Текст книги "Жизнь пчел. Разум цветов"
Автор книги: Морис Метерлинк
Жанр: Философия, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Часть IV
Молодые царицы
I
Оставим наш молодой улей, который будет расти, развиваться и свершать жизненный круговорот до полноты силы и счастья, и бросим последний взгляд на старую пчелиную обитель, дабы узнать, что происходит там после вылета из нее роя.
Смятение, вызванное вылетом роя, затихло; две трети недавних жителей обители покинули ее без мысли о возвращении, и злополучная обитель похожа на тело, из которого выпустили кровь. На нем лежит печать утомления, безмолвия, почти смерти. Но вот несколько тысяч оставшихся в обители верных ей пчел принимаются за работу, стараются заместить наилучшим образом отсутствующих, загладить все следы происшествия, привести в порядок избегнувшие опустошения запасы. Они летают к цветам, хлопочут о будущем, словом – верные своему долгу, исполняют определенное им непреклонною судьбою предназначение.
Но если сущее кажется мрачным, то все, куда только может проникнуть взор, дышит надеждою на будущее. Мы находимся в одном из тех немецких легендарных замков, стены которых построены из сосудов с душами еще не родившихся людей. Здесь еще не жизнь, но преддверие жизни. В закрытых колыбельках, расположенных среди бесконечных, чудно устроенных, шестигранных ячеек, мириады белоснежных нимф со сложенными лапками и опущенными на грудь головками ожидают часа пробуждения их к жизни. Наблюдая погребенные в бесчисленных и почти прозрачных ячейках существа, видишь перед собою как будто погруженных в глубокую думу, покрытых седым инеем гномов или легионы дев, закутанных в складки савана и погребенных в шестигранных призмах, размноженных до бесконечности непреклонным в исполнении своего намерения геометром.
На всем пространстве, заключенном среди перпендикулярных стен мира, – мира, который растет, преобразуется, проникается самим собою, переменяет четыре или пять раз свое облачение и ткет во мраке собственный саван, машут крылышками и пляшут сотни пчел-работниц. Делают они это, по-видимому, для поддержания необходимой теплоты и для какой-то еще более таинственной цели, ибо в их пляске наблюдаются такие необычайные и методические движения, которые должны отвечать не изъясненным, я полагаю, ни одним еще наблюдателем намерениям.
Через несколько дней крышечки этих мириад урн (в хорошем улье их бывает от шестидесяти до восьмидесяти тысяч) дают трещины, и в каждой из них обнаруживается существо с огромными черными глазами, с выступающими вперед щупальцами, которыми новорожденные уже осязают вокруг себя биение жизни, и деятельными челюстями, которыми они расширяют отверстие своей колыбели. В ту же минуту к новорожденным сбегаются няньки. Они помогают молодым пчелкам освободиться из их темниц, поддерживают их первые шаги, чистят, гладят и предлагают им на кончике своих языков первый мед новой жизни. Молодая пчела, которая только что явилась из другого мира, еще смущена, слаба и бледна. Она напоминает своим внешним видом избежавшего могилы старичка; она подобна путнице, покрытой пушистой пылью тех неведомых стезей, которые ведут к бытию. Тем не менее она уже совершенна с головы до ног, – она знает сразу все, что ей знать надлежит, и, – подобно тем детям из народа, которым известно, так сказать, от рождения, что у них не будет времени ни на игры, ни на смех, – тут же направляется к еще закрытым ячеям, начинает, в свою очередь, бить крылышками и делать ритмические движения, дабы вызвать к жизни своих еще погребенных в ячеях сестер; она не задумывается при этом ни на секунду над разрешением изумительной загадки ее рода и ее назначения.
