Текст книги "Последние похождения Арсена Люпэна. Часть II: Три убийства Арсена Люпэна"

Глава 3
Великая комбинация

I

К его величайшему удивлению, Люпэна не посадили в карцер. Господин Борели лично пришел несколько часов спустя, чтобы сказать, что считает такое наказание ненужным.

– Более чем ненужным, господин директор, – опасным, – заметил тут Люпэн. – Опасным, неуклюжим, неправомерным.

– Почему же? – спросил господин Борели, которого его подопечный все больше и больше беспокоил.

– А вот почему, господин директор. Вы только что вернулись из префектуры полиции, где рассказали кому следует о том, что заключенный Люпэн взбунтовался; где показывали разрешение на посещение, выданное человеку по имени Стрипани. И в свое оправдание привели тот факт, что, когда названный Стрипани представил вам разрешение, вы проявили предусмотрительность, позвонив по телефону в префектуру и выразив свое удивление. А из префектуры полиции вам ответили, что разрешение вполне действительно.

– Ах! Вы это знаете!..

– Я знаю об этом тем лучше, что из префектуры вам ответил один из моих агентов. Сразу же после этого, по вашей просьбе, ответственные лица провели расследование, которое показало, что данное разрешение на свидание – не более чем фальшивка. Теперь ведется розыск – кто его изготовил. И, будьте спокойны, ничто не будет обнаружено.

Господин Борели протестующе усмехнулся.

– Потом, – продолжал Люпэн, – допрашивают моего друга Стрипани, который без труда открывает свое настоящее имя – Штейнвег. Следовательно, заключенный Люпэн сумел привести кого-то в тюрьму Санте и беседовать с ним в этом месте целый час. Какой скандал! Не лучше ли его замять? И Штейнвега отпускают, а господина Борели направляют в качестве посланника к заключенному Люпэну, со всеми полномочиями на то, чтобы купить его молчание. Это правда, господин директор?

– Всецело и полностью! – сказал господин Борели, избравший шутливый тон, чтобы скрыть охватившую его неловкость. – Можно подумать, вам даровано двойное зрение. Значит, вы принимаете условия?

Люпэн рассмеялся.

– То есть иду навстречу вашим проблемам! Да, господин директор, успокойте господ из префектуры. Я буду нем. В конце концов, на моем счету достаточно побед, чтобы оказать вам снисхождение, храня молчание. Никаких сообщений прессе не сделаю… по крайней мере по данному поводу.

Это означало – оставить за собой право делать такие сообщения по другим вопросам. Вся деятельность Люпэна, в сущности, стремилась к этой двойной цели: сообщаться со своими друзьями и с их помощью вести в прессе одну из тех кампаний, в которых он проявлял такое мастерство.

С самого момента своего ареста, впрочем, он снабдил обоих Дудвилей соответствующими инструкциями и теперь полагал, что подготовка была почти закончена. Каждый день добросовестно трудился над изготовлением конвертов, бумагу для которых ему приносили по утрам в пронумерованных пачках и которые по вечерам забирали, сложенными и смазанными клеем. Поскольку же распределение пакетов по номерам между заключенными, избравшими этот вид труда, всегда производилось одинаковым образом, бумага, поступавшая к Люпэну, должна была носить каждый день один и тот же порядковый номер. Практика подтвердила этот расчет. Оставалось лишь вступить в сговор с одним из служащих того честного предприятия, на которое была возложена доставка и реализация готовых конвертов.

Это не оказалось трудным.

Уверенный в успехе, Люпэн спокойно ждал, чтобы сигнал, о котором условился со своими друзьями, появился на верхнем листке бумаги в его пакете.

Время, впрочем, текло быстро. К полудню состоялся ежедневный визит господина Формери, в неизменном присутствии мэтра Кимбеля, его адвоката и безмолвного свидетеля. Заключенный подвергся напряженному допросу.

Люпэн забавлялся, дурача всех. Убедив в конце концов следователя в своей непричастности к убийству барона Альтенгейма, он признался в целом ряде выдуманных правонарушений, и организованные тут же господином Формери расследования приводили к ошеломляющим результатам, к скандальным ошибкам, в которых публика узнавала личный почерк того величайшего мастера иронии, каким был Люпэн. Невинные, мелкие игры, как он сам говорил. Надо же было ему поразвлечься! Но близился час для более серьезных дел. На пятый день Арсен Люпэн заметил на принесенном ему пакете условный знак, проведенную ногтем черту поперек второй страницы.

