Текст книги "Перейди за Иордан. Судьба сильной женщины на переломе эпох"

Покидать дом было очень трудно. Никто не знал, что брать с собой, а собраться надо было очень быстро, потому что папа должен был возвращаться в Куйбышев, куда эвакуировали его институт нефти. Взяли одежонку, теплый шерстяной ковер, кое-какие продукты и маленький чемоданчик с чаем, ведь ехали в Среднюю Азию, где чай ценился выше денег.

Аля взяла два своих рисунка с видами моря, справку об окончании 6-го класса, записочку от Володи «я тебя люблю» и маленького медвежонка. Все остальное она увозила в своем сердце.

И вот уже переполненный поезд везет их в Тбилиси. Все время остановки, разъезды, тоннели. Наконец приехали. Стали в длинную очередь за билетами на Баку. Стояли день, стояли два – бесконечные списки, проверки, но, хоть и медленно, продвигались к кассе.

Маме до отъезда нужно было сходить в какое-то министерство, и она взяла с собой Алю. А папа с Мишей стояли в очереди.

День клонился к вечеру. Город ежедневно бомбили. Аля шла с трудом, так как у нее на ногах появились какие-то язвочки, и ей было больно идти. А мама торопилась, чтобы засветло вернуться на вокзал, и дочка ее задерживала. Тогда мама остановилась, подвела Алю к большому дереву на улице Руставели и сказала: «Стой здесь! и никуда не уходи. Понимаешь – ни-ку-да! Если ты отойдешь, мы потеряемся», – и мама побежала к министерству.

Аля стояла под деревом на большой улице, по которой проходили люди, шли машины. Начинало темнеть. Свет не зажигали, боялись бомбежки. Но она все-таки началась. Завыли сирены, люди выбегали из домов с детьми, с узлами и спешили в бомбоубежище. Машины остановились, погасили фары.

– Девочка, что стоишь?! Сейчас начнут бомбить. Беги, там еще есть место! – кричали пробегавшие мимо люди.

Аля прижалась к дереву. Ей было страшно. Сейчас начнут бомбить, а она остается одна на улице. Но еще страшнее было отойти от дерева и потерять маму. Она должна ждать ее!

Послышался уже знакомый звук немецких самолетов. Загремели первые взрывы бомб. Стало совсем страшно. Аля обняла дерево и тихо зашептала: «Боженька, спаси мою маму, пусть она придет ко мне…»

Совсем близко разорвалась бомба. Посыпались стекла, обдало волной горячего воздуха… Но самолетов уже не было слышно. И тут Аля услышала мамин голос: «Аля! Аля! Где ты?»

– Я здесь, мама! я под деревом!

Улица была пустая. Девочка слышала бегущие шаги мамы и стояла, похлопывая от радости дерево. Мама подбежала, нашла свою дочку, прижала ее голову к груди и, задыхаясь от бега, сказала: «Аля! Алинька моя! Ну какой же ты молодец!» и они быстро зашагали в сторону вокзала.

Аля почти бежала за мамой, но мысли ее бежали еще быстрей. А что было бы, если бы она пошла в бомбоубежище? а что бы делала мама, когда не нашла бы ее под деревом? а что бы она одна делала в чужом городе? и ей становилось страшно от всех этих мыслей, и она крепко сжимала мамину руку, такую родную и такую надежную! и ее сердце переполнялось любовью и благодарностью к маме, которая учила ее быть стойкой и выносливой в беде, учила быть верной своему слову. И Аля беззвучно шептала: «Мамочка моя, какая ты хорошая и как мне хочется быть похожей на тебя!» и она еще крепче прижималась к маме.

Наконец были взяты билеты на Баку.

Поезд отходил ночью. На перроне стояла огромная толпа. Когда подошел поезд, все кинулись к дверям, и началась страшная давка. Папе с огромным узлом удалось влезть в вагон и занять полку. Потом через окно мама стала подавать ему вещи. И даже Мишу папа втянул в окно.

Итак, у них была одна полка, гора вещей и радость, что они все вместе и что они наконец-то едут.

