Текст книги "РазNообразный Наполеон"

Глава вторая
По ту сторону Ла-Манша

«Кому после водки нужно английское пиво?»

Энтони Берджесс написал не только «Заводной апельсин», но и много других романов, в том числе о великом императоре. Называется он «Наполеоновская симфония», и вышеприведенные строки как раз оттуда.

«Водка» – это Толстой, а «английское пиво» – то, чем не хотел называться Берджесс. Его роман – «комический», и он за «тысячу верст от Толстойграда». Слова Берджесса. Очень, очень по-английски. С иронией и амбициями.

…У британцев, наверное, самое непростое отношение к Наполеону. В начале XIX века он был чудовищем, которым пугали детей. «Злобный карлик Бони!» Они его боялись, хоть и не признавались в этом. Оттого остро шутили. Потом очень долго «не замечали». Что-то вроде традиционной спеси.

По большому счету Наполеон прочно поселился в английской литературе только в ХХ веке. Но правил без исключений не бывает. На мой взгляд, есть как минимум трое британцев, чей вклад в создание «литературного Наполеона» или огромный, или очень значительный. Вот они.

«Поверхностная» книга Вальтера Скотта

…До того как в Северном море нашли нефть, Шотландия была богата только героями. Так принято считать, для образности. Красиво, но… Не совсем честно. Шотландия подарила миру выдающихся писателей и поэтов, именно здесь родился столь почитаемый и поныне жанр, как исторический роман.

Другим странам и одного Вальтера Скотта хватило бы, а у Шотландии есть еще и Роберт Стивенсон. Суровые пейзажи способствуют развитию воображения. Хотя, признаюсь честно, то, что Вальтер Скотт не только писатель, но и историк, я узнал, а главное, понял довольно поздно, уже будучи студентом.

А когда стал преподавателем, читал студентам курс историографии. И, пользуясь служебным положением, посвящал Вальтеру Скотту отдельную лекцию. Куда-то она делась, но, может, оно и к лучшему. Я не то чтобы открывал для себя Скотта заново, но точно посмотрел на его творчество под другим углом зрения – не преподавателя, а специалиста по наполеоновской эпохе.

Ведь Вальтер Скотт написал одну из первых биографий Наполеона – в 1827 году, всего через несколько лет после смерти императора. Она имела шумный успех, и слово «шумный» здесь как нельзя к месту. Бывший адъютант Наполеона Гурго всерьез обсуждал возможную дуэль со знаменитым писателем. Обошлось без кровопролития, но за их «газетной войной» с интересом наблюдала вся Европа.

«Страсти по Скотту» не закончились. Ладно Гурго – у него имелись причины обижаться на шотландца. Но зачем прекрасный американский писатель Марк Твен затеял нечто вроде «крестового похода» против Вальтера Скотта, мне до сих пор не очень понятно. Однако именно это он и сделал!

Гурго не понравилось только то, что Скотт написал про императора и про него лично, а вот Марк Твен ополчился на все сразу. Он не просто палил по шотландцу из всех орудий, он предпринял самое страшное из всего, что может произойти с писателем. Твен надсмехался – а что может быть страшнее? – над Вальтером Скоттом, пародировал его. А ведь, как сказал один из самых остроумных авторов в мировой литературе, «никакой бог и никакая религия не могут пережить насмешки. Ни церковь, ни аристократия, ни монархия, ни любой другой обман не могут встретиться лицом к лицу с насмешкой и продолжать после этого свое существование».

Впрочем, самого Скотта едкость американца задеть уже не могла, свои «нападки» Твен начал уже после смерти «создателя исторического романа». Но мертвого – не жалел.

«Вальтерскоттовская отрава», «путаный и небрежный язык» «безжизненные подделки», «безмятежный разлив бессмысленного красноречия» и так далее и тому подобное. Героев Скотта Твен называл «бескровными манекенами», а его замыслы – «убожеством».

