Текст книги "РазNообразный Наполеон"

Наполеон часто бывал в Булони, проводил смотры, учения. Так что Клейст точно его видел. Однако, не дожидаясь «развязки», писатель резко поменял планы, получил в прусском посольстве в Париже паспорт и – вернулся на родину. Дальше Наполеон в его жизни будет присутствовать лишь в качестве объекта ненависти.

Клейст не раз высказывал желание лично «покончить с Наполеоном». А в 1811 году… покончил с собой, застрелив перед этим свою возлюбленную. Клейст мечтал о «свободе от наполеоновского господства» – и бесславно погиб как раз накануне событий, которые приведут к краху Первой империи. Не дождался… Не мог терпеть? Он и признание при жизни так и не получил. Великим Клейста признают лишь в ХХ веке. На это терпения у Клейста точно не хватило бы…

Как я уже говорил, лучший мастер «биографического жанра» – Стефан Цвейг. 22 февраля 1942-го Цвейг и его жена Шарлотта приняли смертельную дозу снотворного. Никого не напоминает? Цвейг посвятил Клейсту одно из своих замечательных произведений. В его «Борьбе с безумием» три героя – Гельдерлин, Ницше и… Клейст.

«Все трое гонимы какой-то сверхмощной, в известной мере сверхъестественной силой из уютного „я“ в гибельный циклон страсти и преждевременно кончают свой путь в ужасном помрачении ума, в смертоносном опьянении чувств – безумием или самоубийством. Не связанные со своей эпохой, не понятые своим поколением, сверкнув, словно метеорит, они мчатся в ночь своего предназначения. Они сами не знают о своем пути, о своей миссии, ибо путь их – из беспредельности и в беспредельность; в мгновенном восхожденьи и паденьи они едва успевают коснуться реального мира».

Так мог написать только Цвейг. А вспоминал ли он о Клейсте в свой роковой день? Большинство литературоведов убеждено в этом. И никто, по моему мнению, не смог понять Клейста лучше Цвейга. «Кто не знал его, считал его равнодушным и холодным. Кто его знал, содрогался в ужасе перед сжигавшим его мрачным огнем. Никто не может прикоснуться к нему, поддержать его: для одних он слишком горяч, для других слишком холоден. Только демон остается ему верным до конца».

…Писать об «одержимом демонами» было трудно даже такому таланту, как Цвейг. Генрих фон Клейст прожил короткую (тридцать четыре года) жизнь. И практически всю свою жизнь он оставался призраком. Не я, а Цвейг нашел это, абсолютно точное, слово. Начало XIX века, Клейст все же достаточно известный поэт, но его изображений практически нет. Почти нет и воспоминаний о нем. Призрак! Невзрачный с виду человек, который не терпел публичности. Возможно, из-за того, что он великолепно писал, но плохо говорил. Однако же мы знаем, что мрачный одиночка был способен на страстные чувства. К женщинам, например. Или к Наполеону.

Он действительно хотел его убить? Добиться «освобождения своею собственной рукой»? Да, этими планами он делился. Не очень понятно, правда, кого именно и от чего он хотел освободить.

 
Поэзия, тебе полезны грозы!
Я вспоминаю немца-офицера:
И за эфес его цеплялись розы,
И на губах его была Церера.
 

Мандельштам был большим поклонником Клейста, эти строки он посвятил ему. Про Цереру, богиню из мифологии, мы знаем. Все остальное – сильное поэтическое преувеличение.

…Выходец из знатного прусского рода, Клейст был вынужден пойти в армию, продолжить традицию. При первой же возможности покинул ее. Какие уж там «розы у эфеса». Семья его не поняла. Клейста вообще мало кто понимал. И его жизнь, и творчество. Талант, как мы уже знаем, оценили через многие годы после его смерти. С жизнью, пусть и столь короткой, разбираются до сих пор.

