Текст книги "Без ярлыков. Женский взгляд на лидерство и успех"

Морин Шике
Без ярлыков. Женский взгляд на лидерство и успех

Издано с разрешения Maureen Chiquet, c/o Levine Greenberg Rostan Literary Agency и Synopsis Literary Agency c/o THE SYNOPSIS NOA, LLP

Все права защищены.

Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© Maureen Chiquet, 2017 This edition published by arrangement with Levine Greenberg Rostan Literary Agency and Synopsis Literary Agency

© Перевод на русский язык, издание на русском языке, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2018

* * *

Драгоценным спутникам моей жизни: Антуану, Полин, Мими и Тесс

Введение

Просто следуй за линией сердца на своей ладони.

Florence and the Machine. Heartlines[1]1
  Heartlines – «Линии сердца». Песня, исполняемая британской группой Florence and the Machine. Возглавляющая коллектив певица Флоренс Уэлч – его единственная постоянная участница. Здесь и далее, если не указано иное, примечания редактора и переводчика.


[Закрыть]

Вскоре после того, как я оставила пост СЕО[2]2
  СЕО (Chief Executive Officer) – главный исполнительный директор, высшая управленческая должность. Аналог российского генерального директора.


[Закрыть] Chanel, у меня случился приступ паники. Я решила навести порядок в шкафу и отправить внушительную коллекцию жакетов, сумок и обуви Chanel на хранение в подвал. Это было своего рода психологическое и символическое очищение: я затеяла его, чтобы освободить место для новой личности. Кроме того, я почти тринадцать лет проходила в униформе – жакетах Chanel всевозможных видов, цветов и фактур и узких джинсах J Brand. Поймите правильно, я вовсе не жалуюсь. Каждая женщина мечтает скользнуть в жакет из плюшевого твида с восхитительной шелковой подкладкой, и я искренне благодарна судьбе за возможность носить множество этих изысканных творений. Но силуэты, которые когда-то заставляли меня с гордостью разглядывать свое отражение, теперь как будто принадлежали другому человеку – иному этапу моей жизни. Хотя я привносила в классический образ Chanel собственные ноты (сочетая деликатный жакет от кутюр с рваными джинсами и мотоциклетными ботинками), в тот момент мне хотелось вернуться к истинному собственному стилю – и внешне, и внутренне.

Именно поэтому мое потрясение вполне понятно: когда я все это убрала, оказалось, что шкаф почти пуст. Ребристые джинсы American Apparel и ворох футболок Hartford с принтами вряд ли годились для собеседования, не говоря об ужине с друзьями в ресторане. Тогда-то я и отправила письмо с просьбой о помощи Джеффри, старому другу и владельцу бутика в Манхэттене: мне нужен был новый образ.

Не испытывая привычной уверенности, я вошла в магазин под ледяными взглядами безупречно одетых манекенов. Их изящные позы как будто высмеивали мой небрежный вид. По привычке, а также чтобы вернуть веру в себя, я попыталась пощупать ткань и оценить фасоны на первой попавшейся вешалке с футболками в мужском отделе. «Вообще-то я разбираюсь в моде», – как будто пыталась заявить я. Манекены по-прежнему смотрели молча.

Я прошла мимо отдела обуви, по дороге прихватив пару вещей и отчаянно надеясь, что помощь скоро придет. Обычно, отправляясь по магазинам с коллегами, я предпочитала бродить по залу в одиночестве, чтобы получить представление о бутике с точки зрения покупателя. Но не в этот раз. Никто как будто не замечал меня. Я продолжала блуждать по салону и вздохнула с облегчением, только когда попала в небольшой и более понятный женский отдел и начала перебирать новейшие модели, размышляя, что мне подойдет. Поднимая перед собой одну за другой прекрасные вещи, я пыталась представить, как буду в них выглядеть: они были так не похожи на привычную униформу. Я поймала себя на том, что автоматически тянусь к приталенным твидовым жакетам, и с усилием развернулась в сторону блузок, блейзеров и даже широких брюк. В тот момент, когда я уже почти решила, что близка к модному провалу как никогда, Терренс, один из консультантов магазина, дотронулся до моей руки, приветливо представился и предложил быть моим сопровождающим.