«Наконец, – подумал он, – мы приближаемся к цели».

Он извлек из тайника крохотную бутылочку, открыл ее, понюхал, смочил палец содержавшейся в ней жидкостью и провел им по третьему листку бумаги. Минуту спустя на ней начали проступать неясные черточки, постепенно складывавшиеся в буквы, потом – в слова, наконец – в целые фразы.

Вскоре он прочитал:

«Все идет как надо. Штейнвег на свободе. Скрывается в провинции. Женевьева Эрнемон здорова. Часто навещает в отеле Бристоль госпожу Кессельбах, которая хворает. Каждый раз встречается там с Пьером Ледюком. Отвечайте тем же способом. Опасности нет».

Таким образом, общение с внешним миром было установлено. Усилия Люпэна снова увенчались успехом. Оставалось лишь исполнить свой план, применить в деле сведения, полученные от старого Штейнвега, и вернуть себе свободу одной из самых гениальных и необыкновенных комбинаций, которые когда-либо созревали в его мозгу.

Три дня спустя в «Большой газете» появились следующие строки:

«Кроме воспоминаний Бисмарка, которые, по мнению хорошо информированных лиц, не содержат ничего, кроме официального изложения событий, к которым был причастен великий канцлер, существует целый ряд конфиденциальных писем величайшего значения.

Эти письма обнаружены. Из надежного источника нам стало известно, что вскоре они будут опубликованы».

Все помнят еще, какой шум во всем мире вызвала эта заметка, последовавшие за ней комментарии, высказанные об этом предположения, в особенности – полемику в германской прессе. Кем были инспирированы эти строки? О каких письмах шла речь? Какие лица написали их канцлеру либо кому написал их он сам? Не сводилось ли все к посмертной мести? Либо дело было просто в неосторожном разглашении тайны одним из авторов переписки?

Вторая заметка на эту тему направила общее внимание на определенные обстоятельства, до крайности при этом его возбудив. Вот ее содержание:

«Отель Санте, камера 14, отделение 2.

Господин директор «Большой газеты».

Во вторник Вами помещено сообщение, составленное на основе нескольких слов, вырвавшихся у меня накануне вечером, в ходе лекции, прочитанной мною в Санте и касавшейся международной политики. Заметка, в основном верная истине, требует, однако, небольшой поправки. Указанные письма действительно существуют, никто не может оспаривать их исключительного значения, поскольку уже в течение десяти лет они являются предметом неустанного розыска со стороны заинтересованного правительства. Никто, однако, не знает, ни где они находятся, ни хотя бы слова из их содержания…

Общество, уверен, не претендует на то, что я вынужден заставить его ждать, прежде чем удовлетворить законную любознательность своих сограждан. Помимо того, что я не обладаю еще всеми фактами, необходимыми для поиска истины, мои нынешние занятия не позволяют уделить этой задаче необходимое время.

Пока могу только сказать, что письма были доверены умирающим канцлером одному из его самых верных друзей и что этому другу позднее пришлось претерпеть тяжкие последствия проявленной им преданности. Шпионаж, домашние обыски – ничто его не миновало. Я отдал указание двум лучшим агентам моей тайной полиции заново, с самого его начала взять этот след, и не сомневаюсь, что по прошествии самое большее двух дней сумею пролить свет на эту волнующую тайну.

Подпись: Арсен Люпэн».

Стало ясно: делом занялся сам Арсен Люпэн. Это он, сидя в тюрьме, осуществил постановку комедии, а может, и трагедии, объявленной в первом газетном сообщении. Какая невероятная история! Радость была всеобщей. С таким актером, как Люпэн, в этом спектакле не будет недостатка ни в живописных моментах, ни в сюрпризах.

Три дня спустя в «Большой газете» можно было прочитать:

«Имя верного друга, на которого я ссылался, мне открыто. Речь идет о великом герцоге Германне III, правящем (хотя и свергнутом) князе великого герцогства де Де-Пон-Вельденц и наперснике канцлера, к которому тот питал безграничную дружбу. Дом герцога подвергся обыску со стороны графа В., сопровождаемого двенадцатью военными, – обыску, не давшему результатов. Было, тем не менее, доказано, что великий герцог действительно является хранителем указанных документов. Где же они спрятаны? Такова тайна, которую, вероятно, в настоящее время никто на свете не смог бы разгадать.

