Текст книги "Ступени. Беседы митрополита Антония Сурожского"

О браке и воспитании

Один из древних отцов Церкви сказал, что мир не мог бы стоять без таинств, то есть без непосредственного воздействия Божия и без преображения, которое это воздействие совершает над людьми. Единственное Таинство, которое сохранилось после отпадения человека от Бога и потери рая – это Таинство Брака. И вне христианского опыта брак является таинством в том смысле, что совершается нечто, что просто человеческим силами не могло бы совершиться, восстанавливается, сколь только это возможно, в пределах падшего мира то единство между мужчиной и женщиной, та цельность всечеловека, о которой говорится в начале книги Бытия. Это момент колоссальной важности. Это момент, когда двое полюбивших друг друга людей, могут стать одной плотью, и не только физической плотью, но одной телесной реальностью, которая включает в себя разность и в душевности, и в духовности.

В Ветхом Завете мы читаем о том, что первый человек был создан всечеловеком, в нем, по учению некоторых отцов, заключалось и женское и мужское. Человек начал возрастать, созревать, наступил момент, когда в нем, в одном человеке, уже не могла совмещаться полнота женского и мужского существа. Тогда Бог привел к нему всех животных, чтобы он увидел, что они имеют по два пола, и, чтобы он почувствовал, как сказано в Писании, что он единственный одинокий. Когда он вдруг ощутил свое одиночество. Бог навел на него глубокий сон и отделил в нем мужское от женского. Он их разделил так, что в каждом из них осталось нечто от другого, дававшее каждому из них возможность узнавать себя друг в друге. Он и она составляли одно целое. Когда Адам увидел перед собой Еву, он воскликнул: «Это кость от костей моих, это плоть от плоти моей». Вместе с этим он мог бы сказать: «Это я перед моими собственными глазами». Это было настолько "я", это настолько было единство двух, что даже они не ощущали себя нагими. Они видели себя как единицу, как человека в двух особях.

Позже, когда совершилось падение, они вдруг увидели себя нагими, то есть чужими друг другу. И вот с этого момента началась борьба за воссоединение. Влечение одного к другому, отчаянное, слепое влечение, крик «вернись ко мне» – все это возникло в брачной любви, в любви двух, каждый из которых узнавал в другом себя и одновременно видел другого не в его собственной ограниченности, но в новой полноте, в новой красоте, в новом смысле. Брак, то есть тайна этой встречи, совершалась тогда, когда эти двое в друг друге узнавали себя самих и видели друг друга восполненными, в той полноте жизни, которую они могут иметь только друг с другом. Соединяясь, они и телесно, и душевно, и духовно, сколько это было возможно и сколько это возможно теперь в падшем мире, делались всечеловеком. Это изумительная тайна. Это полнота человеку, который является в двух личностях. Брак – это таинство, потому что теперь то разделение, которое было совершено грехом, в значительной, но решающей мере снимается.

Один из отцов Церкви говорит нечто, что может многих смутить, изумить. Он высказывает мысль, что в брачном соединении мужчина и женщина соединяются так, что их единство можно сравнить только с единством, возникающим между Христом и верующим, когда тот причащается Святых Тайн. Вот мера, в которой один из отцов видел единство телесное между мужем и женой как полноту того единства, какое уже достигнуто душевно и духовно! Это значит, что муж и жена видят друг друга как себя самих, но без тех теней, без того искажения, которое каждый человек видит в другом обычно. И когда они соединяются, то, по словам апостола Павла, становятся малой церковью. Действительно, во Христе, в Боге благодатью Святого Духа они делаются единой плотью, единым существом, оставаясь вместе с тем единственными и неповторимыми личностями. В браке преодолевается последний предел разделения. В идеале отношения мужа и жены – это не жадность, это не желание обладать, это не хищничество, а благоговейное зрение и отдача себя другому, и приятие другого в себя самого в любви, в созерцательной тайне любви. Это идеал брака.

Конечно, в браке в падшем мире действуют и другие силы. Бывает половое желание, бывает жадность, но бывает, что двое соединяются такой любовью, которая снимает все грани. Они теперь стали едины. Когда рождается ребенок, он как бы является не плодом хищничества, а плодом отдачи одного человека другому, одной половины другому или другой. И тут я бы хотел перейти к вопросу о детях.

