Текст книги "Дикая весна"

Глава 16

Уже перевалило за четыре, когда Малин и Зак паркуют машину возле промзоны, которую байкеры из криминального мотоклуба «Членоголовые» называют своим домом.

С юга налетела низкая облачность, и теперь чистое майское небо окрасилось серыми тонами, от которых крепость мафии кажется еще более приземистой.

Егарваллен. Сонная промзона в нескольких километрах от Рюда. Несколько заброшенных мастерских, популярный пансионат для животных, клочок леса – и несколько зданий за высоким забором, принадлежащих мотоклубу, камеры наблюдения над двумя ржавыми створками железных дверей в кирпичной стене.

Звонок рядом с переговорным устройством.

Они звонят. Малин никогда не доводилось бывать внутри, однако она представляет себе открытое пространство с мототреком, несколькими мастерскими и потрепанным административным зданием.

Наркотики.

Шантаж.

Незаконное строительство.

Взыскание долгов, мошенничество, подлог. Ходят многочисленные и упорные слухи о том, чем занимаются «Членоголовые».

Заказные убийства.

Одного из лидеров «Ангелов ада» взяли в прошлом году в Гётеборге за убийство. Но в Линчёпинге полиции пока что не удалось ничего сделать ни с их филиалом «Членоголовые», ни с их соперниками «Лос Ребелс».

Усталый, хриплый голос в динамике:

– Кто вы такие и что вам надо?

Малин смотрит на двери и чувствует, что стоит перед неприступной крепостью зла.

Нельзя давать грязи закрепиться.

Потому что иначе она заполонит все.

Весь мир превратится в черную комнату.

Зак подносит к камере свое удостоверение.

– Полиция. Мы хотим поговорить с Диком Стенссоном. Он на месте?

Долгое молчание. Потом – треск в громкоговорителе, и двери со скрипом открываются. Малин убеждается, как хорошо ее представления соответствовали реальности. Большие мотоциклы в ряд перед двумя серыми зданиями мастерских.

Что за этими стенами? Какие дела там кроются? Что таится взаперти?

Обшарпанное офисное здание. Их встречают. Этакая бородатая обезьяна в кожаном жилете и клетчатой рубашке выходит им навстречу быстрыми, агрессивными шагами и произносит неожиданно мягким, дружелюбным тоном:

– Добро пожаловать в клуб «Членоголовые»!

Твердое, однако приятное рукопожатие.

Зак чуть заметно качает головой, когда они идут вслед за мужчиной в сторону офисного здания.

– Дик примет вас незамедлительно, – говорит мужчина и минутой позже оставляет их одних в приемной перед дверью из массива дуба. Если снаружи строение выглядит потрепанным, то внутри все с иголочки – стены приемной свежевыкрашены белой краской, в подвесной потолок встроены галогеновые лампы, а кожаные кресла выглядят современными и роскошными. Черная кожа кажется мягкой и упругой; Малин понимает, что они дорого стоят – и у нее возникает ощущение, что она пришла в гости к преуспевающему предпринимателю с хорошим вкусом.

Но вот дубовая дверь открывается, и низкий голос с упругими деловыми нотками и легким налетом скуки призывает их из глубины кабинета:

– Заходите!

Секунду спустя Малин видит Дика Стенссона в серой толстовке, сидящего за письменным столом перед большим тонким монитором. К вошедшим Стенссон обращается таким тоном, словно он финансовый консультант в каком-нибудь банке или страховой компании:

– Чем могу помочь?

На его узком волевом лице играет улыбка, и Малин ощущает всю тяжесть своего тела, когда опускается на один из двух стульев, поставленных посреди кабинета.

– Ты был вчера в банке, непосредственно перед взрывом. Так? – спрашивает Зак.

Дик Стенссон кивает.

– Именно так, – отвечает он. – Мне чертовски повезло, что я не попался под руку этим негодяям. Я успел дойти до замка, когда рвануло. Звук и там был слышен весьма отчетливо.

– Что ты делал в банке? – спрашивает Малин.

