Текст книги "Уверенность в вещах невидимых. Последние беседы"

И все же для нас смерть – не последнее слово. В этом состоит чудо Воплощения и того, что происходит благодаря Воплощению, благодаря действию Святого Духа, благодаря тому, что Бог и человеческий род никогда не были полностью разъединены человеческим грехом. Человеческий грех бессилен отделить нас от Бога, потому что наше единство с Богом, наша близость к Нему основана на Божественной любви, а не на нашей.

К сожалению, я очень устал сегодня. Я надеюсь, вы простите, если на этом закончу свою беседу. Мы немного помолчим и вместе помолимся, и потом я буду рад дать Божье благословение всем, кто захочет его получить.

10. В полумраке истории[49]49
  Беседа 11 апреля 2002 г.


[Закрыть]

Я уже не раз повторял, что цель наших бесед – ставить вопросы: ставить вопросы перед собой, всматриваться в то, что представляется таким простым и очевидным, но порой оказывается для нас серьезной проблемой, вызовом. После моей прошлой беседы я получил письмо с комментариями по поводу ее содержания. Письмо мне кажется таким ценным и интересным, что я попросил его автора сегодня перед тем, как я начну свою беседу, прочитать его вслух. Ознакомьтесь с ним и примите его к сведению. Теперь я приглашу Джиллиан Кроу[50]50
  Джиллиан Кроу — журналист, автор биографии митрополита Антония. (Crow, G. This Holy Man. Impressions of Metropolitan Anthony. London: Darton, Longman & Todd, 2005). В 2002 г. – секретарь Епархиального собрания Сурожской епархии.


[Закрыть] прочитать письмо.

«Я изложила свои возражения по поводу того, что говорил владыка. Первое касается дерева познания. Если я поняла Вас правильно, Вы говорили о том, что Богу любви было бы не свойственно посадить в Эдеме дерево, несущее смерть. Однако, согласно Книге Бытия, Он несомненно это сделал, а также позволил там находиться сатане, поэтому мы не можем уйти от того факта, что смерть вошла в мир. Но смерть присутствовала в мире задолго до этого и, похоже, является естественной составляющей тварного мира. Я не знаю, что об этом говорит Церковь, но смерть после вкушения плода дерева познания – это другая смерть, разрушительная, неестественная, которая впоследствии была упразднена во Христе. Сотворенный Богом мир существует по поразительному принципу: жить можно, только питаясь другими живыми существами, будь то растения или животные. И все религии признают, что растения и животные, даже люди должны приноситься в жертву Богу. И мне кажется, что в этом состоит удивительное таинство всего библейского процесса: весь Ветхий Завет – это приношение Богу. И в конечном итоге Бог отдает нам Себя. Это – обратное тому, что происходит в окружающем нас мире: Бог должен бы быть последним звеном в пищевой цепи, поедая нас. Весь процесс смерти и принятия пищи указывает на тайну Самого Христа.

Мое второе замечание касается Иуды. Владыка сказал, что намерением Иуды было не предать Христа, а спровоцировать кризис. Я не понимаю, как это можно вывести из слов апостола Иоанна, согласно которому Христос говорит Иуде: Что делаешь, делай скорее (Ин. 13:27). Кроме этого, в Евангелии от Иоанна говорится: и вошел в него сатана (Ин. 13:27). И весь отрывок определенно говорит о предательстве, и предыдущее замечание Христа, что лучше было бы не родиться человеку, который предаст Его, никак не похоже на описание участи того, кто хочет спровоцировать кризис. Книга Деяний ясно говорит о злонамеренности Иуды. Имеется также евангельское свидетельство о том, что Иуда был нечестен с деньгами. Деньги были одним из мотивов его предательства, и он торговался о цене с первосвященником. Возвращая тридцать сребреников, он признается в том, что предал невинного Человека. Далее, тот факт, что Иуда указал на Христа целованием, а не знаком юридического обвинения. Первосвященник намеренно не стал использовать Иуду как обвинителя. Мнение о Христе уже было составлено, не этого ждали от Иуды. И, мне кажется, Церковь признает это в словах, которые читаются перед причащением: «Ни лобзание Ти дам, яко Иуда». Священники обмениваются поцелуем перед причащением. Логически можно предположить, что Церковь должна считать поцелуй дьявольским действием. В этом состоит тайна и нелогичность Божьего прощения.