Современная наука постепенно подтверждает то, во что Церковь верила изначально. В тот момент, когда зарождается живое человеческое существо, вся полнота человечества, в нем уже есть. Он уже человек. Можно сказать, что воплощение совершилось в тот момент, когда архангел Гавриил возвестил Деве Марии воплощение Христа. И Она ему ответила: «Се раба Господня, да будет мне по слову твоему». Уже тогда была осуществлена вся полнота воплощения. То же бывает и в браке. В процессе формирования ребенка в утробе матери он может воспринимать то, что совершается не только с нею, но и вокруг нее. До него доходят звуки, дрожание воздуха, он делается через свою мать частью окружающей среды. Поэтому наставники церковные советуют матери молиться, но молиться не формально, не просто произносить молитвы, не молитвословить, а общаться с Богом, делиться с Ним всей своей радостью, всем своим трепетом, дать Богу действовать в ней. Можно молиться вслух, потому что звук этой молитвы непонятным образом доходит до зародыша, до постепенно формирующегося ребенка. Если молитва произносится благоговейно, тихо, вдумчиво, этот ребенок уже приобщается к тайне материнской молитвы. Это изумительно! А когда ребенок родится, то необходимо продолжать молиться над ним, над колыбелью: петь ему песни церковные; молиться церковными словами, когда он еще слов не понимает, но через звук голоса может воспринять молитвенную настроенность и через нее ожить к области молитвы, к области приобщенности к Богу. Когда ребенок становится больше и может участвовать в вещах, с ним тогда совершается то, что может играть колоссальную роль. Если же в семье раздор, крик, взаимная вражда, то это разбивает цельность его души, потому что каждый окрик сотрясает его душу и порой вдребезги разбивает ее, как стекло может разбиться от громкого шума.

Но по мере того как ребенок слышит эти молитвенные слова, приобщается к их звучности, они делаются часто плотью и кровью его. И тут я хочу привести пример, который оставил след в моей душе.

Был в нашем храме певчий Федоров Василий. Он обладал басом потрясающей красоты и вдохновлял всех нас своим пением. И вот, он заболел раком, лег в больницу, Я его посещал каждый день. Поначалу мы с ним молились вместе: я неумело, потому что у меня нет достаточного слуха и голоса, пел молебен о его выздоровлении и о его родных, которых не было при нем тогда. Потом он стал слабеть, и я стал петь один. И вот в какой-то день я пришел и услышал от старшей медсестры, что мне можно было бы не приходить, потому что он без сознания и умирает. Я вошел в его комнату: по правую и левую стороны его кровати сидели его жена и его дочь, которые только что приехали из далекой Японии и застали его уже без сознания, умирающим. Вспомнив тогда, как он мне говорил, что молитвенные слова переплелись с его душой, я сказал жене и дочери его, чтобы они сели рядом друг с другом, встал на колени и начал, как умел (плохо!) петь ему великопостные страстные песнопения. И мы все увидели, как постепенно его сознание возвращается к нему, возрастает, поднимается в нем. В какой-то момент он открыл глаза. Я ему сказал:

– Василий, ваша жена и дочь сидят налево от вас. Вы умираете. Проститесь с ними.

Они простились спокойно, глубоко и трогательно. А потом я ему сказал:

– А теперь вы можете спокойно умереть.

Он лег, ушел в забытье и тут же умер. И эти песнопения, которые он всю жизнь пел, вернули его к жизни на тот короткий срок, который ему был нужен для того, чтобы не оставить жену вдовой и дочь сиротой без последнего прощания.

Расскажу еще один случай, который меня тоже очень поразил.

На Сергиевском подворье был когда-то, много лет тому назад, очень старый диакон. Ему было восемьдесят шесть лет. От старости он почти потерял голос, но пел на клиросе, потому что был единственным, кто мог это делать каждый день. Как-то я вместе с ним оказался на клиросе, я читал, он пел. Он читал и пел с такой искрометной быстротой, что мне не удалось уследить за ним по книге. Когда кончилась служба, я ему сказал:

– Отец Евфимий, вы сегодня украли у меня всю службу, но хуже всего то, что вы украли ее у себя. Вы не могли понимать то, что произносили.

И он заплакал и сказал мне:

– Ты меня прости, но, знаешь, я родился в страшно бедной деревне, меня родители прокормить не могли. Они пятилеткой отдали меня в монастырь, и в монастыре я прожил до революции. Я там научился читать, научился петь. Каждый день я слышал эти службы, и они стали частью моей души. И когда я вижу эти слова, мне не нужно их читать: и когда я слышу эти песнопения, мне не нужно над ними сосредоточиваться. Как только я вижу эти слова, словно Божия душа касается какой-то струны в моей душе, и вся душа, как арфа, начинает петь. И я пою так быстро, потому что это арфа поет, это душа поет. Это мне было дано слово за словом в течение всего моего детства и всей моей зрелой жизни.

Вот какое сокровище мы можем дать ребенку, и что мне хотелось бы сказать о браке. В сердцевине брака находится Господь Иисус Христос, благодать Святого Духа, и действует тайна во Христе.

О смерти и жизни вечной

К смерти у меня отношение своеобразное. Я хочу объяснить, почему я к смерти отношусь не только спокойно, но и с таким желанием, с такой надеждой, с такой тоской по ней.

Первое яркое впечатление о смерти восходит ко времени моего разговора с отцом. Он мне как-то сказал, что я должен прожить так, чтобы научиться ожидать свою смерть, как жених ожидает свою невесту; ждать ее; жаждать ее; ликовать заранее об этой встрече и встретить ее благоговейно, ласково. Вот первое впечатление.

Вторым впечатлением много лет спустя была смерть отца. Он скончался внезапно. Я пришел в его комнату – это была бедная маленькая комната. На верхнем этаже французского дома были кровать, стол, табуретка и несколько книг. Я вошел внутрь, закрыл дверь и меня обдала такая тишина, такая глубина тишины, что я воскликнул:

– И люди говорят, что существует смерть. Какая это ложь!