Он вел, а я следовала за ним в танце от одного дизайнера к другому.

– Очень милые брюки, но я не ношу силуэты с широкими штанинами. Я невысокая и в них выгляжу коренастой. И потом, здесь слишком высокая талия. И я вообще не люблю Celine. У них чересчур мешковатые фасоны… – в том же духе я продолжала называть свои предубеждения. Моей первой реакцией почти на все было в лучшем случае сомнение, в худшем – решительный протест. Сейчас я понимаю, что на самом деле отказывалась не от одежды. Мне просто было трудно представить свою новую личность – и отпустить старую, которая так хорошо мне служила. Терренс мягко убеждал обратить внимание на другие образы.

– Просто наденьте – и сами увидите. На фигуре это выглядит совершенно иначе.

Самое интересное началось в примерочной. Для решения моей модной дилеммы Терренс, с полными руками одежды, позвал на помощь еще двух коллег. Вещи вплывали в кабинку одна за другой – бренды, о которых я никогда всерьез не задумывалась, и даже несколько тех, о которых вообще не слышала, – до тех пор, пока стены совсем не скрылись за мерцанием и блеском, текстурами и цветами. Я примеряла разные наряды, и женщина, смотревшая на меня из зеркала, широко улыбалась. Меня пьянило чувство новообретенной свободы и преображения. Нельзя сказать, что мне не нравилась прежняя должность: я была СЕО вершины роскоши, общалась с изумительно талантливыми людьми, подолгу жила в обожаемом Париже и встречалась с замечательными художниками – все это делало работу мечты еще привлекательнее. Но сейчас пришло время отказаться от этого ярлыка и взглянуть на себя по-другому.

По правде сказать, дело совсем не в одежде. Оставив Chanel, я должна была полностью изменить себя. Я внезапно оказалась «главой» всего лишь собственной жизни. На что это похоже – просыпаться, не думая о телефонной конференции с Китаем или о сотне ждущих ответа писем? Чем заполнить пустоты, образовавшиеся в прежде набитом под завязку графике? Обе дочери уже взрослые и живут отдельно, и мне не нужно водить их к врачам или давать житейские советы. Кто я теперь и кем хочу быть?

Слишком легко спутать собственную личность со своим положением, должностью или ролью. Вероятно, на какое-то время они действительно могут стать вашей главной характеристикой, вместе со множеством других имен: наставник, СЕО, жена или мать. Мы постоянно пользуемся разными ярлыками, но иногда замечаем, что некогда удобные костюмы больше не подходят, не выражают нашу подлинную суть, и это вызывает тревогу. Однако, как я выяснила, подобные конструкции гораздо гибче, чем кажется, и неважно, навязаны они или взяты добровольно. Речь не только о том, чтобы отказаться от ожиданий, которые на нас возлагают другие: гораздо чаще нужно избавиться от узких жестких стандартов, которые мы сами устанавливаем для себя. Чтобы освоиться с постоянно меняющимся, неопределенным «я», скрытым под теми ролями, которые мы играем, нужны смелость, время и готовность раздвигать границы зоны комфорта. Проявлять любопытство; воспринимать все широко открытыми глазами, ушами и сердцем; погружаться в новое; узнавать, на что откликается душа, и постоянно спрашивать себя, что волнует, что люблю и почему делаю то, что делаю, – все это не раз помогало мне сбрасывать ярлыки.

Возможно, в вашей карьере или жизни тоже возникают моменты, когда вы перестаете быть тем человеком, которым хотите быть, или, наоборот, продолжаете играть роль, которая уже не выражает вашу суть. И вам тоже нужно сделать выбор: согласиться с формой, которую вы приняли, или изменить ее, начав хотя бы с обновления гардероба.

