Текст книги "Период разделения Русской Церкви на две митрополии"

Львовское ставропигиальное братство в силу определения Брестского Собора прошлого года начало распространяться и за пределы Львова. В городе Гологорске той же епархии составилось братство при церкви святого великомученика Димитрия, и священник этой церкви Василий принял устав братства львовского, за что и подвергся (16 апреля) проклятию от епископа Гедеона, обвинявшего его в том, будто он производил смущение и соблазны в людях, возбраняя им приносить в церковь пасхи для освящения. А 30 августа по образцу львовского образовалось братство в городе Гродке Перемышльской епархии и приняло устав львовского братства с письменного разрешения самого своего епископа. Но самое замечательное братство возникло тогда по образцу львовского в городе Бресте Владимирской епархии. Епископ Владимирский и Брестский Мелетий Хрептович, архимандрит киево-печерский, дал гражданам Бреста свой лист, которым дозволял им построить при соборной Николаевской церкви «вольную городскую русскую школу», чтобы в ней могли обучаться дети не только жителей города, но и всех, кто только пожелает, и предоставил этим гражданам быть «опекунами и дозорцами» соборной церкви и всех ее имений и оберегать ее от всяких неправд и притеснений. Граждане действительно соорудили дом для школы против своего городского собора и тогда просили короля, чтобы он утвердил лист, данный им епископом Мелетием, освободил их училищный дом от всяких господарских и городских повинностей и дозволил им учредить при соборной церкви духовное братство по образцу львовского. Король своею грамотою (28 генваря) исполнил все эти просьбы. И новое братство снеслось с львовским и получило от него для себя его устав.

Еще в прошлом году, на Брестском Соборе, православные владыки жаловались друг другу на чрезвычайные отягощения и притеснения, какие испытывали они от разных чинов, – и вот, в настоящем году притеснения эти не только не уменьшились, а, кажется, даже усилились. Более всех пришлось потерпеть старейшине владык, или экзарху, епископу Луцкому Кириллу Терлецкому. По окончании прошлогоднего Собора Кирилл, подвергшись болезни, отправился в Сандомир для излечения, спрятав все свое имущество, находившееся в острожском епископском доме, в его кладовых. Чрез несколько времени войский луцкий Ждан Боровицкий распустил слух о смерти Кирилла, а сам завладел епископским двором в Остроге, сорвал печати с кладовых, отбил замки у дверей и у сундуков и позабрал деньги, серебряные сосуды, оружие и богатые одежды. Все это освидетельствовано потом (в мае 1591 г.) по требованию Кирилла возным. Кирилл принес жалобу князю К. К. Острожскому, который был очень к нему расположен, но Боровицкий, не менее пользовавшийся благоволением князя, удостоверил его, что Кирилл вымышляет, и, кроме того, порассказал князю о весьма важных преступлениях Луцкого владыки. Князь пригласил Кирилла к себе, и здесь свидетели прямо в глаза ему перечислили эти его преступления. Кирилл на все отвечал только, что это басни и подготовлено его соперником, но с того времени уже лишился расположенности князя Острожского. Новый враг Кириллу явился в лице луцкого старосты Александра Семашки, который происходил от древнего русского православного рода, но недавно совратился в латинство. Этот Семашка в отсутствие Кирилла из Луцка поставил у ворот луцкого замка, в котором находились православная соборная церковь и архиерейский дом, своего привратника с гайдуками и приказал им брать по грошу и по два со всех православных, духовных и мирян, идущих в церковь, а иначе никого не пропускать. Когда 11 апреля возвратился епископ, то гайдуки пропустили в замковые ворота только его одного с мальчиком, а всех прочих слуг и всего имущества его не пропустили, от чего оно, находясь под дождем целую ночь, частию перепортилось, частию же было расхищено. В Страстную Субботу и Светлое Воскресение, 20 и 21 апреля, в соборной церкви вовсе не было богослужения, потому что некому было служить. Все духовенство Луцка в эти дни толпилось у ворот замка, но никто из духовных не был пропущен ни в церковь, ни к епископу. Сам епископ в оба дни сидел в заключении, не ел и не пил, иззяб от холода и отощал, потому что к нему не пропускали ни съестных припасов, ни слуг, а иных даже вытолкали из замка. Между тем Семашка, потешаясь над епископом, в оба дни приходил в его соборную церковь и в притворе ее заводил танцы и другие игры с музыкою, приказывал своим гайдукам стрелять из своей комнаты в золоченый крест и купол собора, потом и в церковные стены, и гайдуки отбили от креста две цепи, повредили купол и на стене церковной образ святого Иоанна Богослова, во имя которого был освящен собор. В следующем месяце, когда владыка Кирилл, желая поправить свою соборную церковь, нанял уже мастеровых и велел доставлять к собору строительные материалы, Семашка не пропустил в замок возов с деревом и забрал дерево себе. В начале июня он