– Вносил деньги. Выручку некоторых наших отделений и личные средства. Ничего особенного. Проверял состояние своих фондов. У меня есть немного акций «Куртзон глобал». Могу рекомендовать.

– Директор банка Лундин сообщил нам, что ты имеешь обыкновение посещать банк в одно и то же время каждую неделю.

– Он заведующий филиалом, а не директор банка, – отвечает Стенссон. – Да, я человек с устойчивыми привычками.

Он откидывается назад в кресле, глаза его сияют.

«Он классно выглядит, – думает Малин. – Просто даже привлекателен во всей своей самоуверенности».

Привлекателен?

Взять себя в руки!

– Ты не боишься такой регулярности? – спрашивает Малин, и Дик Стенссон, ухмыляясь, переводит взгляд на нее, а потом изображает на лице удивление.

– А чего мне бояться?

– Регулярность делает тебя уязвимым.

Стенссон кивает.

– Но это показывает, что меня ничто не тревожит, не так ли? Что решаю в конечном итоге я.

Малин кивает, думает, что сидящий перед ней мужчина опьянен самим собой, считает себя непобедимым, и что-то такое в этом есть, что возбуждает в ней вполне физический интерес.

– Так ты не думаешь, что тот, кто подложил бомбу у входа в банк, на самом деле охотился за тобой? – спрашивает Зак.

– Мне это представляется очень маловероятным, – пожимает плечами Дик Стенссон, продолжая бегать пальцами по клавиатуре, словно ему срочно понадобилось ответить на важное сообщение, которое никак не может подождать.

– Почему маловероятным? – спрашивает Малин. – У тебя нет врагов?

– У меня нет врагов, – отвечает Стенссон и качает головой.

– Ты ощущал нарастание угроз в отношении тебя в последнее время?

– А почему в отношении меня вообще должны существовать угрозы? – спрашивает Стенссон.

– До нас дошли сведения об эскалации насилия между вами и…

– Как я уже сказал, я обычный честный предприниматель.

– Хватит всей этой болтовни, – произносит Малин. – Мы все трое прекрасно знаем, кто ты такой и чем занимаешься. Двух маленьких девочек нет в живых. Мы пытаемся выяснить, что произошло. Если у тебя есть хоть малейшая зацепка, выкладывай, иначе я стану паяльником у тебя в заднице – до самой могилы.

Дик Стенссон улыбается.

– Я смотрю, вы дамочка с темпераментом, – говорит он веселым голосом, и у Малин возникает острое желание перескочить через стол и свернуть нос этому клоуну, но она сдерживается.

– Спокойствие, только спокойствие, – произносит Зак стальным голосом, словно желая одновременно призвать к порядку Стенссона и успокоить Малин. – Так тебе нечего нам рассказать?

– Нет.

– Можешь быть уверен, что в ближайшее время мы проверим все твои делишки, – говорит Зак. – Будь уверен. Каждую бумажку.

– У полиции есть на это время? – Дик Стенссон снова улыбается. – И мне ничего не известно об этом Фронте экономической свободы.

– Так ты и о нем знаешь? – спрашивает Зак.

– В Интернете он во всех заголовках на первой странице.

– Ты видел что-нибудь необычное вчера на площади, обратил на что-нибудь внимание? – спрашивает Малин.

– Я видел девочек. Видел, как они ели сосиски, и подумал, что они такие милые… я люблю детей. И еще я подумал, что они слишком хороши для жизни на нашей жестокой планете. Помню, я именно так подумал, Малин.

Дик Стенссон смотрит прямо ей в глаза своими ледяными голубыми глазами. Его взгляд суров и холоден; она пытается найти в нем хоть каплю тепла и искреннего чувства, но ничего такого там нет.

– Вам следовало бы сосредоточиться на том, чтобы задержать этих активистов из Фронта экономической свободы. Ведь они признались, что это они.

– Мы работаем над этим, – отвечает Зак, и Малин видит, как он проклинает сам себя за то, что вообще ответил Стенссону, начал оправдываться за полицию перед этой свиньей.

– Спасибо. У нас все, – говорит Малин и поднимается.