Берусь, однако, решить данный вопрос в течение двадцати четырех часов.

Подпись: Арсен Люпэн».

И действительно, двадцать четыре часа спустя появилось следующее сообщение:

«Знаменитые письма действительно укрыты в феодальном замке Вельденц, центре великого герцогства де Де-Пон, владении, частично разоренном в XIX столетии. В каком именно месте? И о чем могут поведать эти письма? Таковы два вопроса, которые я намерен разгадать, чтобы обнародовать их решение в течение следующих четырех дней.

Подпись: Арсен Люпэн».

В назначенный день читатели жадно раскупали «Большую газету». Ко всеобщему разочарованию, однако, обещанных сведений на ее страницах не оказалось. На следующий день – снова молчание. Еще через день – тоже.

Что же произошло?

Об этом узнали после разглашения некоторых секретов префектуры. Директор тюрьмы Санте был якобы предупрежден о том, что Люпэн поддерживает связи со своими сообщниками с помощью пакетов с конвертами, которые изготовляет. Обнаружить ничего не сумели, однако, на всякий случай, неисправимому заключенному запретили заниматься любой работой.

На что неисправимый отвечал:

– Поскольку делать мне больше нечего, займусь моим предстоящим процессом. Пусть об этом сообщат моему адвокату, мэтру Кимбелю.

Это была правда. Люпэн, до сих пор отказывавшийся от любого разговора с мэтром Кимбелем, согласился его принять и начать подготовку своей защиты.

II

На следующий день мэтр Кимбель, не скрывая радости, затребовал Люпэна в помещение для встреч с адвокатами.

Это был пожилой человек, носивший очки с сильно увеличивающими стеклами, за которыми его глаза казались неестественно огромными. Он положил на стол свою шляпу, раскрыл портфель и задал подзащитному длинный ряд вопросов, которые перед тем тщательно подготовил. Люпэн отвечал на них с исключительной благожелательностью, рассыпаясь в бесконечном множестве подробностей, которые мэтр Кимбель тут же записывал на приколотых друг к другу карточках.

– Итак, – продолжал адвокат, согнувшись над бумажками, – вы утверждаете, что в указанное время…

– Я говорю, что в указанное время, – подхватывал Люпэн.

Незаметно, самыми естественными движениями, он облокотился о стол, опустил руку и медленно скользнул ею под шляпу мэтра Кимбеля. Затем просунул палец за кожаный поясок и завладел полоской бумаги, из тех, которые закладывают между кожей и подкладкой, если шляпа слишком велика. Он развернул бумагу. Это было письмо Дудвилей, составленное условными знаками.

«Я нанялся слугой к мэтру Кимбелю. Можете без опаски пользоваться для связи этим же каналом. Уловка с конвертами тюремным властям выдана Л.М., убийцей. Вы предвидели, к счастью, этот ход».

Следовал подробный отчет обо всех действиях и комментариях, вызванных разоблачениями Люпэна.

Он извлек из кармана полоску бумаги со своими указаниями, осторожно вложил ее на место первой и так же незаметно убрал руку. Дело было сделано.

Переписка Люпэна с «Большой газетой», таким образом, возобновилась без помех.

«Прошу прощения у публики, что не выполнил данного ей обещания. Почтовая служба отеля Санте – ниже всякой критики.

Тем не менее, мы приближаемся к финалу. В моем распоряжении теперь находятся все документы, устанавливающие истину на самом бесспорном основании. С их публикацией, правда, придется повременить. Тем не менее, могу сообщить следующее: некоторые из этих писем были направлены канцлеру человеком, который в ту пору объявлял себя его учеником и почитателем и который, несколько лет спустя, избавился от наскучившего ему опекуна, чтобы единолично править страной.

Выражаюсь ли я достаточно понятно?»

И на следующий день:

«Эти письма были написаны во время болезни последнего кайзера. Достаточно ли этого, чтобы стало ясно их значение?»

