Текст книги "Спиноза"

Глава пятая
Итог жизни

Думать о жизни

В Ворбурге Спиноза часто болел: лихорадка по вечерам, кашель... Он никогда и никому не жаловался. Но и без того было ясно, что философ унаследовал тяжелый недуг матери – туберкулез легких.

Здесь, в этой деревне, без медицинского присмотра он погибнет. В Гаагу бы его! Под разными предлогами друзьям удалось убедить Спинозу в необходимости покинуть Ворбург. В 1670 году он поселился в столице Голландии,

Комнату с полным пансионом он вначале снял на улице Веркадо у мадам де Верпе. Но вскоре философ обнаружил, что хозяйка весьма расточительна и предъявляемые ею счета ему явно не по карману. В мае 1671 года Спиноза переехал на Павильонсграхт к художнику Гендрику ван де Спику. Здесь в его распоряжении был мезонин, где разместились его небольшая мастерская для шлифовки стекол, кабинет с библиотекой и спальня.

Лукас, который хорошо знал гаагский период жизни Спинозы, рассказывает: «Трудно поверить, как скромно и бережливо он жил. И не потому, что был беден. Наоборот, денег ему сулили много. Врожденное чувство стыдливости, умение довольствоваться самым необходимым, нежелание есть чужой хлеб – таковы причины его скромности. Много говорят о его жизни счета, найденные среди его бумаг. Бывало так, что на весь день он себе заказывал молочный суп с маслом стоимостью в три пфеннига и кружку пива в полтора пфеннига». Вино он пил редко, а приглашений на дружеские обеды старался по возможности, избегать. Одевался скромно, но изящно. Лукас утверждает, что Спиноза однажды сказал: «Неопрятная одежда лишает нас права называться людьми науки. Сознательная небрежность – признак мелкой души, с мудростью она ничего общего не имеет».

Основную часть своего дохода Спиноза тратил на книги. Его личную библиотеку знатоки оценивали весьма высоко. Она состояла из множества томов по различным отраслям наук и искусств, соответственно широкому кругу интересов ее владельца.

В мезонине Спика Спиноза провел свои последние годы. Здесь он самозабвенно трудился, неделями не выходя из дому и никого не принимая. Он творил «Этику».

Когда работа не ладилась, Спиноза закуривал трубку, проводя долгие часы в глубоком раздумье.

На письменном его столе стояло зеркало. Иногда он в него пытливо вглядывался. Ему еще нет и сорока, но как он осунулся... Вспоминал мать. Он ее нежно любил. Смуглая, худощавая, тихая, добрая. Сколько ей было, когда умерла?.. Философ подумал о смерти. Впервые... Весьма возможно, что именно тогда Спиноза и записал 67-ю теорему четвертой части «Этики», в которой речь идет о том, что мудрость состоит в размышлении не о смерти, а о жизни...

Хозяйка дома, Маргарита Спик, маленькая шатенка лет двадцати восьми, обожала постояльца. Она всем соседкам раструбила, что в ее доме живет святой. Подумайте, человек неделями не выходит из дому, живет одиноко, без прислуги, без женской опеки. Чем не святой?

Спиноза доброжелательно относился к Маргарите, в минуты отдыха спускался вниз, в общую комнату и охотно слушал ее милую болтовню о пасторе, ценах на рынке, таланте ее мужа и т. п.

Полное согласие царило и во взаимоотношениях между хозяином и постояльцем. Спиноза и ван Спик вели беседы о живописи или играли в шахматы. Однажды Спик обратился к Спинозе с вопросом: «Почему, когда я проигрываю, я волнуюсь, а вы нет, разве вы так равнодушны к игре?» – «Нисколько, – ответил Спиноза, – но кто бы из нас ни проиграл, один из королей получает мат, и это радует мое республиканское сердце».

