Текст книги "Тайный брак императора"

Глава VI

Турки начинают оказывать упорное сопротивление. – Отступление русских войск. – Необходимость прибегнуть к помощи румын. – Тяжкие неудачи русских войск в Армении. – Враждебное отношение Англии. – Александр II изливает свое возмущение Англией в письмах к Екатерине Михайловне. – Новое поражение русских под Плевной. – Военный совет. – Военные неудачи вызывают в России сильное неудовольствие. – Критика действий императора и недовольство самодержавием. – Тяжелые переживания Александра II, остающегося при армии до взятия Плевны. – Героическое сопротивление Османа-Паши. – Критическое положение русской армии. – Попытка гарнизона Плевны прорваться. – Сдача Плевны.

В то время, как войска под командой великого князя Николая Николаевича продолжали развивать свое молниеносное наступление и генерал Гурко блестящим ударом занял перевал Шипки, турки, оправившись от первых поражений, начали проявлять стойкое сопротивление и выказали себя великолепными солдатами, каковыми они и были за все время своей истории.

8/20 июля русские потерпели под Плевной страшное поражение.

В тот же вечер Александр II писал княжне Долгорукой:

«Величайшая ошибка заключалась в том, что генерал Крюденер, зная численное превосходство турок, решился все-таки их атаковать, исполняя полученный приказ. Если бы он имел мужество ослушаться приказа, то он сохранил бы более тысячи человеческих жизней и избавил нас от полного поражения. Счастье еще, что турки не преследовали уцелевшие остатки наших войск; в этом случае немногие бы из них спаслись.

Сегодня утром я получил более удовлетворительные известия из Лондона, что объясняется донесением Уэльслея. Англичане совершенно изменили свой тон, и они готовы оказать давление на Турцию, чтобы заставить ее просить у нас мира на условиях, которые мы предложим. Боюсь только, что разгром под Плевной даст им возможность вновь изменить тон и сделает турок еще более заносчивыми».

Поражение русских действительно носило характер разгрома, и оно было усилено десять дней спустя вторым поражением, еще более кровавым.

Надо было приостановить наступление по всей линии Балкан и даже приказать генералу Гурко очистить столь блестяще захваченные ими горные проходы. Ставка главнокомандующего, расположившаяся было в Тырнове, должна была быть поспешно перенесена на север в Белу, а императорская квартира была перенесена в деревню Горный Студень, в 25 километрах от Дуная. И, наконец, как это ни было тяжело для русского самолюбия, пришлось обратиться к помощи румын, которые тотчас выставили подкрепление под командой князя Карла в количестве сорока тысяч солдат, занявших позиции под Плевной.

Не менее печально было положение на кавказском фронте. После счастливо начавшегося наступления войска великого князя Михаила вынуждены были снять осаду Карса и вслед за этим поспешно очистить Армению. Во время этого отступления Мухтар-Паша наголову разбил русские войска при Кизил-Тепэ.

В довершение бед и дипломатический горизонт заволакивался тучами. Британский империализм, зародившийся в еврейской голове Дизраэли, увлекал честолюбие англичан; тон английского министерства иностранных дел становился все более угрожающим; даже королева Виктория проявляла воинственные инстинкты. И гарнизон Мальты получал все время подкрепления.

Известия из Лондона выводили из себя Александра II. 16/28 августа он писал княжне Долгорукой:

«Уэльслей вернулся из Лондона. По его словам, общественное мнение Англии очень скверно к нам относится. Несмотря на это, он от имени своего правительства категорически заявил мне, что оно сохранит нейтралитет и желает нам успеха и скорейшего заключения мира. Но он, однако, предупредил меня, что если война затянется до будущего года, то Англия выступит против нас на стороне Турции. На мой вопрос, чем это объясняется, Уэльслей не нашел ничего иного, как сказать: «Британское правительство не сможет долее противиться желанию английского народа начать войну с Россией». Вот образчик английской логики… Какие негодяи!»