потребовал епископа к себе на суд, обвиняя его в том, будто он и его слуги 1 июня вошли в замок со множеством военного оружия вопреки закона, потом не выдали этого оружия присланным от старосты лицам и не заплатили штрафа. Кирилл оправдывался пред судом, представлял свидетелей, что ничего этого не было, но староста не хотел слушать оправданий, продолжал настаивать на уплате штрафа и не принял от епископа апелляции в трибунальский суд. Чрез несколько дней Семашка вновь потребовал епископа на суд, приняв жалобу на него от священника Соколовского, которого владыка за порочную жизнь лишил места. Напрасно уполномоченный Кирилла в его присутствии доказывал на суде, что это дело светскому суду не подлежит и представил на то королевскую грамоту. Семашка бросил грамоту на стол и велел дело продолжать, и когда уполномоченный владыки стал говорить о порочности священника, то староста заметил, что и поп немало знает про самого Луцкого владыку, затем через стол шепнул адвокату Соколовского: «Скажи: поп знает, что ко владыке приводили развратную женщину». Когда уполномоченный владыки начал протестовать, Семашка, называя его презренным псом русином, велел взять его своим гайдукам, которые и избили его в присутствии владыки. Все эти возмутительные действия Семашки против епископа Кирилла были тогда же засвидетельствованы возными. Тот же Семашка сделал нападение и на владение Львовского епископа Гедеона Балабана – Жидичинский монастырь. Во время происходившей при монастыре ярмарки сюда прибыл по приказанию Семашки луцкий подстароста с отрядом вооруженных людей, и 19 мая насильно вторгнулся в Жидичинский монастырь, и, поселившись в нем, рассылал по ярмарке своих слуг и гайдуков собирать от имени луцкого старосты и в его пользу мыто и все прочие доходы, какие до того времени собирались на монастырь, приблизительно на тысячу польских злотых. Земяне князя Альбрехта Николаевича Радивила, литовского маршалка, два раза нападали (5 октября и 11 ноября) на церковное имение Радиловичи, принадлежавшее Пинскому и Туровскому владыке Леонтию Пельчицкому, и каждый раз разгоняли из того села всех жителей, угоняли их скот и разграбляли все их имущество. А когда епископ принес на это жалобу и в назначенное время лично явился на суд в городецкий замок Радивила, то наместник князя без всякой причины не захотел производить суд в назначенный день, а отложил до следующего дня, так что епископ, высказав протест, отъехал ни с чем. Даже старец Онисифор, прежний митрополит, не перестававший и по оставлении кафедры держать Лаврашевский монастырь, видя постоянные нападения сторонних лиц на имения этого монастыря и не находя возможности оборонять их при своей дряхлости и слабости, принужден был совсем отказаться от управления монастырем и передать его на волю короля, который тотчас же и пожаловал (28 августа) Лаврашевский монастырь в пожизненное управление светскому лицу, Михаилу Брольницкому. Было бы, без сомнения, несправедливо считать все эти и подобные нападения на православных владык за прямые притеснения православной Церкви и объяснять только неприязнию нападавших к православию: такие нападения были тогда между своевольными панами очень обыкновенны, им подвергались не одни духовные, но и светские лица без различия вер, да и некоторые из православных владык, как мы видели, не раз сами нападали вооруженною силою на чужие имения и монастыри. Но в тех возмутительных действиях, какие позволял себе луцкий староста Семашка против Кирилла Терлецкого, нельзя не видеть более одной личной ненависти к нему: тут видна ненависть к Кириллу как именно к православному епископу, ненависть вообще к православному духовенству и мирянам, ненависть к православному богослужению, вере и Церкви, тут видно намерение раздражить Кирилла до последней степени и вывести из терпения. Невольно возникает мысль, не действовал ли луцкий староста по настроению от других, а не от себя только и не хотел ли этими вопиющими притеснениями вынудить Кирилла к измене православию для унии. Латинским бискупом в Луцке был тогда Бернард Мациевский, тот самый, который еще в 1588 г. при проезде патриарха Иеремии через Литву так ревностно хлопотал об унии вместе с Адамом Потеем и которого впоследствии сам папа признал одним из главнейших виновников совершившейся унии. Очень естественно, если этот ревнитель унии с своим тайным советником Потеем прежде всего устремил свою ревность на епископа Кирилла частик) уже потому, что он жил в том же городе Луцке, а еще более потому, что Кирилл как экзарх, как старейшина русских епископов мог потом действовать и на них. И вот когда, быть может, заметили, что Кирилл, несмотря на все собеседования с ним об унии, на все убеждения принять ее, все еще колебался и не решался изменить вере отцов, и признали необходимым употребить против него крайние принудительные меры и довести его до того, чтобы он поспешил к принятию унии как к последнему и единственному средству для спасения себя от бедствий.