II
Однако ж от тягчайших работ молодая пчелка сначала свободна. Она показывается из улья только через восемь дней после рождения для совершения своего первого «очистительного полета». Тут наполняются воздухом ее трахеи, которые, раздуваясь, животворят весь организм пчелы и как бы венчают ее с воздушным пространством. После этого пчелка снова возвращается в улей, остается там еще с неделю и затем делает вместе с своими сверстницами первый визит цветам. Ею овладевает особенное волнение, которое на языке французских пчеловодов называется «soleil d’ortifice». Эти дети темного улья, дети общежития, обнаруживают сначала страх перед морем лазури, перед беспредельной бездной света… Осязая радость жизни, они в то же время полны тревоги. Переступивши порог, они останавливаются в нерешительности, возвращаются назад, выползают снова и так до двадцати раз. Поднявшись, наконец, ввысь, они парят в воздухе, не спуская глаз с родного дома; описавши несколько широких кругов, они, как бы под давлением раскаяния, внезапно устремляются обратно, и тут их тринадцать тысяч глазок допрашивают окружающий мир, отражают и запечатлевают сразу деревья, фонтан, решетку, лестницу, крыши и окна прилежащих зданий. Это продолжается до тех пор, пока воздушный путь, по которому им надлежит возвратиться, будет им известен так же твердо, как если б среди небесного эфира находилась дорожка, обставленная вехами из стальных дротиков.
Здесь пред нами новая тайна. Попытаемся допросить ее. Пусть безмолвствует она, как и другие. Самое ее безмолвие увеличит, по крайней мере, несколькими, закутанными туманом, но обсемененными нашим желанием его раскутать, акрами, поле сознательно признаваемого нами за неведомое; такое признание составляет плодотворнейшую силу нашей психической деятельности. Каким образом пчелы находят на обратном пути свое, – иногда совершенно исчезающее из их поля зрения и часто скрытое за деревьями, – жилище, как отыскивают они входное отверстие улья, к которому они безошибочно направляют свой полет, когда оно составляет, во всяком случае, лишь неприметную точку в беспредельном пространстве? Чем руководствуется пчела, когда, будучи перенесена в коробке за два или за три километра от улья, она в чрезвычайно редких случаях не находит правильной дороги назад?
Видят ли они свои жилища сквозь скрывающие их преграды? Ориентируются ли они при помощи каких-либо примет или, может быть, обладают тем особенным и мало исследованным внешним чувством, существование которого допускается у ласточек, голубей и некоторых других существ и которое называют «чувством направления»? Опыты Фавра, Леббока и, в особенности, Романеса[10]10
«Nature» 29 октября 1886 г.
[Закрыть], по-видимому, прочно установили факт отсутствия этого чувства у пчел. Но, с другой стороны, я неоднократно констатировал, что пчелы не обращают никакого внимания на цвет или форму улья. Они, по-видимому, более внимательны к общему виду площадки, на которой покоятся их домики, и к расположению летка и крылечка, по которым они до них добираются. Но это лишь аксессуар, и, если во время отсутствия пчел за добычей изменить совершенно фасад их жилища, то, возвращаясь назад прямо из глубин пространства, они обнаруживают некоторое колебание только в момент прохождения через леток по незнакомому им крылечку. Их способ ориентироваться, насколько позволяют судить об этом опыты, основан, по-видимому, на в высшей степени мелких, но точных приметах. Они знают не улей, а окружающее его на три-четыре километра пространство и его положение по отношению к соседним предметам. Но это знание так чудесно, так математически точно и так глубоко запечатлено в их памяти, что, если поставить улей на том же месте, но чуточку вправо или влево, то, пробывшие пять зимних месяцев в темном подвале, все пчелы-работницы устремляются с своего первого же вылета за цветочной добычей самым уверенным образом к тому пункту, где был леток в прошлом году, и находят уже ощупью его перемещенный вход. Можно подумать, что воздушное пространство точно сохраняло всю зиму следы их полета и что стези, по которым летали прилежные работницы, остались выгравированными на небе.
Если переставить улей, то многие из пчел не находят к нему дороги; однако ж этого не случится, если переставить его на большее расстояние и тем дать понять пчелам, что весь прошлогодний ландшафт, который они знали в совершенстве на три-четыре километра кругом, резко изменился. При небольшой перестановке улья того же результата можно достигнуть, заставляя вход в леток каким-нибудь предметом, например куском черепицы. Тогда пчелы замечают, что произошла такая-то перемена, что надо снова ориентироваться и брать для этого за точку отправления новый предмет.