17/29 августа он вновь писал Екатерине Михайловне:

«Я вновь имел продолжительную беседу с Уэльcлеем и пришел к заключению, что английское правительство проявляет в настоящее время умеренность лишь потому, что надеется, что после перенесенных нами неудач мы не сможем до начала зимы начать наступление на Адрианополь и Константинополь. Если Бог смилостивится над нами и пошлет успехи нашему оружию, и мы все же начнем наступление, ничто не обеспечивает нас от объявления Англией войны еще в этом году, несмотря на якобы добрые пожелания успеха, переданные мне Уэльслеем от имени старой, сумасшедшей королевы. Уэльслей не посмел это отрицать. Я сказал ему, что сейчас не время подымать вопрос о мире, но что, когда наступит этот момент, мой долг по отношению к России будет заключаться в том, чтобы защищать лишь русские интересы, что является вполне справедливым, так как и Англия считается только со своими интересами».

31 августа (12 сентября) Осман-Паша нанес русским третье поражение под Плевной. Из восьмидесяти тысяч солдат, осаждавших крепость, четырнадцать тысяч были выведены из строя в продолжение двух часов.

Под влиянием этой новой неудачи Александр II написал следующее письмо княжне Долгорукой:

«Господи, помоги нам окончить эту войну, обесславливающую Россию и христиан. Это крик сердца, который никто не поймет лучше тебя, мой кумир, мое сокровище, моя жизнь!»

Поражение 31 августа (12 сентября) грозило всей русской армии серьезной опасностью.

На следующий день под председательством государя состоялся военный совет. Все были взволнованы, не зная на что решиться… Новые подкрепления могли прибыть лишь через два месяца ввиду того, что в Молдавии была лишь одна линия железной дороги. С их помощью можно было бы начать лишь зимнюю кампанию, а зима в Болгарии была очень сурова. Уже в сентябре верхушки Балканских гор были покрыты снегом. Трудным вопросом был вопрос о снабжении армии в горной, бездорожной и совершенно разоренной стране. Не лучше ли было бы отступить на левый берег Дуная, прикрыв отступление гвардией, только что прибывшей на театр военных действий?

Примеры предыдущих войн с Турцией указывали на это последнее решение. В 1773, 1809, 1810 и 1828 годах русская армия вынуждена была очистить уже занятый правый берег Дуная, оставив там небольшие силы для защиты переправ, и провести зиму в Валахии… Стратегически такое решение вопроса было, быть может, правильно, но этому мешали политические соображения. То, что было возможно в 1828 году, было невозможно в 1877 году, так как необходимо было считаться с общественным мнением. В течение нескольких недель полицейские донесения, получаемые государем, отмечали признаки сильного брожения. При таком положении можно ли было решиться на аннулирование всех достигнутых военных успехов и на откровенное признание, что шестьдесят тысяч солдат бесплодно принесены в жертву? Чем ответит страна на это национальное унижение, на это бегство перед турками?.. Надо было во что бы то ни стало остаться в Болгарии. Это мнение и возобладало в военном совете. Но ни император, ни великие князья и генералы, принимавшие участие в этом обсуждении, не скрывали от себя тех ужасных испытаний, которым подвергала армию зимняя кампания. Всем было ясно, что до возобновления наступления придется принести в жертву тысячи жизней. И все думали не только о потерях на полях битвы, под огнем неприятеля, но и о много более гибельных бичах, уничтоживших столько русских армий: об эпидемиях холеры, тифа и дизентерии.

Император покинул военный совет подавленным и взволнованным. По обыкновению он облегчил свою душу письмом к княжне Долгорукой: у нее одной он искал опоры и утешения. Ей одной он признавался в непреодолимом физическом и нравственном отвращении, вызываемом у него войной, ее жестокостями и зрелищем раненых и изуродованных, с которыми он встречался при ежедневном посещении перевязочных пунктов и госпиталей. В этих письмах Александра II постоянно повторяется одна и та же жалоба: «При виде всего этого сердце обливается кровью, и я с трудом сдерживаю слезы».

* * *

Решив не прерывать на зиму военных операций, Александр II пожертвовал стратегическими соображениями, уступив политическим. И он был прав.