* * *

Мы слышим двигатели, Малин.

Там, внутри, в мастерской.

Мы слышим, как они воют, словно ужасные голодные звери, слышим, как они поют свою звериную песню.

Здесь много закрытых дверей. Надо ли их открывать?

Теперь наши имена выложены в Интернете. На страницах газет. Все знают, кто мы такие.

Девочки Вигерё.

Мама.

Она дышит. Она борется. Мы пытаемся увлечь ее к нам, зовем ее, но она сопротивляется, хочет побыть еще там, где она сейчас, но скоро она придет к нам.

У нее жар. Ей снятся сны, в которых она видит наши лица и дяденек, которые не похожи на людей.

Дяденек, у которых очень мало качеств.

Мы зовем папу.

Мы видим человека в капюшоне, человека с рюкзаком на багажнике велосипеда.

Кто он, Малин? Он – наш страх? Или наша тоска по жизни… Еще, и еще, и еще!

Мы еще не успели, Малин, мы хотим еще пожить. Ты можешь подарить нам еще немного времени?

Мы хотим, чтобы ты помогла нам, Малин, стать теми, кем мы были, – теми, кем мы должны стать.

А вот опять кричат другие дети, Малин. Они зовут тебя. «Приходи, приходи!» – кричат они и тоже зовут своего папу, но он не знает, где они, а их мама не может прийти, потому что она мертвая, как и мы.

На самом деле мы не хотим им помогать, Малин. Почему они должны жить, если нам нельзя? Но надо помогать друг другу, быть настоящим товарищем, поэтому помоги им, Малин, спаси их.

Они ждут, что ты придешь и спасешь их. Сделай это – и тогда, возможно, ты спасешь себя.

Прислушайся, и ты услышишь их.

Взрослые должны приходить, когда дети зовут.

Но ты их не слышишь.

Ты их не слышишь…

* * *

Зак высаживает Малин перед домом песочного цвета на Огатан.

В квартире горит свет.

Туве? Хочется надеяться.

Малин мечтает посидеть рядом с Туве на диване. Чтобы Туве почувствовала, что у нее есть мать, которой она не безразлична. Для которой нет ничего важнее дочери – ни работа, ни алкоголь. Которая не звонит из трижды проклятого реабилитационного центра, чтобы сказать, что ей уже лучше.

«А еще мне так не хватает подруги, – думает Малин. – Настоящей подруги, с которой можно поговорить о серьезных вещах. И подурачиться. Может быть, Хелен Анеман, диктор радио, могла бы стать для меня такой подругой? Вполне возможно. Хелен умная, веселая, с развитой эмпатией». Однако просто встретиться и поговорить почему-то все не получалось. А Малин не из тех, кто звонит без всякого повода. В последний год она в основном слышала Хелену только по радио.

В машине по пути обратно они с Заком обсуждали Стенссона.

Провели своего рода мозговой штурм.

Может быть, кто-то хотел навредить ему и создал сайт Фронта экономической свободы с целью отвлечь полицию и направить их по ложному следу?

Вполне вероятно.

Нет пределов изощренности, на которую способна организованная преступность. И эти проклятые ворюги живут припеваючи – о такой жизни обычным трудягам и мечтать не приходится, от такой роскоши безработный рабочий в обморок упал бы.

Честность – не больно прибыльное занятие.

Или просто несколько активистов воспользовались случаем продвинуть свой посыл, когда возможность привлечь внимание была наиболее велика?

Когда они уже подъезжали к центру, Малин набрала Свена Шёмана. За день технический отдел не сильно продвинулся в отслеживании цифровых следов. IP-адрес отправителя сайта Фронта экономической свободы был скрыт при помощи весьма продвинутых технических решений. Вставал вопрос, удастся ли им вообще распознать его или хотя бы добраться до того, кто предоставляет ему хостинг. Они пытались также выяснить, откуда было послано сообщение в «Корреспондентен», и отправили запрос в «Ютьюб», однако ясно было, что ответ оттуда придет нескоро.

Что касается взрывчатого вещества, то отследить его будет исключительно трудно – или вообще невозможно.