III
Сделавши эти замечания, возвратимся опять в заново населенную обитель, в которой непрестанно выходят из колыбелей массы новых жителей и самая субстанция стен которых находится как бы в движении. Однако этот город не имеет еще царицы. На одном из центральных сотов возвышаются семь или восемь причудливой формы сооружений, своими выступами и кругами напоминающих своеобразную картину, наблюдаемую на фотографических снимках Луны. Перед нами род шероховатых восковых капсул или наклоненных и герметически закрытых железок. По величине они равняются трем или четырем ячейкам рабочих пчел. Обыкновенно они сгруппированы в одном и том же месте. Многочисленная, странно ажитированная и внимательная стража охраняет место, на котором лежит печать неописуемого очарования. Тут формируются будущие царицы (матки). В каждую из этих капсул, еще до вылета роя, заключено яйцо, совершенно похожее на то, из которого выходит пчела-работница. Оно положено туда или самой царицей, или, что более вероятно, хотя и вполне не доказано, няньками, перенесшими туда яички из соседних колыбелек.
Три дня спустя из яичка образуется маленькая личинка, которой тут же доставляют самую отборную и обильную пищу. С этой минуты мы уже имеем возможность проследить постепенно все моменты приложения одного из тех до великолепия простых методов природы, которые мы увенчали бы, если бы дело касалось людей, августейшим именем Рока. Благодаря этому режиму, маленькая личинка развивается совершенно исключительным образом, и ее физическая и духовная природа изменяются до такой степени, что кажется, будто она принадлежит от рождения к совершенно особой природе.
Вместо шести или семи недель ее жизнь продолжается от четырех до пяти лет. Ее брюшко становится вдвое длиннее, чем у остальных пчел, цвет тела светлее и золотистее, жало загнуто. Ее глаза состоят не из двенадцати-тринадцати тысяч глаз, как у других пчел, а всего из тысяч восьми-девяти. Размеры ее мозга меньше, но зато яичники чрезвычайно развиты, и она владеет сверх того особенным органом, называемым «сперматеком», который ее делает, так сказать, гермафродитом. У нее нет ни одного из орудий, необходимых для трудовой жизни: ни мешочков, выделяющих воск, ни щеточек, ни корзиночек для сбора цветочной пыли. Нет у нее, равным образом, ни одной из тех привычек, ни одного из тех свойств, которые мы считаем врожденными у пчел. У нее нет жажды видеть солнце, потребности купаться в пространстве; она умрет, не посетив ни одного цветка. Ее жизнь пройдет во мраке, среди суеты пчелиного улья, в неустанных поисках за колыбельками, которые ей надлежит населить. Зато только она знает волнения любви. Она не убеждена, придется ли ей увидеть в своей жизни дневной свет дважды, ибо отлет роя – явление не необходимое, – может быть, ей предстоит пустить в дело крылья всего один раз, когда она полетит навстречу к возлюбленному. Любопытно отметить, что столько органов, идей, желаний, привычек, словом, вся судьба ее, находятся не в капле семени – это было бы явлением, обычным растениям, животным и человеку, – а в субстанции, нейтральной и недеятельной – в капле меда[11]11
Некоторые пчеловоды утверждают, что по выходе из яиц работницы и царицы получают одинаковую пищу, род очень богатого азотом молока, выделяемого особыми, расположенными в голове нянек, железками. Но через несколько дней личинки работниц лишаются этой пищи и переводятся на более грубую диету, состоящую из меда и цветени. Будущая же царица питается, вплоть до полного ее развития, драгоценной влагой, называемой «царским бульоном». Как бы то ни было, но результат подобен тому чуду, из которого он происходит.
[Закрыть].
