Текст книги "РазNообразный Наполеон"

«Бонапарт, первый консул», 1804 год. Заниматься ими ему не нравилось, но именно портреты обеспечивали молодого Энгра средствами к существованию. Более того, благодаря портретам он приобрел популярность. Не признание собратьев по цеху, а ту популярность, которая обеспечивает заказы. А возраст спросу не помеха, тем более в те времена.

Энгру было двадцать три года. Первый консул собирался с визитом в Льеж и хотел сделать городу подарок – свой портрет. Считается, что заказ художник получил от самого Бонапарта. Может быть, но сомнительно. Учитывая все обстоятельства. С Энгром первый консул знаком не был, но работы его, вполне вероятно, знал. Скорее всего, Бонапарт просто прислушался к чьему-то совету и дал добро.

Здесь еще очень важен момент. Совсем скоро Наполеон станет императором. Решение зреет, и, несомненно, он уже ощущает себя полновластным правителем Франции. И он понимает политическую функцию искусства. Назовем ее визуализацией власти. Власть во Франции – он сам. Граждане должны это видеть – вот для чего существуют и портреты, и масштабные полотна.

Что подарить жителям Льежа? Портрет первого консула! Энгр берется за работу.

Был ли Наполеон для Энгра кумиром, как для Давида, или просто кем-то очень значительным, как для Гро? Нет. Наполеон, безусловно, вызывал у Энгра большой интерес, но… Восхищение? Преклонение? Свидетельств наличия «высоких чувств» мы не находим. Энгр действительно персонаж совсем нетипичный для эпохи. Настоящее для него не источник вдохновения. Это Давид наполнял античные сюжеты «злободневной современностью», Энгра волновала лишь красота. В чистом виде.

Однако же славы и денег он хотел. Портрет первого консула мог помочь ему и с тем и с другим.

А вот и важнейшая деталь. При создании портрета Бонапарт ни разу не позировал Энгру, что уже говорит о многом. Хотя художнику наверняка разрешили понаблюдать за консулом во время приемов и аудиенций.

Строго говоря, какой-то особой оригинальности в портрете Энгра нет. Он «взял за основу» работу Гро, написанную в 1802 году. Поза, композиция – все очень похоже. Хотя и различия, безусловно, есть. У Энгра гораздо больше деталей, изумительно прописанных, что для художника характерно. К тому же – это, пожалуй, главное – Энгр сумел очень точно передать некую трансформацию, которая произошла всего за два года.

И у Гро, и у Энгра Бонапарт в красном консульском мундире. Только у Гро он еще скорее генерал. А у Энгра – правитель. И фирменный жест, конечно. То, что потом станут называть «рукой в жилете». Вот он, на портрете Энгра.

С рукой, а точнее, с рукавами связана любопытная история. Наполеон, как мы знаем, был человеком скуповатым. Во время одного из ужинов слуга, подававший соус, по неловкости пролил его на рукав мундира первого консула. Конфуз, пятно не ототрешь! По неизвестным причинам – то ли другого мундира не было, то ли у консула не было времени на примерки – Бонапарт какое-то время ходил в мундире со следами пятен на рукаве. И видимо, как раз в те дни Энгр пользовался возможностью наблюдать за первым консулом.

А Бонапарт – как считается, в целях экономии – распорядился не шить новый мундир, а только… заменить рукав. В качестве своеобразного напоминания первый консул расстегнул золотой галун на запястье старого рукава. Так «история с рукавами» оказалась на портрете Энгра.

Вы удивитесь, но у нее было и продолжение. Спустя многие годы один страстный почитатель Наполеона, узнав о ней, не поленился разыскать правнучку портного, обшивавшего первого консула. И испачканный рукав тоже нашли! В 1939 году в Льеже проходила выставка, и на ней, рядом с портретом Энгра, в отдельной витрине, был тот самый рукав! Вот что такое настоящий энтузиазм!

