Текст книги "Михаил Христофорович Чайлахян. Ученый и человек"

Часть II
М.Х. Чайлахян в памяти тех, кому посчастливилось с ним общаться

В кругу семьи: дедушка Миша и бабушка Тамара с внучкой Литочкой (1 год) и ее родителями Мариам и Араиком (1977 г.).

Глава 5
Память любви неизбывна. Из воспоминаний семьи Чайлахян-Базян

Деда Михаила Христофоровича Чайлахяна тоже звали Михаил, Микаэл. Фамилия была тюркского происхождения и обозначала птицу («чайлах»), летающую над Босфором, что-то вроде альбатроса. Предки пришли из стоглавого города Ани, столицы древней Армении. Тысячи храмов с изысканной резьбой украшали столицу, сейчас ее уже не существует, от былого великолепия остались лишь руины на берегу реки Араке. Спасаясь от преследований, анийцы переселились в благодатный Крым в средние века и восточная часть Крыма, примыкавшая к Феодосии, стала называться Морской Арменией. Чуть позже произошло знаменитое переселение в Донские края, уже при Екатерине II. Обычно армянские историки тут оживляются и добавляют, что переселение было щадящим и благим и осуществлялось полководцем Суворовым, который по материнской линии был Мануковым, то есть имел армянские корни. Это так, на всякий случай, чтобы знали.

Благодарные армяне поставили в Нахичевани-на-Дону на Театральной площади памятник Екатерине II. Там сейчас стоит памятник Марксу. Ожидают, что памятник Екатерине в ближайшее время снова займет место, предназначенное ему историей. А на проспекте Суворова – великолепный бюст Суворова и надпись «Потомство мое бери мой пример!». Наставление на все времена! Нахичевань-на-Дону – родина М.Х. Но в его школьные годы вся семья жила в Новочеркасске, что находится в 50 километрах от Нахичевани. Зеленый город, который уступами поднимается вверх к золотому куполу главного собора – Свято-Вознесенско-му храму войска Донского. Его еще называют «второе солнце Дона». Улицы за вековую историю переименовали, но само обличье их сохранено, будто кто-то задался целью бережно хранить память прошлого, оставив все в нетронутости. Нам в этом году (2011 г.) удалось пройти по этим местам, зайти в гимназию, где учился М.Х. Там теперь обычная школа, но как хороша – на века строили. Потом мы шли тенистыми улочками мимо домиков с палисадниками, шли той дорогой, по которой бегал гимназист Миша Чайлахов в начале прошлого века из гимназии домой на Хомутовский проспект. И мы почти угадали тот небольшой дом на Бакунина (так теперь называется Хомутовский проспект), где жила вся большая семья Чайлаховых-Келле-Шагиновых.

Миша Чайлахов учился в Новочеркасской классической, имени атамана графа Матвея Ивановича Платова, мужской гимназии. При поступлении он сдал все экзамены на 5, но был зачислен в список последним. Ему не разрешили сдавать Закон Божий.

Однажды он решил явочным порядком присутствовать на уроке Закона Божия. Батюшка сразу заприметил своевольника и, ни слова не говоря, кривым указательным пальцем наметился сначала на него, а потом на дверь.

Как-то раз преподаватель истории неодобрительно отозвался о евреях. Маленький Миша заступился: «А что, разве евреи не люди?» «Вот, видите, защитник нашелся. А потому, что инородец» – заключил педагог.

На одном из уроков педагог спрашивает: «Кто хочет исправить оценку?» Миша поднимает руку. «Чайлахов, у Вас же 5 с минусом». «Я хочу исправить минус». После ответа минус исправляется на плюс. У семьи Чайлаховых в детстве Миши была собака Гектор, хороший и умный пес, но была за ним такая особенность: не мог удержаться, чтобы не съесть вкусненького, даже если ему этого не полагалось. Однажды бабушка Варя, которая очень вкусно готовила, сделала индейку к празднику, но не успела подать к столу. Семья сидела в столовой – и вдруг входит Гектор на кривых лапах, и морда у него несчастная и виноватая. Бабушка восклицает: «Хазар вай тепиз баи!» (фраза непереводимая на русский язык, примерно означающая: тысяча ах, на мою несчастную голову). И стремглав кидается на кухню… «Мама нас чем-то все же накормила», – рассказывали те, кто помнил эту историю.