Мне кажется, что можно получить неопровержимый аргумент в пользу того, что Иуда – предатель, из человеческого опыта. Временами, я уверена, мы ощущаем себя Петром, который отрекся от Христа, но нам также знаком чудесный опыт Христова прощения. Но временами – и здесь я, разумеется, говорю о себе – мы ощущаем себя Иудой, когда опытно понимаем, что не только Иуда предал Христа в широком смысле. Это, несомненно, происходит из человеческого желания освободиться от Бога, полностью уничтожив Его. И сводить это к тому, что Иуда хотел спровоцировать кризис, мне кажется, означает не заметить самый трагический аспект драмы. Нет сомнения в том, что Иуда собрал в себе все намеренное, убийственное безбожие, которое существовало во все времена и в котором мы тоже имеем свою долю. Нужно сознавать, что наши поступки – это не провоцирование Бога на какое-то действие, а акт настоящего предательства. Встреча Бога с Иудой в аду – это нечто внушающее благоговение и согласуется с нашей верой в Бога любви».

Я очень благодарен Джиллиан Кроу за ее отклик, такой четкий и такой резкий, на то, о чем я говорил и что, возможно, было по меньшей мере неполным и в чем-то ошибочным. Продумайте ее замечания и примите их как поправку к моей последней беседе, потому что, я думаю, нам очень важно быть правдивыми и цель нашего разговора, как я не раз напоминал, – размышлять и делать правильные выводы. Во всем ли она права или нет, должен решить каждый для себя, продумав мои слова, ответ Джиллиан, но также и другие беседы, которые я проводил.

Теперь продолжим наш разговор. Если вы помните, мы остановились на том, что после падения человека мир вступил в период, который, как мне помнится, я назвал полумраком истории. Того ясного, сияющего, всепроникающего и всепросвещающего света, который был началом Творения, который был сотворением мира, который был дыханием Святого Духа на все, вызванное к бытию словом Божьим, такой полноты света в мире не стало. Мы вступили в полумрак истории человеческого рода, который будет рассеян новым светом в конце времен.

Вглядимся в происшедшее. Как вы помните, в прошлый раз я говорил о человеке, антропос, о том, как человеческое существо – одна личность в двух лицах – распалось надвое, и эти двое вместо того, чтобы видеть в другом себя, явленного во славе и совершенной красоте, стали смотреть друг на друга как на alter ego — другое я. Слово «другой» очень страшное, в нем содержится признание того, что другой, да, конечно, это я, но «я» иное – «не я», между нами есть различие, есть расстояние, есть отчуждение. И таким образом цельность человека распалась на две сущности. Но разделение на две сущности не было окончательным разрушением: две сущности продолжали обладать почти всем, чем человек был наделен первоначально, и сверх того были призваны к гораздо большему, потому что в конечном итоге от женщины, от Приснодевы Марии родился Сын Божий. Но вся история, как я уже не раз повторял, в определенном смысле – полумрак. То, что было абсолютно отчетливым, теперь мы способны различить лишь смутно, с долей неуверенности, мы видим друг в друге alter ego, «другое я», и, как бы ни становились близки, только через все углубляющееся приобщение к Богу, через принятие Святого Духа, через приобщение к Нему, через преображение мы начинаем возвращаться к изначальным отношениям и дальше, за их пределами, вырастать в новые. Это происходит только с отдельными людьми, не мгновенно и не одновременно со всем человечеством, поэтому в то время, как одни вырастают в святость в своей личности и в своем отношении к людям, другие падают все ниже и ниже. И это проявляется по-разному.