Терпеть не могу ярлыки и рамки. Так было всегда. Возможно, дело в том, что я росла в еврейской семье на американском Среднем Западе. Или в том, что я была первым ребенком довольно либеральных родителей и мое детство пришлось на особенно бурную культурную эпоху. А может, просто никогда не умела ограничивать себя и других одной категорией. Как бы то ни было, каждый раз, когда на меня наклеивали какой-то ярлык, я рано или поздно чувствовала необходимость избавиться от него – или хотя бы слегка оборвать его по краям. Кроме того, не слишком любила жесткие социальные структуры.

Я никогда не стремилась строго следовать правилам, хотя почти всегда внимательно их изучала. И, пожалуй, неудивительно, что мой путь к руководящей должности и переплетенным двойным «С» логотипа Chanel начался (по крайней мере, в моем сознании) не с увлечения модой и не с диплома бизнес-школы, а с козьего сыра. Да, именно так – с козьего сыра.

Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я провела месяц в Провансе и без памяти влюбилась во Францию. Красота была повсюду, и все французы, казалось, обладали интуитивным чувством прекрасного, на которое что-то глубоко в моей душе откликалось. Меня пленили мягкий свет, ласкающий известняковые стены; лавандовые поля; вазы с полевыми цветами, украшавшие даже скромные столы для пикника; и, главное, знакомство с козьим сыром. Козий сыр – острый, едкий, восхитительный до слез (им полагается неторопливо наслаждаться, смакуя каждый оттенок вкуса), совсем не похожий на своего пресного американского кузена – встряхнул и освежил все мои чувства.

Решительно шагнуть за рамки детства, проведенного на консервативном Среднем Западе в 1970-х годах, меня побуждала не только красота, которой французы, казалось, жили и дышали, но и смутное ощущение свободы. В то время французские режиссеры новой волны писали для женщин роли, не ограниченные узкими амплуа голливудских старлеток. И меня, тогда бакалавра Йельского университета, очаровывали героини этих фильмов: им каким-то образом удавалось избавиться от тяжести чужих ожиданий, которую я ощущала в Сент-Луисе. Я мечтала быть француженкой и жить, погрузившись в поток красоты, воспринимая ее всеми чувствами. И понятия не имела, куда меня может привести это стремление, но оно, в сочетании с непоколебимой решимостью, несомненно, определило направление моей жизни.

Я все это рассказываю вам, потому что в наши дни, кроме необходимости разобраться с ярлыками, которые на вас навешивают другие или которые вы на какое-то время выбираете сами, приходится иметь дело еще и со звучащим отовсюду призывом «действовать по велению сердца». Но если бы все было так просто. Позволив себе это, вы включаетесь в хаотический процесс, который нелегко описать понятными словами или выразить в аккуратных списках. Часто на этом пути приходится прислушиваться к шепоту интуиции и предчувствиям, которые восстают против условностей вроде высшего образования и работы. Никогда не сказала бы, что мое призвание – козий сыр или что знаю, как превратить увлечения в любимую работу. Я не догадывалась, что разговоры допоздна за бокалом виски с содовой о «взгляде камеры» во французских фильмах новой волны подготовят меня к работе маркетолога и продавца, научив разбираться в дизайне и интриговать покупателя. Я точно знала только то, что чувствовала, – необъяснимое стремление к красоте. Поиск прекрасного привел меня из сердца Америки на проселочные дороги Северной Франции в качестве молодого стажера L’Oréal, затем на американский Золотой берег к активным и перспективным годам в The Gap и, наконец, обратно в Париж, где передо мной распахнулись золоченые двери дома Chanel. В профессиональном отношении я достигла намного большего, чем могла мечтать, но это произошло именно потому, что я слушала сердце и свои инстинкты. Вплотную приближаться к опыту, вызывающему легкое беспокойство, – это и есть моя зона комфорта. Немного испуга, чуть-чуть растерянности, капелька нервозности. Меня толкал вперед не поиск острых ощущений (этого никогда не было), но глубокое любопытство.