Проще всего – так многие и делают – назвать Клейста «душевнобольным» и объяснить сразу все. А что? Тут и доктором быть не надо. Клейст сжигал рукописи и предлагал «совместное самоубийство» не только Генриетте Фогель, которая согласилась сделать это. Постоянно куда-то уезжал, но и на новом месте места себе не находил. Клейста трудно понять потому, что он и сам-то не очень хорошо себя понимал. Метался, что свойственно гениям и безумцам. Как Клейст?

Причины «метаний» Клейста, равно как и его творчество, мы разбирать не будем. Наша задача проще – всего лишь разобраться с его отношением к Наполеону. Хотя и здесь без некоторых ссылок на творчество не обойтись.

Вот важная для понимания нашей темы особенность. В большинстве произведений Клейста, в той или иной форме, присутствует война. Правда, ее нет в самой известной его пьесе – «Разбитом кувшине». Просто деталь. Обычно война есть. Обращается ли он ко временам Античности, как в «Пентесилее», или к Средневековью, как в «Михаэле Кольхаасе», фоном является война.

Это объяснимо, ведь мир, в котором жил сам Клейст, – мир войны. Практически не прекращавшейся. Клейст и сам успел повоевать, и недолгой службы хватило ему для того, чтобы испытывать к войне отвращение. Армию Клейст назовет «живым монументом тирании». Видите тень человека в двуугольной шляпе?

…Для Гейне разгром Пруссии в 1806 году чуть ли не повод для злорадства, для Клейста – настоящая трагедия. Так же тяжело он переживал и поражение Австрии в кампании 1808–1809 годов. Клейст начинает свою, личную войну с Наполеоном. Некоторые литературоведы полагают, что в нем «проснулся прусский юнкер», скорее националист, чем патриот. Все опять становится простым и понятным.

Но мы же говорим о Клейсте! С ним никогда ничего не бывает «понятным». Есть лишь некая внешняя сторона, которая позволяет делать «простые» выводы. Для меня ясно лишь одно: к какому бы единению ни призывал Клейст, его борьба – борьба одиночки. Она и не может быть другой, если человек в один и тот же день пишет антифранцузские памфлеты и предлагает кому-то из близких совершить «совместное самоубийство».

Памфлеты Клейст пишет по большей части анонимно. А вот «Катехизис немцев» в 1809-м подписывает своим именем. Его называют одним из самых ярких образцов немецкой патриотической публицистики того времени.

«Что делать?» «С чего начать?» «Катехизис» сделан в форме вопросов и ответов. Сделан талантливо, в нем есть и пафос, и ирония, все, что положено для произведений такого рода. Клейст обличает Наполеона и призывает немцев к объединению в борьбе с ним. По сути – к войне.

Наполеон, разумеется, воплощение мистического злого начала. Сила, которой нужно противопоставить силу! И здесь начинаются разного рода «тонкости», которые превращают самого Клейста в объект спекуляций.

Противник войны Клейст вдруг стал ярым милитаристом? Он насаждает культ силы? Кто он, а главное – с кем?

Есть люди, которые занимаются реальными делами. Гарденберг, Штейн. Они проводят реформы, которые в советское время было принято называть «половинчатыми». Как ни назови – они в пределах разумного. Есть главная цель – возродить армию. И цель будет реализована. Они понимают что и как.

Клейст, как обычно, мечется. Он вроде занимается политикой, но он не политик и не мог бы им стать при всем желании. Клейст переживает драму немцев и не может оставаться в стороне. Он делает то, что ему кажется важным, и успеха добивается там, где выступает как писатель, а не как «общественно-политический деятель».

Вот его драма «Битва Германа» (1808), при жизни автора не опубликованная и понятно почему. Сюжет исторический. Вождь одного из древнегерманских племен Арминий (Герман) борется с римлянами и побеждает их. Разумеется, Клейст, говоря о «древних делах» изображает картину современного ему мира. Племя херусков (немцев) сражается с захватчиками – римлянами (французами). Вдохновляет? Благодаря таланту Клейста – да.

