несчастные братчики принуждены были за неимением священников сами читать молитвы родильницам, крестить детей, проповедовать слово Божие и пр.

Слух о принятии унии в Риме некоторыми западнорусскими владыками скоро достиг и отдаленного Востока. Многие из русских писали об этом к Константинопольскому патриарху и просили его прислать к ним кого-либо из ученых людей на помощь. И помощь с Востока была подана. Александрийский патриарх Мелетий Пигас написал (от 30 августа) обширное послание на имя князя К. К. Острожского и прочих православных князей и панов, священников и всего христоименитого православного народа в Малой (т. е. Западной) России. В этом послании первосвятитель восхвалял всех благоверных русских за их твердость в благоверии и непреклонность к унии и убеждал их оставаться твердыми до конца, резко обличал отступивших от православия и предавшихся папе, довольно подробно говорил против главенства папы и его нововведений и в защиту бедствующей Восточной Церкви, наконец, приглашал отступников покаяться и возвратиться в лоно своей родной матери, православной Церкви, а в случае их нераскаянности, давал православным совет избрать себе нового митрополита и епископов. Как ни строго было приказание короля не пропускать в Литву никаких посланий от Восточных патриархов, но это послание было получено князем Острожским и впоследствии напечатано. Еще важнее для православных западноруссов было то, что патриарх Мелетий вместе с своим посланием прислал к ним и своего уполномоченного, протосинкелла Александрийской Церкви, ученого Кирилла Лукариса, которого присылал к ним и в 1594 г. с подобным посланием. В то же время прибыл в Литву и уполномоченный от Константинопольского престола, великий протосинкелл Константинопольской Церкви Никифор, лицо весьма замечательное. За его ум и познания его называли мудрейшим (σοφιότατος), и хотя по своему сану он был не более как архидиакон при патриархе, но удостоился целые три года управлять в качестве местоблюстителя всею Цареградскою патриархиею, пред последним вступлением патриарха Иеремии II на кафедру и в продолжение путешествия его в Россию. А вскоре по возвращении Иеремии Константинопольский Собор, бывший под его председательством в 1592 г., облек Никифора, как «мужа, исполненного всякой науки и мудрейшего», властию занимать первое место на всех Соборах в пределах Цареградского патриархата, иметь преимущество чести пред самими митрополитами и именем Вселенского патриарха решать на Соборах все вопросы, касающиеся веры и Церкви. Пред прибытием в Литву он долго находился в Молдавии и там по дарованной ему власти председательствовал на Соборе двух митрополитов, Валашского и Молдавского, и четырех епископов, бывшем против унии, и под соборною грамотою (от 17 августа 1595 г.) подписался «местоблюстителем» святейшего Константинопольского престола. Из Молдавии Никифор отправился в Литву, но на границе вследствие королевской грамоты не пропускать послов от Цареградского патриарха был задержан и заключен в Хотине, хотя тому были и другие причины, как сам он свидетельствует. Из этого заключения, которое продолжалось довольно долго, Никифор, однако ж, вовремя успел освободиться, может быть, благодаря содействию русских. Ибо сами русские и писали к Никифору в Молдавию, и просили его поспешить к ним немедленно, и, как только он прибыл в Литву, князь Острожский и все паны волынские приняли его с радостию и послали двух знатных своих шляхтичей уведомить о прибытии его короля. Присутствие Никифора на приближавшемся Брестском Соборе имело для русских величайшую важность: по чрезвычайной уполномоченности Никифора ему принадлежало преимущество пред самим митрополитом Рагозою и председательствование на Соборе. Еще недели за три до Собора Никифор в качестве экзарха Константинопольского престола написал Рагозе (от 13 сентября): «Извещаем твою святыню, что Вселенский патриарх, узнав о замешательствах, произведенных в вашей Церкви некоторыми владыками и нововведениями, прислал нас сюда как своего экзарха для прекращения этих замешательств, а когда мы сюда прибыли, то получили о том разные донесения. Одни поведали нам, что твоя святыня еще поминаешь имя патриарха в церковных молитвах и вообще держишься прежнего порядка; другие же донесли, что ты уже совсем не поминаешь имя патриарха и не следуешь св. обычаям и догматам Восточной Церкви, чему, однако ж, мы не верим. Посему просим твою святыню, чтобы ты изложил нам в своем писании всю правду и тем дал нам возможность разобрать и прекратить происшедшие у вас замешательства и водворить между Церквами покой и чтобы ты всячески постарался поскорее увидеться с нами в каком-либо месте». Можно судить, как тяжело было митрополиту Рагозе узнать в такое время о появлении в Литве этого патриаршего экзарха.