В начале Книги Бытия, в пятой и шестой главах, рассказывается о катастрофах, о людях, которые все дальше и дальше отходили от Бога и становились чуждыми своему первоначальному призванию и служению. Вспомните тех, о ком Книга Бытия говорит: они настолько погрузились в материальный мир, сделались настолько чуждыми духовному, божескому, что Бог посмотрел на них и сказал: эти люди стали плотью и больше ничем (Быт. 6:3), в них не осталось ничего, кроме материальности. Человек таким быть не может. Вспомните Содом и Гоморру: зло настолько овладело двумя городами, зло в них приняло такие размеры, что только их уничтожение спасло человеческий род от полного развращения. Вспомните рассказ о Потопе. Из этих примеров мы видим, в каком положении мир оказался после падения и в каком находится сейчас. Есть люди, которые остаются открытыми Богу, они приобщаются ко Святому Духу, вырастают во Христе в меру своего призвания, но есть и такие, которые отпадают от Бога все дальше и дальше. И это затрагивает не только человеческий род. Мы читаем в Книге Бытия страшные слова о том, как все остальное творение было ранено, разрушено человеческим грехом. Людям, уцелевшим после Потопа, Бог сказал: «Теперь все животные отданы в ваши руки. Они будут служить вам пищей, а вы будете их ужасом» (ср. Быт. 9: 2–3). И с этого момента люди стали питаться за счет убийства, убийства животных. Не в этом состоял замысел Божий, это результат падения человека, отчуждения его от Бога, неспособности жить благодатью Божьей. И мир остается таким: человеческий род живет за его счет, разрушая и убивая. Сначала люди, словно хищные звери, стали питаться животными, превратились для них в ужас, но со временем они принялись поглощать не только животных, но и все творение.

Вы, вероятно, лучше меня знаете, каким чудовищным образом человечество эксплуатирует весь тварный мир – не просто ради жизненных нужд, а ради выгоды и удовольствия. Страшно подумать: все, что падение, как рана, как разрушительная сила, привнесло в мир, все произошло через человека. И именно через человека мир должен быть восстановлен.

Во Христе было положено начало, но каков наш ответ? Мы верим в Христа, мы – Его ученики, мы живем в свете Божьей благодати, но можно ли сказать, что в нас отобразился Христос, можно ли утверждать, что всякий человек, повстречав любого из нас, посмотрит и скажет: «Я видел Христа, просиявшего в нем»?

Если обратиться к тексту Евангелия, то там перечисляется, какие качества отличают верующих (Мк. 16: 17–18). Обладаем ли мы хоть одним из них? Мы довольствуемся провозглашением истины, которую святые пережили на опыте, а мы познали умственно. До определенного предела мы готовы жить в меру этой истины, но подлинно ли мы посланники Божьи, люди, посланные Христом в мир для того, чтобы преобразить его, не переделать, а преобразить в мир иной – мир Христов? Когда мы читаем Евангелие, неужели нам не становится понятно, что мы не можем называться учениками, верными учениками Христа? Мы «верим», и зачастую этим все исчерпывается, не полностью, нет, но в значительной степени. Мы верим в любовь, мы верим в прощение, мы верим в милосердие, мы верим в то, что призваны отдавать жизнь за ближнего, мы верим в то, что обязаны исповедовать истину и жить согласно истине. Но так ли это? Если говорить о нас лично, о каждом из нас в отдельности, так ли это? Перед нами очень остро стоит вопрос: мы свидетели Христовы или нет? Недостаточно чувствовать, что Божья благодать действует в нас, животворит нас, помогает нам до известной степени стать Его учениками. Как это отражается на окружающих нас людях? Встречаясь с нами, встречают ли они Господа Иисуса Христа?

Есть место в статье К. С. Льюиса[51]51
  Клайв Стейплз Льюис (1898–1963) – английский писатель, ученый, богослов. Известен своими работами по средневековой литературе и христианской апологетике, а также художественными произведениями в жанре фэнтези («Хроники Нарнии», космическая трилогия «За пределы безмолвной планеты», «Переландра» и «Мерзейшая мощь»).


[Закрыть], где он размышляет о том, кто такие верующие, и пишет: «Когда люди встречают верующего, они должны, глядя на него, увидеть: статуя ожила»[52]52
  Льюис К. С. Просто христианство. М.: «Гендальф», 1994.