…Реформ Штейна и Гарденберга ему мало, а взамен Клейст может предложить только абстрактную силу.

 
…Сила хороша сама по себе.
Не спрашивай, откуда эта сила
и куда она ведет, – это все не важно.
Важно – имеешь ты эту силу или нет!
 

Так говорил Генрих фон Клейст. Слабый человек с талантом необыкновенной силы. Не признанный при жизни. Он страдал из-за этого. Страшно! Это ранило его сильнее, чем все злодеяния Наполеона. Мы понимаем. Сейчас. Пусть скажет Цвейг.

«На высшей ступени своего искусства… Клейст роковым образом достиг высшей ступени своего одиночества. Никогда он не был так забыт миром, так бесцелен в своей эпохе, в своем отечестве… Его страсти иссякли, силы истощены, надежды разбиты».

…Части Первого корпуса Великой армии Наполеона, готовящейся к походу в Россию, формировались на Эльбе с середины 1811 года. Клейст видел, Клейст больше не мог терпеть. Он страдал от одиночества, но уходить из этого мира в одиночку не хотел! Клейст нашел родственную душу. Смертельно больную Генриетту Фогель… Ей было все равно, как умирать.

21 ноября 1811 года они пришли на берег озера Ваннзее, на юго-западе Берлина. Устроили что-то вроде пикника, бросали камушки в воду…

Сначала он застрелил Генриетту, потом – себя. Незадолго до смерти Генрих фон Клейст написал своей сестре Ульрике: «Истина в том, что мне ничто не подходит на этой Земле…»

Глава четвертая
Из России

Известие о переносе останков Наполеона с острова Святой Елены в Париж вызвало настоящую бурю в России. Лермонтов написал стихотворение «Последнее новоселье», в котором восхвалял Наполеона и критиковал французов.

 
Меж тем, как мир услужливой хвалою
Венчает позднего раскаянья порыв
И вздорная толпа, довольная собою,
Гордится, прошлое забыв, —
Негодованию и чувству дав свободу,
Поняв тщеславие сих праздничных забот,
Мне хочется сказать великому народу:
Ты жалкий и пустой народ!
 

Белинский отреагировал словами: «Какую дрянь написал Лермонтов о Наполеоне и французах…» Баталия развернулась серьезная.

Русская литература и Наполеон – тема неисчерпаемая. В отношении к императору в России есть все, кроме равнодушия. Волнует, волновал и будет волновать. Так сложилось. Не буду объяснять почему, а лишь констатирую, что после Франции Наполеон наибольшей популярностью пользуется в России. А уж в литературе XIX века он, считай, вообще один из главных героев, да и впоследствии в покое его не оставляли.

«Фундаментальный подход» предполагает разделение на периоды, анализ тенденций и прочее. Однако я исхожу из того, что Наполеон практически всегда предполагает что-то личное. Такая фигура. И захочешь быть объективным – не сможешь.

Это заметно упрощает выбор, остается лишь его объяснить. Мой выбор – Александр Сергеевич Пушкин, Лев Николаевич Толстой и Марина Ивановна Цветаева.

Пушкин – потому, что он не только великий поэт, но и историк.

Толстой… Во времена Французской революции был такой неистовый якобинец Анахарсис Клоотс. Ярый антиклерикал, называвший себя «личным врагом Иисуса Христа». Человек с убеждениями, за которые он поплатился жизнью в тридцать восемь лет. Толстой жил долго, хотя и не сказать, что счастливо. И он вполне мог бы называть себя «личным врагом Наполеона». «Врагом» писатель оказался очень успешным. До сих пор миллионы людей оценивают императора по «Войне и миру». Хотя «Наполеон Толстого» – пример редкой предвзятости. Впрочем, великие могут себе такое позволить…

Марина Цветаева тоже предвзята, конечно. Ее отношение к Наполеону – настоящая страсть. Удивительная и труднообъяснимая, как любое подлинное чувство.