Скотта, конечно, есть за что критиковать, я и сам это сделаю, но неистовый пыл Марка Твена кажется мне все же чрезмерным. Проще всего объяснить его конфликтом реализма с романтизмом, только это будет чересчур просто. Романтики ведь отвергали и традиции Просвещения, или классицизма, но более деликатно. Если они любили идеализировать прошлое, то реалисты обо всем рассуждают исходя из реалий современного общества. Обычно такой подход называют «антиисторичным». Можно ведь и Марка Твена упрекнуть в том, что, написав «Гекльберри Финна» в 1884-м, он прожил еще почти тридцать лет и не создал ничего даже близко приближающегося к его лучшей книге.

В общем, выражаясь словами самого Твена, недостатки в творчестве Вальтера Скотта были им «сильно преувеличены». Хотя имеются и очевидные, оспаривать это просто бессмысленно. Чудовищная «многословность», всегда плохо прописанные женские персонажи, да много чего…

Однако вплоть до последней трети XIX века шотландец был настоящим «властителем дум». Точно одним из самых читаемых авторов. Бальзак называл его «гением», им восхищались Байрон и Гёте, Пушкин и Лермонтов. Но среди современников Скотта нашлись и те, кто давал странные по тем временам прогнозы.

Знаменитый историк и философ Томас Карлейль (тоже, кстати, шотландец) всеобщую эйфорию не разделял и высказал предположение, что феноменальный успех Скотта – явление временное. Это нечто модное, но отнюдь не вечное.

Книга самого Карлейля об истории Французской революции популярна до сих пор. Многие романы Вальтера Скотта – тоже. Но стал ли бы я рекомендовать его «Жизнь Наполеона» в качестве произведения, с которого стоит начинать знакомство с императором? Нет.

Это только Марина Цветаева читала все, что написано про Наполеона. А так – никто не обязан. Напомню, что первые две биографии императора, которые получили всеобщее признание, созданы Стендалем и Вальтером Скоттом. Как я уже говорил, если выбирать, то, конечно, Стендаля. Что вовсе не означает, будто «Наполеон» Скотта плох или безнадежно устарел. Шотландца-то все же называют историком, а француза – нет.

Я могу лишь подтвердить: Вальтер Скотт действительно историк, и по-своему выдающийся. В том, что касается истории Шотландии и раннего английского Средневековья, – авторитет и останется им навсегда.

Многие ученые считают, что Скотт создал особое направление в исторической науке – живописательное. Он и правда дал нам возможность почувствовать историю на вкус. Все эти бесчисленные детали, которые так сильно раздражают в его романах тех, кто жаждет действия, все они – плод кропотливой работы. Серьезнейшей подготовки! Да, Скотт – историк. И человек, написавший одну из самых известных биографий Наполеона.

«Это – первое мое сочинение, в успехе которого я почему-то уверен». Немного странное заявление для писателя, уже опубликовавшего «Пуритан», «Айвенго», «Роб Роя» и «Квентина Дорварда». Но – как в воду глядел Вальтер Скотт. Огромная «Жизнь Наполеона» станет настоящим бестселлером, а сам он получит невероятный по тем временам гонорар – восемнадцать тысяч фунтов.

Скотт и не скрывал, что рассчитывает именно на коммерческий успех. Имел право. Он популярен, про скончавшегося всего несколько лет назад Наполеона и говорить нечего. Вряд ли пресловутая шотландская «страсть к наживе» сказалась на качестве. Нет, здесь другое.

В декабре 1825-го Скотт пишет в своем дневнике о будущей книге: «Она выйдет поверхностной, но я не собираюсь из-за этого от нее отказываться. Лучше поверхностная книга, которая хорошо и наглядно преподносит известные и признанные факты, чем безжизненное и скучное повествование, прерывающееся каждый миг для рассмотрения незначительных деталей».

Интересно… Как это – «поверхностная»? Тысячи страниц! «Незначительные детали»? Так ведь Скотт был славен именно вниманием к деталям! Что-то тут не так…

Над книгой он работает примерно два года. Дотошные литературоведы подсчитали: с учетом того, что он «отвлекался» на другие романы, тяжело пережил смерть жены, устраивал финансовые дела, он фактически потратил на монументальный труд всего… год.