Едут… А на дворе ночь, и в вагоне темно, и хочется кушать… Мама шуршит газетой и достает хлеб. Разламывает его и дает всем по куску. А у папы фляжка с водой… и у других людей так же…

Но вот отшуршали газеты, и вагон погрузился в глубокий сон. Измученные люди спали, где придется – кто на полке, кто на вещах, а кто и прямо на полу, подстелив под себя все те же газеты.

Баку. Огромный город, наполненный беженцами. Пристань забита людьми, сидящими на своих чемоданах, коробках и узлах. Папа нашел свободный уголок, туда сложили вещи и уселись на них. Стали узнавать, как ехать дальше. Но оказалось, что люди сидят на пристани месяцами, так как на Красноводск ходит только один пароход, и он не в состоянии перевезти такое количество людей. А их с каждым днем становилось все больше и больше. Дали второй пароход, очередь немножко продвинулась, но людей на пристани почти не убавилось. Правда, их кормили, давали хлеб и какую-то похлебочку, а местные жители приносили фрукты и овощи и раздавали детям. Кушали все кое-как – кто с колен, кто стоя, а кто и просто на асфальте.

И вот среди этой разношерстной, измученной и не очень опрятной толпы появилась семья, состоящая из бабушки, мамы и двух детей. Они принесли свои вещи и аккуратно их сложили. Потом поставили чемодан на чемодан – и получился стол. Вокруг расставили коробки – и получились скамейки. Мама достала маленькую белую скатерку, встряхнула и накрыла ею чемодан. Расставили мисочки, нарезали хлеб, потом все встали вокруг стола, постояли несколько секунд и сели. Ели спокойно, не торопясь.

Аля во все глаза глядела на эту красивую женщину, на ее причесанных детей. На бабушку с кружевным воротничком, а главное – на их белую скатерть. В доме у Али тоже были белые скатерти, но это там, далеко, в Сухуми, а здесь эта белая скатерть ее просто заворожила! Среди такой беды, разрухи и голода эта скатерть была как знамя, как символ спокойствия, порядка и незыблемости семейного уклада. Это так тронуло девочку!

И еще не могла понять Аля, почему они молча стояли вокруг стола, прежде чем сесть кушать…

Что за тайна была у них? Кто они? Откуда? из какого они мира?

И эта красота.

И это спокойствие и достоинство.

И эта белая скатерть!

Папе как работнику нефтяной промышленности разрешили перевезти семью на нефтяном танкере. Туда всех погрузили и в сильную качку пересекли Каспийское море. В Красноводске долго не задержались – эвакуированных сразу грузили на поезда и везли к Волге.

Ехали очень медленно, все время пропускали поезда, идущие или на фронт, или с фронта.

Иногда стояли по пять-шесть часов в степи, и тогда люди выходили, разводили костры и готовили свою простую еду. Но вдруг раздавался гудок паровоза, и тут срочно тушили костры, хватали котелки и бежали в вагоны. Хорошо, если успевали доварить. И так ехали почти месяц. Ехали до Куйбышева.

Здесь папа нашел свой институт нефти и устроил семью жить там же, где жили и сотрудники института – на арене цирка, где одна к другой стояли железные кровати, и людей было видимо-невидимо. Это были и артисты Большого театра, и ученые академии наук, и художники, и много разного люда. Фактически это было не место для жительства, а перевалочный пункт, откуда потом все куда-то разъезжались.

– Папа, а где Сталин? Он тоже в Куйбышеве? – Девочка очень его любила.

– Нет, дочка, Сталин в Москве. Он же наш капитан. А капитан последним покидает корабль, если он тонет.

– А что, мы тонем?

– Нет, мы выживаем. И выживем. Ты наблюдай за всем вокруг, а когда вырастешь, многое поймешь. Ты же умница.

Жили на арене цирка долго, жили голодно, холодно, а ехать было некуда. Как-то папа сказал, что надо попытаться устроиться в деревне, недалеко от города, чтобы он мог ездить на работу. Стали искать, что-то нашли и поехали туда с детьми смотреть. Поехали на телеге. У нее сзади было две выступающие вбок доски. На каком-то повороте одну из досок зацепил грузовик. От сильного толчка Аля вылетела из телеги под машину. Шофер резко затормозил и выскочил из кабины – Аля лежала под задним колесом без сознания. Собрались люди, девочку вытащили, привели в себя и поехали обратно на арену цирка…

Алю выходили всей ареной. Все обошлось, но больше о деревне речь не заходила. Наступала зима. И зима не сухумская, а русская морозная зима 1942 года. Мама списалась со своей сестрой, которая жила в городе Тирляне, в Башкирии, и папа повез семью на Урал. Конечно, там тоже было нелегко, но там хоть своя картошка и теплая изба.