Ряд неудач в Болгарии и Армении поднял в России бурю негодования. Тщетно старалась цензура смягчить известия о неудачах: краткость официальных сообщений оставляла лишь больше места тревожным догадкам. Русское общество сперва недоумевало: оно не могло примириться с мыслью, что после двадцатилетней подготовки царское правительство обнаруживало перед всем миром те же недостатки и пороки, которые оно проявило во время Крымской войны. Недоумение сменилось гневом, гневом беспощадным и жестоким, особенно ярко проявившимся в националистических московских кругах. Повсюду обвиняли правительство в беспомощности и глупости, чиновничество в бездарности и продажности, генералов в невежестве и неспособности. Издевались над великими князьями Николаем, Михаилом, Александром и Владимиром, неспособными руководить военными операциями и удостоившимися высоких постов по милости государя.

В нападках не щадили и государя. Его обвиняли в бездеятельности. В газетах сообщалось, что государь принимал лишь парады, посещал госпитали, утешал раненых, награждал умирающих, молился за убитых. Это все, конечно, было очень трогательно, но разве этим могла исчерпываться деятельность монарха.

Государь не захотел принять на себя верховного командования. Почему же в таком случае он оставался на театре военных действий? Почему он не возвращался в свою столицу, чтобы вновь взять в свои руки бразды правления? Немало бы ему пришлось поработать, чтобы вернуть министров и чиновников к созданию гражданского долга!

Возбужденное общественное мнение не ограничивалось вопросами личной ответственности, но доходило в своей критике до самых основ государственного порядка, указывая на неудовлетворительность абсолютной монархии. В некоторых московских салонах открыто говорили о необходимости изменить причинившее столько зол государственное устройство. И пылкий поборник православия и славянства, главный вдохновитель войны, Иван Сергеевич Аксаков имел мужество потребовать немедленного созыва представительного учреждения.

* * *

В первых числах октября начались суровые морозы. Дул северный ветер, и снежные ураганы бушевали в горах Болгарии.

Заключенный в скучной деревушке, царь переживал тяжелые дни. Тяжелые заботы и постоянные усилия не дать окружающим заметить всю тяжесть своих переживаний сильно отразились на его здоровье. Но самые суровые испытания для Александра II наступали по вечерам, когда он оставался один, читал письма княжны Долгорукой и когда ужасная тоска сжимала его сердце. Врачи, обеспокоенные его резким исхуданием и бессонницей, настойчиво советовали ему вернуться в С.-Петербург. Он отказывался категорически: «Я не брошу своей армии до взятия Плевны».

Армия Османа-Паши, несмотря на холод и лишения, упорствовала в своем героическом сопротивлении. С 7/19 июля, дня первого нападения, эти шестьдесят тысяч человек, плохо одетые, запертые в наскоро сооруженные укрепления, отрезанные от всего мира, мучимые голодом и эпидемиями, не получая ни пищи, ни снаряжения, ни подкреплений, оказывали сопротивление трем русским корпусам, всей императорской гвардии и сорока тысячам румын.

Создавшееся положение сильно волновало Европу. Все противники России подняли головы. Венгры, которые не могли простить Романовым своего разгрома в 1849 году, открыто проявляли свои симпатии к Турции и старались втянуть своего монарха в войну. Но Франц-Иосиф, уже однажды – во время Крымской войны – удививший мир своей неблагодарностью, делал вид, что на этот раз он сочувствует русским неудачам… и пытался под шумок добиться от Турции платы за свой нейтралитет в виде права занять Боснию и Герцеговину. Венские интриги оживляли в душе Александра II старую ненависть к Габсбургам. «Телеграммы, полученные из Вены, испортили мне немало крови», – писал он 24 сентября (6 октября) княжне Долгорукой. В этом же письме он описывает княжне предательский план венгров, формирующих в Карпатских горах банды партизан, угрожающих путям сообщения русской армии в Румынии.