Четыре дня царило молчание. Затем последовало следующее сообщение, резонанс которого, наверно, еще не забыт:

«Мое расследование завершено. Теперь мне известно все. Путем размышлений я разгадал секрет тайника. Мои друзья направятся в Вельденц и, назло всем препятствиям, проникнут в замок через проход, который я им укажу. Газеты впоследствии обнародуют фотокопии этих писем, содержание которых я уже знаю, собираясь, однако, приступить к публикации их полного текста. Эта публикация, теперь – неизбежная, состоится через две недели, день в день, 22 августа. До тех пор же я намерен хранить молчание. И ждать».

Сообщения в «Большой газете» действительно прекратились, но Люпэн не прерывал связи со своими друзьями по «шляпной дороге», как они говорили между собой. Это было ведь так просто! И безопасно. Кому бы могло прийти в голову, что шляпа мэтра Кимбеля служит почтовым ящиком Арсену Люпэну?

По утрам, через день или два, прославленный адвокат аккуратненько доставлял своему клиенту его почту, письма из Парижа, из провинции, из Германии, все – спрессованные, сжатые до предела братьями Дудвиль, сведенные к кратким формулам и написанные шифрованным языком.

Час спустя мэтр Кимбель так же добросовестно уносил с собой приказания Арсена Люпэна.

Но однажды директор тюрьмы Санте получил телефонограмму, подписанную Л.М. и предупреждавшую его о том, что мэтр Кимбель, по всей вероятности, невольно служит Люпэну почтальоном и что было бы полезно установить наблюдение за посещениями адвоката. Директор передал это мэтру Кимбелю, который стал приходить в сопровождении своего секретаря.

Вот так еще раз, несмотря на все усилия, на неистощимость воображения, вопреки чудесам изобретательности, Люпэн еще раз оказался отрезанным от внешнего мира дьявольским искусством своего грозного противника. И оказался в изоляции в самый критический момент, в ту решающую минуту, когда, сидя среди четырех стен своей камеры, разыгрывал свои последние козыри против объединенных сил, которые так неумолимо на него давили со всех сторон.

13 августа, в то время, когда он беседовал с обоими адвокатами, его внимание привлекла газета, прикрывавшая некоторые из бумаг мэтра Кимбеля. Он заметил в ней набранное крупными буквами, как заглавие, знакомое число: «813». И подзаголовок: «Еще одно убийство. Волнение в Германии. Разгадана ли тайна АПООНа?»

Люпэн побледнел. Чуть ниже он прочитал следующие строки:

«Две сенсационные телеграммы получены нами в последний час. Неподалеку от Аугсбурга обнаружено тело старика, убитого ударом ножа. Личность покойного установлена: некий Штейнвег, о котором шла речь в деле Кессельбаха.

С другой стороны, мы получили телеграмму о том, что Шерлок Холмс, прославленный английский детектив, срочно вызван в Кельн. Он встретится там с кайзером. Оттуда оба проследуют в замок Вельденц. Как сообщают, Шерлок Холмс дал слово раскрыть тайну АПООНа. Если его ждет удача, это окончательно сорвет ту загадочную кампанию, которую Арсен Люпэн, вот уже месяц, ведет таким странным образом».

III

Общественное любопытство никогда не было еще возбуждено до такой степени, как при объявлении предстоящей дуэли между Холмсом и Люпэном, дуэли невидимой, можно сказать – заочной, но впечатляющей в силу того напряжения, которое возникло вокруг всего этого дела, той ставки, которую оспаривали оба непримиримых противника, столкнувшиеся друг с другом опять.

Ведь теперь речь шла уже не о скромных частных интересах, о малозначительных взломах, о жалких личных страстях, но о деле подлинно мирового значения, в котором была замешана политика трех великих европейских наций и которое, при определенном развитии, могло бы даже нарушить мир во всем мире. Не будем забывать, что Марокканский кризис в то время уже разразился. Одна лишь искра могла вызвать взрыв.

Исхода поэтому ждали с тревогой, не зная в точности, чего ждут. Ибо, в конце концов, если детектив выйдет из дуэли победителем, если он найдет письма, кто об этом узнает? Какое доказательство этой победы будет им предъявлено?

В сущности, все надежды возлагались на Люпэна, на его известную привычку брать публику в свидетельницы своих действий. Как он поступит теперь? Как отвратит ту страшную опасность, которая ему грозит? Сознает ли хотя бы он эту опасность?

В четырех стенах камеры заключенный 14 ставил себе приблизительно эти же вопросы. И к этому его толкало не праздное любопытство, а подлинная тревога, ежеминутное острое беспокойство.