Во второй половине дня Юхан Якобсон, Бёрье Сверд и Вальдемар Экенберг допрашивали других известных полиции активистов, но беседы ничего не дали. Никто ничего не знал о Фронте экономической свободы. Он возник, словно облако дыма после взрыва, – и, вероятно, готов был столь же быстро раствориться, исчезнуть. Никакие другие СМИ, кроме «Корреспондентен», сообщения не получали. Кроме того, они побеседовали с профессором Стокгольмского университета, который заявил, что ни о каком левом активизме экономической направленности в Швеции даже не слышал, тем более о каком-то Фронте экономической свободы. Правда, коммунисты устраивали однажды акцию протеста перед зданием Отдельного банка, но это было еще в семидесятые. Предположение о том, что здесь замешаны правые экстремисты, профессор счел слишком маловероятным. Зато вполне вероятно, подчеркнул он, что появился некий новый тип деятельности по подрыву устоев общества – в связи с трудными временами и усилением расслоения. Вопрос состоял только в том, когда последует реакция со стороны тех, кто чувствует себя выброшенным за борт.

Технический отдел продолжал анализ видеозаписей камер наблюдения рядом с банкоматом. Записи никакой ценной информации не дали, но на них можно было различить Стенссона, направляющегося в офис Джереми Лундина с портфелем в руках.

Никаких новых событий в банковских офисах, указанных на сайте, зарегистрировано не было. Банки в стране по-прежнему были закрыты. СЭПО молчала, про исламистов не было слышно ни звука, и Карим потратил бо́льшую часть дня на то, чтобы держать СМИ на расстоянии. Кто-нибудь из журналистов мог разнюхать о связи с мотоклубами и Стенссоном, и тогда розничные продажи газет резко выросли бы. Наверняка найдутся сотрудники банка – в том числе и сам Джереми Лундин, – которые не откажутся получить от «Афтонбладет» вознаграждение за ценную информацию. Они договорились не продолжать ревизию предпринимательской деятельности Дика Стенссона – скорее всего, все это находилось далеко за пределами основного круга расследования, а им надо сохранить концентрацию внимания на главном, хотя это кажется почти невозможным в условиях постоянно меняющейся ситуации.

– Мы продолжим этот разговор завтра, Малин, – произносит Зак, когда она уже собирается захлопнуть за собой дверцу машины.

Небо еще больше потемнело.

В воздухе повисло предчувствие дождя – возможно, весна снова сменится зимой. «Может быть, у нас тоже будет как в Норрланде, – думает Малин. – Там природа пропускает весну и кидается прямо в лето. Из младенчества – вперед, минуя детство. Возможно, чтобы избавиться от ранимости и мучений детского возраста?»

– Надеюсь, хоть дождя не будет, – говорит Малин.

– Отлично поработала сегодня, партнер! – произносит Зак, и Малин кивает, хочет проверить, научилась ли она принимать похвалу, дает ей отложиться в мозгу.

– До завтра!

Она захлопывает дверцу.

Смотрит на окна своей квартиры.

Моя дочь.

Ты там?

Она думает о Туве.

О той шестилетней девочке, которой та когда-то была.

Глава 17

На стене тикают кухонные часы из ИКЕА.

Они показывают четверть девятого. Туве спокойно и методично режет морковку – она настояла на том, чтобы приготовить еду, хотя Малин слишком устала и сочла, что они могли бы немного шикануть и взять пару порций горячего навынос в ресторане «Дворец Мин».

На Туве короткая юбочка из хлопчатобумажной ткани, слишком тонкая розовая блузка и черные леггинсы. При виде этого ее облачения Малин поначалу хотела сказать, что смотрится такой наряд слишком уж легкомысленно, но потом сдержалась и подумала, что, наверное, именно так и должна выглядеть девочка-подросток весной по моде этого года.

– У тебя что, дома нет совсем никакой еды?

– У меня есть все необходимое, чтобы приготовить спагетти с мясным фаршем, если хочешь.

– Мы можем сделать большую порцию и заморозить на следующий раз, – говорит Туве.