Спиноза аккуратно рассчитывался со Спиками и любил обсуждать с ними свои финансовые дела. Он по-детски радовался, когда расходы не превышали доходов, если, как он выражался, его бюджет, «подобно змейке, держа хвост во рту, образует круг».

Однажды хозяева, рассказав ему содержание прослушанной ими проповеди, в которой пастор, бичуя пороки, призывал к аскетизму, спросили его, что он думает об этом. «Та вера хороша, – отвечал им Спиноза, – которая взывает к мирной жизни, спокойной, мудрой и радостной». Он им говорил о том, что печаль и скорбь – признаки слабости и бессилия. Веселое настроение необходимо всем, необходимо для собственного самоусовершенствования. «Смех и веселье, – подчеркивал Спиноза, – здоровая основа подлинно человеческой жизни».

Спики понимали, что Спиноза восстает против запрета, наложенного Кальвином на радостное восприятие жизни, восстает против смирения и безропотного подчинения судьбе. Но, будучи от природы людьми добрыми и веселыми, они радовались тому, что их постоялец, столь суровый по отношению к себе, наставляет их на широкий жизненный путь, озаренный светлой улыбкой разума и счастья.

Спиноза относился с большим участием к людям, в минуты горя и несчастья приходил им на помощь всем своим скромным достатком и ласковым, сердечным словом.

Спиноза был целостной личностью. Учение и жизнь его взаимно определяли друг друга. По отношению к Спинозе можно перефразировать поговорку: «Скажи мне, что является твоим учением, и я скажу, кто ты».

Рецензия на книгу

В письме к Яриху Иеллесу от 17 февраля 1671 года Спиноза рассказывает, что ему недавно прислали книжку «Политический человек»[47]47
  Впервые эта книга была опубликована в 1664 году, второе издание – в 1668 году. Автор ее не известен, выходила анонимно. Предполагают, что ее написал канцлер курфюрста Бранденбургского X. Рапп.


[Закрыть]. Прочитав ее, он пришел к выводу, что «это самая вредная книга, какую только могут придумать люди».

Чем она вызвала такой резко отрицательный отзыв?

Автор «Политического человека», потеряв стыд и совесть, превозносит любую гнусность, если она является средством для накопления капитала.

«По мнению автора, – пишет Спиноза, – высшим благом являются деньги и почести». Сообразно с этим он строит свое учение и указывает пути к их достижению. Отбрасывая «внутренне всякую религию» и принимая внешним образом ту, которая лучше всего может служить его преуспеянию, автор готов изменить кому и чему угодно, лишь бы только измена эта принесла выгоду.

Деньги – бог не только автора «Политического человека». Жажда наживы была типичным явлением эпохи. Книга выражала умонастроения, идеи и чаяния народившейся буржуазии. «История голландского колониального хозяйства – а Голландия была образцовой капиталистической страной XVII столетия, – писал Маркс, – дает нам непревзойденную картину предательств, подкупов, убийств и подлостей. Нет ничего более характерного, как практиковавшаяся голландцами система кражи людей на Целебесе для пополнения рабов на острове Ява. С этой целью подготовлялись специально воры людей. Вор, переводчик и продавец были главными агентами этой торговли, туземные принцы – главными продавцами»[48]48
  К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 23, стр. 761.


[Закрыть]. Колониальная система играла решающую роль в становлении капиталистических общественных отношений. «Это был тот „неведомый бог“, который взошел на алтарь наряду со старыми божествами Европы и в один прекрасный день одним махом всех их выбросил вон. Колониальная система провозгласила наживу последней и единственной целью человечества»[49]49
  Там же, стр. 764.


[Закрыть].

Идеолог стяжательства и грабежа в своем сочинении «Политический человек» отбрасывает, по выражению Спинозы, «всякую религию», то есть элементарные представления о морали, и открыто «восхваляет притворство, нарушение обещаний, ложь, клятвопреступничество и многое другое в этом роде». Спинозе следовало бы добавить, что автор зловредного сочинения выполнил социальный заказ своего класса, взял под защиту новорожденный капитал, который «источает кровь и грязь из всех своих пор, с головы до пят»[50]50
  Там же, стр. 770.