Опять долго ехали, опять спали вповалку и ели пустой хлеб. Но все-таки приехали в тихий уральский городок, похожий на большую деревню – избы, сараи, огороды. Сняли отдельный дом, теплый, с дровами, с картошкой в подполе. Как это было радостно после арены цирка!

Папа сразу уехал. И дети остались с мамой на далеком Урале. Мамина сестра и соседи одели беженцев и помогли обзавестись самым необходимым. Мама стала заниматься с алей и Мишей.

Учиться с мамой было просто замечательно, она всегда рассказывала много интересного, чего не было в учебнике, а по алгебре и геометрии это была просто увлекательная игра.

Выпал первый снежок. Мама сказала: «Алинька, давай возьмем пачку чая и поменяем ее на шерстяные носочки». Они пошли на рынок. Менять или продавать чай не разрешалось, это приравнивалось к спекуляции, а за спекуляцию во время войны полагалась «решетка». А как же иначе? Ведь шла такая страшная война! Да, но у детей не было теплых носков, и у них мерзли ноги… и мама пошла на риск. На краю рынка они поменяли пачку чая на две пары теплых шерстяных носков и чуть ли не бегом бросились домой. Сколько было радости! Мама подшила носки холстинкой, и дети ходили в них по комнате. А что мама? Она сшила себе что-то наподобие носков из старой шерстяной кофты.

Шло время. И как ни хорошо было в Тирляне после Куйбышева, но было очень голодно, ведь была только пустая картошка. Продовольственных карточек они не получали как неработающие. И мама опять стала подумывать о чае. Как-то она встала рано и пошла на рынок, пока дети еще спали. И вернулась с фунтом сливочного масла и бутылкой молока. Как это вкусно – картошка с маслом! Но радости как-то не было. Аля помнила, как мама всегда говорила, что нужно жить так, чтобы не нарушать закон. А вот теперь они нарушали и боялись, и от этого не было радости. А в шкафу стоял чемоданчик с чаем…

Тирлян – город маленький, и все все знают друг о друге. И когда мама с алей опять пришли менять чай на продукты, к ним подошел милиционер и сказал: «Пройдемте со мной, гражданка». И они пошли. Пошли молча, обреченно.

В Тирляне своей милиции не было, и их повезли в Белорецк. Ехали по узкоколейке, наверное, целый час. Маленькие вагончики, маленький паровозик «кукушка».

Вечерело. Приехали в Белорецк, пришли в милицию. Начальника там не оказалось, пришлось ждать. Милиционер сидел в кабинете, а мама с алей в прихожей. Прождали часа два. Стемнело. Милиционер и говорит: «Вы сидите здесь, а я пойду поищу начальника». И ушел. Мама смотрит на Алю, Аля на маму…

– Доченька, если у нас найдут чай, то меня посадят в тюрьму. Понимаешь? Его надо уничтожить. Ты помнишь, как мы ехали сюда? Ты сможешь добраться до дома? – шепчет мама.

– Да, помню. Я обязательно доеду.

– Ну, тогда иди… Тихонько… Чтобы тебя никто не видел. – И положила ей руку на голову.

Аля вышла из милиции. Кругом темно, никого вокруг. Она постояла, привыкая к темноте, и пошла… Пошла, не зная куда идти, шла наугад, в ночь, и зная только одно – ей нужно дойти до дома. И тут она услышала гудок «кукушки» и пошла на его зов.

Станция была почти пустая, стоял лишь один состав из нефтяных цистерн. Аля нашла цистерну с железной лесенкой и вскарабкалась по ней на маленькую платформу. Паровозик еще раз прогудел, дернул цистерны, и они рывками поехали. Куда? Туда ли, куда нужно? Но спрашивать и не у кого, и нельзя. И опять она поехала наугад.