И насколько же парадоксально почти три десятка лет спустя слышать, какие вопросы о карьере задает новое поколение женщин. Как вы поднялись на вершину? Как добиться успеха в корпоративной среде, где преобладают мужчины? Как найти наставника? Как получить повышение? Как достичь баланса между работой и жизнью? Им нужны ответы на все эти вопросы – карьера, семья, счастье, жизнь. И я хотела бы дать ответы, но, конечно, не могу. У меня нет ответов (на самом деле их нет ни у кого) – но я знаю, какие отношения и чувства, какие вопросы и любопытные особенности выведут на путь самопознания, за пределы общепринятых границ и условностей, а также ярлыков, которыми вас награждают. Какой вы станете? Это зависит от вас. Я не могу дать вам «пять простых шагов» или даже рассказать, где лучше проходить стажировку. И, несмотря на карьеру в мире моды, не в состоянии объяснить, как одеваться сообразно ситуации, так же как подсказать, какую именно дорогу выбрать. Но, раскрывая перед вами извилистую тропу, которой меня вело сердце, и уроки, полученные на ней, я надеюсь побудить вас найти собственный путь и следовать ему.

Я написала эту книгу, чтобы расширить проем, через который мы смотрим на мир. Хочу, чтобы мы по-новому увидели, что значит быть женщиной, наставником, женой, матерью. Я устала слышать о «стеклянном потолке»[3]3
  «Стеклянный потолок» – термин из теории гендерных исследований, введенный в начале 1980-х годов для описания невидимого и формально не обозначенного барьера («потолка»), ограничивающего продвижение женщин по служебной лестнице по причинам, не связанным с профессиональными качествами.


[Закрыть] и о том, что для успеха должна «вести себя по-мужски» (но, боже упаси, не слишком командовать). Занимая пост CEO, обнаружила, что даже наши представления об успешном лидерстве заключены в чрезвычайно узкие рамки. Я хочу снять с концепции лидерства смирительную рубашку гендера. Вы можете быть отчаянно женственной, решительно мужественной или любой другой, в зависимости от того, какой вариант кажется подходящим. А если мы познакомимся с разными сторонами силы и научимся их использовать вместо того, чтобы пытаться соответствовать другому образу? Если начнем подходить к лидерам с другой меркой и ценить в них более широкий спектр качеств и навыков? Я хочу помочь вам научиться замечать красоту в несовершенстве, пролить свет и любовь на свою тень, признать, что человечность повествования способна перевесить любой алгоритм, который вы в состоянии изобрести или освоить.

Моя жизнь оказалась посвящена осмыслению парадокса, пронизывающего все ее сферы. Почему мы должны отделять искусство от бизнеса, чувства от логики, интуицию от здравомыслия? Почему нельзя изучать литературу и стать СЕО? Кто сказал, что тихий интроверт не в состоянии стать мощным, эффективным лидером? Кто решил, что вы не можете быть целеустремленной и вместе с тем гибкой; склонной к самоанализу и одновременно чуткой к происходящему; женой, матерью – и топ-менеджером? В каком своде правил говорится, что, твердо стоя на своей уязвимости и принимая собственную женственность, вы не будете сильнее?

Я написала эту книгу для тех, кто устал втискиваться в навязанные категории, стремится к единству и целостности в действиях и хочет отказаться от рамок, определяющих, кто вы есть или кем станете. Расскажу несколько историй о переломных моментах моей жизни, когда я с разбегу ныряла в новые обстоятельства и должна была освободиться от всего, что знала раньше, чтобы найти в себе новую личность. Поделюсь тем, как удавалось (а иногда не удавалось) пройти эти этапы и чему научилась (и продолжаю учиться) на этом пути. Я не предлагаю набор готовых правил или предписаний, никаких «практических советов» или пошаговых инструкций – всего лишь мозаику моментов, немного впечатлений и идей, из которых, надеюсь, вы сможете создать собственную историю.

У каждого из нас уникальный путь. Открывая миру свой весьма запутанный маршрут, надеюсь, что помогу вам найти собственную дорогу и следовать ей. Пришло время отказаться от ярлыков.

