Текст книги "Восход драконов"

Толпа мужчин ахнула, рассвирепев, и вперед вышли Энвин, Видар и Артфаэль.

«Мальтрен!» – яростно крикнул Энвин, словно собирался прекратить все это.

«Нет!» – крикнула Кира в ответ, оставаясь сфокусированной на Мальтрене, тяжело дыша, когда он снова атаковал ее. – «Позвольте нам сразиться!»

Мальтрен тут же развернулся и снова замахнулся – снова и снова. Каждый раз Кира уворачивалась, делала шаг назад или прыгала через его взмахивания. Он был силен, но не так быстр, как она.

Затем Мальтрен высоко поднял свой меч и опустил его прямо вниз, очевидно, рассчитывая на то, что она отразит его удар и тогда он сможет разрубить ее жезл пополам.

Но Кира видела, что его меч приближается и вместо этого она сделала шаг в сторону, замахнулась своим жезлом, ударив его меч со стороны лезвия, отклоняя его, в то же время защищая жезл. Тем же движением она воспользовалась преимуществом открытого участка и, замахнувшись, ударила его в солнечное сплетение.

Мальтрен ахнул и упал на одно колено, после чего протрубил рог.

Раздались одобрительные выкрики, все мужчины смотрели на Киру с гордостью, пока она победоносно стояла над Мальтреном.

Мальтрен, рассвирепев, подровнял на нее глаза, и вместо того, чтобы признать поражение, как сделали все остальные, он вдруг атаковал ее, поднимая свой меч и замахиваясь.

Это был шаг, которого Кира не ожидала, предполагая, что он сдастся достойно. Когда Мальтрен набросился на нее, девушка осознала, что в ее арсенале осталось немного ходов, которые она могла бы использовать, учитывая, что реагировать нужно было быстро. Она не сможет уйти с его пути вовремя.

Кира пригнулась к земле, откатилась в сторону и в то же самое время размахнулась своим жезлом и ударила Мальтрена по коленям, выбивая почву из-под его ног.

Мальтрен приземлился спиной в снег, меч вылетел из его руки, и Кира тут же поднялась на ноги и встала над ним, прижав кончик своего жезла к его горлу, надавив. В эту же минуту Лео прыгнул рядом с ней и зарычал над лицом Мальтрена всего в нескольких дюймах от него, его слюна капала на щеку Мальтрена – он просто ждал приказа наброситься на него.

Мальтрен, на чьих губах была кровь, пораженно поднял глаза вверх и, наконец, сдался.

«Ты позоришь людей моего отца», – кипела Кира, все еще испытывая гнев. – «Что теперь ты думаешь о моей маленькой палке?»

Над ними повисла напряженная тишина, пока Кира держала его внизу, на земле. Часть ее хотела поднять жезл и ударить Мальтрена, позволить Лео наброситься на него. Ни один из мужчин не попытался остановить ее или прийти ему на помощь.

Осознавая, что он изолирован, Мальтрен поднял вверх глаза, наполненные настоящим страхом.

«КИРА!»

Вдруг разрезал тишину резкий голос.

Все присутствующие обернулись, когда внезапно появился ее отец, направляясь прямо в круг, облаченный в свои меха, в окружении дюжины мужчин и с неодобрением глядя на свою дочь.

Он остановился всего в нескольких футах от Киры, пристально глядя на нее, и девушка уже предвкушала предстоящую лекцию. Пока они стояли лицом друг к другу, Мальтрен выбрался из-под нее и поспешил удалиться. Кира спрашивала себя, почему отец не упрекает Мальтрена вместо нее. Это возмутило ее, оставив отца и дочь смотреть друг на друга в противостоянии ярости – она была упрямой, как и он, и ни один не желал сдвинуться с места.

Наконец, ее отец молча развернулся и ушел обратно в форт в сопровождении своих людей, зная, что она последует за ним. Напряжение спало, когда все мужчины пошли за Командиром, и Кира неохотно присоединилась к ним. Она начала пробираться назад через снег, видя отдаленные огни форта, зная, что она получит выговор, но ее это больше не волновало.