Что же касается самого портрета, то получилось как-то не очень хорошо. Для Энгра, по крайней мере. Художник рассчитывал выставить его в Салоне, а тут Наполеон взял и стал императором. Портрет потерял актуальность. Вот почему в правление Наполеона «консульский портрет» Гро был гораздо более известным. С него сделали множество копий, он нравился самому Бонапарту. А Энгр – опоздал. Хотя сам портрет, на мой взгляд, прекрасный.

«Наполеон на императорском троне», 1806 год. Тот самый, культовый. И снова – с непростой судьбой. Для начала скажу: мы так и не знаем точно, как Наполеон отнесся к «консульскому портрету» Энгра. Не исключаю, что он о нем просто забыл, времена-то изменились.

Однако Энгр в 1806-м пишет новый портрет – теперь уже императора. По заказу Наполеона? Опять непонятно. Версии разные. Самая популярная – портрет заказан Законодательным собранием. По уже сложившейся традиции Наполеон не позировал. Зато Энгра никто не ограничивал в «фантазиях». Задача была непростой, но понятной. Изобразить имперское величие.

Энгр решил задачу так, как в те времена мог сделать только он. Для потомков главным стало именно это, а современники еще не знали, в чем заключается величие Энгра.

Да, Энгра вдохновляли и статуя Зевса Фидия, и фигура Бога-Отца в Гентском алтаре, но я, как и раньше, обойдусь без искусствоведческого анализа. Ограничусь впечатлениями. Своими и посетителей Салона 1806 года. С последних и начнем.

Одобрения у публики портрет не вызвал. Картина показалась им чересчур сложной и – устаревшей. Некоторые критики даже назвали ее «варварской». Портрет не понравился и Давиду, он, правда, был более сдержан в оценках – «неразборчиво» и «не очень понятно».

Все вроде восхищались техникой, детализацией, цветами, а потом отходили чуть назад, оценивали общим взглядом и делали вывод: нет, не то. Много еще говорили разного. И Наполеон, дескать, какой-то чересчур бледный, да и не похож. Утверждали, что Энгр «вернул искусство на четыре века назад» и так далее и тому подобное. Энгр ведь хотел сделать что-то по-настоящему новое – и сделал, а его новое приняли за плохо забытое старое. Художник был разочарован, и сильно.

А мнение самого Наполеона относительно портрета Энгра мы просто не знаем. Человеку, рекомендовавшему картины для императорской коллекции, Леонору Мериме, портрет категорически не понравился. Копий с него не делали. В общем, картина оказалась во «временном забвении». Из которого ее извлекло… тоже время.

Когда Энгр официально стал великим, и на его портрет Наполеона стали смотреть совсем по-другому. Недостатки вдруг превратились в достоинства, то, за что его критиковали, стало предметом восхищения.

Мне не очень нравится слово «культовый», но у него есть очень точный подтекст. Это нечто, что сразу воспроизводится в памяти. Как портрет Энгра. Тот, на котором Наполеон почти как бог.

Вот только для самого Энгра Наполеон никогда не был божеством. И получается произведение невиданной силы. На такое не были способны ни Гро, ни даже Давид.

…Они говорили, что император не очень похож? Что ж, я довольно часто рассуждал в своих книгах о знаменитом взгляде Наполеона. Но слова – это просто слова. Хотите увидеть? Только на портрете Энгра. Только у него тот самый взгляд. Больше никаких слов.

Минимализм Теодора Жерико

Война войной, а Салон по расписанию. Необычным был Салон 1814 года. Готовиться к нему художники начали еще при Первой империи, а проходил он уже при вернувшихся в Париж Бурбонах. Нарисовали что хотели, показали что смогли? Нет, все было не совсем так. Как? Да странно!

Бурбоны, оккупационные войска, но «тосковать по прежним временам» еще никто не запрещал. А может, и не тосковать, а просто попрощаться с эпохой. Так это по большому счету и выглядело. Прощанием. Выставленные в Салоне картины Теодора Жерико – яркое тому подтверждение.