Изучал ли Скотт источники? Конечно. Он, например, провел несколько личных бесед с герцогом Веллингтоном и даже переписывался с Денисом Давыдовым. Но год?! Конечно, получится поверхностно. Скотт сознательно идет на это. Уверен, что, если бы речь шла о его любимой Шотландии, он бы себе такого не позволил.

Из всех произведений Скотта «Жизнь Наполеона Бонапарта» самое «модное». Суровый шотландец хотел сделать бестселлер – и сделал это. Проиграв как историк и, что еще более обидно, как писатель. Пока – полбеды. Точнее даже одна треть. Будем соблюдать правильную пропорцию.

Вальтер Скотт, как подавляющее большинство романтиков, очень зависим от состояния собственной души. Душа его – там, в вересковых пустошах и кельтских преданиях. Шотландия, Британия – его подлинная страсть. А Наполеон…

«Скотту стоило бы написать о Веллингтоне – тот был индивидуальностью, но не иконой. Поступи он так, кредиторы, возможно, выручили бы меньше денег, зато он смог бы вложить в свой труд всего себя, и мы бы получили беспрецедентное по интересу сочинение».

Метко сказано! Абсолютно согласен с Хескетом Пирсоном, автором прекрасной биографии самого Вальтера Скотта. Позволю себе привести еще одну цитату из Пирсона, подпишусь под каждым словом. «…Скотт недолюбливал главное действующее лицо и дал это почувствовать в главах, которые читаются так же утомительно, как, судя по всему, и писались».

«Недолюбливать» можно, можно даже не любить – страшнее другое. У Скотта нет настоящего интереса к герою, он так толком и не сформулировал свое собственное отношение к нему. Прочитав многотомный труд, вы так и не поймете – так какой же он, Наполеон Вальтера Скотта?

Противоречивый? Кто с этим спорит? Только шотландец слишком уж часто противоречит и сам себе. Гений? Возможно, но – эгоист. Эгоист? Безусловно. Но его эгоизм «был благородного и возвышенного свойства». Или вот еще: «…Хотя его мощный ум был способен работать в любом направлении, он не мог отказать себе в войне и тщеславии».

Мешала Скотту «подняться над суетой» и позиция патриота Британии. Он не Байрон, который позволял себе открыто восхищаться Бонапартом. Настроения в стране в целом и антинаполеоновские, и антифранцузские. Какими еще они могли быть? Байрон общественное мнение игнорировал, а Скотт – один из тех, кто его создавал.

Маленький штрих. Вальтер Скотт едва ли не единственный с кем герцог Веллингтон обсуждал Ватерлоо. Потом писатель прислал Железному герцогу что-то вроде набросков. Веллингтону прочитанное совсем не понравилось, и от дальнейшего сотрудничества он отказался.

В книге Скотт уделяет много внимания не только Наполеону, но и французскому народу. Делает это, мягко говоря, весьма субъективно. Одна из его мыслей вызвала во Франции настоящую бурю. Скотт написал, что это «народ, жаждущий славы больше, чем свободы». Заметим, что сам писатель придерживался довольно консервативных убеждений и ему не стоило бы рассуждать о свободе.

Французам «Жизнь Наполеона Бонапарта» сильно не понравилась. Вернемся к вышеупомянутой истории с бывшим адъютантом императора, генералом Гаспаром Гурго, которая (по-своему) очень показательна.

В Министерстве по делам колоний Вальтер Скотт нашел документы, выставлявшие Гурго в весьма невыгодном свете. Речь шла о его поведении на острове Святой Елены. Гурго и правда персонаж непростой. В отсутствии преданности императору я бы его обвинять не стал, но на некоторые «своеобразные поступки» генерал был вполне способен. Даже во Франции есть немало тех, кто считает, что в своих собственных мемуарах Гурго не вполне честен.

Однако Скотт, опираясь исключительно на английские документы, которым, применительно к Святой Елене, тоже не стоит особо доверять, выдвинул в адрес адъютанта генерала серьезные обвинения. Тогда-то Гурго и решил вызвать писателя на дуэль.