IV
Прошло уже около недели со времени отлета старой царицы. Царственные нимфы, покоящиеся в капсулах, не все одного и того же возраста, ибо последовательное их появление из ячеек, после того, как вылетели из улья первый, второй и третий, а, может быть, и четвертый рои, находится в интересах самих же пчел. В течение нескольких часов они постепенно утончают стенки самой зрелой капсулы, и вскоре молодая царица, содействовавшая с своей стороны своему освобождению, прогрызая продолговатую покрышку изнутри, показывает головку, полувыходит, поддерживаемая сбежавшимися прислужницами, тут же начинающими ее чистить, гладить, ласкать. Наконец, она освобождается совершенно и предпринимает первые шаги по своим владениям. Подобно новорожденным работницам, она в этот момент бледна, слаба, но через какие-нибудь четверть часа ее ножки крепнут и, уже испытывая беспокойство от того, что она здесь не одна, что ей предстоит еще завоевать свое царство, что претендентки на то же находятся скрытыми где-то в том же улье, она нервно обегает восковые стены в поисках за соперницами. Но тут вмешивается мудрость, таинственные указания инстинкта, духа улья или коллективности рабочих пчел. Когда следишь сквозь стеклянный улей за течением совершающихся там событий, то поражаешься более всего отсутствием в деятельности пчел какой бы то ни было неуверенности, малейшего несогласия. Нет и следа разноречия или несогласия. Предустановленное единство проникает всю атмосферу города, и каждая пчела будто знает наперед, что думают все остальные. Между тем для них наступает один из серьезнейших моментов. Собственно говоря, это-то и есть самая важная минута в жизни пчел. Им приходится делать выбор между тремя или четырьмя выходами, отдаленные последствия которых совершенно различны между собою; ничтожнейшее обстоятельство может сделать эти последствия гибельными. Им предстоит согласить врожденную страсть и обязанность размножаться с сохранением основы их рода и его отпрысков. Иногда они ошибаются в выборе, выпуская один за другим три или четыре роя. Такое положение совершенно обессиливает обитель, и оставшиеся в ней пчелы, будучи слишком слабы, чтобы устроить собственными силами в короткий срок всю необходимую для жизни организацию, застигаются врасплох чуждым им климатом, столь непохожим на их родной, воспоминание о котором они хранят, невзирая ни на что, и погибают с наступлением зимы. Они становятся тогда жертвами так называемых роевых горячек, являющихся, подобно обыкновенным горячкам, как бы реакцией против слишком большого напряжения жизни – напряжения, которое переходит за пределы своей цели, замыкает круг и встречается со смертью.
V
Ни одно из решений, которое могут принять в этом случае пчелы, не является, по-видимому, предопределенным, и человек, если только он остается простым наблюдателем, не может предвидеть, на каком из них они остановятся. Но доказательством всегдашней осмысленности выбора со стороны пчел является возможность оказания на него влияния и даже его определения путем изменения сопровождающих выбор некоторых условий. Он будет изменяться в зависимости от того, например, сузим или расширим мы отведенное улью пространство, вынем ли соты, полные меду, и заменим сотами пустыми, но снабженными клеточками для работниц, и т. д.
Тут дело идет не о том, чтобы решить вопрос, выбросить ли тотчас же второй или третий рои, – если бы это было так, то тогда можно было бы сказать, что решение принимается слепо под влиянием каприза или побуждений, порождаемых счастливым мгновением, – нет, тут дело идет о немедленном и единодушном принятии мер, которые позволили бы улью выбросить второй рой через три или четыре дня после рождения первой царицы и третий через три дня после отлета молодой царицы во главе второго роя. Нельзя отрицать, что здесь налицо система, зрелый план, осуществление которого требует значительного времени, в сравнении с краткостью жизни пчелы.
VI
Эти меры обусловливают собою и судьбы цариц, которые еще лежат погребенными в своих восковых темницах. Предположим, что пчелы рассудят настолько мудро, что решат не выбрасывать второго роя. Все же осталось еще два решения: позволить ли перворожденной из царственных дев, той, при рождении которой мы уже присутствовали, уничтожить ее сестер-врагов, или дождаться совершения опасной церемонии «брачного полета», от которого зависит вся будущность улья? Часто улей уполномочивает цариц приступить к непосредственному убийству, но также часто он этому и противодействует. Трудно решить, в предвидении ли выпуска второго роя или ввиду опасностей «брачного полета», но не раз наблюдали, что, решивши выпустить второй рой, пчелы вдруг отказывались от своего намерения и уничтожали все, с такими заботами сохранявшееся царственное потомство. Потому ли действовали они так, что наступило менее благоприятное время года, или по другим скрытым от нас причинам – остается загадкой. Предположим, что пчелы решили отклонить выпуск второго роя и принять риск «брачного полета». Побуждаемая желанием убийства, молодая царица приближается к месту нахождения царских колыбелек. В этом случае стража при ее приближении расступается.