Их было две. «Портрет лейтенанта М. Д.», более известный как «Офицер конных егерей императорской гвардии, идущий в атаку», и «Раненый кирасир, покидающий поле боя». Названия говорят о многом. Всё говорят на самом деле. Мы еще вернемся к названиям.

…Теодор Жерико прожил короткую жизнь, чуть больше тридцати двух лет (1791–1824). Период активного творчества – лет тринадцать. Хватило для того, чтобы стать великим. Знаковым. Одним из самых ярких представителей европейского романтизма.

Какое-то время Жерико учился у Шарля Верне, «главного баталиста Наполеона». Чему научился? Рисовать лошадей. Лошади – страсть Жерико. Он вообще человек страстный. Темпераментный, эмоциональный. «Да одна моя лошадь сожрала бы шесть лошадей Верне!» Сравниваешь и понимаешь – сожрала бы, точно.

Батальная живопись? Она для Жерико всепоглощающей страстью не стала. С одной стороны, время такое, что в этом жанре можно быстро реализоваться. С другой – «большие картины про войну» Жерико не очень интересны. Один человек, одна лошадь – вот его баталистика.

Жерико двадцать один год. В Салоне 1812-го он выставляет «Портрет лейтенанта М. Д.». Сразу забываем оригинальное название. В историю он войдет как «Офицер конных егерей императорской гвардии, идущий в атаку».

Конные егеря гвардии… Не просто элитная часть – любимцы Наполеона! Они всегда сопровождали императора, он носил мундир полковника конных егерей. Есть версия, что Жерико выбрал офицера именно этой части вполне намеренно. Думал, дескать, что его может заметить сам Наполеон.

Исключать такого рода соображение, наверное, нельзя, но я сомневаюсь. Жерико, как и все люди огромного таланта, человек необычный. И поступки он совершал не поддающиеся простому объяснению. Однако, напомню, политика его не сильно интересовала и убежденным бонапартистом, в отличие от своего приятеля Ораса Верне, он не был. Полагаю, художник нарисовал то, что хотел. Но главное – как.

Про «колорит Рубенса», «динамизм Гро» и сходство с композицией Давида «Наполеон на перевале Сен-Бернар» мы рассуждать не будем. Выберем одно, самое правильное, слово. Это было необычно. Это уже сильно отличалось от классицизма. Жерико начал движение к направлению, которое его прославит, – романтизму. Однако – лишь начал. «Офицера конных егерей» еще трудно вписать в какой-то определенный жанр. Новизна – да. Но пока не шокирующая. Потому, возможно, картина и имела большой успех. Жерико похвалил сам Давид, художник получил медаль.

На дворе 1812 год. Салон салоном, война войной. Наполеон теряет в России армию, вскоре потеряет и империю. Сейчас начнется игра искусствоведов с историей, а историков – с искусством. Две картины Жерико.

…Для Салона 1814-го Жерико нарисовал «Раненого кирасира, покидающего поле боя». Немного цифр. «Кирасира» он задумал в 1812-м. И тогда же стал делать наброски или нарисовал в страшной спешке, чуть ли не за три недели, уже в 1814-м? Совсем не пустяк, если дальше нужно будет переходить к оценкам.

Дело-то ведь не в том, сколько времени потратил на создание «Кирасира» Жерико, а в том, что он представил две картины. Был ли в том лишь некий художественный замысел или же имелся и идеологический смысл?

Сторонников «идеологического подхода» гораздо больше. Да все же лежит на поверхности! Все просто, по-военному. «Егерь» – идет в атаку, «Кирасир» – отступает. «Егерь» – символ великой славы, «Кирасир» – страшного поражения, катастрофы. Трудно возразить.

Но можно и взглянуть по-другому. «Егерь» – буйство цвета. Богатейшая палитра! «Кирасир» – сдержанный, мрачный, контрастный. Позже сам Жерико скажет: «Чем больше на картине оттенков черного – тем выше ее художественная ценность». Он хотел показать контраст? Что он умеет и что-то другое?

Все теории имеют право на жизнь. Но почему «Кирасир» мне нравится больше, чем «Егерь»? «Егерь» поражает яркостью, «Кирасир» сразу заставляет думать.