Из-за гор поднялась полная луна. Она осветила темные горы, маленький поезд, идущий по узкоколейке, и одинокую фигурку девочки, коченеющую на холодном ветру.

Что было на душе у девочки? О чем думала она? Она ни о чем не думала, она смотрела на небо и повторяла одно и то же: «Боженька, помоги нам, Боженька, спаси мою маму… Боженька, помоги нам, Боженька, спаси мою маму…» и так всю дорогу.

Что знала она о Боге? Кто учил ее? Никто. Это пришло само. Она любила море, камни, любила тишину, лес, деревья. Любила подолгу смотреть на небо, и это пришло… Пришло сознание, что есть Творец, который создал небо, землю, море. Создал все, все и ее саму. Она встречала Его во всем, что любила: в цветах, в закате, в синем небе… она не знала ни о Церкви, ни о ее законах. Иногда ей казалось, что мама что-то знает, но она никогда с ней об этом не говорила. Порой она слышала не совсем понятное: «Не делай так, это грех» или: «Пойди помоги соседям, так нам заповедано».

Как-то Але купили новые босоножки. К ней зашла ее подруга Марго, девочка из ее класса. Марго увидела босоножки, долго крутила их в руках, рассматривала, а потом поставила и сказала: «Аля, если ты настоящая подруга, не надевай их в школу. Знаешь, у нас нет денег купить босоножки, а если у тебя будут, а у меня не будет, я… ну, я не знаю, я не пойду в школу…»

– Маргоша, ты что? я не надену их, ты только ходи в школу…

Эти босоножки не давали Але покоя…

Деньги в доме лежали открыто, в ящике тумбочки. Мама и папа клали туда свою зарплату, а когда кому нужно было, тот и брал.

Аля подошла к тумбочке… Постояла. Почему-то было страшно… Но она пересилила себя, открыла тумбочку и взяла 25 рублей – столько стоили босоножки. И тут же пошла в магазин, купила эти несчастные босоножки и бегом помчалась к Маргарите. А вечером пришла мама Марго и благодарила за подарок.

После ужина, когда дети были уже в постели, мама пришла к ним, прилегла на Мишину кровать и стала рассказывать детям очередную сказку – она была такая мастерица рассказывать сказки! В этот вечер она рассказывала о прекрасной принцессе, которая взяла у папы тайком деньги, чтобы подать бедному мальчику. Король ничего не сказал принцессе, но когда она спала, он положил ей под подушку записочку: «Дорогая принцесса! Если тебе нужны деньги на добрые дела, мой кошелек в твоем распоряжении. Но брать деньги без разрешения – это значит воровать. А это нарушение восьмой заповеди».

Аля долго не могла заснуть: ей было стыдно и горько. И она встала, пришла к маме и, заливаясь слезами, рассказала о деньгах и о босоножках. Мама успокоила ее, дала тепленького чайку с молоком и проводила в постель: «Спи, Алинька, у тебя живая совесть, она не даст тебе заблудиться. Спи спокойно, моя хорошая». И мама подержала свою руку на Алином лбу, как будто что-то передавая ей.

Это было давно, там, в Сухуми… А сейчас она замерзает на трясущейся цистерне, а мама там, на скамейке в пустой милиции. И Аля смотрит на небо и молит Бога о помощи, о маме, о брате… Ее молитва простая, но она к Всемогущему и Любящему… и он с ней рядом…

Поезд прогудел и остановился. Это был Тирлян. Аля спустилась с цистерны и попыталась идти, но ноги не слушались. Они окоченели. Она пыталась растереть их руками, но и руки еле двигались. Тогда она просто заставила себя идти – медленно, медленно, шаг за шагом, и постепенно ноги начали двигаться. И двигались они в сторону дома.

Городок спал, было тихо и светло – полная луна освещала пустынные улицы. Изредка собаки, разбуженные ночной путешественницей, поднимали лай, но беззлобно, просто так, для порядка.

Вот и дом. Дверь не заперта. Аля вошла в избу. В комнате горел свет. Братишка спал на диване ничем не укрытый. Веки его были опухшие, видно, он долго плакал. Аля тихонько его разбудила. Не увидев мамы, он опять начал плакать.