Вся комната была преисполнена жизнью и такой полнотой жизни, которую на дворе, на улице я никогда не встречал. Вот поэтому у меня такое отношение к смерти и я с такой силой переживаю слова апостола Павла: «Мне жизнь – Христос, а смерть – приобретение». Пока я живу в плоти, я отдален от Христа. Другие его слова меня тоже очень поразили. Он всецело хочет умереть и соединиться со Христом, но однако добавляет: «Для вас нужнее, чтобы я остался в живых, я буду продолжать жить». Это последняя жертва, которую он может принести. Все, к чему он стремится, на что он надеется, чего желает, он готов отложить, потому что он нужен другим.

Смерти я видел очень много. Я работал пятнадцать лет врачом, из которых пять лет на войне во французском сопротивлении. После этого сорок шесть лет я прожил священником и постепенно похоронил целое поколение нашей ранней эмиграции. Меня поразило то, что русские умирают спокойно, а западные порой со страхом. Русские – потому что они верят в жизнь, уходят в жизнь. Одна из истин, которую и каждый священник, и каждый человек должен повторять себе и другим: не надо готовиться к смерти, надо готовиться к вечной жизни. О смерти мы ничего опытно не знаем, мы не знаем опытно, что происходит в момент умирания. Но одно мы знаем, хотя бы зачаточно, что такое вечная жизнь. Каждый из нас знает на своем опыте, что бывают какие-то мгновения, когда живешь не временем, а какой-то полнотой жизни, каким-то ликованием жизни, которое не принадлежит земле. Поэтому первое, чему мы должны учить себя и других – это не готовиться к смерти, а готовиться к жизни. Если говорить о смерти, то говорить о ней только, как о двери, которая широко распахнется и даст нам возможность войти в вечную жизнь. Но умирать все-таки непросто. Что бы мы ни думали о смерти, о вечной жизни, мы не знаем ничего о смерти самой, об умирании. Я хочу привести один пример из моего опыта во время войны.

Я был младшим хирургом на фронте. У нас умирал молодой солдатик двадцати пяти лет. Я пришел к нему вечером, сел рядом с ним и говорю: – Как ты себя чувствуешь?

Он посмотрел на меня и сказал:

– Я сегодня ночью умру.

– А тебе страшно умирать?

– Умирать мне не страшно, но мне больно расставаться со всем тем, что я люблю: с молодой женой, с деревней, с родителями. Одно, действительно, страшно – это умереть одному

– Ты не умрешь в одиночку.

– То есть как?

– Я с тобой останусь.

– Вы не можете всю ночь просидеть со мной.

– Почему же? Могу просидеть.

Он подумал и сказал:

– Если вы даже посидите со мной, в какой-то момент я это перестану осознавать, и тогда я уйду в темноту и умру один.

– Нет, вовсе не так. Мы сядем рядом и будем разговаривать. Ты мне будешь рассказывать: о деревне, о семье, о детстве, о жене, обо всем, что у тебя в памяти, на душе, что ты любишь. Я тебя буду держать за руку. Постепенно тебе станет утомительно говорить, и я буду говорить больше, чем ты. Потом я увижу, что ты начинаешь дремать и тогда я буду говорить тише. Ты закроешь глаза, и я перестану говорить, но я тебя буду держать за руку, и ты будешь периодически жать мою руку, чтобы убедиться, что я тут. Постепенно твоя рука будет чувствовать мою руку, но не сможет ее пожимать, я начну жать твою руку. И в какой-то момент тебя больше среди нас не будет, но ты уйдешь не один. Мы совершим весь путь вместе.

И так мы в течение нескольких часов провели эту ночь. В какой-то момент, действительно, он перестал жать мою руку, и я стал жать его руку, чтобы он знал, что я тут. Потом его рука начала холодеть, она раскрылась, и его больше с нами не стало… Очень важно, чтобы человек был не один, когда уходит в вечность.

Бывает еще другое. Человек болеет иногда долго и бывает окружен и любовью, и лаской, и заботой. Тогда умирать легко, хотя и больно. Но бывает очень страшно умирать, если человек окружен людьми, которые только и ждут, чтобы он умер, потому что пока он болеет, они – пленники его болезни. Они не могут отойти от его койки, они не могут вернуться к своей жизни, они не могут радоваться своим радостям, он, как темная туча, висит над ними: "как бы он умер поскорей!". И это умирающий чувствует: это может длиться месяцами, родные приходят и холодно его спрашивают о том, как он себя чувствует и не надо ли ему чего-нибудь, а потом говорят, что у них свои дела и они еще к нему вернутся. И даже, если их голос звучит не так жестоко, человек знает, что его посетили только потому, что надо было посетить, но сами ждут его смерти с нетерпением. А иногда бывает иначе. Бывает так, что человек умирает, умирает долго, но он, любим дорог. Он готов пожертвовать счастьем пребывания с любимым человеком, потому что это может дать радость или пользу другому близкому, любимому человеку.