К середине октября стало очевидным, что Плевну не удастся взять силой и что нужно ограничиться осадой до тех пор, пока обстрел и голод не вынудят турок на капитуляцию. 31 октября (12 ноября) великий князь Николай узнал от захваченных при атаке одного из бастионов пленных, что ежедневный рацион солдат и офицеров состоит из осьмушки фунта хлеба, щепотки риса и трех головок кукурузы. Великий князь решил, что наступило время предложить Осману-Паше сдаться «по долгу человечности», ибо всякое дальнейшее сопротивление бессмысленно. В заключение своего обращения он писал: «Я сумею отнестись к Вам и к доблестным войскам, находящимся под вашим командованием, с тем уважением и вниманием, которое Вы заслужили». Осман-Паша ответил на это: «Разделяя чувства человечности, которые вашему высочеству угодно было мне выразить, я все же не могу приказать своим доблестным солдатам положить оружие. Мои солдаты и я твердо решили пролить свою кровь до последней капли за честь нашей родины и в защиту ее прав».

Александр II был потрясен этим гордым ответом.

7/19 ноября он получил, однако, и радостное известие. Генерал Лорис-Меликов захватил Каре, упорно сопротивлявшийся в течение четырех месяцев. Это известие ободрило войска, осаждавшие Плевну.

Но несколько дней спустя армию великого князя постигло новое несчастье. Неожиданный ледоход на Дунае снес мосты под Браиловом и Зимницей. Начни турки в этот критический момент наступление, вся русская армия должна была бы сдаться. Эти тяжелые дни, пока мосты не были восстановлены, Александр II прожил в смертельной тревоге, своей измученной душой стремясь к Екатерине Михайловне.

Наконец, 28 ноября (10 декабря) на рассвете, русские передовые отряды заметили большое движение в турецких траншеях.

Вскоре небольшая армия Османа-Паши выстроилась в равнине и отважно бросилась на атаку русских позиций, желая прорвать их. В этом нападении принимал участие весь гарнизон – около 38 000 человек. После шестичасовой упорной борьбы турки захватили первую линию укреплений. Но тут они подверглись ожесточенному артиллерийскому обстрелу. Тогда и только тогда раненый Осман-Паша склонился перед необходимостью. Отказавшись подписать капитуляцию, он сдался на милость победителей с остатками своих славных войск.

На следующий день Александр II велел отслужить благодарственный молебен в главном управлении завоеванной крепости. Вслед за этим он приступил к щедрой раздаче орденов и наград. Главнокомандующий, великий князь Николай, получил Георгиевский крест первой степени.

К концу торжества присутствующие были изумлены, увидя приближающуюся карету, в которой сидел раненый Осман-Паша. Накануне, когда он находился на пути в Систово, откуда он должен был быть отправлен в Бухарест, был получен неожиданный приказ вернуть его в Плевну: государь требовал, чтобы он сам ему вручил свою шпагу. Узнав об этом жестоком требовании, тем более странном, что оно исходило от рыцарски-благородного государя, Осман-Паша просто сказал: «Я не заслужил такого страшного унижения».

Подъехав к месту, где его ждал император, окруженный своим штабом, Осман-Паша вылез из кареты и с помощью двух солдат, поддерживавших его за руки, направился к Александру II. Повязки лишали его свободы движений, раны причиняли острую боль; несмотря на это, он сам вынул шпагу из ножен и благородным жестом передал ее своему победителю.

Александр II лишь прикоснулся к ней и сейчас же вернул ее со словами:

«Я возвращаю Вам Вашу шпагу. Храните ее всегда, как выражение моего восхищения и уважения».

Глава VII

Новый фазис. – Возвращение Александра II в С.-Петербург. – Свидание с княжной Долгорукой. – Быстрое продвижение русских армий к Константинополю. – Сан-Стефанский мир. – Противодействие Англии. – Соглашение России с Англией. – Берлинский трактат. – Подавленность Александра II. – Переезд Екатерины Михайловны в Зимний дворец. – Возмущение в обществе ролью княжны Долгорукой.

Взятие Плевны давало возможность русской армии возобновить свое продвижение через Балканы. Война вступала в новую фазу. Наскоро выработав со своим штабом план дальнейших военных действий, Александр II поспешил вернуться в Санкт-Петербург.