– Не плачь, Мишенька, мама придет. Но нам с тобой нужно сделать очень важное дело.

И она рассказала ему о том, что случилось, и о том, что маму могут посадить в тюрьму.

– Понимаешь, нам надо уничтожить этот чай из чемоданчика.

– Куда мы денем его, Аля? – спросил шепотом брат.

– Чай в печке жечь нельзя, он будет пахнуть. Знаешь, под окнами лежат несколько бревен. Давай откатим их, сделаем ямку, высыплем туда чай и опять прикроем бревнами. А бумажки сожжем.

И дети принялись за работу – в ведерко они высыпали чай, а бумажки бросали в печку. Потом пошли на улицу, откатили бревна, выкопали в уже отвердевшей земле ямку и высыпали туда чай. Засыпали ямку землей и закатили на место бревна. А дома подмели пол, сполоснули ведерко и помешали в печке недогоревшие бумажки. Потом надели свои теплые носочки и, не раздеваясь, легли на диван.

Светало. Дети крепко спали. Мама пришла с милиционером. Он заглянул в шкаф, под стол, под кровать. Открыл чемоданчик. Посмотрел на спящих детей и вернул маме паспорт. Потом взял под козырек и ушел.

Мама прикрыла детей одеялом, надела свои самодельные носки и, тоже не раздеваясь, легла на кровать, натянув на себя теплое пальто.

В конце 1943 года папа перевез семью с Урала на Челекен, где он должен был делать гидрогеологическую съемку. Челекен – это песчаный остров в Каспийском море с дюнами и барханами, с жесткими колючками, с верблюдами, ящерицами, змеями и скорпионами. Там постоянно дул ветер и на зубах скрипел песок. Море мутное, с радужными разводами нефти. Пресной воды на острове не было, ее привозили в танкерах из Красноводска, где опресняли из морской воды. Она пахла нефтью, была совсем пресная и теплая.

Жили в двух маленьких комнатках, одна из которых была занята папиным оборудованием, книгами, картами и ящиками с образцами пород. Но жить в квартире почти не приходилось – целыми днями папа ездил с рабочими на верблюдах по пустыне, а мама с детьми, тоже на верблюдах, перебирались за ним с одной стоянки на другую. Жили в палатке. Спали на кошме из верблюжьей шерсти, на которую не заползали ни змеи, ни скорпионы. Готовили на костре похлебки из консервов и пили кумыс из верблюжьего молока.

Ездить на верблюде сначала было очень трудно, потому что при остановке он резко опускается на передние ноги, и тут удержаться просто невозможно – ездок кубарем катится через голову на песок. Но потом приноровились, присмотрелись, как это делают туркмены, и тоже стали откидываться назад, упираться ногами в шею верблюда и, перевалившись на бок, соскакивать.

Аля большей частью ездила с папой, помогала ему вынимать образцы из буровых скважин, надписывать их и укладывать в ящики. Папа подарил ей полевую сумку и записную книжку. Потом даже оформил ее своим коллектором, и ей выдали продовольственную карточку, по которой получали хлеб и продукты. А время было голодное, шел третий год войны, все было для фронта, все для победы. Люди переносили лишения мужественно, и Аля тоже старалась изо всех сил и недаром получала свою карточку.

Раз в месяц мама с детьми ездила в Красноводск за продуктами, которые раскладывали по рюкзакам и везли на Челекен. Ездили на катере, который сильно качало, и людей обдавало брызгами.