– Давай.

И теперь лук с чесноком шипят на сковородке, а в кастрюле бурлит вода.

– Может быть, позвоним дедушке? – предлагает Туве. – Он наверняка тоже проголодался.

– Ты не думаешь, что он устал?

– С его испанскими привычками? Он рассказывал, что они с бабушкой иногда садились ужинать в десять вечера.

– Наверное, он хочет, чтобы его оставили в покое, – задумчиво произносит Малин.

– Не думаю, – возражает Туве. – Мне кажется, это ты хочешь, чтобы тебя оставили в покое.

«Меня раскусили», – думает Малин.

Носитель правды.

Эта взрослая юная девушка.

По какому пути пойдет твоя жизнь, Туве?

– Я сейчас позвоню ему, – говорит Малин, и через час все трое сидят в кухне у Малин, поедая спагетти с фаршем и дешевым, уже натертым пармезаном. Приятно сидеть втроем и беседовать о пустяках. Когда папа спрашивает о деле, о том, продвинулись ли они в расследовании взрыва, Малин рассказывает о разных направлениях следствия и поясняет, что в этой ситуации они не могут отбросить ни одну из версий, исключить ни одну из возможностей, хотя некая организация и выступила в СМИ и взяла на себя ответственность за это деяние.

– Люди только об этом и говорят, – произносит папа, и Туве поддакивает.

– Все боятся, – говорит она. – Боятся, что снова рванет. Как они пообещали в «Ютьюбе». Тот ролик посмотрели все. Как ты думаешь, будут еще взрывы?

Малин кладет нож и вилку. Чувствует, как хорошо было бы пропустить стаканчик красного столового вина к спагетти, но вместо этого они пьют газировку, изготовленную в сифоне, только что купленном Малин, и пузырьки в стакане напоминают ей о многообещающих пузырьках в бокале ледяного пива – однако это воспоминание не мучительное, а спокойное.

– Не знаю, будут ли новые взрывы, – говорит Малин. – Постарайтесь держаться подальше от банков.

– В Линчёпинге это не так просто, – отвечает папа. – На каждой площади по паре штук.

– И экономическому спаду все конца не видно, – вздыхает Малин. – «Дити тракс»! Я думала, это самое стабильное предприятие, какое только можно себе представить.

Сегодня стало известно о новом сокращении. Когда все уже подумали, что ситуация начала меняться, что дела пошли в гору не только на биржах, но и в реальной экономике. На предприятии «Дити тракс» в Мьёльбю увольняют триста двадцать человек – а в том муниципалитете и так с рабочими местами дела обстоят очень плохо.

– Ничто не вечно, – лаконично произносит папа.

– Сегодня в Домском соборе опять служба, – говорит Малин. – И они думают, что опять придет много народу. А завтра около полудня на площади будет поминовение. А в четыре – минута молчания по всему муниципалитету.

– По-моему, все церкви открыты, – говорит папа.

Туве, которая до этого момента молчала, открывает рот.

– Типичный случай. Как что-то случается, все бегут в церковь. Мотивы весьма прозрачны.

– По-моему, ты слишком строга, Туве, – говорит Малин.

– Может быть. Но ведь даже Богу, наверное, надоело только утешать? Он наверняка хочет, чтобы ему оказывали внимание и в обычные дни.

После ужина они сидят втроем на диване и смотрят сериал о террористической группировке в США. Как внешне вполне благополучные мужчины оказываются фанатиками-мусульманами, жаждущими отмщения за несправедливости по отношению к ним и их семьям.

– В реальной жизни все, скорее всего, совсем не так, – говорит папа, и Малин не знает, что ответить, но в конце концов произносит:

– В жизни все еще отвратительнее. Во всяком случае, мне так кажется. А тебе, Туве?

Малин оборачивается к дочери и видит, что та заснула – сидит с полуоткрытым ртом и закрытыми глазами, погрузившись в сладкие подростковые грезы.

– Я могу отнести ее, – говорит папа, и Малин хочет возразить, хочет сама отнести дочь в кровать, служившую ей еще в детстве, но потом берет себя в руки. Пусть это сделает папа.