Влекомая своею ревнивою яростью, царица набрасывается на первую попавшуюся ей капсулу и напрягает все силы своих лап и челюстей, чтобы сорвать с нее воск. Когда ей это удается, она грубо срывает окутывающий личинку кокон, обнажает спящую принцессу и, если эта принцесса-соперница находится уже в сознании, то оборачивается к ней, вонзает жало в головку и продолжает бешено колоть ее до тех пор, пока жертва не падет под ударами ядовитого оружия. Тогда, удовлетворенная смертью, кладущей свой таинственный предел ненависти всех живых существ, она успокаивается, втягивает обратно жало, нападает на другую капсулу, открывает ее и проделывает то же, что с первой, если в ней находится личинка или еще не совсем сформировавшаяся нимфа; свое воинственное шествие она продолжает до тех пор, пока ее лапки и челюсти не отказываются окончательно служить ей; тогда, задыхаясь, она останавливается в полном изнеможении.
Окружающие царицу пчелы созерцают безучастно проявления ее гнева. Они расступаются и очищают ей поле действий. Как только разрушается каждая отдельная царская ячейка, они сбегаются к ней, вынимают из ячейки и выбрасывают из улья тело убитой принцессы, еще живую личинку или изуродованную нимфу и жадно пьют драгоценную влагу, струящуюся по стенам царских ячей. Когда же утомленная царица насытит свою злобу, то пчелы-работницы сами доканчивают избиение невинных, и, таким образом, исчезают суверенные дома и их роды.
Кроме процесса истребления трутней, – жестокости, впрочем, гораздо более извинительной, чем вышеописанная, – это время жизни улья является единственным, когда работницы позволяют беспорядку и убийству водвориться в их обществе. И, как это часто происходит в природе, навлекают на себя необычные громы жестокой смерти именно привилегированные обладатели счастья любви. Случается, хотя редко, – так как пчелы принимают против этого меры предосторожности, – что две царицы рождаются одновременно. Это вызывает между ними борьбу на жизнь и на смерть, удивительные подробности которой изобразил первым Huber: «Всякий раз, когда, при движении по улью, облаченные в хитиновые кирасы девы встречаются между собою, они становятся в такую позицию, что, выпусти они жало, и каждая из них получит одновременно смертельный удар; картина напоминает сражения, изображенные в Илиаде, и, глядя на нее, можно сказать, что это становится в боевую позицию бог или богиня, которые действительно являются богом или богиней племени. Но через секунду, охваченные не покидающим их страхом, воины-женщины разбегаются вне себя в разные стороны. Встретившись вскоре после того, они снова разбегаются, если смерть их обеих грозит будущности их народа; так продолжается до тех пор, пока одной из цариц не удастся захватить врасплох свою менее осторожную и менее ловкую соперницу и убить ее без всякой для себя опасности. Принцип рода требует только одной жертвы».
VII
После разрушения молодой царицей колыбелей или убийства ею соперницы она принимается своим народом. Но, дабы стать истинною царицею и видеть к себе отношение как к матери, ей остается еще совершить «брачный полет», ибо пчелы мало ею занимаются и мало оказывают ей почтения, пока она не будет оплодотворена. Но редко ее история бывает столь проста, так как пчелы неохотно отказываются от желания роиться вторично.
В этом случае, как и в первом, руководимая тем же намерением, царица приближается к царским ячейкам, но уже вместо покорных и одобряющих ее решение служанок встречается теперь с многочисленной и враждебно настроенной к ней стражей, которая заграждает ей путь. Разгневанная и преследуемая своей idée fixe, царица хочет пробиться сквозь стражу силою или обойти ее с фланга, но везде наталкивается на охраняющих почивающих принцесс часовых. Она настаивает на своем, возобновляет атаку, но ее отстраняют все более и более неучтиво; ее даже оскорбляют, и это продолжается до тех пор, пока она, наконец, не поймет, что эти маленькие, непреклонные в своем решении пчелы блюдут такой закон, пред которым должен смириться возбуждающий ее к действию другой закон.