…Я выбрал троих. Вполне достаточно для того, чтобы понять – почему Наполеон вызывал и вызывает столь сильные эмоции у наших соотечественников.

«Зачем ты послан был и кто тебя послал?»

Александр Сергеевич Пушкин. 1824 год. Только великие могут вот так, в одной строчке.

«Послан» – и тебя сразу вырывают из обыденности. «Зачем» и «кто» – и будешь до конца жизни искать ответы на вопросы. Пушкин много писал о Наполеоне, но ответов не дал. Точнее, даже при небольшом желании найти их можно, что и делалось неоднократно, однако меня пока никто не убедил.

Сложная это тема – «Пушкин и Наполеон». Некоторые литературоведы, да и историки, считают, что великий поэт мог уж получше многих судить о великом императоре хотя бы на том основании, что он его современник. Спорный, прямо скажем, аргумент. В войну 1812 года Пушкин – подросток. Ему было всего шестнадцать, когда закончилась «эпоха Наполеона» (1815). И чуть больше двадцати, когда император скончался (1821).

Современник? Разумеется. Но при «живом Наполеоне» Пушкин еще совсем молод, а значит, в его размышлениях больше эмоциональности, чем постижения.

В общем, «блажен, кто смолоду был молод, блажен, кто вовремя созрел». Это я к тому, что как раз к моменту смерти Наполеона сам Пушкин уже вполне «созрел». И говорить о каком-то осмыслении стоит уже на основании стихов, написанных после 1821 года. Я высказываю лишь собственное мнение.

Да, у Пушкина есть немало произведений, написанных до роковой даты.

 
О вы, которых трепетали
Европы сильны племена,
О галлы хищные! и вы в могилы пали.
О страх! о грозны времена!
Где ты, любимый сын и счастья и Беллоны,
Презревший правды глас, и веру, и закон,
В гордыне возмечтав мечом низвергнуть троны?
Исчез, как утром страшный сон!
 

Воспоминания в Царском селе, 1814

Или 1815-й, «Наполеон на Эльбе»:

 
В уме губителя теснились мрачны думы,
Он новую в мечтах Европе цепь ковал…
 

Злодей, одним словом. А как еще Пушкин должен был тогда воспринимать Наполеона? Конечно, злодей. Его друзья, будущие декабристы, думали точно так же. Суждения поэта об императоре в ту эпоху естественные, правильные, но вряд ли их можно назвать оригинальными. Упрекать за это юного Пушкина не стоит. У него еще будет время переосмыслить свое отношение к Наполеону. И кстати, «тема злодейства» из его творчества не уйдет.

Есть, впрочем, важный нюанс. У Пушкина нет особого личного отношения к Наполеону. Как у Толстого и тем более Цветаевой. Но поэт жил как раз в те времена, которые часто называют «эпохой страстного историзма». Когда в прошлом, причем совсем необязательно далеком, искали ответы на все вопросы. Наполеон – именно та фигура, которая объясняла многое. Или запутывала. По-разному получалось.

Наполеон уникален не тем, что при жизни стал легендой, а тем, что уже при его жизни появилась легенда о нем. И любое историко-философское осмысление «личности и деяний» обязательно предусматривает «фактор легенды». Парадокс же заключается, во-первых, в том, что в самой «легенде» правды и вымысла примерно поровну. Во-вторых, можно выбирать, что считать правдой, а что – вымыслом.

К чему я веду? К тому, что в XIX веке очень любили объяснять прошлое, настоящее и будущее с помощью Наполеона. Удобная точка отсчета. А для Пушкина, на мой взгляд, Наполеон – это прежде всего возможность размышлять. Александр Сергеевич не только великий поэт, но и хороший историк. И своя «наполеоновская легенда» у него тоже есть.

…О смерти императора Пушкин узнал сравнительно поздно, почти через три месяца. Отреагировал довольно быстро – осенью 1821-го написано знаменитое стихотворение «Наполеон». Ода, если точнее. Большое, солидное произведение. Уже на этом основании многие почему-то считают его едва ли не программным и готовы делать далеко идущие выводы. Не стоит, на мой взгляд.