Бросается в глаза и то обстоятельство, что все эти притеснения от Семашки обрушились на Кирилла как раз пред тем временем, когда ему надлежало ехать на Брестский Собор, т. е. в течение апреля, мая и первой половины июня. Можно судить, в каком состоянии души должен был явиться Кирилл к 24 июня в Брест. Если и на прошлогоднем Соборе православные владыки горько жаловались друг другу на неслыханные притеснения, претерпеваемые ими от разных чинов, то какая ж жалоба о том должна была раздаться на Соборе теперь из уст Луцкого епископа? Мы не знаем, что в действительности происходило на этом Соборе: известий о нем не сохранилось. Но сохранилась следующая грамота, писанная в Бресте 24 июня 1591 г. и подписанная четырьмя православными епископами: «Во имя Божие да будет. Мы, нижепоименованные епископы, объявляем, что, будучи обязаны заботиться не о своем только спасении, но и о христианских людях, о стаде Христовых овец, вверенных нам Богом, о мире и соединении их, желаем, по милости Божией, признавать нашим пастырем единого верховного пастыря и истинного наместника св. Петра на Римской кафедре, святейшего папу, и иметь его нашею главою, и ему подлежать и повиноваться, от чего ожидаем великого умножения хвалы Божией в св. Церкви, и не желаем более переносить того на нашей совести. Но, соглашаясь отдать нашу волю и мысль в послушание святейшему отцу и подчинить церкви Божии верховной власти святейшего папы Римского, мы выговариваем себе только то, чтобы святейший папа Римский оставил нам до скончания века неотмененными и ненарушимыми все церемонии и обряды, т. е. службу Божию и весь церковный порядок, какие издавна содержит наша св. Восточная Церковь, а его королевская милость, пан наш милостивый, обеспечил нам его грамотами наши вольности и утвердил артикулы, которые нами будут поданы. При таком обеспечении и утверждении грамотами от святейшего папы и его королевской милости мы соглашаемся и настоящим листом нашим обещаемся и обязуемся поддаться под верховную власть и благословение святейшего отца, папы Римского, для чего, исповедуя единому в Троице Богу нашу мысль и желание сердца нашего, мы и выдали настоящий лист за подписанием властных рук наших и приложением наших печатей старшему брату нашему его милости Кириллу Терлецкому, экзарху и епископу Луцкому и Острожскому». Под этою грамотою, составленною в самый первый день Брестского Собора (24 июня), подписались епископы: Луцкий Кирилл Терлецкий, Львовский Гедеон Балабан, Пинский Леонтий Пельчицкий и Холмский Дионисий Збируйский; почему же не подписались остальные владыки? Полоцкий архиепископ Афанасий Терлецкий, вероятно, совсем не был на Соборе по той же причине, по какой не был и на прошлогоднем Соборе, не являлся и к самому патриарху, т. е. по дряхлости и болезни; потому же мог не быть на Соборе и другой старец – епископ Владимирский Мелетий Хрептович, обыкновенно проживавший в Киево-Печерском монастыре и года через полтора скончавшийся, а в Перемышль только что еще был назначен новый епископ по смерти Арсения Брылинского, Михаил Копыстенский, грамотою короля от 20 июня. Что же касается до митрополита, то он мог намеренно уклониться от подписания грамоты, не имея еще наклонности к унии или считая преждевременным обнаруживать свою наклонность. А может быть, на Соборе произошли разногласия по этому вопросу, и разногласия до того сильные, что самый Собор был закрыт. По крайней мере, известно, что в Бресте вновь в октябре того же 1591 г. собирался Собор, на котором присутствовали все владыки, кроме Полоцкого и Перемышльского. На этом Соборе 26 октября священник города Гологорска Василий, став с очей на очи с епископом Гедеоном, оправдывался в тех преступлениях, за Которые последний