Нравится ему это или нет, но в этот день его люди приняли Киру, и для нее это единственное, что имело значение. Кира знала, что впредь с сегодняшнего дня все изменится.

Глава шестая

Кира шла рядом со своим отцом по каменным коридорам форта Волис размером с небольшой замок с гладкими каменными стенами, коническими потолками, толстыми, богато украшенными, деревянными дверями, древним редутом, который служил жильем для Смотрителей Пламени и защищал Эскалон на протяжении столетий. Кира знала, что это был ключевой форт для их Королевства и, тем не менее, это так же был и ее дом, единственный дом, который она когда-либо знала. Она часто засыпала под звуки воинов, пирующих внизу в залах, рычание собак, когда они дрались за объедки, шипение камина с тлеющим пеплом и вой ветра, который находил себе путь через щели. Кира любила каждый уголок форта, со всеми его причудами.

Пока Кира старалась не отставать, она спрашивала себя, что беспокоит ее отца. Они шли быстро, молча, Лео следовал за ними. Опаздывая на пир, они сворачивали в коридоры, где солдаты и слуги застывали при их появлении. Ее отец шел быстрее обычного и, хотя они опаздывали, это, как знала Кира, на него не похоже. Как правило, отец шел бок о бок с ней, с широкой улыбкой, готовой вспыхнуть за его бородой, приобняв ее за плечо, иногда рассказывая ей шутки и события дня.

Но сейчас он шел мрачно, на несколько шагов впереди дочери, на его лице читалось неодобрение, которое она редко видела у него. Кроме того, он выглядел взволнованным, и Кира предположила, что это может быть вызвано только событиями дня, безрассудной охотой ее братьев, тем, что люди Лорда отобрали кабана – возможно, даже тем, что она, Кира, сражалась. Сначала девушка подумала, что он всего лишь взволнован пиром – праздники всегда были для отца бременем, ему пришлось принимать очень много воинов и посетителей прошлой ночью, согласно древней традиции. Кире рассказывали, что когда была жива ее мать и она проводила эти мероприятия, тогда для него это было легче. Отец не был общительным человеком, и он изо всех сил старался идти в ногу с общественной жизнью.

Но когда их тишина стала еще гуще, Кира начала спрашивать себя, крылось ли за этим что-то еще. Она предположила, что вероятнее всего это связано с ее тренировкой с его людьми. Ее отношения с отцом, которые когда-то были такими простыми, стали очень сложными, когда она выросла. Казалось, что он испытывает двойственные чувства относительно того, что делать с ней, какой дочерью он хочет ее видеть. С одной стороны, он часто обучал ее принципам воина, тому, как должен думать рыцарь, о том, как ей следует вести себя. Они вели бесконечные разговоры о доблести, чести, храбрости, и отец часто не спал допоздна, рассказывая Кире истории о битвах их предков, истории, ради которых она жила, и единственные истории, которые она хотела слушать.

Тем не менее, в то же самое время Кира заметила, что сейчас он ловит сам себя, обсуждая какие-то вещи, резко замолкает, словно осознает, что ему не следует говорить об этом, словно понимает, что он лелеет что-то внутри нее и хочет забрать это назад. Разговоры о битвах и доблести были для него второй натурой, но теперь Кира уже не была девочкой, теперь она становилась женщиной и подающим надежды воином. Какая-то часть отца удивлялась этому, словно он никогда не рассчитывал на то, что она вырастет. Казалось, что отец не до конца понимал, как вести себя со взрослеющей дочерью, особенно той, которая жаждет стать воином, как-будто он не знал, на какой путь поощрить ее. Кира понимала – он не знал, что делать с ней, и часть его даже чувствовала себя неуютно рядом с дочерью. Тем не менее, она чувствовала, что в то же самое время отец втайне гордится ею. Он просто не мог позволить себе показать этого.

Кира больше не могла выносить эту тишину, ей нужно добраться до сути происходящего.