Надо признать, что Скотт не испугался, выбрал себе секунданта, а спустя короткое время написал в дневнике, что он бы не стал бегать «ни от него, ни от любого другого француза из тех, кто вылизывал Бонапартову задницу».

История довольно мутная, но про «Бонапартову задницу» сказано от души. Многое объясняет. Будущий император Наполеон III, принц Луи Бонапарт, про дуэль не говорил, но высказался резко, заявив, что Вальтер Скотт не только принижает славу Наполеона, но и пытается очернить всю нацию. Соратники императора наперебой указывали на многочисленные ошибки в книге шотландца.

Да разве в ошибках дело? Лично мне просто обидно, что автор одного из моих любимых исторических романов, «Квентина Дорварда», создал нечто, не соответствующее его таланту. «Поверхностную книгу». Он ведь сам ее так назвал.

…Спустя десять лет после появления «Жизни Наполеона Бонапарта», в 1837 году, Томас Карлейль опубликует свою историю Французской революции. Карлейль на успех вообще не рассчитывал. Поставил последнюю точку и написал в дневнике: «…Я могу сказать людям следующее: сто лет не было у вас книги, которая бы так прямо, так страстно и так искренне шла от сердца вашего современника».

Эта книга и через двести лет великолепна. Именно страсть Карлейля сделала ее такой. Ты не просто сопереживаешь – ты переносишься туда, в конец XVIII века. Никто, по моему глубокому убеждению, не создал ничего подобного.

Талант и страсть рождают шедевры. А талант без страсти – просто бестселлеры. Как «Жизнь Наполеона Бонапарта» Вальтера Скотта. Вот «Айвенго» и «Пуритане» – шедевры.

Паломник Байрон

«Если кому-нибудь нравится держать в доме бюсты, то рядом с бюстом Вальтера Скотта существовать можно. Есть нечто благородное в этом лице, нечто великодушное, в нем ощущается внутренний, быть может, и неосознанный покой, присущий тем большим писателям, которым дано было быть и большими людьми. Но Байрон – это мясистое лицо, говорящее о склонности к полноте, этот слабый рот, это выражение тривиального беспокойства и, что хуже всего, этот невидящий взгляд поглощенного собой красавца, – в бюсте Байрона отражен человек, который был с головы до ног трагиком из бродячей труппы».

Томас Элиот не только один из главных поэтов ХХ века, но и выдающийся литературный критик. Вот этот пассаж про два бюста в статье о Байроне – просто нечто. Несколькими строчками расставил всех по местам, прямо как бюсты на каминной полке.

Почему человек, который был кумиром поколения и властителем дум, стремительно утратил свою популярность? Таким вопросом задается Элиот. Отвечает блестяще. Но мы говорим не о поэзии Байрона в целом, а о Наполеоне. Наполеоне, которого было очень много и в жизни, и в творчестве Джорджа Гордона Байрона.

«Трагик из бродячей труппы…» До чего же хорошо сказано! Можно лишь добавить, что труппа-то, по сути, из одного Байрона и состояла. Англо-шотландский поэт – фигура уникальная. В этом его сила и слабость. Сила подняла его над современниками, слабость позволила их потомкам почти забыть его.

…В начале 70-х годов прошлого века (мне очень нравится употреблять словосочетание «прошлый век» – ощущается особая причастность ко времени) я на Московском кинофестивале посмотрел фильм «Леди Каролина Лэм». Историю неистовой, болезненной страсти жены будущего премьера Британии лорда Мельбурна к поэту Байрону. Это лишь один из многочисленных скандальных романов Байрона, и упомянул я о нем лишь по одной причине.

Знаменитое «Паломничество Чайльд-Гарольда» я прочитал уже после просмотра фильма. Поскольку кино «основано на реальных событиях», у меня уже имелось некое представление о Байроне как о человеке. Но не оно помешало мне по достоинству оценить поэму, а элементарное отсутствие знаний. Откуда им взяться у советского старшеклассника?