Он чувствовал себя бесконечно одиноким, с бессильными руками, бессильной волей, бессильным мозгом. Каким бы ни был он умелым, изобретательным, бесстрашным, какие героические поступки ни совершил бы, – это ничего не давало ему. Борьба для него продолжалась как бы за пределами доступности. Его роль была сыграна. Он собрал части и напряг все пружины той машины, которая должна была произвести, в какой-то мере механически сфабриковать для него свободу, за этой границей он не мог уже ни совершенствовать дело своих рук, ни направлять его работу. В урочный день оно придет в движение само. А до того тысячи неблагоприятных случайностей могли возникнуть, тысячи препятствий встать на пути, и он не был в силах ни бороться со случайностями, ни устранять препятствия.

Люпэн пережил самые горькие часы своей жизни. Он усомнился в самом себе. И задал себе роковой вопрос – не окончится ли его существование в аду каторги.

Не ошибся ли он в своих расчетах? Не было ли ребячеством поверить, что в намеченный день долгожданное событие все-таки произойдет?

«Это безумие! – восклицал он про себя. – Мои расчеты ошибочны. Можно ли допустить хотя бы в мыслях такое стечение обстоятельств? Крохотный фактик может все разрушить… Песчинка…»

Смерть Штейнвега и исчезновение документов, которые старик должен был ему передать, его не смущали. Без документов, в крайнем случае, можно было обойтись; пользуясь несколькими словами, сказанными ему немцем, он мог, силой интуиции и своего гения, восстановить содержание писем кайзера и составить план сражения, которое принесет ему победу. Но он думал о Шерлоке Холмсе, который был там, в самом центре поля битвы, и который старался разыскать письма, разрушая здание, с таким терпением возведенное Люпэном.

И думал он также о другом, неумолимом враге, беспощадном противнике, который рыщет вокруг тюрьмы, свил, может быть, логово в самой тюрьме, разгадывал его самые тайные намерения еще до того, как они обретали форму в его сознании.

17 августа… 18… 19 августа… Еще два дня… Скорее – два столетия… О нескончаемость минут! Обычно такой спокойный, так владеющий собой, такой изобретательный в своих забавах, Люпэн был то возбужден, то подавлен, мрачен, без сил; его лихорадило, он ничему не доверял.

20 августа…

Он хотел бы действовать, но не мог. Что бы ни случилось, он был не в силах приблизить час развязки. Произойдет ли она или нет – Люпэн не мог быть в этом уверен, прежде чем последний час последнего дня не истечет до своей последней минуты. Только тогда станет очевидным окончательный срыв его комбинации.

«Неизбежен срыв, – неустанно повторял он себе, – удача зависит от слишком хрупких обстоятельств; я не могу действовать иначе, чем психологическими способами… И, наверно, сильно преувеличиваю мощь своего оружия… И все-таки…»

И надежда возвращалась. Он снова взвешивал свои шансы. Они представлялись ему реальными и хорошо продуманными. Все должно было произойти так, как он предусмотрел, по тем самым причинам, на которые он рассчитывал. Это было неизбежно…

Да, неизбежно. Если только Холмс не найдет тайник…

И снова он думал о Холмсе, и тяжелое уныние овладело им опять.

Последний день наступил…

Он проснулся поздно, после долгой ночи, полной дурных снов. Не встретился в тот день ни со следователем, ни с адвокатом. Время после полудня тянулось медленно, мрачно. И настал вечер, мрачный вечер тюремных камер… У него поднялась температура. Сердце в груди билось, как затравленный зверек…

И минуты шли и шли, невозвратные…

В девять часов – ничего. В десять – ничего.

Со всей силой нервов, напряженных, как тетива натянутого лука, он вслушивался в неясные звуки тюремной жизни, стараясь уловить сквозь мощные стены все, что могло просочиться извне. О, как хотелось ему остановить время, оставить судьбе еще хотя бы малый срок!

Впрочем, для чего? Разве не все было кончено?

– Ах! – воскликнул он, – я схожу с ума! Пусть уже все для меня окончится! Так будет лучше! Начну все заново. Попробую по-другому… Но я не могу… Я уже не могу…

Он охватил обеими руками голову, сжимая ее изо всех сил, замыкаясь в себе, сосредоточивая всю силу мысли на одном предмете, словно хотел вызвать к жизни потрясающее, ошеломляющее, невероятное событие, с которым связал свою независимость и благополучие.