На этот раз Але достался рюкзак с консервами, брату – с крупами, а маме все остальное. Долго ждали катера на причале. Все сняли свои ноши и держали их у ног. Аля стояла у самого края. Когда подошел катер, все бросились к трапу. Кто-то зацепил рюкзак с консервами, и он полетел в воду. И почти одновременно с ним прыгнула в воду Аля. Она догнала рюкзак под водой, схватила его за лямку и потащила вверх. А за это время катер подошел почти вплотную к причалу. Когда голова девочки показалась в щели между причалом и катером, то все поняли, что подняться она не сможет, щель была слишком узка. Аля била свободной рукой по воде, стараясь удержаться на поверхности. Тут все стали кричать: «оттолкни катер!», «Брось трос!». Оттолкнули катер, бросили трос, и Алю вместе с рюкзаком подтянули к трапу. Матрос свесился к воде, схватил сначала рюкзак, а потом вытащили и девочку. Ее отвели в каюту, сняли все мокрое, во что-то одели и напоили горячим чаем. Когда причалили к Челекену, Аля надела свою мокрую одежду и взяла рюкзак. На берегу их ждал папа. По дороге домой мама рассказала, что произошло. Папа обнял Алю, погладил ее мокрые волосы и, прижав к себе, сказал: «Ты мой настоящий мужчина…»

Когда Аля проснулась утром, дома уже никого не было. Она вышла к морю. Как всегда, оно было мутное, в разводах нефти, и с берега дул ветер с песком. Она села у края воды, обняла колени руками и стала смотреть на море. Потом закрыла глаза, увидела свое море, свой берег, дом, сад, и сердце защемило от тоски по всему далекому, любимому и дорогому, что постоянно жило в ней невысказанной болью.

Аля начала грустить, плохо ела, стала худеть. Она перестала шутить и смеяться, все делала как в полусне и все чаще уходила одна на берег, к самой кромке воды. Жизнь как будто уходила из нее, и папа с мамой не знали, как помочь дочке. Тогда мама повела ее к врачу. Это была пожилая интеллигентная женщина, эвакуированная из блокадного Ленинграда. Она все внимательно выслушала, ласково поговорила с алей и сказала маме: «Если у вас есть хоть какая-нибудь возможность, отправьте ее домой. Здесь вы ей ничем не поможете…»

Была весна 1944 года. Аля кое-как сдала экзамены за седьмой класс, и родители решили отправить ее домой к тете Наде. Повез папа.

После решения ехать в Сухуми Аля просто преобразилась. Она кидалась всем помогать, всем улыбалась, шутила и пела. На пароходе из Красноводска в Баку была сильная качка, швыряло от борта к борту. Люди часами стояли, свесившись за борт, так как от качки рвота не прекращалась. Аля помогала всем, кому только могла: приносила воду, давала какие-то таблетки, успокаивала детей. В этой худенькой девочке проявилось столько добра и любви к людям, что даже капитан спросил: «откуда это такую сестру милосердия нам прислали?»

И вот опять Баку. Вот то место, где она видела белую скатерть. А вот и поезд! он едет от Каспийского моря к Черному, родному, чистому… Девочка не отходит от окна, а сердце стучит в ритм с колесами – тук-тук, тук-тук, тук-тук… «Где ты там, Родина моя синяя? я еду к тебе, я спешу, нам друг без друга нельзя…»

Вот и знакомая калитка! За три года краска на ней облупилась, она чуть покосилась и от этого стала еще милей. Сад… он так разросся… А трава… Смотри, почти до головы достает! Вот и колодец… Вода чистая, вкусная, холодная! Папа брызгает на Алю, Аля на папу, они смеются, пьют, умываются. И опять пьют.

Они дома, они никуда не уезжали, это все незыблемо! ДОМ!

Вот только заняли его войска погранзаставы, так как к концу войны укрепили границы и пришло новое пополнение. Но начальник приказал сразу же освободить одну комнату. Ее вымыли, побелили, поставили письменный стол, кровать и шкаф. И у Али опять появилась своя комната с открытым окном в сад и со своим, только ей ведомым миром.

Папа уехал через два дня. Он сдал документы дочки в школу, и 1 сентября она пойдет в 8 класс.

Тетя Надя, которая работала прачкой на заставе, видя, что Аля совершенно раздетая, выбрала из солдатского белья новую простыню, и вскоре у Али появилось новое платье с юбкой «солнце-клеш». Оно так шло девочке, что вскоре все увидели в ней красивую барышню. Вот только ножки у барышни были в рваных тапочках.

Среди солдат был один очень симпатичный юноша из Владимирской области, и звали его Петя Рыков. До армии он работал сапожником. Через неделю он принес тете Наде черненькие туфельки на маленьком каблучке, которые сшил из старой кожаной куртки, работая по ночам. Туфельки пришлись впору, они были мягкие и красивые, и радости девочки не было конца. А когда осенью стало холодать, начальник заставы заказал для нее пальтишко из солдатского сукна. Но это было потом.