анафематствовал его, и Собор признал все действия священника согласными с декретом Вселенского патриарха Иеремии и определением прошлогоднего Собора, освободил отца Василия от клятвы и благословил его священствовать, преподав вместе благословение и всему братству святого Димитрия гологорскому, чтобы оно продолжало существовать навсегда, сохраняя чин и весь порядок братства львовского. А на следующий день, 27 октября, Собор, рассуждая о братствах, определил считать только два братства ставропигиальными, не подлежащими епархиальной власти: львовское и виленское, священникам же их быть под благословением архиепископа и под обороною всего Собора и вновь подтвердил епископу Гедеону, чтобы он не препятствовал львовскому братству управлять принадлежащими ему церквами, школою, типографиею и гошпиталем.

Необходимо допустить, что владыки уполномочили митрополита, вероятно на том же Брестском Соборе, принести королю жалобу на вмешательство светских людей в церковные справы и суды и что митрополитом действительно была принесена такая жалоба. Ибо 2 генваря 1592 г. король издал окружную грамоту ко всем властям, чинам и владельцам великого княжества Литовского, в которой говорил: «Мы имеем ведомость от велебного и в Бозе достойного Михаила Рагозы, архиепископа, митрополита Киевского и Галицкого и всея Руси, что вы вступаетесь в справы духовные греческого закона, принадлежащие митрополиту и епископам, судите их попов, расторгаете браки, не допускаете надлежащего послушания митрополиту в делах духовных» – и затем вследствие просьбы митрополита приказывал, чтобы светские лица попов не судили, браков не расторгали и не вмешивались в духовные справы, а оставляли все это митрополиту и епископам. Но тогда как митрополит скоро и успешно исполнил возложенное на него епископами поручение, экзарх Кирилл Терлецкий, уполномоченный некоторыми из них начать дело об унии, почему-то медлил или не находил возможности довести о том до сведения короля, и только 18 мая 1592 г. появилась королевская грамота в ответ на заявление об унии этих четырех епископов. Король говорил в грамоте, что к нему обратились епископы греческого исповедания, Луцкий, Львовский, Пинский и Холмский, выражая желание быть под верховною властию единого святейшего пастыря, с сохранением только своих церемоний и порядков в церквах, и что он, король, видя такое спасительное намерение епископов, принимает их с радостию. Потом удостоверял своим господарским словом за себя и за всех своих преемников, что если названные епископы греческой веры и с ними духовенство по каким-либо причинам подвергнутся неблагословению и клятвам от патриархов и митрополитов, то все это не причинит ни малейшего вреда ни епископам, ни духовенству. Обещал также господарским словом, что он никогда не отнимет у них, какие бы ни были против них жалобы и обвинения, епископских кафедр и имений, которыми они владеют, и не отдаст другим, напротив, еще придаст им и каждому, кто также покажет склонность к унии, новые вольности и льготы, какими пользуются римские духовные. А под конец грамоты присовокупил, что дает ее в подтверждение своих обещаний именно Кириллу Терлецкому, владыке Луцкому, Гедеону Балабану, владыке Львовскому, Леонтию Пельчицкому, владыке Пинскому, и Дионисию Збируйскому, владыке Холмскому. Достойно замечания, что ровно через месяц после получения этой грамоты Кирилл Терлецкий, несмотря на то что возбудил восемь судебных дел против луцкого старосты Александра Семашки и дела эти не были еще окончены, явился (18 июня) вместе с противником своим в гродский владимирский суд, и здесь оба заявили, что при посредстве добрых приятелей они примирились и потому прекращают и уничтожают все возникшие между ними тяжбы.