С Байроном так. Или ты его современник, а значит, все описываемое на слуху, или ты просто обязан знать. Я говорю, конечно, только о «Паломничестве». Произведении, которое прославило Байрона, причем он сам не знал почему.

Мы-то теперь понимаем, что секрет необыкновенного успеха поэта не только, а может, даже и не столько в его даровании, сколько в личности. Вот парадокс. Нормальное состояние героев Байрона – тоска и разочарование. Предполагается, что и для Байрона это тоже норма. Что должен делать такой персонаж? По идее – только грустить и предаваться отчаянию. Трансформировать черную тоску в депрессивные строчки, где-то там, в гордом одиночестве.

Но Байрон – активный участник событий того времени! Он выступал с разоблачительными речами в парламенте, значительную часть жизни сражался за чью-то свободу, участвовал в движении карбонариев и умер во время экспедиции в Грецию, где возглавлял борцов за национальную независимость. Не забываем про вышеупомянутые романы и многочисленные скандалы, то, что называется «разгульной жизнью».

«Вечно тоскующий» Байрон успевает буквально все! Как он ухитряется еще и писать – непонятно. А он пишет, и много. Очень много! Язвительный Элиот скажет: «…Если бы Байрон стал извлекать квинтэссенцию из своих стихов, от них не осталось бы ровным счетом ничего». И делает важную оговорку: «…В больших поэмах Байрону удается такое, в чем равных ему не было и нет».

«Паломничество Чайльд-Гарольда» – большая поэма. Наполеоновские войны занимают в ней большое место. «Паломничество» и так называемый наполеоновский цикл из нескольких стихотворений – именно то наследие Байрона, которое нас интересует.

 
Там угасал Наполеон.
Там он почил среди мучений.
И вслед за ним, как бури шум,
Другой от нас умчался гений,
Другой властитель наших дум.
 

Пушкин в стихотворении «К морю» объединяет два события. Смерть великого императора (1821) и смерть Байрона (1824). Неслучайно, конечно. И Наполеон, и Байрон – романтические герои.

Сразу отметим: Байрону чрезвычайно льстило любое его сравнение с императором, и он, конечно, частенько себя с ним отождествлял. Он никогда не видел Наполеона, а император, скорее всего, ничего о поэте и не знал. Во всяком случае не читал его произведений. Наполеон начал изучать английский уже на острове Святой Елены, а до 1816 года переводов Байрона на французский просто не было. Мы практически точно знаем, что именно читал Наполеон в изгнании – Байрон в списке книг не фигурирует.

В общем, «гений мрачного эгоизма» Наполеона не волновал, а вот сам он Байрона сильно интересовал. Говорят, что, когда поэт еще учился в знаменитой школе в Харроу (с 1801 по 1805 год), он шокировал и учеников, и преподавателей тем, что в его комнате стоял бюст императора. Что во времена «патриотического угара» было и смело, и эпатажно. Вполне в духе Байрона.

Специалисты указывают еще и на другие детали, свидетельствующие о том, что Байрон искал (и находил) черты сходства между собой и «корсиканцем». Склонность к полноте, небольшой рост, непомерное честолюбие… Похожи, как два брата! Шучу, конечно. Пора переходить к серьезным вещам.

Чайльд-Гарольд… Молодой, разочаровавшийся во всем на свете аристократ отправляется в путешествие. Старый добрый гранд-тур. Традиция того времени. Молодые англичане, аристократы и многие представители среднего класса совершали длительную поездку по Европе. Кто-то завершал образование, большинство просто отправлялись посмотреть мир. Кстати, одна из главных претензий состоятельных англичан к Бонапарту как раз и состояла в том, что «из-за него» они не могли свободно ездить по миру. Как только война в 1814-м закончится (всем так казалось), они просто хлынут в Европу. Байрон об этом тоже напишет.

Чайльд-Гарольд тем не менее свое «паломничество» совершает. Филологи обязательно расскажут вам о том, что слово «паломничество» выбрано неслучайно, для нас это не имеет практического значения. Гораздо важнее – время. Разгар наполеоновских войн!