Он прибыл туда 11/23 декабря в 10 часов утра. Члены императорской семьи, придворные чины, высшее духовенство, министры, члены Государственного Совета и Правительствующего Сената в парадных мундирах ожидали его на площади Николаевского вокзала. Бесчисленное количество народа толпилось на площади, Невском проспекте и на прилегающих улицах. Это не была обычная толпа зевак, жадных до зрелищ. Настроение собравшихся людей было серьезным и сдержанным.

Лишь только государь показался, он был встречен бурей восторженных криков, как осуществитель всех честолюбивых мечтаний, всех упований Святой Православной Руси.

При этой встрече все были потрясены тем, что государь изменился до неузнаваемости. Один из очевидцев так отмечает общее впечатление: «Когда царь уезжал на войну, это был высокий и красивый военный, несколько склонный к полноте. Он вернулся дряблым, с померкшими глазами, согбенным и таким худым, что, казалось, его кости обтянуты кожей. В несколько месяцев он превратился в старика».

Освободившись от официальных приемов, царь провел остаток дня с княжной Долгорукой.

* * *

Население Петербурга не ошиблось, толкуя возвращение государя как признак успешного хода войны. Но день исполнения затаенных желаний националистов был еще далек. 14/26 декабря Александр II, принимая нашего посла, генерала Ле Фло, которого он очень любил, откровенно изложил ему положение, в котором находилась русская армия после падения Плевны. Он закончил эту беседу следующими словами: «Мы многого добились, но, к сожалению, это еще не начало конца».

В конце декабря великий князь Николай начал переход через Балканы. В самый разгар зимы, при двадцатиградусных морозах, имея дело с противником, отчаянно цепляющимся за каждое естественное препятствие, русские войска заняли один за другим все укрепления, сооруженные турками на отвесных уступах Шипки. Военная история не знает второй горной войны, стоившей войскам таких усилий и жертв.

Занятие этого прохода с стратегической точки зрения имело громадное значение. Путь на Константинополь теперь лежал открытым; у турок оставались лишь обрывки армии; война фактически была окончена.

19/31 января великий князь Николай и турецкие представители подписали в Адрианополе условия перемирия. А в это же время русская кавалерия быстро приближалась к Мраморному морю.

Это быстрое наступление чрезвычайно встревожило Европу и особенно Англию. Британская эскадра тотчас же прошла Дарданеллы и бросила якорь у Принцевых островов в пяти милях от Константинополя. Тем временем великий князь Николай принудил турок подписать С.-Стефанский договор, устанавливающий русскую гегемонию на всем Балканском полуострове от Дуная до Мраморного моря.

Тогда Британское правительство, не желая допустить, чтобы Россия самостоятельно разрешила в своих интересах Восточный вопрос, объявило общую мобилизацию сухопутных и морских сил. Сухопутное английское войско было немногочисленно и плохо обучено. Но английский флот был достаточно силен, чтобы разорить русские прибрежные области в Финском заливе, в Белом море, в Черном море и у Владивостока.

Решительная позиция, занятая Англией, вызвала в России взрыв негодования, выразившегося в объединявшем всех лозунге: «С.-Стефанский договор неприкосновенен. Русский народ сказал свое последнее слово. Мы ответим войной на английскую наглость».

Но Александр II, князь Горчаков и сам великий князь Николай Николаевич сознавали, что нужно во что бы то ни стало избежать разрыва. Два важных основания, тщательно скрываемых, заставляли быть осторожными: имперская казна была совершенно истощена, а армия, стоявшая у ворот Константинополя, терпела страшный урон от тифа. Графу Шувалову было поручено начать конфиденциальные переговоры с лордом Сольсбери и согласовать Сан-Стефанский договор с требованиями Англии. Шувалов должен был отказаться от всех статей, устанавливающих гегемонию России на Балканском полуострове. Тайное соглашение, подписанное 18/30 мая, разрешило кризис.

Два месяца спустя Берлинский конгресс торжественно провозгласил основы этого соглашения, отнимавшего у русского народа лучшие плоды его побед или, по крайней мере, те из них, которые более всего льстили его национальному самолюбию.

С горечью принял русский народ Берлинский трактат. Он увидел в нем лишь уколы национальному самолюбию и с пренебрежением отнесся к тем великим политическим и территориальным приобретениям, которые этот трактат обеспечивал России.