[Закрыть]. Каждый из нас сотворен по образу Божьему, но мы словно статуи каменные, мы – таящаяся возможность, вероятность. У нас есть призвание, в какой-то мере в нас отпечатлена красота, но жизнь, есть ли в нас жизнь? Вглядываясь в святых, мы видим, что они не обязательно прекрасны, как статуи, но они – живые. Преподобный Серафим не отличался красотой, святой Франциск Ассизский[53]53
  Св. Франциск Ассизский (1182–1226) – основатель нищенствующего ордена, названного его именем. Он знаменует собой перелом в истории аскетического идеала, новую эпоху в истории западного монашества.


[Закрыть] тоже. Апостол Павел, по словам современников, имел на редкость уродливую внешность, но когда он говорил, весь облик его менялся и начинал сиять, становился прекрасным. Можно ли сказать, что нечто подобное происходит с нами в наших отношениях друг с другом и с окружающим миром? В них царит полумрак. Весь христианский мир пребывает в полумраке, но это не просто полумрак, в котором сохранилось немного света, померкшего в результате падения. Церковь – нечто более замечательное. Церковь, по определению некоторых богословов, это общество одновременно и в равной степени человеческое и Божественное. Церковь – это полнота Божества, полнота человечества и полнота тварного мира, пребывающих в единстве благодаря Божьей любви, жертвенной самоотдаче Христа, излиянию Святого Духа, Который изменяет и преображает все существующее; благодаря жажде, устремленности, надежде тех, кто пал, но кто верит, – и не только верит в те или другие доктрины, а верит в Жизнь с большой буквы, верит в Бога, верит в то, чего, быть может, не знает, а только чует.

И здесь встает вопрос. Мне вспоминаются слова епископа Алексия (ван дер Менсбрюгге)[54]54
  Архиепископ Алексий (в миру Альберт ван дер Менсбрюгге, нидерл.; 1899–1980) – епископ Русской Православной Церкви, архиепископ Дюссельдорфский.


[Закрыть]: «Весь мир – как бы беспредельное пространство, в котором зажжена свеча. Свеча – это свет и огонь, и тепло, и откровение, это – само Божье присутствие и присутствие тех, кто в Боге. Свеча подобна купине неопалимой, которую видел Моисей. И этот свет льется, распространяется все дальше и дальше, и даже когда мы его не ощущаем, он пронизывает тьму. И поэтому нам никогда, никогда, – говорил епископ Алексий, – нельзя терять надежду и веру в тех, кого мы видим как бы во тьме. Свет достигает их, даже если нам этого не видно, и сами они его не ощущают, свет все равно светит».

Вот почему мир полумрака в каком-то смысле – это мир, в котором все внимание должно быть сосредоточено на свете. Мы не всегда его видим, но он присутствует. Порой преграды рушатся, и мы начинаем видеть славу Божью. Мы видим славу Божью, воплощенную в святых, мы видим сияние Божественного присутствия в обычных людях. А это означает, что мы не имеем права судить, потому что нам не дано знать, отражает или нет опыт того или другого человека, не облеченный в христианские категории или вообще в категории веры, его общности с Богом, которая нам недоступна. Я, возможно, уже приводил пример молодого офицера, который подошел ко мне в России и спросил, верующий ли я. «Да», – ответил я. «А я, – сказал он, – атеист». Я говорю: «Тем хуже для вас». – «А что у меня общего с Богом, чтобы мне в Него верить?» Я его спросил: «Вы вообще во что-нибудь верите?» Он просиял и ответил: «Да, я верю в человека». И я сказал: «Это у вас общее с Богом, с той разницей, что Бог так верит в человека, как вы еще не научились верить. Он так верит в человека, что создал его, зная, что человек отпадет от Него, зная, что Его единородный Сын станет человеком и из-за этого умрет. Вы когда-нибудь об этом задумывались?» И он посмотрел на меня и сказал: «Нет, мне нужно над этим поразмыслить». У него была общая с Богом безраздельная любовь к человеку, вера в человека в ту меру, какая была ему доступна, и неожиданно ему стало открываться нечто большее.