Митрополит продолжал заботиться о львовском ставропигиальном братстве. В начале 1592 г. он в другой раз посетил свою Галицкую митрополию и город Львов, имея в виду «многое смущение» жителей края «от иноверных и своих нерадивых бесчинных пастырей» (намек на Гедеона Балабана). Находясь во Львове, первосвятитель издал (21 генваря) окружное послание, которым приглашал всех благочестивых христиан сотворить милостыню от избытков своих на нужды братства, так как оно разом должно было строить и свою каменную церковь, и все церковные свои дома – для гошпиталя, школы, друкарни и помещения духовенства.

Братство поддерживало непосредственные сношения и с Вселенским патриархом, и два послания к нему, писанные братством в настоящем году, содержат весьма любопытные сведения о тогдашнем состоянии не только самого братства, но отчасти и всей Западнорусской митрополии. В послании от 6 февраля братчики писали: «Непрестанными бедами томит нас Гедеон, епископ Львовский: людей разделил и на братство наше вооружил; заповедал всем под клятвою, священникам и мирянам, отвращаться от нас; монастырь святого Онуфрия, ставропигион наш ктиторский, под благословением митрополита находящийся, ограбил, игумена обесчестил. Ныне на Соборе мы показали грамоту Вашей святыни о том монастыре и о священнике нашем братском при церкви Успения Богородицы, которого архиепископ принял под свое благословение, а епископ проклинает, равно как и игумена в монастыре. Мы жаловались на епископа на Соборе, но, бесчинного ради Собора, суда о том не было, на будущий Собор отложили. Архиепископ и епископы утвердили, чтобы впредь священники братств львовского и виленского были под благословением архиепископским и под защитою всего Собора, но епископ по давнему своему противлению и ныне противится и между всякими чиновными людьми оклеветал нас, так что не можем сооружать ни церкви, ни школы, как бы следовало. Потому мы отпустили наших дидаскалов, Кирилла в Вильну, Лаврентия в Брест, а другие разошлись по иным местам, и только Стефан остается здесь». С другой стороны, братчики сообщали патриарху и радостные известия, что Федор Скумин (Тышкевич), воевода новгородский, и Богдан Сапега, воевода минский, со многими знатными чинами еще на Брестском Соборе заявили желание, чрез своих послов, вступить в львовское братство, а теперь вновь прислали своих послов и окончательно утвердили единство свое с братством, чтобы вместе заботиться об общей пользе и защищать братство от всякой напасти. Обращаясь к другим делам Церкви, братчики уведомляли патриарха: «Священники благоговейные разошлись из нашего города в иные страны ради гонения от епископа, а двоеженцы как везде так и в нашем городе, литургисают, попирая декреты твоего святительства. Епископы Холмский (Дионисий Збируйский) и Пинский (Леонтий Пельчицкий) живут с женами; еще и Перемышльский епископ (Михаил Копыстенский) с женою на епископство возведен, – видя это, двоеженцы смело литургисают. О многом другом мы написали Александрийскому патриарху (Мелетию) в ответ на его писание. Церковь сильно смущается; люди сановитые, впавшие в разные ереси и хотевшие возвратиться к своему правоверию, ныне отказываются от того, порицая церковное бесчиние, а все люди единогласно говорят: если не исправится в Церкви беззаконие, то вконец разойдемся, отступим под римское послушание и будем жить в безмятежном покое. Некоторые неправо возвестили твоему святительству, будто у нас есть люди, не почитающие святых икон: нет таких ни в братстве нашем, ни в целом городе. Но случилось, что когда наш архиепископ пришел сюда, в свою Галицкую митрополию, то в городе Рогатине увидел икону, на которой вместо лика Спасителя изображен был Бог Отец с сединами, такая же нашлась и в Галиче. Архиепископ велел вынести эти иконы из церкви и написать на них Спасово изображение. Но Гедеон, епископ Львовский, по отъезде архиепископа велел в Галиче икону невидимого Бога Отца поставить в церкви выше всех икон и подписать „Ветхий деньми“, а священника той церкви низложил, церковь вновь освятил и, поучая народ, обвинял архиепископа в иконоборстве. Он же некий хлеб на Воскресение Христово, называемый пасхою, по старому еретичеству, приказывает освящать на соблазн Церкви; святят также пятницу в каждую седмицу и на другой день Рождества Христова приносят в церковь пироги к унижению Богородицы. Все это велит епископ держать по-старому и не соблазняться прещениями твоего святительства. И смутился народ, и уничижена твоя пастырская заповедь».