Поэма состоит из четырех частей (или песен). Публиковались они в период с 1812 по 1818 год, по хронологии все понятно. С географией тоже все более-менее ясно. Португалия, Испания, Мальта, Турция, Греция…

Назвать это «туром по наполеоновским местам», наверное, нельзя, хотя при желании можно. Война почти везде – рядом.

Или «только что», или «за соседним холмом», или «вот-вот». Наполеон всегда появляется по желанию героя или автора.

Подходим к деликатному вопросу, на который все же придется ответить. Чайльд-Гарольд – он Байрон или другой? Сколько научных работ посвящено этой теме! Поэт создал особый тип героя, его так и назвали – «байроновский», но вот писал ли он Чайльд-Гарольда исключительно с себя?

Я всего лишь предлагаю свою версию. В Чайльд-Гарольде многое от Байрона. Однако он не только герой, но и некий инструмент. Или, если хотите, системообразующий элемент конструкции, придуманной Байроном. Поэт то сближается с героем, то удаляется от него, иногда он и вовсе убирает его на время. Порой Байрон смотрит на мир глазами Чайльд-Гарольда, а иногда наблюдает за самим Чайльд-Гарольдом со стороны. Словом, как выражаются литературоведы, в композиции Байрона есть «нарочитая свобода».

Свобода для Байрона вообще нечто священное. Все его рассуждения, в том числе о Наполеоне, вертятся вокруг свободы. Очень абстрактной, как принято у романтиков. Многим из них повезло жить в эпоху перемен, но мало кто понял, нет, не смысл перемен, а перспективу. Обличая пороки современного им общества, они просто отказывались оценивать потенциал, скрытый в том, что уже сделано, что стало реальностью.

Ведь главное «разочарование» Байрона, как любого романтика, – разочарование во времени. Кому-то Французская революция не нравилась потому, что она была, кто-то, подобно Байрону, выражал недовольство тем, как она закончилась. Для всех Наполеон – главный герой своего времени. У Байрона – наиболее сложное отношение к нему.

 
Ты топчешь прах Империи, – смотри!
Тут Славу опозорила Беллона.
И не воздвигли статую цари?
Не встала Триумфальная колонна?
Нет! Но проснитесь, – Правда непреклонна:
Иль быть Земле и до скончанья дней
Все той же? Кровь удобрила ей лоно,
Но мир на самом страшном из полей
С победой получил лишь новых королей…
 

Беллона – римская богиня войны, если вы не знали. А мы вместе с Чайльд-Гарольдом пришли на поле Ватерлоо. Туда, где все закончилось.

Томасу Элиоту описание Байроном Ватерлоо категорически не понравилось. Он почувствовал в нем «явную фальшь». Категорически не соглашусь! Впрочем, Элиот рассуждает об этой части поэмы с точки зрения слова. Я скажу о другом. Дух самой знаменитой битвы в мировой истории Байрон, на мой взгляд, передал мастерски. Пожалуй, мало кто с ним сравнится и лишь Гюго – превосходит. Я, может, и чересчур сентиментален, но не представляю, как могут не взволновать читателя эти строки:

 
День видел блеск их жизни молодой,
Их вечер видел среди гурий бала,
Их ночь видала собранными в строй,
И сильным войском утро увидало.
Но в небе туча огненная встала,
Извергла дым и смертоносный град,
И что цвело – кровавой грязью стало,
И в этом красном месиве лежат
Француз, германец, бритт – на брата вставший брат.
 

Байрон не любит войну, но он ценит героев. О главном герое он говорит едва ли не больше, чем о самой битве.

 
Сильнейший там, но нет, не худший пал.
В противоречьях весь, как в паутине,
Он слишком был велик и слишком мал,
А ведь явись он чем-то посредине,
Его престол не дрогнул бы доныне
Иль не воздвигся б вовсе. Дерзкий пыл
Вознес его и приковал к пучине,
И вновь ему корону возвратил,
Чтоб, театральный Зевс, опять он мир смутил.
 