У нас в семейном альбоме есть чудесная фотография, на которой изображен великолепный гражданин с тросточкой и в цилиндре: это отец Миши Чайлахяна – Христофор Михайлович. Чайлахов – уроженец Ростова-на-Дону – был предпринимателем, его союз с Варенькой из рода Келле-Шагиновых дал жизнь семерым детям, пятеро из них дожили до глубокой старости. В какой-то момент дед стал служить своей душе азартного игрока, и его судьба споткнулась где-то на середине. Но жизненный азарт, унаследованный детьми, дал хорошие плоды, и все дети завершили свой путь в почете и в сознании исполненного жизненного и христианского долга.

Миша Чайлахов с юношеских лет развивал волю. «Руководством мне была книжка “Сила воли в деловой повседневной жизни”. А вообще я первый йог Советского Союза», – утверждал папа. И я помню, что в трудные напряженные моменты жизни папа делал йоговские дыхательные упражнения Пранаяму-йогу. Восстанавливал таким образом душевное равновесие. Старший брат М.Х., дядя Жорж, тоже сызмальства тренировал свою волю. С утра занимался гимнастикой со снарядами, а под конец начинал прыгать через стулья, приговаривая, «утро Суворова». Генералиссимусом он не стал, зато участвовал в Сардарабадской битве, тогда в чине капитана, вроде Тушина из «Войны и мира», и впоследствии стал генерал-майором. Другом старшего брата Фоди был Гриша Башмаков. Он привел показать свою очаровательную невесту Анечку Аладжалову друзьям, а четырнадцатилетний Миша сидел и читал книжку в саду. Аня, увидев симпатичного мальчика, так одиноко сидевшего в саду и, видимо, стеснявшегося их общества, решила подбодрить его, подошла и спросила: «Мальчик, мальчик, как тебя зовут?» «Я не мальчик», – мрачно ответил Миша. И уже в другом месте и в другое время М.Х. часто начинал свой тост, обращенный к друзьям, так: «Наша, почти полувековая дружба..».И Анечка Башмакова кокетливо сетовала: «Ну, Миша, какие ужасные вещи ты говоришь». Женщина – всегда женщина.

В 20-е годы папина семья переехала в Ереван. Папа рассказывает: «В 20-м году Копа (старший брат М.Х.) вез меня в Ереван, а у меня брюшной тиф, я лежу в полубреду, а Копа думает, как бы проскочить благополучно до Еревана. Вдруг на станции проверка – пришел приказ – всех больных ссаживать на станции и в бараки, а там к одной болезни прибавятся еще – и пиши пропало. Копа усадил меня, дал в руки газету. Комиссия заглянула в купе, видят: один чай пьет, другой газету читает, и прошли мимо. Только потом мы увидели, что я держал газету вверх ногами».

Именно в эти годы и произошла встреча мамы и папы.

Мама и Папа соединили свою судьбу с родительского разрешения, вопреки завистливой любви друзей, и, конечно, с Божьего благословения. Это был брак из тех, что «совершаются на небесах». Но официально они оформили свои отношения лет через двадцать с лишним. По существу мы с Левой были незаконнорожденными детьми, детьми любви. Это и объясняет, почему папа уже в 50-е годы с таким удовольствием подписывал письма: «твой законный муж». В упорядочении есть своя прелесть и красота.

Глава ереванских хулиганов, как мы бы сейчас сказали «мафии», был влюблен в молодую прекрасную Тамар, но его обожание было платоническим и почти никак не проявлялось. Когда на горизонте появился молодой Микаэл Чайлахян, он установил за ним слежку. Папа рассказывает: «Я вдруг почувствовал, что где бы я ни был, за мной всегда наблюдает одна или две пары любопытных глаз, обладатели которых при моем приближении стремглав убегали, сверкая голыми пятками. Потом я был представлен “самому” и он меня спросил: “Ты ухаживаешь за Тамар?” “Да”. “У тебя серьезные намерения?” Я ответил, что да, после чего был милостиво отпущен, и больше не замечал любопытствующих глаз за своей спиной».