«Ты волнуешься насчет пира?» – спросила она.

«Почему я должен волноваться?» – ответил отец вопросом на вопрос, не глядя на нее, что было верным признаком того, что он расстроен. – «Все готово. На самом деле мы опаздываем. Если бы я не отправился к Воротам Бойца, чтобы отыскать тебя, сейчас я сидел бы во главе своего собственного стола», – возмущенно заключил он.

Кира поняла, в чем дело – ее сражение. Тот факт, что он был сердит, рассердил и ее тоже. В конце концов, она одержала победу над его людьми и заслужила его одобрение. Вместо этого отец ведет себя так, словно ничего не произошло, а то, что случилось, может вызвать только неодобрение.

Кире нужна была правда и, раздраженная, она решила спровоцировать отца.

«Разве ты не заметил, что я одержала победу над твоими людьми?» – спросила она, желая пристыдить его, требуя одобрения, которое он отказывался ей давать.

Она увидела, что его лицо покраснело, но отец придержал язык, пока они шли, что только распалило ее гнев.

Они продолжили идти мимо Зала Героев, мимо Покоев Мудрости и почти дошли до Великого Зала, когда Кира не выдержала.

«В чем дело, Отец?» – потребовала она ответа. – «Если ты недоволен мной, просто скажи это».

Наконец, он остановился прямо перед арочной дверью в праздничный зал, повернулся и посмотрел на дочь с каменным выражением лица. Его взгляд причинял ей боль. Ее отец, единственный человек, которого она любила больше всех в этом мире, у которого всегда была припасена для нее улыбка, сейчас смотрел на нее так, словно она была чужой. Она не могла этого понять.

«Я не хочу, чтобы бы снова ходила на полигон», – сказал он с холодным гневом в голосе.

Тон его голоса ранил ее больше слов, и Кира почувствовала, как через нее пробежала дрожь предательства. Если бы это исходило от кого-то другого, это едва ли взволновало бы ее, но только не от отца, от этого человека, которого она любила и которым очень сильно восхищалась, который всегда был добр по отношению к ней. От его тона в ее жилах застыла кровь.

Но Кира была не из тех, кто отступает перед битвой – этому качеству она научилась у него.

«И почему же?» – спросила девушка.

Его лицо помрачнело.

«Я не должен называть тебе причину», – сказал он. – «Я – твой отец. Я – командир этого форта, моих людей. И я не хочу, чтобы ты тренировалась с ними».

«Ты боишься, что я одержу победу над ними?» – спросила Кира, желая раздразнить отца, не желая позволять ему закрывать перед ней эту дверь навсегда.

Он покраснел, и она увидела, что ее слова тоже ранили его.

«Высокомерие характерно для простолюдинов», – упрекнул он дочь. – «А не для воинов».

«А я – не воин, верно, Отец?» – подстрекала Кира.

Он прищурился, не в силах ответить.

«Сегодня мне исполняется пятнадцать лет. Ты хочешь, чтобы я сражалась с деревьями и ветками всю свою жизнь?»

«Я вообще не хочу, чтобы ты сражалась», – ответил отец. – «Ты – девушка, сейчас даже женщина. Тебе следует делать то, что делают женщины – готовить, шить. Делать то, чему научила бы тебя твоя мать, будь она жива».

Теперь пришла очередь Киры помрачнеть.

«Прости, что я не та девушка, которой ты хотел бы меня видеть, Отец», – ответила она. – «Прости, что я не такая, как другие девушки».

Выражение его лица свидетельствовало о том, что он тоже испытывает боль.

«Но я – дочь своего отца», – продолжала Кира. – «Я – девушка, которую ты воспитал. И не одобряя меня, ты не одобряешь себя».

Она стояла, уперев руки в бока, ее светло-серые глаза, наполненные силой воина, сверкали, глядя в его глаза. Отец смотрел на нее своими карими глазами за каштановыми волосами и бородой, качая головой.