Если бы не название – вы бы ни за что не догадались, что кирасир ранен. Ни одного пятнышка крови. Жерико сделал это вполне умышленно. Кровь – для «классиков», грязь на кирасе и рейтузах – для реалистов. Жерико создает романтический образ. Один из первых во французской живописи, как считают искусствоведы.

С кровью, страданиями на лице все было бы проще и понятнее. А здесь… Почему кирасир гигантского роста? Что хотел сказать художник? Или ему просто так захотелось? Или вот еще. Куда он смотрит? Боится, что его будут преследовать враги? Может, собирается вернуться к боевым товарищам? Или этот взгляд, устремленный то ли в небо, то ли на поле брани, и есть то самое прощание с эпохой? Наверное, Жерико думал о многом. Нарисовал – так.

…Они висели рядом. «Егерь» и «Кирасир». Два года назад «Егерь» вызвал восхищение, сейчас «Кирасира» подвергли жесткой критике. «Слишком много черного…» Именно это и говорили. Все дело в настроениях нации, тяжело переживавшей крах Империи? Ну зачем он повесил их рядом?!

Многие объясняют провал «Кирасира» «неудачным» соседством. Еще больше тех, кто рассуждает о том, как Жерико «передал свои чувства». Представителя поколения, выросшего на победах Наполеона, а теперь испытывавшего невыносимую горечь утраты. Не про Жерико, уверен.

Он очень своеобразный человек. Кавалеристами восхищался, а в армию не пошел. В 1811-м отец оплатил ему «заместителя». Была такая практика в годы Империи. А в конце 1814-го отправился служить… королю. Поступил в мушкетерский полк, сопровождал Людовика XVIII во время его бегства из Парижа во время «Ста дней». Гибель империи для него точно не трагедия. Для него лично.

Но он – художник. Он чувствовал эпоху. И нарисовал «Раненого кирасира». Который с виду и не ранен вовсе. Нервного коня удерживает уверенно, палаш тоже держит крепко. Никакого испуга на лице. Небо – да, тревожное. Все вместе называется «одним из первых манифестов французского романтизма».

…Жерико все же хотел создать «большое батальное полотно». Про отступление французов из России. Хорошо, что не написал. У него своя баталистика. Один человек, одна лошадь. «Егерь», «Кирасир»… Мне больше нравится «Кирасир».

«Родственник» Шерлока Холмса. Орас Верне

«…Эта склонность у меня в крови, и идет она, должно быть, от бабушки, которая была сестрой Верне, французского художника. Артистичность, когда она в крови, закономерно принимает самые удивительные формы».

В рассказе «Случай переводчика» Шерлок Холмс рассказывает доктору Ватсону о том, что состоит в родстве с семьей знаменитых французских живописцев. Вполне себе реальной, хотя великий сыщик – персонаж вымышленный. С чего вдруг Конан Дойлу захотелось вписать в биографию Холмса такой поворот?

Литературоведам было несложно установить, что «бабушкой Холмса» могла быть сестра Ораса Верне (1789–1863), самого известного представителя династии французских художников. И выбор Конан Дойла легко объяснить. Верне был необыкновенно популярен, рисовал батальные сцены и много путешествовал. Война и приключения – это то, что нравилось самому писателю.

К тому же Холмс в своем деле просто художник. Так мы оцениваем его мастерство. И уже как настоящий художник он видит картину в целом, замечает мельчайшие детали, все то, на чем взгляд простоватого Ватсона, а тем более напрочь лишенного воображения Лестрейда, и не задержался бы. Конан Дойл – прекрасный писатель. Он придумал ход и сделал грамотный выбор. «Брат бабушки Холмса» очень, очень хорош. Впрочем, «тему родственников» придется развить.