В конце концов она удаляется, ползая с сотов на соты с своим неутоленным гневом и испуская тот военный клич или ту грозную жалобу, которые хорошо известны всем пчеловодам. Эти звуки похожи на отдаленные звуки серебряной трубы и настолько сильно выражают гневную слабость царицы, что их слышно, особенно вечером, на расстоянии трех-четырех метров от улья, несмотря на его двойные и герметически закрытые стенки.
Этот звук царского голоса производит на работниц магическое действие. Он их как бы терроризирует или доводит до почтительного отупения, и когда царица издает такие звуки около запретных ячей, то окружающая и защищающая последние стража внезапно останавливается, опускает голову и неподвижно дожидается их прекращения. Полагают, что, благодаря именно производимому на пчел влиянию этих звуков, умеющей им подражать сумеречной бабочке Sphinx Atropos удается проникнуть в улей, где она пьет мед, не встречая ни малейшего сопротивления со стороны пчел.
Два, три, а иногда и пять дней царица испускает эти недовольные звуки и зовет на борьбу покровительствуемых стражею соперниц. Тем временем соперницы созревают, желают, в свою очередь, увидеть свет и начинают прогрызать крышки своих ячеек. Великая смута угрожает государству. Но гений улья, принимая свои решения, предвидел и все их последствия; знающим свое дело стражникам известно, что должны они делать ежечасно, дабы устранить проявления враждебных инстинктов и направить к общей пользе противоположные силы. Они знают, что если новорожденным царицам удастся ускользнуть от их наблюдения, то они попадут в лапы уже непобедимой для них старшей сестры и она убьет их одну за другой. Поэтому, по мере того как наиболее созревшие царицы утончают изнутри стены своей башни, работницы утолщают их извне новыми слоями воска; заключенная царица выходит из себя за работою, не догадываясь, что она грызет заколдованное препятствие, которое возрождается от разрушения. Одновременно до нее уже доходит боевой клич ее соперницы и, зная ожидающую ее будущность и свои царские обязанности раньше еще, чем она успела бросить взгляд на жизнь и узнать, что такое улей, она уже героически отвечает на вызов царицы-сестры из недр своей тюрьмы. Но так как эти ответные звуки должны пройти сквозь стены темницы, то они очень не похожи на звуки, издаваемые царицей; они сдавлены, замогильны и, когда затихает деревенский шум и наступает вечерняя тишина, то приходящий к улью пчеловод с целью узнать, что происходит в таинственной обители, сразу понимает значение диалога между девой, бродящей на свободе, и девами-пленницами.
VIII
Это продолжительное тюремное заключение влияет, впрочем, благодетельно на пленниц, которые выходят из него более зрелыми, более сильными и способными воспринять свободу. С другой стороны, долгое ожидание укрепило и силы царицы и подготовило ее к перенесению опасности путешествия. Второй рой, или «вторак», покидает тогда улей, имея во главе перворожденную из цариц. Вслед за этим отлетом оставшиеся в улье работницы освобождают одну из пленниц, которая уже сразу начинает обнаруживать те же смертоносные наклонности, испускает те же гневные звуки и, в свою очередь, покидает через три дня улей во главе третьего роя. Так продолжается и далее, и в случае «роевой горячки» дело доходит до полного истощения обители-матери.
Сваммердам рассказывает об улье, который путем роения и затем роения роев произвел тридцать колоний в течение одного лета.
Такое необыкновенное роение наблюдается особенно после суровых зим, как будто пчелам доступны тайные намерения природы, сообразуясь с которыми они и принимают меры против опасностей, угрожающих их роду. Но такая лихорадочная деятельность в нормальное время составляет в хороших и благоустроенных ульях редкое явление. Многие ульи роятся всего один раз, а некоторые даже не роятся вовсе. Обыкновенно после второго роения, потому ли, что пчелы замечают чрезвычайное ослабление своей обители, или потому, что состояние погоды указывает им на необходимость быть благоразумнее, но они отказываются от дальнейшего разделения. Они позволяют тогда третьей царице убивать пленниц, и обычная жизнь начинается с тем большим пылом, что почти все работницы очень молоды, что улей обеднел, обезлюдел и что до наступления зимы предстоит пополнить образовавшиеся большие жизненные пробелы.