Настал, наконец, Собор, столь давно желанный, – Собор, далеко превосходящий все прежние Соборы Западнорусской Церкви и по важности предмета, о котором должен был рассуждать, и по оригинальному, или необычному, своему составу, и по многочисленности лиц, съехавшихся на Собор. Предметом рассуждений Собора был вопрос о перемене одного вероисповедания на другое, православного на латинское целым народом, иначе вопрос об унии западноруссов с Римом. В состав Собора должны были войти, с одной стороны, лица, уже признавшие унию и решившиеся принять ее, равно как покровительствующие им латиняне, а с другой – православные, твердые в своем исповедании и противившиеся унии, которых, однако ж, надеялись привлечь к ней. По числу членов обе стороны были весьма неравны. На стороне православных находились: 1) два патриарших экзарха: Никифор от патриарха Цареградского и Кирилл Лукарис от Александрийского – и, кроме того, из Цареградской же патриархии: Лука, митрополит Белградский, Макарий, архимандрит монастыря Симона – Петра на Святой горе, по поручению Паисия, епископа Веноцкого, и Матфей, архимандрит святогорского Пантелеимонова монастыря, по поручению Амфилохия, епископа Мукацкого; 2) два западнорусских епископа: Гедеон Балабан, епископ Львовский, и Михаил Копыстенский, епископ Перемышльский – и с ними девять архимандритов: киево-печерский Никифор Тур, дерманский, супрасльский, пинский и другие, два игумена и множество протоиереев, священников, монахов, по одному свидетельству, до 106, а по другому, более 200; 3) многие государственные сановники и послы, или депутаты. В числе первых были князь К. К. Острожский с сыном своим Александром, воеводою волынским; князь Александр Полубенский, каштелян новогродский; стольник земли Волынской Андрей Боговитин, судья земский луцкий Чаплич, судья гродский владимирский Павлович и другие. В числе послов одни были от воеводств и поветов: Литовского, Киевского, Русского, Волынского, Брацлавского, Перемышльского, Пинского, другие – от городов: Вильны, Львова, Пинска, Бельска, Бреста, Каменца Подольского, Киева, Владимира, Минска, Слуцка и пр., третьи – от братств: виленского и львовского. Не должно удивляться, что на Собор съехалось такое множество не одних духовных, но и мирян: сам король и потом митрополит приглашали на этот Собор своими грамотами всех православных, а митрополит еще прибавлял, что если кто не может приехать, то прислал бы своих послов, да и Собор касался вопроса, слишком близкого всякому православному. На стороне униатов находились: 1) представители Западнорусской Церкви: митрополит Михаил Рагоза, владыки – Владимирский Ипатий Потей, Луцкий Кирилл Терлецкий, Полоцкий Герман, Пинский Иона Гоголь, Холмский Дионисий Збируйский и с ними, вероятно, несколько других духовных, из которых, впрочем, известны только три архимандрита: браславский, лаврашевский и минский; 2) послы папы, им самим назначенные: Ян – Дмитрий Соликовский, арцибискуп Львовский, Бернард Мациевский, бискуп Луцкий, Станислав Гомолицкий, бискуп Холмский, и с ними четыре иезуита: знаменитый Скарга, друг короля, товарищ Скарги Иуст Роб, Максим Латерна, бывший духовник Стефана Батория, и Каспар Нагай; 3) послы короля, прибывшие, впрочем, только на второй день Собора: гетман литовский, князь Христофор – Николай Радзивилл, канцлер литовский Лев Сапега и подскарбий литовский, староста брестский Димитрий Халецкий – и, кроме того, великое множество других лиц, знатных и незнатных, имена которых остались неизвестными. Надобно заметить, что при съезде на Собор допущено было двоякое нарушение королевской грамоты, которою разрешалось созывание Собора. Грамота говорила, чтобы, кроме католиков и православных, на Собор не допускались никакие иноверцы. Между тем к стороне православных, и без того многочисленной, присоединились еще многие протестанты, может быть, из местных же жителей города Бреста. Впрочем, они только оказывали внимание православным, подкрепляли их своими советами, возбуждали против латинян по своей обычной вражде к последним, но в решении дел православным духовенством на Соборе не принимали ни малейшего участия. Грамота требовала еще, чтобы все приходили на Собор как можно скромнее и не приводили с собою толпы. Между тем князь Острожский и другие православные паны явились с множеством вооруженных людей, с татарами, гайдуками, казаками и даже с пушками. Но это было только мерою предосторожности. Православные знали, с кем имеют дело; знали, что если они явятся без подобной охраны, то против них на Соборе могут употребить насилие и если не принудят их к принятию унии, то непременно воспрепятствуют им составить свой Собор для осуждения унии.