«Я – как великий дофин. Сын короля, отец короля, но сам – никогда не король». Мы не знаем, сказал ли это отец Ораса Верне, Шарль Верне (1758–1836), с горечью или с гордостью. Сам Шарль Верне – сын одного из лучших пейзажистов XVIII века, Клода Верне. Орас Верне – выдающийся мастер батальной живописи. Что касается Шарля Верне…

Его часто называют историографом наполеоновской армии. Согласно легенде, Шарль Верне сопровождал армию едва ли не во всех главных кампаниях. Он также нарисовал много картин на тему «Жизнь Наполеона и его двора». Некоторые искусствоведы считают Шарля Верне новатором, первым, кто поместил зрителя в самый центр баталии. А как он рисовал лошадей! И все же, и все же…

Он действительно не был «королем». В его картинах мало оригинальности и вдохновения. Они и однотипны, и холодноваты. Их много, но в них мало души. Однако Шарль Верне – художник, безусловно, талантливый. Рисовальщик – просто изумительный. И он стал отличным учителем для своего сына, Ораса. Дар которого гораздо ярче, чем у отца.

Здесь, впрочем, стоит сразу отметить одну очень важную вещь. Орас Верне – человек феноменальных способностей и разносторонних интересов. Знаток и любитель Востока. Путешественник. Очень, очень влиятельный дипломат. Кто-то говорит, что, мол, и шпионом он был способным. Так ведь дипломаты во все времена наполовину шпионы. Или разведчики, это смотря с какой стороны смотреть. В любом случае Орас Верне особо преуспел именно на ниве так называемой тайной дипломатии.

«Черт бы побрал этот Север и этих мужиков!.. У меня только одно желание – вернуться домой».

Это отрывок из письма Верне жене, написано в Санкт-Петербурге. Он не раз бывал в России, в том числе с деликатными дипломатическими миссиями. А художник-дипломат, кстати, не такая уж и редкость. Великий Рубенс, например, считался прекрасным «переговорщиком». Популярность его картин тому немало способствовала. Так, собственно, было и с Верне.

Семью художников в России хорошо знали. В основном благодаря деду Ораса Верне, Клоду, мастеру пейзажа.

Когда-то его работы пользовались большой популярностью у русской аристократии. Знали, конечно, и Шарля Верне, и Ораса. То, что оба имели репутацию «бонапартистов», в те времена (конец 30-х – начало 40-х годов XIX века) считалось скорее плюсом, чем минусом.

Отношения между Францией Луи-Филиппа и Россией Николая I непростые. Возможно, художник-бонапартист Орас Верне сумеет их наладить?

Принимали его прекрасно. Сам император Николай I уделял Орасу Верне особое внимание. Он получил уйму заказов, однако преувеличивать значение его дипломатических успехов я бы не стал. Учитывая, что речь у нас идет не о международных отношениях, выскажусь о его достижениях со всей неопределенностью: что-то, как-то.

А в целом… В России Верне неплохо погостил в начале 40-х, хотя и жаловался постоянно на морозы. В середине 50-х картину «Взятие Малахова кургана французскими войсками» нарисовал. Время было такое, ничего личного.

Вот отношение Ораса Верне к императору Наполеону – глубоко личное. Если характеризовать одним словом – восторженное. Да и каким еще оно могло быть? В ту эпоху, с таким-то отцом. К тому же Орас Верне значительно улучшил свое материальное положение благодаря одному из членов «клана Бонапартов», младшему брату императора, Жерому.

В 1812 году двадцатитрехлетний Орас Верне впервые выставил свои картины на Парижском салоне, и они понравились Жерому Бонапарту. Он заказал художнику свой портрет – и Верне моментально стал «модным». Модных, как мы знаем, часто быстро забывают, но с Верне этого не произошло. Он станет и любимцем короля Луи-Филиппа, который, еще будучи герцогом Орлеанским, обеспечивал Верне постоянной работой. И это при том, что Верне всегда имел собственное мнение и позволял себе спорить уже с королем. И никогда не переставал восхищаться великим императором. Открыто.

Слегка пострадал из-за этого он только при Карле Х, да и то не то чтобы очень сильно. Харизматичный, обаятельный, Орас Верне, в общем-то, был популярен при всех режимах.