И это подводит меня к следующему моменту. Мы склонны отвергать все религии и верования, которые называем языческими. Но как они возникли? Если вдуматься в то, что про них написано, если вглядеться в людей, которые их исповедуют, где их корни? Я повторял не раз, что мы живем в полумраке утраченной памяти, и это очень важно сознавать. После падения человеческий род помнил, что было прежде, но уже не вполне отчетливо. Для того, чтобы отчетливо помнить, нужно быть свидетелем событий, для того, чтобы четко о них рассказывать, нужно помнить реальность происходившего. У человечества оставались только отрывочные воспоминания. Если познакомиться с содержанием языческих верований древних времен, то можно обнаружить, что в них присутствуют проблески истинного видения, но есть и провалы памяти. Кроме того, на языке падшего мира уже невозможно выразить то, что люди могли узнать и выразить только в не отпадшем от Бога мире. Поэтому мы можем посмотреть на языческие религии древности и нашего времени не как на враждебные нам, а как на верования людей, у которых сохранились дремлющие воспоминания, проблески знания о прошлом и которые стремятся соединить эти краткие проблески в систему, но, разумеется, не могут таким способом составить полноценную картину.

Я вам уже приводил разговор, состоявшийся у меня много лет назад с одним из замечательных богословов, который был человеком молитвы и молчания, и то, что он говорил, исходило из его сердца и опыта, – с В. Н. Лосским. Мы беседовали о языческих верованиях, и он сказал: «Вне христианства настоящего знания Бога нет». Я был слишком молод, чтобы спорить с ним, но не мог принять его утверждение, поэтому пошел домой (мы жили через дорогу), выписал восемь отрывков из Упанишад[55]55
  Упанишады (upa-ni-єad – букв, «сидеть около», т. е. у ног учителя, в переносном смысле – «тайное, сокровенное знание») – серия индийских философско-религиозных произведений, примыкающих к какой-либо из четырех вед и образующих заключительную часть ведийской литературы – веданту.


[Закрыть], древних индийских писаний, принес их ему и, да простить меня Господь за вранье, сказал: «Когда я читаю Отцов, то выписываю цитаты, которые меня особенно поразили, и всегда указываю имя автора, но вот восемь отрывков, где я забыл указать автора. Не могли бы вы посмотреть?» Он посмотрел и за несколько минут под каждой из цитат из Упанишад поставил имена величайших святых: Григория Богослова, Василия Великого, Иоанна Златоуста, Симеона Нового Богослова. И когда он закончил, я сказал: «Да, но все это из Упанишад». Он посмотрел на меня и ответил: «Мне придется пересмотреть свои взгляды заново».

Это не означает, что между язычеством и христианством нет разницы, это означает, что нет ни одной языческой религии, в которой не осталось бы ни проблеска воспоминаний о мире до падения. Но отрывочных воспоминаний недостаточно, человек не может жить отрывочными воспоминаниями. Нам всем свойственно создавать построения умственные или эмоциональные, нагромождать характеристики, подыскивать объяснения там, где на самом деле ничего нет. Поэтому давайте посмотрим на окружающий нас мир: на верующих, неверующих, язычников, людей всех убеждений и всех времен и поставим перед собой вопрос не о том, в чем они ошибаются, а о том, что в них является, возможно, последним проблеском, последней искрой ви́дения не отпадшего от Бога мира.

К некоторым из этих моментов я вернусь, но сегодня закончу свою беседу. Давайте немного помолчим и затем вместе помолимся.

11. Свет во тьме[56]56
  Беседа 25 апреля 2002 г.


[Закрыть]

В прошлой беседе, говоря о человеческой истории, я употребил слово «полумрак». Мне хотелось бы вернуться к этому понятию, потому что оно занимает важное место в том видении вещей, которое у меня сложилось. Полумрак переживается в значительной степени как отсутствие света. В то же время, строго говоря, полумрак означает нечто среднее между светом и тьмой. Но можно также сказать, что полумрак (как это видно из истории сотворения мира и из наших упований на будущее) – период несовершенного света между двумя состояниями света сияющего, света невечернего. Читая о сотворении мира, мы узнаем, что Бог произносит: «Приди, Я люблю тебя!» – и мир рождается из небытия. Это момент, когда все творение погружено в Божий свет, в Божью любовь, когда тьмы нет, нет ни единой тени, все – свет. И нам говорится, что Христос – Свет мира, Он – Слово, Он – Творец (Ин. 1:1–10).