Глава 1. Глубокий вдох

Теплый пар, смешанный с сильным запахом жженой резины, просачивается из-под земли. Слышен протяжный скрип тормозов. Негромкий звуковой сигнал означает, что посадка окончена и двери закрываются. Обычно парижане обходят решетки метро стороной или просто перешагивают их, не обращая внимания на ароматы, тепло и звуки. Но я люблю все, что связано с метро, особенно запах. Для меня это и есть Париж – город контрастов и противоречий. Даже сегодня, спускаясь в подземку, как будто слышу шепот: ты дома. Делаю глубокий вдох – и я снова впервые в этом городе, мне шестнадцать, и я готова шагнуть за рамки Среднего Запада и вобрать в себя всю красоту огромной новой картины.

Мои родители и все их друзья обожали Сент-Луис: красивейшие ухоженные пригороды; улицы, обсаженные столетними деревьями; безопасные школы и качественный культурный досуг. Мы жили в пригороде Крив-Коёр – считалось, что это хорошее место для воспитания детей. Конечно, если ваши чада вписывались в ванильную реальность девичьих скаутских отрядов, уроков фортепиано и гимнастических конкурсов. Увы, это был не мой случай. Я фальшивила даже под страхом смертной казни; кувырок могла сделать, только когда спотыкалась, запутавшись в собственных ногах; и меня выгнали из отряда брауни[4]4
  Брауни – девочки-скауты, учащиеся 2-х и 3-х классов.


[Закрыть].

Отец, адвокат по судебным делам, бросил колледж и гастролировал по всему миру как актер, но после внезапной кончины моего деда вернулся и решил взяться за ум. (К счастью, тогда можно было сдать экзамены для подтверждения диплома.) В моей юности он начал коллекционировать вина из любимых регионов, и, чтобы выглядеть так же изысканно, как он, я повторяла вслед за ним названия винтажей из Бордо, Бургундии, Тосканы, Пьемонта и Эльзаса. Подражая отцу, полоскала рот вином и проглатывала его с негромким бульканьем, пытаясь распробовать вкус ягод, земли и меда, о которых он говорил. Я представляла эти далекие места и воображала, что нахожусь там и идеально говорю на местных наречиях.

Мама старалась познакомить нас с чудесами природы и сокровищами искусства, впрочем, не слишком удаляясь от уютного маленького мира семьи. В открытом театре Muny на невыносимой летней жаре мы, отбиваясь от москитов, смотрели мюзиклы «Моя прекрасная леди» и «Парни и куколки». Мы отправлялись в пешие походы по окрестным лесам, находили и исследовали пещеры. Иногда бывали в планетарии, и там я следила за самой яркой звездой, надеясь, что она приведет меня в новое измерение. Нельзя сказать, что я не любила родной город: во многих отношениях у меня было благополучное, почти идеальное детство, но, как увлеченная читательница и мечтательница, я хотела видеть больше. Экскурсии, которые устраивала мама, не смогли привязать меня к Сент-Луису, но ее привычка рассматривать окружающий мир сквозь призму эстетики и красоты неизменно подогревала мой интерес. Указывая на тонкие нюансы образов, звуков и ощущений, она развивала во мне чувствительность и любопытство, побуждавшие открыть для себя большой мир, вырваться из первой клетки, в которой я оказалась, – Сент-Луиса. (Позднее, конечно, мама захотела, чтобы после колледжа я вернулась в ее любимый город.)

Благодаря интересу ко всему новому и стремлению расширить горизонты я усердно училась и получала хорошие оценки, и педагоги считали меня «застенчивой славной девочкой». Я была довольно замкнутой, вечно думала о чем-то своем, поэтому одноклассники были уверены, что я высокомерна и неприветлива. Социальным амбициям я предпочитала любимые книги, фильмы и сериалы – все, где был какой-нибудь сюжет. В 1974 году никто не думал, что интроверсия – это хорошо; подобный недостаток полагалось исправлять, как неровные зубы или близорукость. Мама неустанно пыталась найти занятие, способное вытащить меня из скорлупы, но я отказывалась от командных видов спорта, клубов, музыкальных групп и чирлидинга (в отличие от младших сестер Сюзанны и Андреа, которые откликались на усилия матери куда охотнее и в целом больше преуспевали в социальной жизни и спорте). Я не была несчастным ребенком, просто знала, что в занятиях, которые другие считали подходящими для меня, чего-то не хватает.