Другое свое послание (от 7 сентября) братчики писали в крайнем недоумении и скорби. Враг братства, епископ Гедеон, сумел каким-то образом добыть от патриарха и прислал братству грамоту, которою Иеремия как бы уничтожил все прежние свои грамоты и привилегии, данные братству, приказывал удалить митрополита как обидчика от заведования братскими монастырями и другими учреждениями и передавал братство в ведение Гедеона. Члены братства не могли понять, каким образом могло это случиться, – факт, действительно бросающий на патриарха невыгодную тень, – опровергали клеветы, взведенные на митрополита, и умоляли, чтобы Иеремия вновь признал во всей крепости свои прежние грамоты братству, а последнюю вменил в ничто, чтобы поручил братство опять попечению митрополита, а не отдавал епископу Гедеону и приказал исследовать все это дело на следующем Соборе в Бресте. Затем братчики продолжали: «Прежде всего да ведает твоя святыня, что у нас так называемые святители, а поистине сквернители, обещавшись иночествовать, живут невозбранно с женами; некоторые многобрачные святительствуют, другие прижили детей с блудницами. Если таковы святители, то каким же быть священникам? Когда митрополит обличал их на Соборе пред всеми и требовал, чтобы они перестали священствовать, они отвечали: „Пусть прежде святители перестанут святительствовать, послушают закона, тогда и мы послушаем“. Горе миру от соблазнов! Епископы похитили себе архимандритства и игуменства, ввели в монастыри своих родственников и мирских урядников, истощили все церковные имения и испразднили иночество, так что в монастырях не обретается иноков и священноиноков, но по временам совершают службы мирские священники. Церковь наша православная оказывается исполненною всякого зловерия, и люди смущаются недоумением, не настоит ли время погибели. Многие утвердили совет предаться Римскому единоначальному архиерейству и пребывать под папою Римским, совершая в церкви невозбранно все свое по закону греческой веры. А папа Римский прислал своего иерея и велел во всех здешних костелах совершать службу на квасном хлебе и таким общением соединяться с церквами нашими. Виленский иезуит Петр Скарга напечатал книгу О вере своей и о греческом заблуждении и вручил королю, и власть мирская потрясла все наши города и готовятся совершить по своему хотению. Народ же рассуждает, что вера Христова может правоверно исповедоваться и под римскою властию, как было изначала, потому что в многоначалии нашем безначалие обретается, отеческие законы попраны и ложь лицемерствующих православием учителей покрыла Церковь... Молим твое святительство, не прими всего этого за клевету от нас, но внемли рассудительно и возвести всему честному Собору... А мы, имеющие во граде Львове столько труда с нынешним епископом Балабаном, как прежде имели с его отцом, епископом Львовским, стараемся не о себе, а о своей церкви: у нас есть спокойные жилища в окрестных городах. Попы епископа уже два раза изменяли, отдавая папскому уряду церковные ключи... Если еще в третий раз совершат такую же измену, то, конечно, мы уже не обороним своей церкви, ибо прежде не было в нашем городе иезуитов, которые пооседали много русских церквей, а ныне они живут в нашем городе и, не имея у себя церкви, постоянно выжидают случая, как бы от нас ее похитить». Из этого свидетельства открывается, что в 1592 г. дело об унии принимало уже значительные размеры. Кроме четырех епископов, объявивших королю свою готовность подчиниться папе – о чем, как видно, львовское братство еще не знало, – многие и из православных мирян ввиду крайних беспорядков в своей Церкви гласно выражали точно такое же намерение; папа открыто принимал во Львове свои меры к сближению с православными и к привлечению их; мирская власть готовилась действовать по-своему, и в среде львовского духовенства находились уже лица, изменявшие православию.