Профессор Аджарян очень симпатизировал своей студентке Тамар Аматуни, ему был симпатичен и молодой человек, с которым Тамар соединила свою судьбу. Он обозначал это примерно так: «А-а-а! Тот молодой человек, муж Тамар». И папе это даже нравилось.

Этот профессор Аджарян, будучи крупным лингвистом, определил, что фамилия Чайлахян происходит от турецкого слова «Чайлах», что означает птицу, летающую над Босфором. Что-то вроде коршуна или сокола. «Или, – добавлял он, – это может значить прибрежная морская галька». «Значит, по-русски мы могли бы называться Коршуновы, Соколовы или Гальковские», – говорил М.Х. Последнее звучит вполне аристократично.

Как-то, работая на опытной станции в Ереване, М.Х. решил испробовать свои гипнотические способности на курах. Известно, что если птицу резко перевернуть на спину и прислонить клюв к полу, она теряет ориентир и застывает. И вот молодой инструктор разложил таким образом всю птицу на полу лаборатории, и вышел, занялся своими делами… забыл. Прибегает встревоженная лаборантка: «Михаил Христофорович, там вся птица подохла!» Охнув, М.Х. быстро «оживил» всех кур и они, недовольно кудахча, выбрались на двор.

Будучи профессором Ереванского государственного университета, во время войны, М.Х. курил трубку. Где-то около 2-х часов дня он выходил во двор университета с набитой трубкой и пустой стеклянной колбой. Зрители (мальчишки из соседних дворов) уже ждали его. Он подходил к крану с холодной водой, наполнял колбу и плотно закрывал крышку. Затем садился на камень, фокусировал колбой солнечный луч на табак и под восторженные «охи» и «ахи» мальчишек, раскуривал трубку.

М.Х. показывал «фокусы» на своих друзьях и близких. Он заставлял поверить человека, сидящего на стуле, что тот едет куда-то на лодке, и человек начинал делать усиленные движения и взмахи невидимым веслом, умел вводить в каталептическое состояние и т. д. Кого-то отучил от курения.

Однажды близкий приятель сказал: «Миша, брось ты это, органы тобой могут заинтересоваться». И он бросил.

Когда папа проходил обязательную военную подготовку, уже после окончания ВУЗа, командир роты, заметив его твердую волю и организованность, уговаривал остаться на военной службе. «Или, – презрительно усмехнувшись, добавлял он, – не делом будете заниматься, а пойдете ловить своих бабочек». Но папа только улыбнулся в ответ и пошел ловить «своих бабочек».

Несмотря на твердый характер и сильную волю, М.Х. был удивительно демократичным человеком. Например, он говорил: «Вот когда меня выберут армянским царем…» Кто-то даже заметил: «Михаил Христофорович, на царство не выбирают, царство завоевывают…» Но остроумнее всех на эту фразу М.Х. среагировал «Зубр» – Тимофеев-Ресовский. «Ну, тогда, Михаил Христофорович, я буду командовать Вашей кавалерией», – сказал он. «Иоаким Лазаревич, – сказал как-то М.Х. своему любимому педагогу: как интересно у Вас получается, вчера была лекция о Грибоедове, а сегодня о грибах. И обе, – добавляет папа, рассказывая про свой тогдашний каламбур, – были прочитаны на глубоком уровне и с блеском».

Левон рассказывает: «Шел 42-й год. Мы жили в Ереване, и я занимался в шахматном кружке Дворца пионеров, а дома тренировался с папой, который всегда очень любил шахматы. В Ереван приехал Сало Флор. Флор близко знал чемпиона мира Алехина и рассказывал нам, как отпаивал его молоком перед турниром. После лекции состоялся сеанс одновременной игры. Участников было 40 против одного. После матча прихожу домой, а там папа играет с дядей Андреем (сыном Андрея Александровича Рихтера) в шахматы. «Я выиграл у Флора!» – выкрикнул я. Папа с гордостью заулыбался, а Андрей, который был моим наставником по энтомологии, изрек: «Нет, Лева, ты выиграл у 1/40-й Флора». А на следующий день в газете «Коммунист» было помещено маленькое объявление, в котором сообщалось, что состоялся сеанс одновременной игры, и только на одной доске Сало Флор потерпел поражение, и что выиграл пионер Левон Чайлахян. Эта газета, как память о тех счастливых временах, хранится у меня до сих пор.