Я была старшей дочерью: это накладывало нелегкую обязанность быть лучшей и в то же время убеждало, что я по умолчанию имею больше прав. Вероятно, виноваты моя социальная неловкость или физическая неуклюжесть, а может, дело просто в обыкновенном детском соперничестве, но я была далеко не идеальной сестрой. С Сюзанной, на три года младше меня, мы часто ссорились: обычно я злилась на нее за то, что она «все за мной повторяет» (даже если это было совсем не так). Если она звала поиграть, я чаще всего отказывалась – разве что иногда перед сном, когда она уставала, уговаривала ее заняться моей игрой, где нужно было придумывать собственные истории. Вторая сестра, Андреа, была на восемь лет моложе. С такой разницей в возрасте я просто не обращала внимания на прелестную белокурую малышку с голубыми глазами: мне хотелось заниматься своими делами, чтобы никто не мешал и не отвлекал.

До пятнадцати лет я ходила в государственную школу, где некоторые ученики продавали в коридорах наркотики, периодически приходили в класс под кайфом и засыпали на уроках, пока смотревшие на все сквозь пальцы учителя читали по бумажке свой предмет. Я спросила родителей, можно ли поступить в школу Джона Берроуза – более престижную и, кроме того, единственное в городе частное заведение совместного обучения, не относившееся ни к какой церковной общине. Родители пришли в восторг от моей идеи, хотя обучение стоило немало. Впрочем, и попасть туда было не так просто. Я сдала вступительный экзамен с пограничными результатами. К счастью, после того как меня внесли в список ожидания, появилось свободное место и мне удалось его занять.

В первый учебный день я поднялась по каменным ступеням школы Берроуза в своей лучшей юбке хиппи, вошла в обитый деревянными панелями длинный коридор и увидела толпу студентов во всем блеске стиля преппи[5]5
  Преппи (preppy) – стиль одежды, который появился в Америке в конце 1940-х годов. Название произошло от preparatory – «предварительный». Изначально «преппи» называли учащихся pre-college preparatory – учебных заведений, в которых богатую молодежь готовили к поступлению в элитные университеты. Все молодые люди носили форму, похожую на школьную, а также одежду для престижных видов спорта, таких как гольф или теннис. Именно это заложило основы стиля.


[Закрыть]: яркие рубашки Lacoste (воротник, разумеется, поднят), брюки Lilly Pulitzer (с принтом в виде черепах и прочих морских животных) и коричневые топсайдеры (шнурки развязаны, на носках предпочтительно дырки). Большинство учеников ходили в эту школу с детского сада, поэтому их социальные круги были полностью сформированы. И, за очень редким исключением, здесь не было евреев. Я явно не укладывалась в стандарт.

Однажды утром, придя в школу, я обнаружила, что на дверце моего шкафчика кто-то написал «Грязная еврейка». Почему-то это казалось особенно оскорбительным – ведь моя семья считала себя «реформированной», да и я никогда не питала особой эмоциональной привязанности к своей вере. Я была еврейкой и считала это просто частью своей ДНК, как карие глаза, но начала понимать: независимо от того, кем ты себя считаешь, другие будут придумывать для тебя собственные определения.

Подобные проявления антисемитизма не считались уникальными, хотя по большей части в них не было настоящей ненависти и злобы. И все же они могли вызвать дискомфорт у тех, кто не соответствовал стандартам. Для ежегодного tableau vivant (рождественского представления) в школе Берроуза выбирали несколько красивых учеников, которым предстояло блеснуть в постановке о рождении Иисуса. Все остальные студенты обязаны были присутствовать на спектакле: избежать его можно было, только принеся записку от родителей, освобождающую по соображениям вероисповедания. Это не было религиозным мероприятием, но повышенное внимание к одной отдельно взятой системе верований беспокоило меня. Почему, например, мы не ставим пьесу об очищении храма Иудой Маккавеем, в честь которого существует праздник Ханука? Почему в течение года не отмечаем другие, не менее важные культурные или религиозные события? Возможно, это связано с тем, что большинство студентов принадлежат к одной конфессии. Но если так, это указывает на еще более серьезную проблему. Посещение спектакля ставило меня перед невозможным выбором: участвовать в мероприятии, которое вызывало у меня несогласие, или отказаться присутствовать и еще сильнее отдалиться от коллектива. В конце концов я с неохотой пришла. Мне удалось найти для себя компромисс, впрочем, довольно жалкий: мой «бунт» заключался в том, что я вместе с еще одним учеником-евреем села на последний ряд.