Окружное послание, которым в начале года приглашал митрополит Рагоза всех православных делать пожертвования львовскому братству на сооружение церкви и церковных домов, верно, мало принесло пользы. И потому 15 июня братство решилось обратиться с тою же целию к московскому царю Феодору Ивановичу и для большего успеха вместе с собственною челобитною к царю отправило еще три послания Терновского митрополита Дионисия, возвращавшегося тогда из Москвы чрез Львов: одно к самому Феодору Ивановичу, другое к царице Ирине, третье к боярину Борису Годунову – и приложило собственное же послание к думному дьяку Андрею Щелкалову. Во всех этих грамотах выражались нужды братства и просьбы о милостыне на сооружение начатых им построек. Благочестивый царь пожаловал: пять сороков соболей и пять сороков куниц на постройку церкви, пятьдесят венгерских червонцев на позолоту царских врат, двадцать рублей на священников и диаконов и десять рублей на госпиталь. Вскоре за тем братство получило пособие на постройку своей церкви и от молдавского господаря Аарона, к которому обращалось с такою же просьбою. А Цареградский патриарх Иеремия прислал братству грамоту, которою признавал новостроящуюся Успенскую церковь его своею ставропигиею и, следовательно, независимою от местного епископа, подобно тому как прежде признал своею ставропигиею и Онуфриевский монастырь братства. Но едва ли не всего важнее для братства была милость короля Сигизмунда III. Доселе оно существовало только по грамотам патриархов и постановлениям Соборов, а еще не было утверждено королем. Теперь, 15 октября, по ходатайству киевского воеводы Константина Острожского и новогрудского воеводы Федора Скумина Тышкевича король пожаловал братству разом две грамоты: одною утвердил за ним все привилегии, данные ему духовными властями, и в частности право содержать школу и типографию; другою же утвердил за братством Онуфриевский монастырь. К сожалению, королевская милость братству возбудила злобу его недоброжелателей. По приказанию ректора латинской школы во Львове Криштофа ученики его толпами нападали на учеников братской школы, собиравших себе по городу милостыню, отнимали у них собранную милостыню, а самих подвергали тяжким побоям; иных же увлекали в свою школу и бесчеловечно секли или заключали в железные оковы и продерживали целые ночи, чего при прежних ректорах никогда не бывало. Братство принуждено было два раза приносить на это через своих уполномоченных и ректора своей школы Стефана жалобы в львовский замковый суд. А епископ Гедеон, недовольный тем, что и король утвердил за братством Онуфриевский монастырь, упросил короля назначить комиссию под председательством Луцкого епископа Кирилла Терлецкого из двух духовных и двух светских лиц латинской веры для исследования и решения вопроса: чьей власти должны подлежать Онуфриевский монастырь и городская Успенская церковь братства, власти ли митрополита, которому они поручены патриархом, или власти Львовского владыки.

До какой степени львовское братство имело уже значение между православными, по крайней мере в Галиции, можно заключать из письма к нему Перемышльского епископа Михаила Копыстенского (22 декабря 1592 г.). Про этого епископа, равно как про митрополита, злые люди распространили какие-то «дивные, и неподобные, и неслушные речи». Митрополит известил его об этом и советовал, чтобы он написал по поводу тех речей львовскому братству. Копыстенский для подробнейшего объяснения дела послал в Львов к братчикам своего любимого слугу, пана Александра Попеля, и просил верить ему во всем. А сам написал только, что чувствует себя во всех справах, как шляхетных, так и духовных, «годным» и готов показать это пред всеми, что желал бы и сам поехать в Львов для личных объяснений с братиями, но боится какого-то страшного своего врага, похваляющегося убить его на дороге, и что этот враг и другие его помощники всячески стараются отнять у него, Михаила, епископию и предоставить такому, который бы все церковные стяжания отдавал в их руки. В чем состояли неподобные речи про митрополита и Перемышльского епископа, против которых оправдывался последний, из письма его не видно. Но не были ли это слова самого львовского братства, которые поместили они в своем послании (от 6 февраля) к Вселенскому патриарху, что «Перемышльский епископ с женою на епископство возведен»? Во всяком случае мысль, будто это была молва о преклонности Михаила Копыстенского к унии и будто он в своем письме к львовскому братству опровергал эту именно молву, есть совершенно произвольная догадка.