Эти события странным образом отразились и на личной судьбе Александра II.

* * *

По возвращении Александра II в Санкт-Петербург возобновились его ежедневные свидания с Екатериной Михайловной. Испытания Балканской войны не только изнурили Александра II физически, но оставили глубокий след и на его духовном облике. Потребность в ласке и участии, бывшая всегда одной из основных черт его характера, еще более обострилась: он еще более привязался к княжне Долгорукой. Порой им овладевала тяжелая меланхолия, доходившая до глубокого отчаяния. Власть его более не интересовала. Все то, что он пытался осуществить, кончалось неудачей. Никто из других монархов не желал более его счастья своего народу: он уничтожил рабство, отменил телесные наказания, установил суд присяжных, провел во всех областях управления мудрые и либеральные реформы. В отличие от других царей, он никогда не стремился к кровавым лаврам славы. Сколько усилий потратил он, чтобы избежать турецкой войны, навязываемой ему его народом. И после ее окончания он предотвратил новое военное столкновение… Что получил он в награду за все это? Со всех концов России поступали к нему донесения губернаторов, сообщавших, что народ, обманутый в своих чаяниях, во всем винил царя. А полицейские донесения сообщали об угрожающем росте революционного брожения.

Смятенной душой он невольно стремился к единственному человеку, пожертвовавшему для него своей честью, светскими удовольствиями и успехами, к человеку, думавшему об его счастье и окружавшему его знаками страстного обожания.

Княжна Долгорукая сделалась для него столь необходимой, что он решил поселить ее в Зимнем дворце под одной крышей с императрицей.

В третьем этаже дворца княжне Долгорукой отвели три большие комнаты, точно соответствовавшие покоям государя во втором этаже и соединенные с этими последними подъемной машиной.

Императрица Мария Александровна, занимавшая покои, смежные с комнатами Александра II, вскоре узнала о странном, навязанном ей, соседстве. Без слова упрека встретила она это новое испытание. Терзаемая горем, снедаемая тяжким недугом, чувствуя приближение смерти, императрица, охраняя свое достоинство, нашла в себе силы, чтобы казаться еще более замкнутой и недоступной. Лишь один раз она не сдержалась и поделилась своим горем со своим единственным другом, графиней Александрой Толстой, бывшей воспитательницей ее дочери, великой княжны Марии до ее брака с герцогом Эдинбургским. Указав на комнаты своей соперницы, несчастная царица сказала: «Я прощаю оскорбления, наносимые мне, как императрице. Но я не в силах простить мучений, причиненных супруге».

Водворение фаворитки в Зимнем дворце, величественная постройка которого как бы олицетворяла всю славу Романовых, вызвало страшное негодование. Это событие вскоре стало главной темой разговоров в светских салонах. Несмотря на всю замкнутость жизни, которую вела Екатерина Михайловна, несмотря на все принимаемые ею предосторожности и на то, что она старалась не выходить из своих комнат, ее присутствие во дворце проявлялось на каждом шагу. Живя во дворце, она естественно должна была пользоваться услугами дворцовой прислуги: ей прислуживали дворцовые лакеи, она ела пищу, приготовленную дворцовыми поварами, она выезжала в дворцовом экипаже. Связь, ранее тщательно скрываемая, сделалась открытой.

При таких условиях прежние нападки, забытые под влиянием волнений, связанных с турецкой войной, возобновились с новой силой. К ним присоединились еще новые, главным объектом которых сделалась княжна: на нее возлагали значительную часть ответственности за печальный ход государственной жизни. Ее обвиняли в том, что она отвлекла царя от исполнения им своих обязанностей, что она усыпляла его любовными чарами, лишая силы и решимости. В доказательство приводили плачевное физическое состояние, в котором находился Александр II. Как изменился он! Впалые щеки, сгорбленная фигура, вялые движения, тяжелое дыхание – сему этому она была причиной.

Все эти крайне преувеличенные нападки стали сказываться в еще более резкой форме в сентябре 1878 года, когда узнали, что фаворитка разрешилась от бремени второй дочерью, получившей имя Екатерины.