Самому поэту ода не нравилась. В письме А. И. Тургеневу от 1 декабря 1823 года Пушкин так прямо и говорит: «Она не хороша». А нам кажется – чудо как хороша! Как и все, что вышло из-под пера Пушкина.

 
Чудесный жребий совершился:
Угас великий человек.
В неволе мрачной закатился
Наполеона грозный век.
 

Или самое популярное:

 
Хвала! он русскому народу
Высокий жребий указал
И миру вечную свободу
Из мрака ссылки завещал.
 

Звучит ведь? Звучит, и как! Отчего же поэт недоволен? Ода написана в 1821-м, письмо А. И. Тургеневу – спустя всего лишь два года. А отношение Пушкина к Наполеону продолжает меняться. И то, что он написал пару лет назад, кажется ему неправильным. Неправильным в том смысле, что он увидел противоречия в созданном им образе Наполеона. Не в самом Наполеоне, здесь-то противоречий в избытке, а именно в образе. Предельно упрощу – у Пушкина еще не было своей концепции. Не уверен, что поэту бы понравилось слово, но надеюсь, вы поняли мою мысль.

А главное, что есть в пушкинском «Наполеоне», – это сочувствие. Вот совершенно подходящее слово. Не нужен «построчный» и «всесторонний» анализ, чтобы это понять. Сочувствие!

 
Да будет омрачен позором
Тот малодушный, кто в сей день
Безумным возмутит укором
Его развенчанную тень!
 

Конечно же, Пушкин перейдет от сочувствия к осмыслению. Уже в 1824-м, в южной ссылке, Пушкин пишет несколько стихотворений, в которых присутствует Наполеон. Незавершенных, не увидевших свет при жизни поэта. «К морю», где он отдает дань памяти и великому романтику Байрону, и романтическому образу Наполеона. И то самое, где задаются вопросы «Зачем?» и «Кто?», на которые мы не получаем ответов. И еще одно, к которому мы вернемся в конце:

 
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман…
 

Эти строчки Пушкина из стихотворения «Герой» знают едва ли не все, но многие ли помнят о том, что герой его – Наполеон? Хотя написано оно по вполне конкретному поводу.

Осень 1830 года. Император Николай I приезжает в зараженную холерой Москву. Митрополит Филарет произносит по этому поводу в Успенском соборе проповедь, в которой всячески превозносит поступок царя, который готов «разделить опасность с народом». А тут как раз еще и появились мемуары Бурьенна, друга и секретаря Наполеона, в которых утверждалось, что история с посещением генералом Бонапартом госпиталя с чумными больными в Яффе – вымысел. В общем, все совпало.

Мы не будем сейчас рассуждать на популярную тему – являются ли мемуары Бурьенна подделкой. Я свое мнение высказывал и в книге про Наполеона, и сейчас его повторю. На мой взгляд, значительная часть мемуаров написана самим Бурьенном. С другой стороны, у «мемуаров» была задача – очернить Наполеона. Бурьенн, несомненно, «подписался» на ее решение. А «степень вовлеченности», кто, как – это уже предмет для споров.

Пушкин же говорит о важном. «Что есть истина?» – эпиграф к стихотворению. Это не просто спор историка с поэтом, это мнение поэта, которого с полным на то основанием можно считать историком.

До появления мемуаров Бурьенна почти никто и не сомневался в том, что генерал Бонапарт общался с заболевшими чумой солдатами. Хотя я вполне допускаю, что его общение выглядело совсем не так, как на знаменитой картине Гро. Вернее, наверняка не так. Однако даже тот факт (никем, кстати, не оспариваемый), что Бонапарт находился рядом с больными и не бегал от чумы, как многие офицеры в его армии, говорит о многом. Пушкину – достаточно много.

 
Да будет проклят правды свет,
Когда посредственности хладной,
Завистливой, к соблазну жадной,
Он угождает праздно! – Нет!
 