[Закрыть].

Политическая полемика Спинозы принадлежит к самым трагическим явлениям его творчества. Сын века капиталистического накопления, он выступил на бой против феодальной знати с ее возмутительными привилегиями, а также «князей церкви» и церковников всех мастей, прислужников тьмы и невежества.

Величайший реалист эпохи, Спиноза был восхищен новым укладом жизни и отобразил в своей философии грандиозные исторические свершения, начатые восходящей буржуазией. Однако глубина мысли, строгость чувств, богатство знаний возвысили его над основами буржуазных устоев. Новый взгляд на общественный и политический уклад он вырабатывал с высоты своих принципов свободы разума и совести.

Философ был свидетелем массового воровства жителей островов и чудовищного «плаката» Соединенных провинций Голландии, в котором предусматривалось насильственное лишение земли и превращение деревенского населения в бродяг, чтобы приучить их к дисциплине наемного труда поркой, клеймами и пытками.

Впиваясь зоркими глазами гения в окружающую его социальную среду, Спиноза охватил не только картину общественного бытия в целом, но и ее отдельные черты. Спиноза ужаснулся, поняв, какими грязными средствами пользуется буржуазия для своего обогащения. Он с негодованием осудил воровство – источник наживы колонизаторов. Так, в письме к вышеупомянутому торговцу хлебом Блейенбергу он заявил: «Под справедливым я разумею того, кто постоянно стремится к тому, чтобы всякий обладал тем, что ему принадлежит, каковое стремление с необходимостью возникает у добродетельных людей из ясного познания самих себя и бога. А так как вор не имеет такого рода стремления, то он по необходимости лишен познания бога и самого себя, то есть лишен того самого главного, что делает нас людьми».

Спиноза пришел к выводу, что век буржуазии порочен, несет в себе угрозу подлинному человеческому счастью и свою собственную гибель. После ознакомления с «Политическим человеком» Спиноза решил «написать небольшую книжку, которая была бы косвенно направлена против этого автора и трактовала бы о высшем благе... о беспокойном и жалком состоянии тех, кто жаждет денег и почестей, и... показывала бы ясными доводами и многими примерами, что ненасытная жадность к почестям и деньгам с необходимостью должна приводить к гибели и действительно погубила целые государства».

Дальше замысла дело не пошло. Спиноза писал «Этику». На сей раз философ одолел политика. Но о каком сочинении мечтал Спиноза, легко догадаться по заключительным словам его письма. «Насколько лучше и превосходнее, – пишет он, – были мысли Фалеса Милетского[51]51
  Фалес из Милета (ок. 624 – ок. 547 до н. э.) – древнегреческий философ-материалист.


[Закрыть] сравнительно с мнением означенного писателя, видно уже из следующего рассуждения Фалеса. У друзей, говорил он, все является общим. Мудрецы суть друзья богов, а богам принадлежит все, следовательно, и мудрецам принадлежит все. Вот каким образом этот мудрейший муж сделал себя богатейшим из людей тем, что благородно презирал богатство, вместо того чтобы жадно гоняться за ним. Однако в другой раз он показал, что мудрецы не имеют богатств не в силу необходимости, но по свободному решению».

Спиноза угадал, что социальное зло коренится в частной собственности, и видел, что освобождение человечества от ига золотого тельца связано с утверждением общественной собственности на все, что производит и создает природа и человек.

Профессура

В Гаагу поступала обширная корреспонденция, ибо многие жаждали завязать со Спинозой знакомство и завоевать его дружбу. А он охотно отвечал на любое письмо, касалось ли оно его философии или совета по какой-либо научной проблеме.