Виленское Свято-Троицкое братство «размножилось»: в число членов его вступили Федор Скумин, воевода новогрудский, и Богдан Сапега, воевода минский, со многими другими знатными лицами, как извещало патриарха от 6 февраля львовское братство. Средства виленского братства также увеличивались. Богдан Сапега еще в 1588 г., будучи каштеляном смоленским, подарил братству каменный дом и двор в Вильне, находившийся на Большой замковой улице пред Рыбным рынком и приносивший немалые доходы. В 1591 г. братство купило каменный дом у пана Яна Николая Нарушевича, а в следующем году получило в дар дом от одного из членов своих, кравца Яцка Кондратовича: оба дома стояли рядом, вблизи Троицкого монастыря, на противоположной стороне улицы у Острой брамы. Здесь-то поместило братство свою школу и ее учителей, во главе которых находился Кирилл, прибывший из Львова. А король Сигизмунд III освободил в 1592 г. своею грамотою братские домы от всякого постоя и других городских повинностей. Одно только важное неудобство испытывало братство: оно имело у себя свой церковный причт, но не имело своей церкви, а Троицкий монастырь, при котором оно существовало, братству не принадлежал. Еще в 1584 г., как мы видели, Стефан Баторий предоставил право на этот монастырь виленским бурмистрам, радцам и лавникам греческой веры, которые составляли особое братство, панское, или бурмистровское, или городское, но предоставил с тем, чтобы они вступили в управление монастырем только по смерти митрополита Онисифора. Когда Онисифор оставил митрополию, король Сигизмунд III приказал было (6 августа 1589 г.) немедленно передать монастырь виленским бурмистрам, радцам и лавникам, но приказ не был исполнен, вероятно, потому, что Онисифор заявил о своем праве владеть монастырем до своего живота. В следующем году, однако ж, Онисифор сам добровольно уступил монастырь названным городским властям и выдал им на то свой лист, который тогда же и вписан был в гродские книги. А в 1592 г. лист этот был представлен королю, который по просьбе виленских бурмистров и радцев и утвердил за ними навсегда Троицкий монастырь, чтобы они имели его, как и прочие виленские церкви, в своем «дозоре и подаванье» и употребляли монастырские доходы точно так, как указано было еще в грамоте короля Стефана Батория, данной им на Троицкий монастырь. Вследствие этого церковный причт Свято-Троицкого братства не иначе мог отправлять службы в церкви Троицкого монастыря, как с дозволения бурмистров, радцев и лавников, и хотя они по ходатайству братства дали это позволение, но всегда с неудовольствием смотрели на то, что братское духовенство не признавало над собою их власти, а действовало по распоряжениям своего братства. И вот в октябре 1592 г. бурмистры, радцы и лавники донесли виленскому наместнику митрополита протопопу Ивану Парфеновичу, что вызванные откуда-то Троицким братством священники Симеон и Феодосий с диаконом Герасимом вводят новые церемонии при совершении крещения и венчания. Наместник потребовал у священников отчета; они не захотели ему отвечать, а сказали только: «Мы священники братские и тебе не подчинены, но имеем своих старших – панов братчиков и их одних обязаны слушать, на это у братства есть лист, данный самим митрополитом». Тогда бурмистры решили отложить дело до приезда митрополита в Вильну и просили только отца протопопа записать о том в его урядовые книги. Ввиду таких неудобств и притеснений со стороны бурмистров Свято-Троицкое братство еще в начале октября 1592 г. испросило себе у короля новую грамоту, которою он, подтверждая все прежние права, пожалованные им братству (21 июля 1589 г.) утвердил за ним и оба новые дома и грунты, им приобретенные, и дозволил братчикам «церковь набоженства своего на тых помененных грунтах домов их братских, яковую мети похочут, муром и деревом збудовати и всяких обиходов набоженства их, водлуг звычая христианскаго, свободно и добровольно уживати». Кроме Троицкого братства в Вильне продолжали существовать и другие, прежде основанные, братства, например бурмистровское городское, на которое в настоящем году сестра митрополита Михаила Рагозы Марина Гостомская завещала сто коп литовских грошей. А в других городах возникали новые братства: в Минске образовалось и утверждено грамотою короля (11 сентября 1592 г.) при соборной церкви братство по образцу львовского, виленского Троицкого и брестского, с школою и госпиталем; в Кричеве и Оршеве утверждены (октября 11-го и 15-го) братства в прежнем роде, так называемые «медовые», без училищ. В Перемышле желали основать братство по чину львовского, вместе с училищем, о чем и писали львовскому братству как сам епископ Михаил Копыстенский (от 1 июля и 30 августа 1592 г.), так и граждане (от 19 августа). И училище действительно учредили при помощи присланного из Львова дидаскала отца Александра, но учредили ли также и братство и получили ли на то грамоту от короля, неизвестно.