Таким было первое мгновение, когда все явилось из небытия в полноту света, – света, который был само бытие. Не было ничего, кроме света, кроме красоты, кроме радости, кроме приобщения к Тому, Кто Сам есть Свет. И мы ожидаем, что в конце времен, однажды, мы не знаем когда, придет день и Бог будет все во всем (1 Кор. 15:28), история завершится, добро и зло сразятся в страшной схватке, и Бог одержит победу, и снова не будет ничего, кроме Божественного света, пронизывающего, наполняющего, исполняющего все существа, которые когда-либо были вызваны Им в бытие, все, что когда-либо жило и существовало.

В период между этими двумя пределами, когда сиял свет невечерний, совершенный, поскольку это свет Самого Бога или, правильнее было бы сказать, поскольку этот свет – Сам Бог, простирается вся история тварного мира. Из начала Книги Бытия мы узнаем, как Бог, сотворив мир, посмотрел на Свое творение и сказал, что оно хорошо весьма (Быт. 1:31), оно способно быть светоносным, приобщаться к свету. Но потом совершилось падение. Свет не исчез, но с творением произошло нечто на разных уровнях, и мы об этом поговорим сегодня. Но вначале я хотел бы отметить следующее: первичным было то, что человечество утратило свою цельность и поэтому не могло больше полно, совершенно приобщаться к Божественному свету. Я уже говорил вам в прошлый раз, простите, если повторяюсь, что Адам был сотворен как цельное человеческое существо, содержащее в себе все потенциальные возможности мужского и женского начал, все, что составляет человеческую сущность. Но потом он развился, вырос, созрел, и пришел момент, когда разнообразие возможностей, которые в нем присутствовали, не смогли больше уживаться в одном существе. Тогда Бог привел к нему всех сотворенных животных, и человек увидел, что все они мужского и женского рода, не арифметическая единица, но двоица, которая была единой (Быт. 2:19). И в этот момент человек оказался способным, как я вам указывал в предыдущих беседах, сделаться одной личностью в двух лицах. И когда первоначальное человеческое существо разделилось на Адама и Еву то они, взглянув друг на друга, не сказали: «О, это – кто-то другой, похожий на меня». В древнееврейском тексте замечательно написано, что они посмотрели друг на друга и сказали: «Это – «иш», и это – «иша», это – я в женском роде, это – я в мужском» (Быт. 2:23). Они составляли одну личность, одно целое в двух лицах, и это дивно, потому что разделения между ними не было, но в каждом присутствовало то, чего другой не мог вместить в полную меру.

Но потом произошло падение. И, как вы помните, Адам и Ева посмотрели друг на друга и увидели, что они наги (Быт. 3:7). С этого момента, как сказано в Библии, глядя друг на друга, они больше не видели себя исполненного совершенством, они видели другого, по словам одного из древних святых, alter ego, другое я, я, но другое, не то «я» в полном смысле этого слова, в котором оно опытно воспринималось первоначально. И с этого момента полноты света не стало. Полнота света померкла, потому что она могла качествовать только в совершенном единении двоих, изливаясь на все окружающее. Я не собираюсь пересказывать все, что Библия говорит об изначальном существовании этой четы, а отмечу только одну или две вещи. Как я уже сказал, Адам и Ева видели друг в друге другого, и это их отчуждало, но и влекло в ином смысле. Они продолжали стремиться друг к другу и в то же время были разобщены. И Библия нам говорит, что Адам познал Еву, Ева познала Адама (Быт. 4:1). Их единство распалось, и они попытались восстановить его на уровне природы, привязанности, а не на уровне прежнего онтологического, абсолютного единства. И из-за того, что они уже не являли собой образ единства, икону Святой Троицы, если хотите (потому что Святая Троица – это Три Личности в Одной, а они были двумя лицами одной личности), из-за того, что это произошло, весь мир в их глазах и под их воздействием распался на индивидуумы или группы, чуждые друг другу. Есть место в Книге Бытия, где говорится, что в результате падения человека, когда люди перестали быть воплощением единства, их отношения с тварным миром изменились. Бог сказал после Потопа: все звери отданы вам в пищу. Они будут служить вам пищей, а вы будете их ужасом (Быт. 9: 2–3). Человек больше не проводник тварного мира к полноте, к которой мир призван, именно человек стал причиной разрушения, именно он привнес в тварный мир новый ужас – ужас убийства, уничтожения.