На «самом страшном из полей» нет Чайльд-Гарольда. Есть Байрон, рассуждающий о своем кумире. Порой – что у него уже вошло в привычку – отождествляющий себя с ним. Вот что он делает – он скорбит! Он понимает, что у человечества больше может и не быть такого героя.

 
Сверхчеловек, то низок, то велик,
Беглец, герой, смиритель усмиренный,
Шагавший вверх по головам владык,
Шатавший императорские троны,
Хоть знал людей ты, знал толпы законы,
Не знал себя, не знал ты, где беда,
И, раб страстей, кровавый жрец Беллоны,
Забыл, что потухает и звезда
И что дразнить судьбу не надо никогда.
 

Это и есть самое главное. У Байрона очень личное отношение к императору. Пожалуй, из всех великих писателей и поэтов, которые жили в одно время с Наполеоном, но никогда не общались с ним, такого нет ни у кого.

Поражение императора в 1814-м вызывает у него почти физическую боль. «Настоящее безумие! Я сойду с ума!» – пишет он. Возвращение в 1815-м – полный восторг!

Менялось ли отношение Байрона к Наполеону? Да даже в рамках одного стихотворного цикла! Того самого, «наполеоновского», созданного в период с 1814 по 1816 год. «Ода к Наполеону», «Звезда Почетного легиона», «С французского», «Прощание Наполеона»…

Байрон то сожалеет о том, что император не погиб на поле брани, то, наоборот, говорит о том, что его звезда все равно никогда не погаснет.

 
Прощай же, о край мой! Но если свободы
Ты снова услышишь знакомый призыв —
Фиалок надежды увядшие всходы
Ты вновь оживишь, их слезой оросив.
Меня призовешь ты для гордого мщенья,
Всех недругов наших смету я в борьбе,
В цепи, нас сковавшей, есть слабые звенья:
Избранником снова вернусь я к тебе!
 

…Наполеон прощается с Францией, Байрон до конца жизни не прощался с Наполеоном. Человеком, поправшим свободу, которую так высоко ценил поэт. Единственным, кто сможет ее вернуть. Парадокс? Не для Байрона – гения «мрачного эгоизма»… Он был так одержим Наполеоном потому, что они и правда похожи.

Зимой 1815 года, до того как император бежал с Эльбы и вернулся во Францию, Байрон говорит мужу своей сводной сестры, Джорджу Ли, что он величайший из живущих на земле людей. Полковник королевских драгун Ли, усмехнувшись, поинтересовался: «А как же Наполеон?» – «God! I don’t know that I do except even him» («Бог мой! Вот насчет него – не знаю»).

 
Раз в десять лет «великие поэты»,
Как чемпионы в уличном бою,
Доказывают мнительному свету
Сомнительную избранность свою…
Хотя корону шутовскую эту
Я ценностью большой не признаю,
Но почему-то нравился мильонам
И слыл по части рифм Наполеоном.
 

В поэме «Дон Жуан» он все же назвал себя Наполеоном. Правда, только рифм. Бедный Байрон! Сегодня и с этим-то многие не согласятся…

Гусарская удаль Артура Конан Дойла

«Я настоятельно прошу его писать в защиту славы французской армии, разоблачая клеветников и ренегатов».

С этими словами Наполеон, конечно, обращался не к писателю Конан Дойлу. Они адресованы Марселлену Марбо, лихому гусару, офицеру императорской армии.

После «Ста дней» Марбо, поддержавший императора, был вынужден покинуть Францию, а в эмиграции занялся литературным трудом. Одно из его произведений вызвало восхищение у прочитавшего его в ссылке Наполеона. Потому он и упомянул Марбо в своем завещании.

При чем тут человек, придумавший Шерлока Холмса? Очень даже при чем! Прочитав «Мемуары барона де Марбо», Конан Дойл придумал другого своего героя – бригадира Жерара. Считать, что Жерар во многом «списан» с Марбо, нельзя. Правильнее говорить – вдохновил. И скорее источником вдохновения был даже не Марбо – человек вполне серьезный и весьма неглупый, сильно отличающийся от созданного Конан Дойлом литературного персонажа, – а сама эпоха, жизнь, частью которой являлся Марбо.