В феврале 1673 года он получил письмо от профессора Гейдельбергского университета и советника курфюрста Пфальцского Людвига Фабрициуса. Это было письмо-предложение о замещении должности ординарного профессора философии в лучшем по тому времени университете Европы. «Годовой оклад, – писал Фабрициус, – назначается Вам такой же, каким пользуются ныне все ординарные профессора. Нигде в ином месте Вы не найдете Государя, в такой мере покровительствующего всем выдающимся людям, к числу которых он причисляет и Вас». После этих лестных слов было оговорено: «Вам будет предоставлена широчайшая свобода философствования, которою, он надеется, Вы не станете злоупотреблять для потрясения основ публично установленной религии».

Легко представить себе возмущение Спинозы. Для него философия была синонимом свободы мысли. А тут ему предлагают «свободу философствования», а сами держат в руках кнут насилия, оберегающий религию от разумной критики. Не ясно ли, что университетская философия и наука находятся во власти тьмы и убожества? Истина против компромиссов. Она предполагает полную независимость мысли, смелости и честности. Служить истине без каких-либо оговорок – в этом Спиноза видел жизнь, достойную философа в подлинном смысле этого слова.

30 марта 1673 года он ответил Фабрициусу отказом. Мотивы и форма отказа от должности профессора примечательны. В них ярко сказываются черты его скромной и гармоничной личности, смысл его борьбы со старым миром. «Если бы я когда-либо стремился занять кафедру на каком-либо факультете, – писал Спиноза, – то, конечно, я мог бы желать лишь ту, которую мне предлагает... курфюрст Пфальцский – особенно ввиду свободы философствования, предоставляемой мне всемилостивейшим Князем... Но так как я никогда не имел намерения выступать на поприще публичного преподавания, я не могу побудить себя воспользоваться этим прекрасным случаем. Ибо, во-первых, я думаю, что если, бы я занялся обучением юношества, то это отвлекло бы меня от дальнейшей разработки философии; а во-вторых, я не знаю, какими пределами должна ограничиваться предоставляемая мне свобода философствования, чтобы я не вызвал подозрения в посягательстве на публично установленную религию. Ведь раздоры рождаются не столько из пылкой любви к религии, сколько из различия человеческих характеров или из того духа противоречия, в силу которого люди имеют обыкновение искажать и осуждать все, даже и правильно сказанное. Испытав это уже в моей одинокой частной жизни, я имею тем большее основание опасаться всего этого по достижении высшего положения. Итак, Вы видите, славнейший муж, что не надежда на какую-либо лучшую участь удерживает меня, но лишь любовь к спокойствию, которое я надеюсь до некоторой степени обеспечить себе воздержанием от публичных лекций».

Высокую оценку этому факту дал Альберт Эйнштейн. Он писал: «...действия тех невежд (речь идет о маккартистах в США. – М. Б.), которые используют свою силу для террора, направленного против интеллигенции, не должны остаться без отпора... Спиноза следовал этому правилу, когда он отказался от профессорской кафедры в Гейдельберге и... решил зарабатывать свой хлеб, не изменяя свободе своего духа». И действительно, не изменяя своим философским убеждениям, Спиноза продолжал усиленно работать над завершением своего труда жизни.

Дипломатическая миссия

«Любовь к спокойствию», как сказано, дала повод кое-кому рисовать Спинозу бездушным созерцателем, размышляющим о бесконечном. В действительности же под «спокойствием духа» Спинозы следует понимать особое дарование великого философа глубоко и всесторонне рассматривать явления и находить их гармоничную связь с природой. Умение видеть вещи в их строгой причинной обусловленности не уводило Спинозу от жизни, а, наоборот, крепко связывало его с нею, с потребностями республики, с чаяниями своего народа. Ради социальной справедливости, торжества правды он жертвовал своей жизнью.