Все это я имел в виду, когда говорил о полумраке, о периоде между славным сотворением мира, в котором не было никакой тьмы, и славным свершением в конце времен, когда Бог будет все во всем (1 Кор. 15:28). Вся история простирается между этими двумя пределами. Но между этими пределами свет и тень, тьма и свет соприсутствуют по-разному и в разной мере. Свет порой сияет так ярко, так дивно, что забываешь о тьме, а порой, наоборот, тьма сгущается настолько, что в ужасе, в страхе, в смятении задаешься вопросом: «Где же свет?» На одном полюсе мы видим любовь, на другом – ненависть, на одном полюсе мы видим зарождение жизни в ее полноте, на другом – убийство. И между ними – состояние, которое я намеренно называю полумраком, чтобы подчеркнуть еще один момент: нельзя воображать, будто мир, в котором мы живем, – сплошной свет, но он и не сплошная тьма. И это дивно. Свет, который воссиял вначале, заслоняет тьма, гармония нарушена, но она не исчезла, она присутствует. И если говорить о людях, то, с одной стороны, мы видим человеческие существа, исполненные зла, ненависти, убийства, совершенного или мысленного, а с другой – святых, сияющих Божественным светом. С одной стороны, мы обнаруживаем грех, который означает отделенность от Бога, а с другой – спасение и святость, полагающие начало времени, когда Бог будет все во всем. Таков период, в котором мы живем, таковы мы. Если мы посмотрим друг на друга или, вернее, на самих себя, то увидим, что в каждом из нас есть свет, но в каждом из нас в какой-то мере присутствует и тьма. В нас есть свет, потому что мы способны видеть и ценить красоту и радоваться ей. И в то же время мы причастны к тьме, потому что нам недостает любви, мы сосредоточены на себе, и это не позволяет нам жить в единстве, порождает одиночество и, помимо него, все темные чувства неприязни, ненависти и т. п. Мир пребывает в состоянии полумрака, но нам необходимо постоянно помнить: хотя полноты света в мире нет, свет в нем продолжает сиять, и с Воплощением он засиял с обновленной творческой, спасающей силой. Свет сияет в святых. Мы видим свет любви во множестве святых Востока и Запада, свет Божий, который сияет, изливается от тех, кто отдал себя Богу, открылся Ему, в ком Божественная жизнь утвердилась, полнится, сияет.

Вы, вероятно, помните видение Мотовилова, каким он увидел преподобного Серафима Саровского. Они беседовали о духовной жизни, и Мотовилов никак не мог понять, что все это значит. Преподобный Серафим объяснял и вдруг предстал перед ним иным, чем был мгновение назад. Он засиял таким ярким светом, что Мотовилов не смог вынести его вида, засиял так ослепительно, что тот испугался. И преподобный Серафим сказал ему нечто, что нам необходимо запомнить, потому что это великие утешительные слова, прозвучавшие в истории. Он спросил: «Почему вы испугались?» Мотовилов ответил: «Потому что вы – весь в сиянии». И преподобный Серафим сказал: «Да, но вы не могли бы меня видеть таким, если бы сами не пребывали в том свете, в котором я пребываю сейчас». И это дивно, потому что обычно мы не видим себя или друг друга в этом ослепительном свете, но неожиданно наступает момент, когда мы смотрим на человека и прозреваем в глазах, на лице, во всем его существе свет. Я не имею в виду материальный, хотя он тоже присутствует, но мы улавливаем нечто за пределами тварности. В житиях множества святых можно увидеть то же – свет. Мир, в котором мы живем, пребывает в полумраке, но в нем есть свет.