IX
Отлет второго и третьего роев совершенно похож на отлет первого: все сопровождающие их обстоятельства – те же самые, кроме того разве, что количество пчел здесь меньше, что общество менее осторожно и не имеет разведчиков и что молодая царица – пылкая и легкомысленная дева – летит гораздо дальше и с первого же этапа увлекает за собою всю свою свиту далеко от улья. Прибавьте сюда, что вторая и третья эмиграции гораздо более отважны и что судьба этих блуждающих колоний подвергнута значительным случайностям. В качестве представительницы их будущего они имеют лишь неоплодотворенную еще царицу. Вся их судьба зависит от имеющего еще совершиться брачного полета. Пролетная птица, несколько капель дождя, холодный ветер, ошибка в направлении – и бедствие непоправимо. Пчелы это знают так хорошо, что, даже когда убежище найдено, они, несмотря на образовавшуюся уже глубокую привязанность к их новому жилищу, несмотря на начатые ими работы, часто покидают все для сопровождения их государыни в ее поисках за возлюбленным, дабы не спускать с нее глаз, предохранять ее от случайностей покровом из тысяч преданных крыльев или же погибнуть вместе с нею, если любовь заведет ее так далеко от нового улья, что обратный путь, еще не совсем твердо усвоенный, исчезнет из их памяти.
X
Однако идея будущего так сильна, что ни одна из пчел не колеблется перед подобною неуверенностью и перед смертельными опасностями. Энтузиазм вторичных и третичных роев не уступает энтузиазму первого. Когда обитель решает роиться, каждая из молодых цариц находит себе толпу работниц, готовых разделить судьбу и сопровождать своих повелительниц в путешествии, во время которого теряется много и не приобретается ничего, кроме надежды на удовлетворение инстинкта. Кто дает им силу, всегда недостающую у нас, разорвать со своим прошлым, как с врагом? Кто намечает из толпы пчел тех, которые должны улететь, и тех, которые должны оставаться? Здесь незаметно, чтобы отлетали пчелы одного возраста, а оставались бы пчелы другого, ибо вокруг царицы, которая уже не вернется более, толпятся и очень старые медоноски, и такие молодые работницы, которые впервые увидят головокружительную бездну лазури.
Но еще менее заметно, чтобы это происходило под влиянием случайности порыва, ослабления мысли, инстинкта и чувства, которые увеличивали или уменьшали бы относительную силу роя. Я неоднократно пытался исчислить отношение количества составляющих рой пчел к количеству тех, которые остаются в улье. И хотя трудность опыта не позволяет прийти к математически точным заключениям, но я могу утверждать, что это отношение, если принимать еще во внимание пчел, имеющих родиться из остающихся в улье яиц, довольно постоянно, а это указывает на действительное и таинственное вычисление, производимое гением улья.
XI
Мы не будем следить за приключениями улетевших роев. Они многочисленны и часто весьма сложны. Иногда два роя смешиваются; иногда, пользуясь смятением роя во время отлета, две-три царицы-пленницы ускользают от внимания стражей и присоединяются к формирующейся грозди. Бывает и так, что одна из сопровождаемых самцами молодых цариц пользуется отлетом роя для одновременного с тем зачатия и увлекает тогда всех своих подданных чрезвычайно высоко и далеко. В практике пчеловодства встречаются случаи возвращения в улей вторичных и третичных роев. Царицы встречаются снова в улье, пчелы выстраиваются вокруг сражающихся, и когда сильнейшая восторжествует, то они, ненавидя беспорядки и страстно любя труд, выбрасывают из улья трупы павших, предотвращают всякое насилие в будущем, забывают прошлое, расползаются к ячеям и снова принимаются летать по мирной дорожке к гостеприимным цветам.