Дальше – про «нас возвышающий обман». Вообще-то изучение анализа стихотворений, сделанного литературоведами, – занятие чрезвычайно увлекательное. Я, например, читал и подробный разбор, в котором имя Наполеона не упомянуто ни разу. А уж про то, что в действительности «Герой» посвящен декабристам, – много раз.

Что есть истина? То, что «Герой» – одно из самых сложных стихотворений Пушкина. Поэзии в нем поровну с философией, а может, и меньше. Так что толковать не перетолковать.

Напомню, что в романе Достоевского «Подросток» пушкинскому «Герою» посвящен интереснейший диалог между Аркадием Долгоруким и Григорием Васиным. Там и о том, что «истина посередине», и о том, что сама мысль «останется одним из самых главных спорных пунктов между людьми».

Попробую не усложнять. Если Пушкин все же говорит о Наполеоне (а именно это он и делает), то история с чумными больными и мемуарами Бурьенна очень важна и с точки зрения отношения поэта к императору и к истории вообще.

Пушкин считает Наполеона героем не из-за его военных побед или политических деяний, а за его общение с солдатами в госпитале.

 
Клянусь: кто жизнию своей
Играл пред сумрачным недугом,
Чтоб ободрить угасший взор,
Клянусь, тот будет небу другом,
Каков бы ни был приговор
Земли слепой…
 

И полагаю, для поэта не так уж и важно, имел ли место этот эпизод в действительности или нет, хотя для любого историка – вопрос принципиальный. Пушкин, в сущности, предлагает простое решение. Если есть разные версии события, то вопрос о том, в какую поверить, – вопрос лишь личных предпочтений. Можно выбрать «низкие истины», можно – «возвышающий обман». Правдой всегда будет то, во что ты готов поверить.

Именно так люди и относятся к истории! Почти два века назад гениальный поэт написал об этом. На примере Наполеона.

 
Зачем ты послан был и кто тебя послал?
 
 
То был сей чудный муж, посланник провиденья,
Свершитель роковой безвестного веленья…
 

Пушкин ответил на свои вопросы? Нет. Нет в его произведениях «истины о Наполеоне». Есть Наполеон. С пятнадцати лет и до конца жизни поэта.

В 1966 году советский литературовед Борис Реизов написал работу «Пушкин и Наполеон». Ее есть за что критиковать. Но в самом начале своего эссе Реизов высказал поразительную по точности мысль: «Всякий раз, как исследователь обращался к теме „Пушкин и Наполеон“, он, сознательно или нет, хотел высказать прежде всего свое собственное мнение об императоре…»

Так и есть. Было и будет. Пушкин, возможно, как никто другой понимал, что категоричные суждения в отношении Наполеона невозможны. Вот главная истина, которую он нам оставил в наследство.

История большой нелюбви. Толстой

– Andrй, – сказала его жена, обращаясь к мужу тем же кокетливым тоном, каким она обращалась и к посторонним, – какую историю нам рассказал виконт о m-lle Жорж и Бонапарте!

Князь Андрей зажмурился и отвернулся.

Андрей Болконский не любил свою жену, зато ему нравился Наполеон. Тогда еще нравился. Потом Болконский жестоко разочаруется в своем кумире. История «разочарования» князя – важная часть кампании графа Толстого по развенчанию «культа героев» и человека, который и не герой вовсе, а совсем даже наоборот.

В 1857 году писатель съездил в Париж и увидел гробницу Наполеона. В дневнике он делает запись: «Ужасно обоготворять злодея». С таким настроением Толстой и приступает к работе над «Войной и миром».

Меньше всего я хотел бы впасть в морализаторство в духе самого Толстого. Он великий писатель и имеет право считать Наполеона «злодеем». В конце концов, миллионы людей и сегодня так думают. Сейчас мы впадем в отчаянную тавтологию. Среди этих многих миллионов есть миллионы тех, кто сформировал свое мнение о Наполеоне исключительно на основе романа «Война и мир».