А сейчас Аля часами просиживала на берегу моря, возвращаясь в свое детство, которое остановилось в тот день, когда она покинула Сухуми. Возвращаясь мыслями на три года назад, она старалась представить себе своих подруг, учителей, соседей и, конечно, мальчика Володю. Тогда, в пятом классе, она получила от него записочку: «я тебя люблю». Много раз читала она эту записку, хранила ее у себя под подушкой, а в последний день занятий в школе ответила: «и я тоже».

Володя был красивым мальчиком, отличником, прекрасно играл в лапту, в которую все играли и перед уроками, и после уроков, и на переменах. Всем девочкам он нравился, и Але нравился. Поэтому она была счастлива, когда получила от него записку. Но увидеться им больше не удалось – Аля уехала в эвакуацию.

И вот теперь ей хотелось увидеть Володю, рассказать ему о своей бездомной жизни там, в Азии, сказать, что она, как и прежде, его любит, и услышать, как он жил эти годы. Она строила десятки различных планов, как сообщить ему о своем приезде, но осуществить эти планы не решалась. Встреча состоялась сама собой. Видно, Володя узнал о ее приезде и стал часто проходить мимо ее дома. Однажды, выйдя из калитки, Аля чуть не столкнулась с ним. Ее большие глаза стали еще больше, сердце громко застучало, и она побледнела.

– Здравствуй, Аля! Ты что так испугалась? – улыбаясь, спросил Володя.

– Нет, я не испугалась… Здравствуй, – тихо ответила девочка.

– Пойдем пройдемся. Расскажи, как ты живешь. Говорят, ты одна приехала, а твои еще там остались. Что так?

– Да так… Соскучилась по дому…

Разговор не клеился. Спустились к берегу моря, сели на камни. Было тихо. Солнце катилось к закату. Володя придвинулся к ней поближе, стал что-то говорить о танцах, о девчатах… Потом положил руку ей на плечо, притянул к себе и поцеловал в губы. Аля стряхнула его руку, быстро встала и подошла к воде. Он тоже встал, подошел к ней сзади и повернул ее к себе:

– Ты что, маленькая?.. Или ты только с этими? С солдатами?..

Мужественная девочка Аля! она даже не вздрогнула. Только в ее лучистых глазах погасли искорки заходящего солнца.

Она посмотрела ему в глаза и увидела совсем другого мальчика – увидела его полное лицо с прыщиками на подбородке, толстые губы, которые расползались в улыбке, и сощуренный глаз, который подмигнул ей…

«Чужой… Такой чужой…» – стучало в мозгу.

И она продолжала стоять и смотреть в это незнакомое ей лицо.

– Ну, что ты так смотришь? Никогда не видела, что ли?

– Не видела, Володя. Ну, прощай.

– Да чего там «прощай». Еще увидимся. А красивая ты девчонка! Ух!

Аля быстро взбежала по ежевичной тропинке. Хлопнула калитка. Она прошла к беседке. Постояла под ней, как бы приходя в себя.

Потом подошла к апельсину, такому давно знакомому, обняла его шершавый ствол и прижалась к нему – он был такой настоящий, такой верный… и он был очень, очень свой…

«Если ты полюбила кого-то, а он не понял твоей любви, не принял ее, любовь твоя к тебе возвратится, – казалось, говорил ей старый, мудрый апельсин, – и ты станешь еще богаче…»

В саду стало совсем темно. Аля вошла в комнату, зажгла лампу и нашла заветную записочку: «я тебя люблю». Долго крутила ее в руках, читала, складывала… А потом пошла на кухню. Достала спички…

– Прощай… Прощай, моя дорогая бумажка из школьной тетради…

Загорелся уголок… Аля подошла к открытому окну, протянула руки в засыпающий сад и держала записку, пока она не стала жечь ей пальцы. Тогда она их разжала, и догорающий листок стал медленно опускаться в темноте.

Он догорел.

Искры рассыпались по земле.

И погасли…