«Сегодня праздник», – сказал он. – «Пир не только для воинов, но так же для посетителей и сановников. Люди прибудут со всего Эскалона и с чужих земель». – Отец окинул ее с ног до головы неодобрительным взглядом. – «На тебе одежда воина. Иди в свои покои и надень женское платье, как и все женщины за столом».

Кира вспыхнула, разозлившись, а отец наклонился ближе и поднял палец.

«И больше не позволяй мне видеть тебя на поле с моими людьми», – кипел он.

Отец резко повернулся и несколько слуг открыли перед ним огромные двери. Оттуда хлынула волна шума, чтобы поприветствовать их вместе с запахом жаркого, немытых собак и ревущего пламени. Воздух был наполнен музыкой, и грохот деятельности внутри зала был всепоглощающим. Кира наблюдала за тем, как ее отец развернулся и вошел, и слуги последовали за ним.

Несколько слуг держали двери открытыми, ожидая, пока Кира стояла, кипя от гнева, не зная, что делать. Никогда прежде в своей жизни она не была так рассержена.

Наконец, девушка развернулась и умчалась вместе с Лео подальше от зала, назад в свои покои. Впервые в жизни в этот момент она ненавидела своего отца. Она думала, что он другой, что он выше всего этого. Тем не менее, сейчас она осознала, что он был меньшим человеком, чем она его считала – и что больше, чем кто-либо, он ранил ее. Тот факт, что отец отобрал у нее то, что Кира любила больше всего в жизни – тренировочные полигоны – был ножом в сердце. Мысль о жизни, ограниченной шелками и платьями, приводила ее в глубочайшее отчаяние, которого она прежде не испытывала.

Ей хотелось покинуть Волис и никогда сюда не возвращаться.

* * *

Командир Дункан сидел во главе банкетного стола, в огромном праздничном зале форта Волис и окидывал взглядом свою семью, воинов, подданных, советников и посетителей – больше сотни людей, которые растянулись вдоль стола для праздников – с тяжелым сердцем. Из всех этих людей перед ним только один человек был у него на уме – человек, на которого он старался не смотреть из принципа: его дочь Кира. У Дункана всегда были особенные отношения с ней, он всегда чувствовал потребность быть ей и за отца, и за мать, чтобы компенсировать ей потерю матери. Но он знал, что потерпел неудачу в роли отца – да и матерью он был не идеальной.

У Дункана всегда была причина присматривать за ней, за единственной девочкой в семье мальчиков, и в форте, полном воинов – особенно учитывая то, что она была девочкой, непохожей на других, девочкой, которая, как он вынужден был признать, была слишком похожа на него. Кира была очень одинока в мире мужчин, и он вышел из себя ради нее – не только из-за долга, но и потому что очень ее любил, больше, чем смог бы выразить словами, может быть, даже больше, чем своих мальчиков – как бы ему не было ненавистно это признавать. Дункан должен был признать, что из всех его детей странным образом именно в ней, в девочке, он видел себя самого. Ее воля, ее свирепая решимость, ее дух воина, ее нежелание отступать, ее бесстрашие и ее сострадание. Кира всегда вставала на защиту слабых, особенно защищала своего младшего брата, и всегда была горой за справедливость – чего бы это ни стоило.

Была и другая причина, по которой их разговор так сильно вывел его из себя и оставил его в таком настроении. Пока он наблюдал за ней на тренировочном полигоне этим вечером, владеющей своим жезлом против тех мужчин с удивительным, ошеломляющим мастерством, его сердце подпрыгивало от гордости и радости. Дункан ненавидел Мальтрена, хвастуна и занозу в его боку, и он был счастлив видеть, что из всех людей именно его дочь поставила Мальтрена на место. Он очень гордился Кирой, всего лишь пятнадцатилетней девушкой, которая могла постоять за себя с его людьми – даже сразить их. Он отчаянно хотел обнять ее, излить на нее хвалу на глазах у всех.