Вот с чем я категорически не согласен!

«…Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из-за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия…»

Тот самый знаменитый пассаж. Можешь не знать, что такое «лосины», а про ляжки – запомнишь. Писатель не раз еще назовет и самого императора, и отдельные части его тела «толстыми» и «жирными». В лучшем случае – «полноватыми». Не единожды упомянет про маленький рост Наполеона, вдоволь покуражится с высоты своего 181 сантиметра.

Толстой хочет, чтобы мы, вслед за ним, испытывали физическую неприязнь к французскому императору. Вы можете мне не поверить, но, когда я впервые прочитал «Войну и мир», больше всего меня поразило – употреблю это слово – отвращение, которое, видимо, вызывал у Толстого Наполеон. Я тоже был школьником, но школьником, который прочитал книгу Тарле о Наполеоне раньше, чем роман-эпопею Толстого. У меня уже имелось мнение. И я недоумевал, почему советский ученый, которому a priori положено критиковать Наполеона, с трудом скрывает симпатию к своему герою, а великий писатель при любом удобном случае демонстрирует антипатию. Я тогда мало что понимал.

Впрочем, я и сейчас не вполне понимаю, как создатель гениального «Хаджи Мурата» мог написать такую тягомотину, как «Воскресение». Но с этим пусть литературоведы разбираются.

Я, например, считаю, что лучший анализ войны в романе-эпопее Толстого сделан не литературоведом, а профессиональным военным и одновременно историком генералом М. И. Драгомировым. Эрудитом с незаурядным писательским талантом.

Драгомиров, кстати, горячий поклонник Толстого. Он даже считал, что некоторые сцены из романа стоит «включать как полезнейшие дополнения к любому курсу военного искусства». И поскольку от восхищения генерал перейдет к критике, он даже находит оправдание для писателя: «Теоретические воззрения, принадлежащие собственно автору, носят на себе отпечаток односторонности, составляющей последствие сильной стороны его таланта, то есть способности живописать отдельные явления.

Всякий живописец, для того чтобы картина была верна, должен рисовать ее с одной точки».

Драгомиров совсем не против субъективного восприятия, скорее наоборот. Только пресловутая «одна точка» не может быть истиной в последней инстанции. И если генерал ничего не имеет против пацифизма Толстого, то его описание войны вызывает у него просто недоумение. Ну как можно подняться до таких вершин, а потом опуститься до плоских рассуждений и банального морализаторства?

Хорошо, Драгомиров – генерал. Ему могло быть обидно «за своих». Послушаем писателей.

Салтыков-Щедрин высоко оценивает «мирную» часть романа и крайне негативно высказывается о «военной»: «Эти военные сцены – одна ложь и суета. Багратион и Кутузов – кукольные генералы».

Примерно о том же пишет Тургенев: «Историческая прибавка, от которой читатели в восторге, кукольная комедия и шарлатанство… Толстой поражает читателя носком сапога Александра, смехом Сперанского, заставляя думать, что он обо всем этом знает, коли даже до этих мелочей дошел, а он и знает только эти мелочи…»

Великие писатели сразу почувствовали фальшь. Употребляют один и тот же эпитет – «кукольный». Совсем не случайно!

Конечно, их не сильно волнуют, например, неточности. Они у Толстого есть. Он написал, что мундиры французских драгун синего цвета, хотя они зеленые. Назвал генерала Бельяра гасконцем, а он уроженец Вандеи. Так подобную ошибку даже историки совершают! Это все «несущественные мелочи». Как и некоторые вольности в описании перемещения войск.

На «неточности» в основном указывали ветераны войны 1812 года, хотя больше их возмутило другое.

Вот поэт Петр Вяземский и министр просвещения Авраам Норов. Оба – участники Бородинского сражения, Норов получил тяжелое ранение. Оба пришли в негодование от того, как Толстой осмыслил войну. Понять ветеранов можно: они честно сражались в войне, которая, по мнению писателя, была совершенно бесполезным занятием, в котором нет ничего героического.