Художник великого таланта, он не только добился славы и признания, но и стал очень богатым человеком.

Настолько богатым, что мог позволить себе экстравагантные поступки. На пике славы, в середине 50-х, Верне вдруг уехал из Парижа и поселился в роскошном замке на Лазурном берегу. Мог себе позволить. Жил в свое удовольствие. Говорят, кисти больше в руки не брал.

…Незадолго до смерти вернулся в столицу. Прямо перед смертью, согласно легенде, сказал: «Стоило ли всю жизнь рисовать армию и флот, чтобы умереть в собственной кровати, как какой-то лавочник?»

Стоило, безусловно. Орас Верне поднял батальную живопись на новый уровень. Мало кто сделал для развития жанра столько, сколько он. И не забываем о том, что тема Наполеоновских войн – центральная в его творчестве. Сам император Наполеон III прислал ему орден Почетного легиона со словами в сопроводительном письме: «…Великому художнику великой эпохи».

Видный политический деятель и известный журналист Анатоль де Лафорж сказал об Орасе Верне: «После Наполеона Верне внес самый большой вклад в прославление французской армии». Совсем не спорное утверждение.

Верне прославлял армию так мастерски, столь доступно для любого зрителя, что именно его картины украшали стены дворцов, а репродукции с них – крестьянских домов. За это Шарль Бодлер, порицавший и милитаризм, и национализм, буквально ненавидел художника.

Оставим в стороне «сложности восприятия». Есть картины Ораса Верне. Пронзительный «Последний гренадер Ватерлоо» (1818). Мощная «Битва при Фридланде» (1835)… Выбор – огромный. Вот какой выбор сделаю я.

…Почти все, кто пишет об Орасе Верне, отмечают, что сам он, дескать, на полях сражений не бывал и человек он сугубо штатский, хотя и любил носить военную форму. В целом так и есть. Однако…

«Орас Верне, су-лейтенант гренадер 3-го батальона 2-го полка Национальной гвардии Парижа, сражался с самого утра и до вечера».

Официальный документ. Сражался! И нарисовал одну из самых известных своих картин – «Заставу Клиши» (1820).

…30 марта 1814 года. Маршал Мармон вот-вот подпишет договор с союзниками и сдаст им Париж. К тому моменту Мармон уже перестал воевать, а защитники заставы Клиши еще сражались.

Что такое застава? Теоретически – одни из «ворот в Париж». Деревянные ворота – так себе защита. Здания? Можно использовать под штаб. Штаб защитников и был в кабаре папаши Латюиля (на дальнем плане, с вывеской). Папаша прославился тем, что постоянно приглашал бойцов к себе в гости. «Пейте, пейте, друзья! Я не возьму с вас денег, пусть ни одной бутылки моего вина не достанется казакам!»

…В центре, верхом на лошади, руководивший обороной Клиши старый маршал Монсей. Никогда не входивший в число «любимцев Наполеона», но, в отличие от любимца императора Мармона, не предавший его. Монсей дает указание полковнику Национальной гвардии Одио, бывшему ювелиру Наполеона, заказчику картины.

Все по-честному. Одио действительно геройски воевал у Клиши. Большинство запечатленных на картине персонажей – не солдаты и офицеры регулярной армии, а, по сути, ополченцы, резервисты. И почти все они узнаваемы.

Друг Верне, художник Николя Туссен Шарле, археолог и путешественник Александр Лаборд, востоковед, переводчик Амедей Жобер – все они там, среди защитников Клиши. На современников это производило сильнейшее впечатление, ведь с момента события прошло всего-то несколько лет.

Присутствует ли на картине сам Верне? Его как раз современники разглядели не сразу, сложновато. Он есть. На дальнем плане, среди гвардейцев, затаскивающих на позиции брошенную пушку.

…Можно еще многое рассказать про картину. Историки искусства так и делают. Вот женщина с младенцем и козой на переднем плане. С женщиной-то все просто, многих взволновала… коза. Она воплощает «дух Парижа»? Коза – аллегория обманутой столицы?