– Очень хорошо. Для меня она уже тяжеловата. Твоя спина выдержит?

– С моей спиной все в порядке.

– Я пойду в спальню, сниму одеяло с кровати.

* * *

Папа аккуратно кладет Туве в кровать. Они оставляют ее в джинсах и джемпере, а потом стоят рядом в темноте и видят, как она во сне натягивает на себя одеяло, поворачивается на спину и закидывает руки за голову.

– Когда дети так спят, значит, они чувствуют себя в безопасности, – говорит папа.

– Туве уже не ребенок.

– Ты никогда не спала в такой позе, Малин, – произносит папа, словно не слыша ее. – Ты всегда сворачивалась в клубок, в позу зародыша. Мне всегда думалось: ты словно опасаешься, что весь мир гонится за тобой, хочет сделать тебе больно.

– Ты пытался успокоить меня, когда я спала?

Папа кивает.

– Каждый вечер. Я заходил к тебе в комнату, гладил тебя по щеке, пытался настроить твои сны на более спокойную волну. Но это не помогало. Ты съеживалась, словно пытаясь защититься от опасности.

– От какой опасности, папа? Расскажи!

Папа выходит из спальни.

– Дети понимают и чувствуют гораздо больше, чем мы думаем, – громко произносит он, и Малин слышит, как он включает воду на кухне.

* * *

«Они поверили, что я сплю», – думает Туве.

Так приятно лежать и слышать их голоса, слышать, как дедушка рассказывает маме о ее детстве. «Я никогда раньше не слышала, чтобы они так разговаривали, – и мама не сердится и даже не раздражается. Интересно, что она хочет, чтобы он ей рассказал?

А теперь и мама выходит из комнаты.

Оставляет меня одну».

Туве потягивается, думает, что она, как ни странно, так и не собралась рассказать маме о письме, что придется сделать это в какой-нибудь другой день, пока никакой спешки, и мама ведь не откажет ей.

Или откажет?

Разозлится-то уж точно.

Туве чувствует, как в животе все сжимается, – нужно все ей рассказать как можно скорее.

Потому что мама спросит, когда она получила письмо, и если выяснится, что прошло много дней, она станет подозрительной, обидится, подумает, что ее в чем-то подозревают, разозлится – и дальше может случиться все что угодно.

Просто все что угодно.

Только бы она не начала снова пить. Только не это.

Но как ей рассказать?

Все это уже превратилось в тайну, которую надо будет раскрыть. А она подделала их подписи на бланке.

Туве чувствует, что мысли носятся в голове кругами; она то ли грезит наяву, то ли погружается в сон – и видит аудиторию с высокими потолками, ряды стульев, где сидят люди, куда более интересные, чем те убожества, которыми в основном заполнен ее гимназический класс в Фолькунгаскулан.

Люди со своим стилем.

Все они словно взяты из современного романа в духе Джейн Остин. Так думает Туве и уносится на крыльях мечты куда-то далеко, мечта вплетается в сон, и скоро она спит крепко и самозабвенно.

* * *

Они сидят за кухонным столом. Прихлебывают травяной чай из кружек, и Малин чувствует, как по всему телу растекается ощущение покоя.

Папа сидит напротив нее.

Его так хорошо знакомое лицо неожиданно кажется чужим, в темных глазах отражаются чувства, которым она не знает названия.

«Он хочет поговорить, это заметно», – думает Малин, и тут папа произносит:

– Малин, хочешь услышать нечто ужасное? Можно, я расскажу тебе одну страшную вещь?

Малин чувствует, как холодный черный кулак ударяет ее в солнечное сплетение, а затем рука выворачивает ее внутренности, ей страшно, она не хочет слышать, что именно он намерен ей раскрыть, – существует ли какая-то тайна? Она кивает, не в силах выдавить из себя ни звука, в горле пересохло, она слышит лишь тиканье часов.

– Я не скорблю по твоей маме, – говорит он. – Я испытываю облегчение, и от этого мне стыдно.

Малин чувствует, как рука, сдавившая внутренности, ослабевает.