Убийство де Витта резко оттенило два периода в первоначальном развитии Голландской республики. При «великом пенсионарии» наиболее реакционные элементы, землевладельцы, высшее духовенство и штатгальтеры, были отстранены от политического руководства страной. После того как де Витта зверски убили, руководство высшими государственными органами оказалось в руках оранжистов, ставленников Вильгельма III и консисторий. Новые правители вели отчаянную борьбу против своеволия генеральных штатов и буржуазных устоев. Обострение классовой борьбы ухудшило внешнеполитическое положение Голландии. Утрехтскую область, занятую французской армией, принц Кондэ решил превратить в плацдарм для наступления на столицу Нидерландов. В Гааге началась паника. Возможные преемники де Витта на посту президента решили обратиться к Спинозе за помощью. Точно не установлено, кто вел переговоры с великим философом, но известно, что в итоге он согласился выехать в ставку главнокомандующего французских войск, к Кондэ, в Утрехт, чтобы оговорить предварительные условия заключения мирного договора с королевской Францией.

Миссия была сопряжена с большим риском. Надо было войти в контакт с верными людьми, которые в обстановке общей подозрительности обеспечили бы проход через вражеский кордон и благополучное возвращение в родной город. Одним из таких людей был полковник Жан Стоуп.

Этот полковник стоял во главе штаба войск Кондэ. В Утрехт он прибыл в июле 1672 года. Вскоре Стоуп получил письмо от друга детства, пастора из Берна, в котором он подвергся резкому осуждению за то, что, являясь протестантом-кальвинистом, воюет на стороне католиков против своих единоверцев. В ответ на упреки и проклятия Стоуп написал сочинение под длинным названием «Религия голландцев, изложенная в шести письмах, написанных офицером королевской армии для бернского пастора и профессора теологии». В своем произведении полковник показывает, что в Голландии много разнообразных сект и протестантство не является господствующим вероисповеданием. Религия голландцев, говорит Стоуп, – это, собственно, золотой мешок. Так, например, те из них, кто служит в Ост-Индской компании в Японии, скрывают свою принадлежность к христианству, поскольку это может повредить их торговым операциям.

Наблюдения полковника любопытны.

Стоуп интересовался Спинозой. В одном из упомянутых писем он говорит:

«Полагаю, что я не указал бы на все существующие в Голландии верования, если обошел бы молчанием учение прославленного и ученого мужа, который, как заверяют, имеет много последователей. По происхождению он еврей, и зовут его Спинозой. Он порвал с иудейством, но не принял христианства. Приблизительно год назад он опубликовал „Богословско-политический трактат“, в котором, видимо, ставит себе задачу искоренить любую религию и широко открывает двери для атеизма и свободомыслия. Этот Спиноза живет в Гааге, его посещают многие искатели правды, в том числе молодые женщины, которые уговорили себя, что они умом превосходят других представительниц своего пола. Его ученики скрывают имя своего учителя, так как трактат запрещен декретом генеральных штатов».

Стоуп издевался над бессилием теологов, неспособных выставить против «Богословско-политического трактата» ни одного разумного довода. «Никто, – пишет он, – из местных теологов не посмел открыто выступить против идей, изложенных Спинозой в его трактате. Меня это крайне удивляет, тем более что автор достоин ответа, ибо он широко эрудирован, прекрасно владеет древнееврейским языком, хорошо знает религиозный культ и обряды, а также философию. Если теологи и впредь будут отмалчиваться, то необходимо будет прийти к выводу, что они либо лишены веры, либо соглашаются с атеистическими положениями трактата или же им не хватает мужества для борьбы».

Стоуп некоторое время состоял в переписке со Спинозой, многое о нем узнавал от врачей и филологов, с которыми гаагский философ общался. Принцу полковник рассказывал массу небылиц о Спинозе. Под влиянием этих россказней Кондэ решил пригласить к себе философа. Решение это совпало с попыткой властей республики возложить на Спинозу дипломатическую миссию и установить контакт с Кондэ.