С великими произведениями всегда так. Они для разнообразных толкований. Стендаль предъявит Верне претензию – ему не хватило «страсти». В недостатке страсти художника упрекнет не он один.

Но другой знаменитый писатель, Теофиль Готье, искренне восхитится «Заставой». По его мнению, Верне при всей значительности сцены «удалось создать нечто простое и правдоподобное».

Не знаю, какая именно «страсть» здесь нужна. На мой взгляд, именно сдержанный драматизм и делает картину шедевром. Понимают ли защитники Клиши, что поражение неизбежно? Наверняка. Но в этот день, 30 марта 1814-го, они продолжают сражаться. Среди них – художник Орас Верне.

…Выставить «Заставу» на Салоне 1822 года Верне не разрешили. По политическим соображениям. Верне показывал картину прямо у себя дома, всем желающим. В желающих оказалась почти половина Парижа…

«Совершенство» по Мейссонье

– А как вы писали снежную дорогу в картине «Наполеон в 1814 году»? – спросил я его.

– Вот как, – ответил Мейссонье, выпихнувши ногой из-под стола невысокую платформу, метра полтора в квадрате, – здесь я приготовил все, что было нужно: снег, грязь, колеи; намесил глины и несколько раз протолкал взад и вперед эту пушку. Потом копытом с подковой намял следы лошадиных ног, посыпал мукой, опять протащил пушку – так несколько раз, пока не получилось подобие настоящей дороги. Посыпал соли, и дорога была готова.

– Зачем соли?

– Для блеска, который, как вы знаете, всегда есть в снегу.

Я улыбнулся.

– Чего же вы смеетесь. Как вы сделаете иначе?

– Очень остроумно придумано, vous fais me compliments (поздравляю вас. – М. К.); но если вы спрашиваете, как бы я сделал иначе, скажу, что я поехал бы в Россию, где все дороги изрыты так, как представленная вами, и написал бы этюд с натуры.

– Да! Nous autres parisiens (парижане другие. – М. К.), мы не так легко перемещаемся.

Русский художник Василий Верещагин в гостях у французского художника Эрнеста Мейссонье. Двум баталистам было о чем поговорить. Мейссонье уже в зените славы, Верещагин приехал в Париж со своей первой выставкой. И это сам мэтр, обладавший, по словам современников, довольно скверным характером, пригласил Верещагина в свой дом. Мейссонье понравились картины русского, а Верещагин нашел, за что покритиковать знаменитого француза. Хотя в целом талант Мейссонье ценил высоко.

Не он один. В последней трети XIX века французские баталисты – законодатели мод. Мейссонье – первый среди них, а значит, лучший в мире. Однако он не только прекрасный художник, но и необыкновенно яркий человек.

…Как и многие великие, Эрнест Мейссонье не получил систематического образования. Он с детства мечтал стать художником, но его отец, торговец аптечными товарами, увлечения сына не поощрял и лишь скрепя сердце согласился выделить ему минимальную сумму денег на обучение у какого-нибудь профессионального живописца. Учителей Мейссонье приходилось все время менять, но он был очень трудолюбив и усиленно занимался самообразованием.

Как и у многих великих, в творчестве Мейссонье есть разные периоды, что облегчает нам задачу. Прославился он именно как художник-баталист, это вершина его творчества, то, чем он в основном и занимался в последние тридцать лет своей жизни.

Мейссонье был достаточно известен, когда в 1859 году он получил разрешение находиться при штабе французской армии во время австро-итало-французской войны. Самому художнику уже сильно за сорок. Согласно легенде, он сильно увлечен трудами Тьера по истории Первой империи и внимательно изучает анатомию лошадей. Мейссонье отправляется на войну, а вскоре и «дебютирует» в батальной живописи.

«Император при Сольферино», 1860 год. Император здесь – Наполеон III. Совсем небольшая по размерам картина, на которой множество персонажей. И вот оно, подлинное мастерство художника. Казалось бы, полотно действительно совсем небольшое для столь масштабной сцены. А передано все! Настроение, момент… Изумительная детализация!