Но как ее отец, он не мог этого сделать. Дункан желал для Киры лучшего и в глубине души он чувствовал, что она идет по опасному пути, по пути насилия в мире мужчин. Она будет единственной женщиной в поле опасных мужчин, мужчин с плотскими желаниями, мужчин, которые, когда их кровь кипит, станут сражаться не на жизнь, а на смерть. Кира не осознавала, что означает настоящее сражение, что кровопролитие, боль, смерть находятся близко. Не такой жизни он хотел для нее, даже если бы это было разрешено. Дункан хотел, чтобы его дочь находилась в безопасности здесь, в форте, вела домашнюю жизнь, наполненную миром и уютом. Но он не знал, как заставить ее пожелать того же самого для себя.

Из-за всего этого Дункан чувствовал себя сбитым с толку. Он считал, что, отказываясь хвалить дочь, он разубеждает ее. Тем не менее, в глубине души у него было дурное предчувствие, что он не может этого сделать и что этот отказ от похвалы только еще больше отдалит Киры. Он ненавидел себя за то, как повел себя сегодня вечером и ненавидел испытываемые им сейчас чувства. Но Дункан не знал, что еще можно сделать.

Что расстраивало его больше, чем все это, так это пророчество, которое эхом отдавалось в задворках его памяти – пророчество, предвещавшее день ее рождения. Дункан всегда пренебрегал им, как вздором, ведьмовскими сказками, но сегодня, наблюдая за ней, видя ее силы, он начал осознавать, насколько особенной была Кира, начал спрашивать себя, а не является ли правдой то пророчество. И эта мысль пугала его больше, чем что-либо еще. Ее судьба быстро приближалась, и у него не было способа остановить ее. Сколько времени пройдет, прежде чем все узнают правду о ней?

Дункан закрыл глаза и покачал головой, делая долгий глоток из своего меха с вином, пытаясь прогнать от себя все эти мысли. В конце концов, это должна быть праздничная ночь. Наступило Зимнее солнцестояние и, когда он открыл глаза, то увидел, что снег врывается через окно. Теперь это была уже полноценная метель: снег набился высоко напротив стены, словно прибыл на праздник по приглашению. В то время как снаружи завывал ветер, здесь, в этом форте, они все были в безопасности, согретые пламенем, ревущем в камине, жаром тел, жареной едой и вином.

На самом деле, когда Дункан окинул взглядом зал, он увидел, что все выглядят счастливыми – жонглеры, барды и музыканты совершали свои раунды, пока мужчины смеялись и радовались, делаясь боевыми историями. Дункан с благодарностью смотрел на удивительное изобилие перед собой, банкетный стол, накрытый всевозможными яствами и деликатесами. Он ощущал гордость, когда видел все щиты, высоко висящие вдоль стены, каждый из которых украшал различный герб, каждая эмблема представляла другой дом его людей, другого воина, который пришел, чтобы сразиться с ним. Кроме того, он увидел висящими и все военные трофеи, служившие напоминанием о борьбе за Эскалон на протяжении всей жизни. Дункан знал, что он – везунчик.

И, тем не менее, как бы он ни любил притворяться в обратном, он вынужден был признать, что его Королевство было оккупировано. Старый Король Тарнис сдал своих людей ко всеобщему позору, сложил оружие даже без борьбы, позволив Пандезии вторгнуться. Это спасло их от потерь, спасло города, но это также украло их дух. Тарнис всегда заявлял, что Эскалон в любом случае был непригодным для обороны, что даже если бы они удержали Южные Ворота и Мост Печалей, Пандезия могла окружить и атаковать их с моря. Но все они знали, что это был слабый аргумент. Эскалон был благословлен берегами из скал сотню футов в высоту, разбивающими волнами и зазубренными камнями у его основания. Ни один корабль не смог бы подплыть близко, и ни одна армия не смогла бы пробить брешь, не заплатив за это высокую цену. Пандезия могла атаковать с моря, но цена была бы слишком высока, даже для такой великой империи. Суша представляла собой единственный путь, а это оставляло только узкий проход у Южных Ворот, которые, как знал весь Эскалон, были удобными для обороны. Капитуляция была выбором чистой слабости и ничем иным.