XII
Для упрощения рассказа вернемся к тому моменту жизни улья, когда пчелы уполномочивают царицу на убийство сестер. Я уже упоминал, что пчелы часто противятся убийству даже и тогда, когда они, по-видимому, не имеют намерения выпустить второго роя, но столь же часто они разрешают убийство, ибо политический дух одного и того же пчельника не менее разнообразен, чем дух различных национальностей людей одного и того же континента. Но те пчелы, которые дают согласие на убийство, поступают, видимо, неосторожно: умри или заблудись царица во время брачного полета – и потеря для улья невосполнима, ибо личинки рабочих пчел становятся тогда уже старше того возраста, который необходим для вывода цариц. Рассмотрим тем не менее тот случай, когда указанная неосторожность стала совершившимся фактом: перворожденная царица признана единой государыней ее народом, но она еще девственница.
Для исполнения же роли той царицы-матери, которую она замещает, ей необходимо встретиться с самцом в течение первых же двадцати дней ее жизни. Если по каким бы то ни было причинам этот срок будет пропущен, то девственность царицы останется при ней навеки. Однако ж, как это мы уже видели, несмотря на свое девство, царица не вполне бесплодна. Тут встречаемся мы с той великой аномалией, с тем поразительным предостережением или капризом природы, которые известны в науке под названием «партеногенеза». Это явление свойственно некоторым насекомым из породы чешуйчатокрылых, перепончатокрылых и других. Царица-дева, оставшаяся неоплодотворенной, кладет и в большие, и в малые ячейки яички, но из всех их без исключения выведутся только трутни; но так как трутни живут лишь трудами работниц, не только не внося ничего в общую работу, но даже не будучи способны поддержать собственное существование, то через несколько недель после смерти последней работницы неизбежно наступают разорение и гибель всей колонии. Из положенных царицей яичек выйдут тысячи трутней, обладающих миллионами сперматозоидов, из которых ни один не может проникнуть в ее организм. Это явление не более, если хотите, поразительно, чем многие другие, ему подобные, ибо в очень скором времени после приступления к изучению проблем жизни, и в особенности тайн зарождения, – где таинственное и неожиданное попадаются на каждом шагу, чаще даже и в гораздо менее туманном виде, чем в самых волшебных сказках, – они становятся настолько обычными, что наблюдатель теряет представление об их полном загадочности содержании. Но данное явление не становится от этого менее заслуживающим нашего внимания. Как прозреть ту цель природы, во имя которой она покровительствует бесполезным трутням в ущерб столь полезным работницам? Опасается ли она, чтобы сознание самок не толкнуло их на сверхмерное уничтожение столь разорительных для улья, но необходимых для поддержания пчелиного рода, паразитов? Или мы имеем тут дело с крайней реакцией неоплодотворенного организма царицы на ее девство? Или это одно из тех слишком страшных или слишком слепых предупредительных деяний, когда совершающие их, не видя причин зла, не видят и истинных лекарств для него и, желая предупредить частное бедствие, доводят дело до катастрофы? В действительности же, – хотя, употребляя это слово, мы не должны забывать, что естественная, свойственная предкам современных пчел действительность отличалась от условий, в которых живут пчелы в настоящее время, и что в первобытном лесу колонии пчел могли быть поэтому еще более разбросаны, чем теперь, – в действительности бесплодие царицы почти никогда не зависит от недостатка самцов, которые в большом количестве налетают отовсюду; это зависит, скорее, от дождей и холодов, удерживающих царицу слишком продолжительное время в улье и, – что случается еще чаще, – от несовершенства ее крыльев, препятствующего ей стремительно подыматься ввысь, а необходимость именно такого полета обусловлена устройством организма самца. И, однако, природа, не принимая в расчет более существенных условий, чрезвычайно озабочена задачею размножения именно самцов. Для достижения этой цели она доходит до нарушения своих других законов. На пчельниках иногда встречаются ульи-сироты, в которых, влекомые непреодолимым желанием сохранить свой род, две-три пчелы-работницы берутся за несвойственную им функцию и, невзирая на свои атрофированные половые органы, до того проникаются желанием положить яички, что достигают своей цели; под влиянием страстного напряжения всего организма пчелы к одной цели их половые органы до такой степени развиваются, что становятся способными произвести несколько яичек. Но из таких яичек, так же как из яичек девственной царицы-матери, выходят только самцы.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?