Съехавшись в Брест несколько прежде срока, назначенного для открытия Собора, православные посылали к митрополиту свои посольства как для приветствования его, так и для узнания от него о месте, времени, порядке собраний и других делах Собора. Но посланные были отпускаемы митрополитом или совсем без ответов, или с ответами очень неприятными и нимало не клонившимися к любви и согласию, даже с совершенным огорчением. Накануне Собора, т. е. 5 октября, посылали к митрополиту и находившимся с ним владыкам и протосинкеллы Никифор и Кирилл свою грамоту с приветствием от себя и с напоминанием, чтобы митрополит и владыки явились представителям патриархов для засвидетельствования должного почтения и для предварительных совещаний относительно Собора. Но послам дан был ответ: «Подумаем, если следует явиться, явимся» – и не явились. Князь Острожский также посылал к митрополиту знатных людей, желая с ним видеться, но митрополит на то не согласился, а просил князя, чтобы он постарался увидеться с ним и с владыкою Владимирским в доме последнего.

Очень понятно, почему митрополит с своими единомышленниками накануне Собора действовал так уклончиво, нерешительно, боязливо: положение их было крайне затруднительное. Для них вопрос об унии был уже решен окончательно, и они шли на Собор затем только, чтобы повторить там исповедание веры, которое произнесли в Риме Потей и Терлецкий, и дать торжественную клятву на покорность папе. А для православных вопрос этот вовсе не был решен, и они съехались на Собор, чтобы еще рассуждать об унии и с нескрываемым намерением совершенно ее отвергнуть. Что ж вышло бы, если бы эти люди с такими противоположными целями и намерениями сошлись вместе для совокупных рассуждений? В то же время митрополит ясно понимал, что если он согласится с православными составить один Собор, в таком случае председательство на Соборе должно принадлежать не ему, митрополиту, а уполномоченному от Цареградского патриарха, протосинкеллу Никифору, и тогда при многочисленности православных на Соборе не только дело унии может совершенно расстроиться, но и он сам, митрополит, и единомысленные с ним владыки могут подвергнуться с позором соборному суду и осуждению за измену православию. Наконец, митрополит и бывшие с ним владыки находились в большом страхе ввиду той военной силы, какую привели с собою православные, и не зная, в ком искать себе охраны и защиты, так как королевские послы тогда еще на Собор не прибыли.

Наступило и 6 октября. Необходимо было открыть Собор – и что же придумал митрополит? Не давая никакого известия православным, он с одними своими единомышленниками отправился в соборную церковь св. Николая и выслушал там литургию, потом прочитал молитвы с призыванием Святого Духа, которые обыкновенно читались пред началом Собора, и, таким образом совершив открытие Собора, приказал записать этот первый соборный акт публичному нотарию; более ничего в тот день на Соборе не было. Между тем православные с наступлением 6 октября не имея никакого распоряжения от митрополита, не знали, что делать и где собираться. Некоторые непременно желали собраться в какой-либо церкви, но все церкви в Бресте по приказанию местного владыки Ипатия Потея были заперты. И православные, не желая насильно ворваться в какую-либо церковь и произвесть смятение, решились собраться в частном доме у пана Райского, где, кажется, была квартира князя Острожского и находилась весьма обширная зала, служившая протестантскою молельною. Собрались здесь православные первоначально с тою целию, чтобы ожидать приглашения от митрополита и перейти в другое место, если оно будет митрополитом указано. Но они прождали до самой вечерни и ничего не дождались. Тогда «мы, – рассказывают сами православные, – послали к его милости, отцу арцибискупу Львовскому (Соликовскому), объявить ему о нашем желании и готовности приступить к делам Собора, удивляясь при этом и жалуясь, что митрополит не делает никакого приступа к Собору в тот день, который и сам он в окружной своей грамоте назначил к открытию Собора, и дает проходить определенному сроку. Посланные по нашему поручению с таким же объявлением ездили и к митрополиту, но не нашли его ни дома, ни в церкви, ни в других местах, на которые им указывали. Однако ж, чтобы он не мог отговориться неведением, посланные объявили о своем посольстве владыке Пинскому (Гоголю) и просили его передать о том митрополиту, когда найдет его где-нибудь». Депутация, посланная по предложению протосинкелла Никифора к митрополиту, состояла из шести лиц: двух архимандритов, одного протопопа и трех пресвитеров, а при них находился нотарий Григорий и имел при себе грамоту – парагностик, которым митрополит и владыки приглашались явиться пред лицо патриарших экзархов, чтобы потом вместе с ними пойти в какую-либо церковь и там открыть заседание Собора. Отправив свою депутацию и вскоре за тем, вероятно, узнав случайно, что митрополит уже открыл в соборной церкви свой отдельный Собор, с одними своими единомысленниками, православные положили немедленно открыть еще до возвращения депутации и свой особый Собор в той самой зале, или молельне, в которой находились. С этою целию прежде всего разделились на две половины, или кола: коло духовное и коло светское. То и другое коло должны были заседать особо.