Теперь Дункан и все его великие воины были без короля, каждый из них остался сам по себе в своей собственной области, собственной крепости, и каждый был вынужден преклонить колено и отчитываться перед Лордом Губернатором, назначенным Пандезианской Империей. Дункан все еще помнил день, когда ему пришлось принести новую клятву верности, помнил то чувство, которое он испытывал, когда его вынудили преклонить колено – от этой мысли его тошнило.

Дункан попытался вспомнить прежние дни, когда он находился в Андросе, когда все рыцари из всех домов были вместе, сплоченные одним делом, одним королем, одной столицей, одним флагом, с силой, которая в десять раз превышала людей, находившихся у него здесь. Теперь они все были разбросаны по дальним концам Королевства – мужчины, оставшиеся здесь, представляли собой то, что осталось от объединенной силы.

Король Тарнис всегда был слабым королем – Дункан знал это с самого начал. Как у его главного командира, перед ним стояла задача защищать его, даже если это было незаслуженно. Часть Дункана была не удивлена, когда Король капитулировал, но его поразило то, как быстро все это распалось. Все великие рыцари были разбросаны по миру, все вернулись в свои собственные дома, когда не осталось короля, который бы правил, а вся власть была передана Пандезии. Это уничтожило законность и превратило их некогда такое мирное королевство в рассадник для преступлений и недовольства. Теперь здесь стало опасно даже путешествовать по дорогам, за пределами крепостей.

Проходили часы, и когда унесли еду, вновь наполнились кружки с элем. Дункан схватил несколько шоколадок и съел их, наслаждаясь вкусом, когда на столы принесли подносы с деликатесами Зимней Луны. По кругу переходили кружки с королевским шоколадом, покрытым свежими сливками, и Дункан, чья голова кружилась от вина и которому нужно было сосредоточиться, взял одну кружку в свои руки и смаковал ее тепло. Он выпил все одним глотком, тепло прошло по его животу. Снег бушевал снаружи, становясь сильнее с каждой минутой, и шуты начали играть в свои игры, барды рассказывали истории, музыканты затянули интерлюдии, и ночь все продолжалась и продолжалась, несмотря на погоду на окном. Пировать за полночь, приветствовать зиму как старого друга было традицией в Зимнюю Луну. Тщательное соблюдение традиции, как гласила легенда, означает, что зима не продлится долго.

Не в силах бороться с собой, Дункан, наконец, оглянулся и посмотрел на Киру – она сидела печальная, смотрела вниз и казалась одинокой. Она не сменила одежду воина, как он приказал. На какое-то мгновение вспыхнул его гнев, но затем он решил не обращать на это внимания. Он видел, что дочь тоже расстроена – так же, как и он, Кира принимала вещи близко к сердцу.

Дункан решил, что пришло время заключить с ней перемирие, чтобы, по крайней мере, утешить ее, если он не мог с ней согласиться. Он собирался подняться со своего стула и пойти к ней, когда внезапно огромные двери в банкетный зал распахнулись.

В комнату поспешил войти посетитель – низкий человек с роскошных мехах из других земель, его волосы и плащ были в снегу, и к банкетному столу его сопровождали несколько слуг. Дункан удивился, увидев посетителя так поздно ночью, особенно в эту бурю и, когда мужчина снял свой плащ, Дункан заметил фиолетовый и желтый цвета Андроса. Командир понял, что этот человек прошел весь путь от столицы, что равнялось добрым трем дням пути верхом.

Посетители прибывали на протяжении всей ночи, но никто не появился так поздно, и не было ни одного гостя из Андроса. Когда Дункан увидел эти цвета, это заставило его вспомнить старого короля и лучшие дни.

Присутствующие в зале притихли, когда посетитель встал перед Дунканом и склонил голову перед ним, ожидая приглашения сесть.

«Простите, милорд», – произнес он. – «Я собирался приехать раньше. Боюсь, снег помешал мне. Я не хотел проявлять неуважение».