Так вот каково сегодняшнее признание…

– Я тоже по ней не скорблю, – говорит она. – И совесть меня по этому поводу не мучает.

– Правда, Малин? Мне трудно это себе представить. Меня совесть мучает ужасно, но я ничего не могу поделать – я чувствую то, что чувствую.

– Не будь так строг к самому себе, папа, – говорит она. – От этого никому лучше не станет.

– Я не поеду обратно на Тенерифе. Останусь здесь.

– Я думала, ты любишь тепло.

– Люблю. Но туда захотела переехать она, а не я.

– Ты хочешь продать квартиру?

– У нее был тяжелый характер. Временами она бывала невыносима, мы оба это знаем.

Малин улыбается.

«Временами – это мягко сказано».

– Иногда мне немного одиноко. И всё.

– Вы так долго прожили вместе… Может быть, ты просто вытесняешь скорбь? Такое случалось со многими.

– Мне кажется, я слишком долго горевал, – отвечает папа. – Обо всем том, чего не получилось.

Некоторое время они сидят друг напротив друга в полном молчании и попивают травяной чай.

– Чувства не бывают неправильными, – говорит Малин.

Папа смотрит на нее, потом произносит:

– Да, наверное, так. А вот ложь? Ложь ведь всегда неправильна?

– Смотря о какой лжи ты говоришь, папа. Ложь бывает разная.

Папа трет глаза.

Малин хочет спросить его о прахе матери. Он наверняка уже получил урну. Где он намеревается рассыпать пепел? Но сейчас она не в состоянии спрашивать.

– Я очень хочу по-настоящему узнать Туве, – говорит папа. – Мне кажется, еще не поздно.

– Думаю, нет, – отвечает Малин. – Она всегда тянулась к тебе. Но о какой лжи ты упомянул, папа?

– Я пойду к себе, – говорит папа и поднимается, и Малин чувствует, как он в тысячу первый раз бежит от чего-то неизбежного, и ей хочется встряхнуть его, заставить его рассказать – как они порой выбивают правду из подозреваемых.

Но она сидит неподвижно.

И слышит, как он исчезает в городской ночи.

* * *

«Чем заняты мои любовники?»

Малин лежит нагишом в своей постели, положив руку между ног, но ощущает лишь усталость и пустоту.

«А есть ли у меня любовники?

Прошло уже много месяцев с тех пор, как у меня был Даниэль Хёгфельдт. С Янне все кончено навсегда, еще полтора года назад, и никого другого у меня с тех пор не было».

Она вынимает руку, кладет обе ладони поверх одеяла и вслушивается в темноту.

«Вы там, девочки? – спрашивает она. – Вы как та девочка, какой я была когда-то? Вы – это я?»

Малин поднимается с постели, подходит к окну, поднимает жалюзи и видит, что облака унесло ветром, ночь ясная, исполненная мягкого света, который ласкает планету и желает всем людям добра.

Она закрывает глаза. Потом открывает их снова и видит двух девочек, парящих перед ее окном – они словно два белых ангелочка без крыльев.

Малин видит, как они разговаривают, шепчутся, ссорятся, гоняются друг за другом в своем космосе, не обращая на нее внимания.

Она улыбается, смеется, знает, кто они такие, но не хочет им мешать.

«Все попадают туда? Ты тоже, мама, хочешь показаться мне? Хочешь попросить прощения?»

Внезапно девочки замирают, поворачиваются к Малин, и вдруг кожа исчезает с их лиц, они покрываются глубокими кровоточащими ранами, а глаза покрыты слоем сажи.

Руки превращаются в обрубки.

Ноги болтаются в воздухе, оторванные от тел, и девочки кричат, но ни один звук не срывается с их губ.

Они кричат.

«Я не хочу слышать ваших криков», – думает Малин, снова закрывая глаза в надежде, что девочки исчезнут, когда она откроет их.

Поднять веки.

За окном лишь одинокое звездное небо.

Малин слышит только собственное дыхание.

Одинокое дыхание одного-единственного человека – ничего особенного, и все же в нем всё.