Если поставить перед собой вопрос о том, что такое Церковь, чем она является, то ответ, с одной стороны, простой: Церковь – это присутствие Бога непосредственно среди Своего творения. В Воплощении Бог стал неотъемлемой составляющей тварного мира. Христос принес с Собой, в Себе всю полноту Божественного света, которую мы не замечаем и упускаем, но именно в приобщении ко Христу мы становимся причастниками этого света. С другой стороны, вся полнота Троицы пребывает в Церкви: Отец неотделим от Сына, благодать Святого Духа изливается на нас, и мы приобщаемся к тайне Святой Троицы, в самую разную меру понимания и чуткости восприятия! Но не все зависит от нашей чуткости или понимания, потому что мы можем не замечать окружающий нас свет, мы можем не ощущать бескрайности Божественной любви, которая нам даруется, мы можем не осознавать, что Святой Дух действует в нас, преображая нас, перерождая нас, делая нас способными стать живыми членами Тела Христова.

В некотором смысле можно даже больше сказать: мир, в котором мы живем, вмещает Божественное присутствие, и одновременно Божественное присутствие содержит в Себе весь мир. Мир – место Присутствия. Нет такого уголка, куда не проник бы свет Божий, тепло Божественной любви. Я уже приводил вам высказывание епископа Алексия (ван дер Менсбрюгге), которое меня глубоко тронуло: в сердцевине всего – полнота света, но он присутствует в мире наподобие зажженной свечи. Эта свеча – огонь и свет, чем дальше от нее удаляешься, тем слабее ощущается ее тепло и сияние. Но с того момента, как свеча зажжена, вся вселенная до самых ее удаленных уголков оказывается причастной к свету. Мы можем его не ощущать, потому что наше восприятие ограничено, но свет проникает до самых пределов мира. То же верно по отношению к присутствию Божию через Церковь, в Церкви оно есть.

Можем ли мы сказать, что мы, члены Церкви, всегда ощущаем его? Нет, не можем. Бывают моменты, когда мы оказываемся непрозрачными, неспособными его почуять, но бывают и такие моменты, когда мы неожиданно ощущаем свет, тепло, присутствие. И нам необходимо помнить: эти свет, тепло, присутствие простираются до пределов мира, и нет ни одной твари, ни одного сотворенного существа или предмета, которого бы они не коснулись.

И уже сейчас нечто, что мы могли бы переживать так глубоко, но воспринимаем так поверхностно, происходит во время Литургии. Я, вероятно, уже упоминал об этом в моих беседах. Это так дивно: освящение хлеба и вина… Что такое хлеб? Хлеб пекут из зерна, которое человек взрастил, возможно и не предполагая создавать святыню. Человек посеял зерно, оно упало на землю, было принято землей, напиталось влагой, пустило стебелек, выросло, стало колосом. И он это делал, не думая создавать ничего священного. Он мог, если был достаточно зрелым, сознавать, что взрастить живое семя – священнодействие, но мог и просто сеять зерна, чтобы иметь муку для пропитания. Но зерно – творение Божие. И пришел день, когда из горсти муки испекли хлеб, и верующие принесли его в церковь, чтобы он стал частью Литургии.

Верующие порой не до конца сознают, что делают: они приносят хлеб, но этот хлеб – животворящий плод земли, дарованный нам Богом, Который дает жизнь и самой земле, и хлебу. Его приносят в алтарь и там освящают. Что при этом происходит? Священник берет хлеб и вырезает частицу, которая является иконой Христа. Эта икона, эта частица разрезается: «Заколается Агнец Божий». И в этот момент хлеб становится трагическим образом Христа, потому что в мире, в котором мы живем, Ему была уготована смерть. Но служба продолжается, и наступает момент, когда в ответ на веру и молитвы верующих Святой Дух сходит на хлеб, и Его силой хлеб становится Телом Христовым. В каком смысле?