«Сольферино» выставили на Салоне 1861 года, и потрясенный Теофиль Готье написал, что «ничего не может быть правдивее». Мейссонье начинает рисовать эпопею Наполеона I. Он к этому готовился, он этого хотел. Если снова вспоминать про масштабы, то Наполеоновские войны – как раз для его таланта.

Три картины. Обычно, когда говорят о созданной Мейссонье «наполеоновской легенде», выделяют именно их. «1805 год», или «Кирасиры». «1807 год. Фридланд». «1814 год», или «Кампания во Франции». Здесь они перечисляются по хронологии событий, но рисовал их Мейссонье совсем не в такой последовательности. «1807», бесспорно, очень хорош, но «1805» и «1814. Кампания во Франции» – настоящие шедевры.

«1805» («Кирасиры»). Считается, что здесь тяжелая кавалерия Наполеона изображена перед атакой в битве при Аустерлице. Хотя сам Мейссонье говорил, что не имел в виду какое-то конкретное сражение, а просто хотел отдать дань уважения кирасирам Первой империи. Ему удалось.

Зрелище просто завораживающее! Шеренги кирасир, уходящие куда-то к горизонту… Стоят и ждут приказа. В 1805-м император только начинал путь к великой славе, Мейссонье показал как. Мощь. Кирасиры ведь главный ее символ. Могучие всадники, сметавшие все на своем пути. Они ждут только приказа. Главные победы впереди.

«1814. Кампания во Франции». Моя любимая картина Мейссонье. Совсем другое настроение… О ней мы поговорим более подробно, но сначала – о том, почему Мейссонье считают одним из величайших баталистов в истории.

«Душа, душа и снова душа! Вот что нужно повторять молодежи! Всякое произведение искусства имеет предметом выражение чувства. Если вы сами не испытываете этого чувства, как же вы сумеете внушить его другим?»

Слова Мейссонье. «Вкладывать душу»? Как банально! Но Мейссонье-то вкладывал. Он и правда довольно тяжелый человек. Нелюдимый одиночка. Сколько есть историй о том, как он «не замечал» хорошо знакомых ему людей, игнорировал приветствия. Потом иногда извинялся, если ему напоминали о некрасивом эпизоде.

Рассеянным Мейссонье не назовешь. Просто все, что было вокруг, мало волновало его. Его душа и мысли – уже в новой картине. Работа поглощала его целиком. Он обладал, по мнению одного из критиков, редкой способностью «видеть великое в малом». И он был перфекционистом.

Все его картины не просто законченные, они так прописаны, что, как сказал один из современников Мейссонье, «с помощью лупы можно посчитать все волоски на голове». Считается, что художник обладал исключительно острым зрением, видел то, что другие и заметить-то не могли.

Но разве дело только в этом? Исключительно хорошо прорисованными деталями, даже мелкими, могут похвастаться многие мастера. Совсем не гарантия успеха. Мейссонье тщательно прописывал каждую пуговицу на мундире, но на деталь зритель обратит внимание, только если сам захочет.

Сначала всегда общее впечатление. Ансамбль, композиция, идея… Проще говоря, ты видишь ту самую душу, а потом уже все остальное.

Мейссонье всегда очень серьезно готовился. Изучал массу литературы, потом начинал рисовать. Любой из его картин предшествует бесчисленное количество эскизов! Про художника говорили, что эскизы для него важнее картин. Вполне возможно. Характерная деталь. После успеха того или иного произведения в желающих приобрести наброски и эскизы никогда не было недостатка. А Мейссонье почти никогда не продавал их! Бережно хранил, часто подолгу рассматривал. Наверное, хотел понять, когда появлялась душа. Можно назвать это методом.

Есть еще и знаменитые «специальные модели» Мейссонье, вроде той, которую он показывал Верещагину. Сейчас точнее всего называть их диорамами. Что-то Мейссонье лепил сам, что-то, вроде мини-пушек, артиллерийских обозов или экипажей, заказывал.