Я живу сейчас в городе Пущино, на Оке, и как-то с трудом представляется, что мы в 41-м во время эвакуации ехали мимо этих самых мест, по Оке, потом по Волге, жили какое-то время в Нижнем Услоне (около Казани). На пароходе было очень комфортабельно, отдельные каюты с душем, еда, трехразовое питание, но как всегда, когда едешь, хочется поскорее добраться до места назначения. Правда, умные люди говорили: «Не спешите, дальше будет хуже». После были уже далеко не комфортабельные поезда, и мы опять куда-то ехали. Папа, остававшийся на некоторое время в Москве, потом рассказывал, что уезжали все в такой спешке, что, бывало, забывали выключить газовые горелки, и термостаты, «А я ходил по комнатам и выключал приборы, закрывал распахнутые окна». Да, октябрь 41-го г. был суров. Где-то на середине пути папа присоединился к нам. А в кармане у него была заветная бумажка от Отто Юльевича Шмидта – вице-президента АН СССР. Дело в том, что ехали все в Ташкент, туда эвакуировался ПФР, и там можно было жить сравнительно безбедно. Папа же рвался в Армению, к своим родным, к своей земле. И вот в Красноводске нам надо было ехать наперерез общему течению. Папа побрился, привел после пыльной дороги одежду в порядок и отправился к коменданту, чтобы предъявить бумагу. А в бумаге значилось, что проф. Чайлахян командируется в Армению, для работы над травяным покровом аэродрома, и что все это крайне важное военно-стратегическое дело. Комендант соотнес: профессор ботаники, травка, аэродром – все сложилось у него в голове в стройную цепочку, не требующую дальнейших доказательств, и он выписал пропуск. И мы с мамой и папой отправились в Баку, оттуда в Тбилиси, а потом в Ереван.

Прошло много лет и все это вспомнилось в связи с тем, что к нам пришел прощаться Е.И. Ратнер, он навсегда уезжал в Израиль. Я помнил его по поезду, времен эвакуации. Он тогда очень помог папе, они вместе перетаскивали чьи-то тюки и баулы. Было очень жалко, что он уезжает, а папа прямо спросил: «Как же Вы едете туда, там же война?» Е.И. Ратнер грустно улыбнулся и проговорил: «Есть у меня друг, я его спросил во время эвакуации: «Зачем Вы едете в Армению, там же голодно?” А он ответил: “Хочу быть со своим народом”».

В годы Великой Отечественной войны в Ереване работали Холодный, Тахтаджян и Чайлахян. Как-то раз все трое, гуляя в окрестностях Еревана и беседуя на научные темы, забрели в виноградник и съели несколько кисточек спелого черного винограда. Они были так голодны, что не только насытились, но и опьянели. «Мы не заметили, как заснули там, прямо у кустов». Сторож, проходя мимо, их даже не разбудил. Человеком был.

Когда мы вернулись из Еревана, я еще учился в школе, и, было дело, маму частенько вызвали в учительскую. У меня уже немного росла борода, не борода, но довольно густая поросль, а мама оставалась по-прежнему молодой и красивой женщиной. И мои противные одноклассники дразнили меня: «Смотри, вон опять Левина жена пришла».

Шел 37-й год. М.Х. вызвали на Лубянку. Неожиданно и без объяснений причины. Задавали какие-то вопросы. Следователь давил на психику, хватался за трубку, будто хотел вызвать конвой. М.Х. все спокойно выдерживал, но когда тот повысил голос, М.Х. тоже возвысил голос и сказал: «А вы на меня не кричите». Следователь осоловело посмотрел на него – и вскорости отпустил. Бывало и такое.

У М.Х. были любимые словечки и высказывания: «Человек есть то, что он ест»; «Битие определяет сознание» (sic) (битие, а не бытие); in corpore sano mens sano (в здоровом теле – здоровый дух); sibi imperare maximum est imperium (управлять собой – есть высшая власть). Своего сына Левона, когда тот стал носить бороду, представлял: «мой старший брат». А дочь Машу и зятя Араика, когда они покрестились и стали носить крестики, – называл крестоносцами.