Каким образом Спиноза добрался в Утрехт, неизвестно. Но так или иначе летом 1673 года Стоуп его принял и сообщил, что принц неожиданно выехал в Париж и просил дожидаться его возвращения.

Спиноза часто виделся со Стоупом и вел с ним беседы о политике, праве, судьбах Европы и т. п.

Однажды полковник французской армии дал понять голландскому философу, что он окажет бесценную услугу отечеству, если одно из своих произведений посвятит Людовику XIV.

Стоуп, зная, что философ является принципиальным противником монархизма, стремился по мере сил обелить французский двор и его главу. Полковник восхвалял страну Людовика XIV, подчеркивал, что во Франции господствует мир и согласие, что армия его величества пользуется огромной славой, что в его войске и народе никогда не было и не будет восстаний.

– О государстве, – ответил Спиноза, – подданные которого не берутся за оружие, удерживаемые лишь страхом, можно скорее сказать, что в нем нет войны, нежели что оно пользуется миром. Государство, где мир покоится на косности граждан, которыми правят, как скотом, лишь для того, чтобы они научились еще большему раболепию, правильнее было бы назвать безлюдной пустыней, нежели государством.

– Но, – возразил Стоуп, – вы сами, господин Спиноза, говорили, что та верховная власть является наилучшей, при которой люди проводят жизнь в согласии. И если власть в руках одного человека, мудрого мужа, подобного нашему королю, то в королевстве господствуют мир и благополучие.

– Позвольте спросить, что вы понимаете под согласной жизнью всех граждан? Я разумею, – подчеркнул Спиноза, – под человеческой жизнью такую, которая определяется не только кровообращением и другими функциями, свойственными всем животным, но преимущественно разумом, истинной добродетелью и духовной жизнью. Свободный народ должен остерегаться целиком вверять свое благополучие одному лицу.

– Глубоко ошибаются те, – возразил Стоуп, – которые думают, что один человек не может обладать высшим правом государства. Один монарх – один закон для всех. Народ нуждается в сильной власти и сильной личности. Замена монархической формы верховной власти другой ведет к гибели страны и государства. Даже меч царя есть воля народа.

– Скажу вам откровенно, что присущие всем смертным пороки смешно приписывать одному только плебсу. Что ж, по-вашему, король – фетиш, идол, сверхъестественное существо?

– О чем вы, господин Спиноза? Какое сравнение может быть между королем и простонародьем? Толпа не знает меры, не испытывая ни перед кем страха, она сама наводит ужас.

– Вы говорите, – ответил Спиноза, – что простой народ униженно служит или высокомерно господствует. Не то, что царь, король, монарх! Природа, однако, скажу я вам, едина и обща всем. Но нас вводят в заблуждение могущество и внешний блеск. Поэтому, когда двое делают одно и то же, мы часто говорим: одному можно это совершать безнаказанно, другому – нельзя вследствие различия не в поступках, но в людях.

Спиноза пытался перевести разговор на тему, в данную минуту более важную для него. Ему хотелось уточнить основные условия мирного договора, которые Франция намерена продиктовать Нидерландам.

Стоуп уклонился от ответа. Эти условия ему неизвестны. Они даже для него пока тайна.

Спиноза воспользовался этим и вновь подчеркнул, что монархизм – воплощение антигуманизма и варварства. «Лица, – сказал философ, – имеющие возможность втайне вершить дела государства, держат последнее абсолютно в своей власти и так же строят гражданам козни в мирное время, как врагу – в военное. Никто не может отрицать, что покров тайны часто бывает нужен государству, но никогда никто не докажет, что это же государство не в состоянии существовать без монарха. Наоборот, никоим образом невозможно вверить кому-либо все дела правления и вместе с тем удержать за собою свободу. Потому и нелепо желание величайшим злом избегнуть незначительного ущерба. На самом деле, у домогающихся абсолютной власти всегда одна песня: интересы государства, безусловно, требуют, чтобы его дела велись втайне и т. д. и т. д. Все это тем скорее приводит к самому злосчастному рабству, чем более оно прикрывается видимостью пользы».