Дункан кивнул.

«Я не лорд», – поправил он. – «А простой командир. Мы все здесь равны, независимо от нашего рождения, мужчины и женщины. Всем посетителям ряды, когда бы они ни прибыли».

Посетитель любезно кивнул и собирался присесть, когда Дункан поднял ладонь.

«Наша традиция предписывает, что посетители, прибывшие издалека, должны занять почетное место. Иди, сядь рядом со мной».

Удивленный гость кивнул с благодарностью и слуги повели его – худого низкого человека с впалыми щеками и глазами, возможно, лет сорока, хотя выглядел он намного старше – к месту возле Дункана. Приглядевшись к нему, Дункан заметил тревогу в его глазах. Этот человек, казалось, нервничал как для посетителя, который прибыл на праздник. Он понял – что-то не так.

Посетитель сидел, опустив голову, избегая встречаться с ним взглядом, и когда присутствующие нарушили тишину и снова вернулись к радостным возгласам, гость съел тарелку супа и выпил шоколад, который поставили перед ним, прихлебывая его большим куском хлеба, очевидно, изрядно проголодавшись.

«Скажи мне», – произнес Дункан, как только посетитель доел, желая узнать больше. – «Какие новости ты привез из столицы?»

Гость медленно отодвинул свою миску и опустил голову, не желая встречать с Дунканом глазами. Присутствующие за столом притихли, их лица помрачнели. Они все ожидали его ответа.

Наконец, он повернулся и посмотрел на Дункана, налитыми кровью глазами.

«Новости, которых ни один человек не выдержит», – ответил он.

Дункан приготовился к худшему.

«Тогда рассказывай их», – сказал он. – «Плохие новости со временем только становятся более несвежими».

Мужчина снова опустил глаза в стол, нервно потирая об него свои пальцы.

«С началом Зимней Луны на нашей земле будет принят новый Пандезианский закон: puellae nuptias».

Дункан почувствовал, как его кровь застыла в жилах при этих словах, за столом поднялись разгневанные вздохи. Он и сам испытывал этот гнев. Puellae Nuptias. Это было уму непостижимо.

«Ты уверен?» – спросил Дункан.

Посетитель кивнул.

«С сегодняшнего дня первая незамужняя дочь каждого мужчины, лорда и воина в нашем Королевстве, которая достигла пятнадцати лет, будет отдана замуж местным Лордом Губернатором – за него самого или за того, кого он выберет».

Дункан тут же посмотрел на Киру и увидел удивленный и возмущенный взгляд в ее глазах. Все другие мужчины в зале, все воины также повернулись и посмотрели на девушку, каждый из них понимал серьезность новостей. Лицо любой другой девушки было бы наполнено ужасом, но в глаза Киры, казалось, читался взгляд мести.

«Они не заберут ее!» – возмущенно выкрикнул Энвин, его голос повышался в тишине. – «Они не заберут ни одну из наших девушек!»

Артфаэль вынул свой кинжал и вонзил его в стол.

«Они могут забрать нашего кабана, но мы будем сражаться не на жизнь, а на смерть, защищая наших девушек!»

Воины закричали в знак одобрения, их гнев, кроме того, был разожжен вином. Настроение в зале тут же испортилось.

Дункан медленно поднялся, у него пропал аппетит, и присутствующие в комнате притихли, когда он поднимался из-за стола. Все остальные воины тоже встали в знак уважения.

«Этот пир окончен», – объявил он тяжелым голосом. Даже когда он произнес эти слова, то заметил, что еще даже не наступила полночь – ужасное предзнаменование для Зимней Луны.

Дункан подошел к Кире в мертвой тишине, пройдя ряды солдат и сановников. Он встал над ее стулом и заглянул дочери в глаза. Она ответила на его взгляд с силой и вызовом в глазах. Этот взгляд наполнил его гордостью. Находившийся рядом с ней Лео тоже посмотрел на него.

«Пойдем, дочь моя», – сказал он. – «Нам многое нужно обсудить».