Предубеждения принимают самые разные виды и формы. Уверена, у вас тоже бывали моменты, когда вы чувствовали, что вас «мягко поощряют» (читай: заставляют) соответствовать неким ожиданиям, вызывающим дискомфорт. Как подросток, жаждущий успеха, я понимала возможные последствия, если не смогу вписаться в коллектив и настрою других против себя. Позднее в карьере, как женщина, пытающаяся подняться к высшим руководящим должностям, я заметила: чем тоньше предубеждение, тем более коварным и отчуждающим оно может быть. Возможно, с вами тоже такое случалось: коллега высказывает какие-то предрассудки (касающиеся пола или любого другого неотъемлемого признака), не угрожающие вашей карьере и не причиняющие вам, в сущности, никакого вреда, но заставляющие чувствовать себя неловко. Поскольку ничего противозаконного не произошло, любой протест или возмущение с вашей стороны, скорее всего, выставит в невыгодном свете именно вас – как будто вы делаете из мухи слона. И поэтому, хотя стремление угодить и нелюбовь к критике хорошо служили мне много лет и даже помогли подняться по служебной лестнице, позднее я обнаружила, что они были частью моей тени, и именно из-за них постепенно перестала чувствовать, кто я такая и что для меня важно. Стремление всегда играть по правилам, особенно если они преподносятся как «норма», безусловно, накладывает ограничения. Иногда вы понимаете, что тонете в водовороте общественного мнения, и в итоге теряете себя.

Несмотря на то что в эти ранние годы я почти все время плыла против течения, у меня было несколько замечательных учителей, на чьих уроках я отдыхала душой. Они открыли мне глаза на новые миры и подогрели страстный интерес ко всему, что лежало за пределами безмятежного существования в Сент-Луисе. Одним из них был мистер Фауст (весьма подходящее имя), учитель актерского мастерства, чей сарказм, едкое остроумие и страстная любовь к театру делали его одним из самых потрясающих людей, которых я встречала до того момента. Благодаря ему я полюбила актерское мастерство – единственное занятие, которым была одержима все три года в школе Берроуза. Тяжело дыша и сжимая в руке сценарий, мистер Фауст с трудом поднимался по ступенькам на сцену и театральным взмахом руки предлагал моему партнеру сделать шаг в сторону. Сделав паузу, чтобы вытереть пот со лба, он велел мне читать текст мужского персонажа, а сам произносил мои реплики. Я понимала, чего он хочет: чтобы я вошла в образ другого персонажа, услышала то, что слышал он, и ощутила влияние тех слов, которые только что говорила сама. Мистер Фауст учил меня слушать, прежде чем говорить. Это упражнение выталкивало из зоны комфорта: до этого я прилежно запоминала только свою часть диалога, и вдруг меня заставляли сменить сторону. Задача усложнялась: я должна была слушать, как мистер Фауст произносит мои реплики, вкладывая в них куда более глубокие оттенки интонаций, чем удавалось мне. Он не указывал, что делать, а предлагал увидеть себя с чужой точки зрения, почувствовать, понять, как может ответить на мои слова другой персонаж, сделать свое присутствие более ощутимым. Это невозможно, думала я тогда. Для этого нужны две совершенно противоположные вещи: полностью погрузиться в сценическую личность и одновременно наблюдать за ней со стороны. Но достаточно сказать, что эта методика – практика осознанности, способность переключаться и видеть мир чужими глазами, при этом испытывая неуверенность и дискомфорт – пригодилась мне позднее в профессиональной жизни вполне очевидными и довольно неожиданными способами. Я использовала ее впервые, отправляясь на собеседование с работодателем, затем – при выступлении перед большой аудиторией, не говоря уже о времени, когда я была руководителем высшего звена и принимала стратегические решения, от которых зависели повседневная жизнь и карьера всех сотрудников компании.