Стоуп вернулся к однажды поднятому вопросу. Не посвятит ли Спиноза свою «Этику» королю Франции?

– Свои труды, – ответил категорически Спиноза, – я посвящаю только истине.

– И мой Король-Солнце светит точно истина, – сказал Стоуп. – Простому народу чужда истина и способность суждения. Ему ли адресованы ваши произведения?

– Позвольте рассказать вам, – ответил Спиноза, – одну легенду. Когда Александр Македонский завоевал древнюю Иудею, он отправился в суд, чтобы познакомиться с местными нравами, и присутствовал там при разборе одной тяжбы. Истец заявил, что он купил участок земли и нашел в нем клад. Но ведь он купил только поле, а не клад. Поэтому он хочет возвратить его прежнему собственнику земельного участка. Ответчик возразил, что продал землю со всем тем, что в ней находится. Клад, следовательно, принадлежит не ему. Тогда судья спросил у одного из них, есть ли у него сын, а у другого, есть ли у него дочь. Получив на эти вопросы утвердительные ответы, он посоветовал им порадовать своих детей и отдать клад новобрачным. Александр Македонский громко рассмеялся. «Разве я неправильно рассудил?» – спросил судья. «Нет, – ответил царь, – но в нашей стране в подобном случае мы бы сняли голову обоим, а клад конфисковали в пользу казны». – «А идет ли дождь в вашей стране?» – задал вопрос повелителю судья. «Конечно», – ответил Александр. «И солнце у вас светит?» – «Да». – «И скот есть у вас?» – спросил судья. «Есть», – ответил Александр. «Тогда не подлежит сомнению, – заключил судья, – что ради животных льет дождь и светит солнце в вашей стране, вы же этого не заслуживаете».

Где господствует один, – подчеркнул Спиноза, – там истина попирается, подавляется ожесточением и раболепством. При разбирательстве дел, обращают внимание не на закон или истину, но на размер богатства. В этом случае народ справедливо говорит, что ценою царской крови можно вернуть и защитить истину...

Спиноза убедился, что его вызвали в Утрехт не для ведения серьезных переговоров о судьбе Нидерландов. От него хотят признания величия Людовика XIV, заискивания и лести.

В ответ на все попытки купить совесть философа он еще решительнее будет призывать людей к тому, чтобы они брались за оружие в борьбе против всякого насилия.

Не дождавшись принца, Спиноза покинул Утрехт и вернулся в Гаагу.

На Павильонсграхте его встретила с шумом и гиканьем толпа. Кое-кто обозвал его шпионом и даже бросил в него камень. «Самое тяжелое бремя, которое могут наложить на нас люди, – подумал Спиноза в эту минуту, – заключается не в том, что они преследуют нас своим гневом и ненавистью, а в том, что они этим внедряют ненависть и гнев в наши души».

С трудом он добрался к дому Спиков. Толпа бросилась за ним. Живописец был взволнован. «Не бойтесь за меня, – сказал ему Спиноза, – мне легко оправдаться. Многие люди, уважаемые и достойные доверия, знают, что побудило меня к этому путешествию. А впрочем, будь что будет! Если толпа вздумает шуметь перед вашей дверью, я сейчас же выйду, хотя бы со мной обошлись так же, как с несчастным де Виттом, Я честный республиканец и никогда не имел в мыслях ничего, кроме славы и блага моей родины».

Спиноза твердо решил: до окончания работы над «Этикой» он ничем другим заниматься не будет. Всю энергию и все знания впредь посвящаются только ей одной. Ведь «Этика» должна стать кодексом вольнодумия, справедливости, правды и счастья, и каждая теорема в ней – своеобразной статьей этого кодекса.