– Это должно, должно случиться, – шептал он, – должно! И не потому, что хочу этого я, но потому, что это естественно, логично. И это будет… Будет…

Он заколотил себя кулаками по голове, бредовые слова стали срываться с его языка.

Замок заскрипел. В охватившем его бешенстве он не расслышал шагов в коридоре, и тут, внезапно, луч света проник в камеру и дверь открылась.

Вошли трое.

Люпэн не удивился.

Негаданное чудо претворялось в действительность, и это сразу показалось ему нормальным, естественным, в полном согласии с истиной и справедливостью.

Волна гордости заставила его выпрямиться. В эту минуту он по-настоящему ощутил свою силу и ум.

– Зажечь свет? – спросил один из троих, в котором Люпэн узнал директора тюрьмы.

– Не надо, – возразил самый высокий из его спутников, с легким иностранным акцентом. – Нашего фонаря достаточно.

– А мне – удалиться?

– Поступайте согласно своему долгу, мсье, – объявило все то же лицо.

– Согласно инструкциям, полученным мною от префекта полиции, я обязан всецело следовать вашим пожеланиям.

– В таком случае, мсье, было бы предпочтительно, чтобы вы удалились.

Господин Борели вышел, оставив дверь приоткрытой, и остался в коридоре, на таком расстоянии, чтобы услышать, если его позовут.

Поздний посетитель с минуту поговорил с человеком, который не подавал еще голоса. Люпэн напрасно пытался различить в темноте их лица. Он видел только два черных силуэта в широких плащах автомобилистов, в кепках с опущенными наушниками.

– Так вы действительно Арсен Люпэн? – спросил высокий, направив сноп света прямо в его лицо.

Он улыбнулся.

– Да, я действительно человек, именуемый Арсеном Люпэном, в настоящее время – заключенный тюрьмы Санте, камера номер 14, отделение второе.

– И это вы опубликовали в «Большой газете» ряд заметок, более или менее отмеченных фантазией, в которых речь шла о каких-то письмах…

Люпэн его оборвал.

– Простите, мсье, но, прежде чем продолжать эту беседу, цель которой, между нами, мне не совсем еще ясна, буду весьма признателен, если узнаю, с кем имею честь разговаривать.

– Это совершенно излишне, – возразил незнакомец.

– Совершенно необходимо, – подтвердил Люпэн.

– Зачем?

– Из требований учтивости, мсье. Мое имя вам известно, ваше мне – нет. Это – некорректность, с которой я не могу мириться.

Незнакомец сделал нетерпеливый жест.

– Сам факт, что нас привел директор тюрьмы, должен быть доказательством…

– Доказательством того, что господин Борели не считается с некоторыми условностями, – сказал Люпэн. – Господин Борели должен был бы представить нас друг другу. Здесь мы на равных, мсье. Здесь нет начальника и подчиненного, заключенного и посетителя, который снизошел до визита к нему. Нас двое мужчин, и один из них – в головном уборе, который на нем не должен быть.

– Ах! Это…

– Примите сей урок как вам будет угодно, мсье, – сказал Люпэн.

Незнакомец приблизился и пытался заговорить.

– Вначале – кепку, – повторил Люпэн. – Кепку!

– Вы выслушаете меня!

– Нет.

– Да.

– Нет.

Дело обострялось самым нелепым образом. Второй из двух незнакомцев, до сих пор безмолвствовавший, положил руку на плечо своего спутника и сказал ему по-немецки:

– Оставь, я сам.

– Как так! Ведь условлено…

– Молчи и выйди.

– Оставить вас одного!

– Да.

– А дверь?

– Закроешь и отойдешь подальше.

– Но этот человек… Вы же знаете… Арсен Люпэн…

– Уходи.

Высокий вышел, ворча.

– Прикрой как следует дверь! – крикнул ему второй из посетителей. – Еще плотнее… Совсем… Хорошо…

Он повернулся, взял фонарь и начал медленно его поднимать.

– Надо ли говорить вам, кто я такой? – спросил он.

– Нет, – отозвался Люпэн.

– Почему же?

– Потому, что я это знаю.

– Ах!

– Вы – то лицо, которое я ждал.

– Я?!

– Да, ваше величество.