Ни Тургенев, ни Салтыков-Щедрин не сражались. Их чувства Толстой не оскорбил. Они оценивают трактовку войны исключительно разумом. Вновь повторю слова Салтыкова-Щедрина: «Ложь и суета». Резковато, конечно. Но, знаете ли, чувствовать себя обманутым тоже не очень приятно. Пребываешь в полном восхищении, а потом раз – и натыкаешься на что-то, что вызывает как минимум недоумение. Нечто, что, по мнению Драгомирова, «не выдерживает даже снисходительной критики».

Пацифист Толстой имеет право ненавидеть войну, нам может нравиться или не нравиться то, как писатель «воюет с войной». А заодно с теми, кто ее олицетворяет. С Наполеоном, с генералами.

Почему генералы – «кукольные»? Да потому, что нет, по Толстому, у войны никаких законов! Успехи, неудачи – все цепь случайностей, вроде капризов погоды. Генералы и впрямь куклы в руках Судьбы. Нет среди них ни гениев, ни посредственностей. Нет никакого «военного искусства»! И уж, конечно, никакие они не «боги войны», они даже не герои.

«Культ героев» Толстой разоблачает последовательно. Его герои – «скромные труженики войны». Капитан Тушин, Николай Ростов… А главный герой, конечно, народ. Про «дубину народной войны» тоже все помнят со школьных лет.

Глупо отрицать, что войну всегда выигрывает народ. Но в этом утверждении банальность соперничает с неопределенностью. И именно «абстрактный народ» – идеальный герой для философии Толстого. Безмолвной горой возвышается над пигмеями – генералами… И Наполеон где-то там, у подножия. Мал и ростом, и деяниями своими.

«Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усиливалось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо – составляли главное основание его горячечных представлений».

Аустерлиц… Раненого Андрея Болконского уносят с поля боя. Князь, прежде очарованный Наполеоном, думает теперь о его «ничтожности»…

Замечу, что уносят раненого французские солдаты, которые, увидев особое расположение императора к офицеру, даже вернули ему украденный золотой образок. Перед этим Наполеон воздает должное храбрости русских, приказывает позаботиться о раненых солдатах противника. Все равно – ничтожный.

«Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место…»

Что его взлет? Случайность. Гениальность? Ему ее приписывают. Любовь к солдатам? Показуха! Максимум от скуки, когда не спалось, мог пойти и поинтересоваться, привезли ли в полк рис.

«…Искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии…»

«…Вместо гениальности, являются глупость и подлость, не имеющие примеров…»

А среди «философских рассуждений» – так, россыпью, «штрихи к портрету». «Толстые ноги», «жирные плечи»… До чего же неприятный тип! Толстому не нравится Наполеон, и свою неприязнь он демонстрирует умело и разнообразно.

Знаменитый критик конца XIX века Н. Страхов писал, что образ Наполеона в романе именно такой, каким и должен быть. Не очень понятно, кому и кто должен, но пусть так. Если считать Наполеона «злодеем», то предвзятость может присутствовать.

Но Кутузов-то с Багратионом пострадали лишь потому, что тоже на «философию не работают»! Их вина в том, что посвятили себя столь «недостойному занятию», как война. Багратион на поле боя будет не руководить сражением, а важно, «с понимаем» кивать головой. Дескать, так все и было задумано. Кутузов? Да это человек, который на военных советах только и делал, что спал.

Я, конечно, намеренно упрощаю. Так ведь и Толстой «встраивает героев» в свою систему. Делает так, как считает нужным. Критик Страхов прекрасно все это объяснил. «…В наше человеческое время, как пишет гр. Л. Н. Толстой, одни герои не составляют всего интереса истории. Как бы мы ни понимали героическую жизнь, требуется определить отношение к ней обыкновенной жизни, и в этом заключается даже главное дело. Что такое обыкновенный человек в сравнении с героем? Что такое частный человек в отношении к истории?»