Опыт, полученный в театре, дал возможность примерить на себя самые разные характеры и оценить, как полезно смотреть на мир под другим углом. Если я казалась застенчивой, это не значит, что я не была очарована кем-то. Напротив, смущение и робость сделали меня особенно чувствительной к окружающим. Я подмечала мельчайшие движения, стараясь угадать, что люди собой представляют и что чувствуют.

Я ужасно боялась оказаться на виду, поэтому развила в себе глубокое любопытство к чужим судьбам и приучилась внимательно наблюдать за окружающим миром.

Еще один проблеск надежды я нашла в уроках французского. Каждый раз, когда моя учительница французского миз Стэнли (то, что она называла себя «миз», было, на мой взгляд, просто потрясающе) рассказывала о достопримечательностях Парижа и поправляла нас в спряжении глаголов étre и avoir – неправильных, конечно, – у нее сияли глаза. Позднее я поняла, что Париж такой же неправильный, как эти глаголы, и, может быть, именно этим он меня и привлек: удивительно красивый, но не идеальный – изящный и одновременно грубоватый. Огромные просторные проспекты и причудливые извилистые улочки. Прилично одетые мужчины в широких вельветовых брюках и твидовых пиджаках торопятся на работу мимо безвкусно одетых блондинок из квартала Пигаль – рваные черные колготки в сетку и размазанная красная помада, – нетвердой походкой бредущих домой. Я влюбилась в парадоксы Парижа. Из первых уроков французского я мало что узнала о городе и культуре, кроме прекрасного гортанного «р», но что-то подсказывало – полагаю, это было своего рода предчувствие: нам суждено встретиться.

Мне очень помогло то, что мой отец, любви и внимания которого я всегда искала, свободно говорил по-французски. Он был в этой стране всего дважды, но имел безупречное произношение. Папа изучал язык в средней школе по уникальному методу: никаких учебников до второго года обучения. Он просто слушал звуки, впитывал их и повторял то, что слышал. Я была убеждена, что единственный способ научиться говорить как французы (и ценить великолепные сыры и вина, которые так любил отец) – полностью погрузиться в языковую среду, пожив какое-то время с местной семьей. И поэтому попросила родителей отправить меня на лето во Францию.

Вместе с другими студентами, которые ехали учиться за границу, мы прибыли в аэропорт Шарль-де-Голль. Предстояло провести день в Париже, а затем разъехаться по всей стране к ожидающим нас семьям. Пройдя по узкому коридору аэропорта и поднявшись по эскалатору, я попала в другой мир, иную жизнь, хотя тогда даже не предполагала, насколько важным будет это приключение. Я просто шла навстречу неизвестности, взволнованная и немного испуганная.

Нас, все еще вялых после перелета, посадили в автобус, и мы поехали в Город огней. Когда подъезжали к Триумфальной арке, я прижалась носом к стеклу, чтобы получше ее разглядеть. Автобус на головокружительной скорости ворвался в кольцо автомобилей, мы приблизились к подножию памятника – и я не успела толком прочувствовать все его изящество и величие, так как мы уже неслись по Елисейским Полям в обратную сторону. Мое сердце колотилось, а на глазах выступили слезы. В контрасте чистой, мощной архитектуры памятника и шумно пролетающих под ним машин было что-то, пронзившее мою душу и не желавшее отпускать. Луч света упал сквозь облака и зажег золотом купол Дома инвалидов. Я старалась запомнить абсолютно все: мощеные булыжником кривые улицы, завывание сирен, золотистое свечение на бежевых стенах зданий и даже исходящий от водителя автобуса едкий запах сигареты Gauloises, смешанный с винным перегаром.