Иногда можно встретить мнение, что бригадир Жерар, дескать, в свое время не уступал в популярности самому Шерлоку Холмсу. Это, конечно, преувеличение, хотя рассказы о приключениях бригадира Жерара действительно пользовались большим спросом в конце XIX и начале XX века. И в Америке, где Конан Дойл впервые прочитал на публике один из рассказов, и в Англии, где они печатались в журнале The Strand Magazine.

Публикация в этом журнале – символ успеха и одновременно гарантия качества. Тираж в 30-е годы ХХ века доходил до полумиллиона экземпляров, издание имело огромный успех. Что неудивительно, ведь The Strand Magazine знакомил своих читателей с новыми произведениями Агаты Кристи, Герберта Уэллса, Жоржа Сименона и, разумеется, Конан Дойла.

Бригадир Жерар появился на свет после «смерти» Шерлока Холмса. Согласно широко распространенной легенде, писатель «устал» от знаменитого сыщика и очень не хотел, чтобы его имя ассоциировалось исключительно с именем великого детектива. Что ж, наверное, так и было.

Конан Дойл – писатель куда более разнообразных талантов, чем, скажем, королева детектива Агата Кристи. Однако его «коллеги по литературному цеху» все же считали его человеком, который «развлекает», а не заставляет думать. Доля справедливости в подобном утверждении есть. Да и как может быть иначе, если Конан Дойл создал Шерлока Холмса?

Но он написал много чего еще. И сам Конан Дойл считал главными в своем творчестве исторические романы. «Белый отряд» – его любимое произведение. Однако у нас книга о Наполеоне, а значит, о двух циклах рассказов – «Подвигах бригадира Жерара» и «Приключениях бригадира Жерара».

Для начала выскажу свое мнение как историк. Сэр Артур – писатель добросовестный. Вымысел в его произведениях на исторические темы есть, но раздражения он не вызывает. Конан Дойл с детства увлекался историей, много читал и к созданию романов и рассказов готовился. Это заметно.

«Он держал свои позиции так же крепко, как свой денежный ящик, и требовалась немалая смекалка, чтобы заставить его выпустить из рук то или другое».

Так Конан Дойл (устами Жерара) характеризует маршала Массена, известного редкостной неуступчивостью в бою и феноменальной жадностью. Деталь, свидетельствующая о том, что сэр Артур «в теме». В «Приключениях» и «Подвигах» много подобных деталей. Писатель, безусловно, знал эпоху. И он не раз говорил о том, что период наполеоновских войн его сильно увлекает.

Итак, Конан Дойл придумал героя… Отличного, на мой взгляд, персонажа. Замечу, не англичанина, как стрелок Шарп Бернарда Корнуэлла, а именно француза, что кое-что говорит о самом Конан Дойле. Он ведь не англичанин, а скорее британец. Шотландец, ирландец и англичанин в одном лице! Это позволяет ему не то чтобы быть более объективным, а скорее шире мыслить. Хотя правильнее сказать – образнее.

Уже сам сэр Артур нашел практически идеальный образ. О бригадире Жераре чуть ниже, пока – о форме. Конан Дойл – прекрасный рассказчик. Он им был чуть ли не с детства. Короткая история с крепким сюжетом и яркими деталями – это то, в чем он мастер. А когда речь идет о цикле рассказов, объединенных одним главным героем, то здесь сэр Артур вообще среди лучших во всей мировой литературе.

«Он лежал в гробу посреди комнаты, спокойный, беспристрастный, величественный, черты лица его были полны той скрытой силы, которая некогда воспламеняла наши сердца на битву».

В рассказе «Последнее приключение бригадира» Этьен Жерар сделал действительно невозможное. Он пробрался на остров Святой Елены, где англичане держали в плену великого императора. Он должен был освободить Наполеона и, нет сомнений, сделал бы это, вот только к моменту прибытия Жерара на остров император был уже мертв…