У Левы был замечательный друг, охотник, рыболов – Володя Зикс. «Он похож на гангстера», – сказал М.Х., когда первый раз его увидел, (наверное, это было после охотничьего сезона). «Но он очень добрый», – сказал Лева. «Ну, значит, он – добрый гангстер». Так Зигс на всю жизнь получил почетное звание «добрый гангстер» и был этим очень доволен.

Однажды мы с подругой остались на три недели вдвоем в квартире, мама и папа уехали в подмосковный санаторий. Понятно, что у нас сразу завелась компания: вечеринки, выпивоны – сладкая жизнь студенчества. И мы хвастливо наклеивали этикетки от винных бутылок на стену в кухне над столом. Неожиданно нагрянул папа и обнаружил все это в наше отсутствие. Придя домой, мы увидели такую записку на столе: «Был, видел, советую пить не больше 1 бутылки в день», И сейчас, сами став родителями, думаем – широкий был человек.

Как-то, безудержно предавшись голоданию и решив похудеть раз и навсегда, я к концу третьего дня превратилась в тень. В полном изнеможении легла на диван и… с удовольствием стала жевать протянутую мне горбушку свежего белого хлеба. А папа ходил рядом и рассказывал, как в голодное время задавался таким вопросом. «Если бы мне сейчас сказали: “Даем тебе вволю наесться хлебом, но всю оставшуюся жизнь ты должен будешь есть один хлеб, согласен на это?” “И что же ты отвечал?” “Не задумываясь, соглашался”».

В пору увлечения генетикой и опытами по проверке законов Менделя, папа так возлюбил объект, на котором ставились опыты – мушку дрозофилу, что собирался меня назвать Дрозофилла. Лидия Федоровна Ланг, узнав об этом, долго охала и говорила: «О, Машенька, тогда бы я должна была вас называть Дрозофилла Михайловна!» Правда, мама называла меня ласково Мушка, но это скорее производное от Машеньки, я так думаю.

В молодости М.Х. чем-то неуловимо походил на Чарли Чаплина. Его мальчишки так и дразнили, он носил усы «бретелькой» и нарочно ходил чаплиновской походкой. Много позже кинорежиссер, снимая документальный фильм «Волшебник зеленого мира», сказал, глядя на папин волевой подбородок: «Вы – мой Жан Габен». Так М.Х сделал самую невероятную карьеру в кино: от Чарли Чаплина до Жана Габена.

Папа никогда не признавал за собой свои года, всегда считал себя молодым. Он делил человеческий возраст на несколько периодов: детство (от 0 до 21), первая молодость (от 21 до 35), вторая молодость (от 35 до 50), зрелость (от 50 до 70). А потом, потом-то уже точно старость, да? Нет, потом следует мудрость.

В живописи М.Х. любил целостность образа. После выставки Минаса сказал: «Лучше всех написал своих родителей: Маму и Папу». Действительно, тут была и патриархальность и бережность в воспроизведении человеческого облика. Про себя говорил так: «Не столь красив, сколь симпатичен и мужествен».

Папа очень любил Булгакова «Белую гвардию». В Киеве мы вместе бегали смотреть на Андреевском спуске тот дом, в котором жили Турбины, и искали ту щель, в которую Николка спрятал револьвер. Но «Мастера и Маргариту» не признавал. «Когда герой отрывается от земли – тут все и кончается.» Имел ввиду достоверность и доверие к автору. Интересно, что, в своих детских снах, когда его нагоняли какие-то враги, он просто поднимал большой палец вверх и взлетал. И бывал спасен. Творчество сновидчества признавал, а так оставался верен земному притяжению.

Вышло так, что М.Х. Чайлахян и В.С. Русинов (впоследствии академик АМН СССР) первыми в СССР защищали кандидатские диссертации по новым правилам Высшей Аттестационной Комиссии. Дело происходило в 1934 г. в Ленинграде. Молодые соискатели, чтобы не ударить в грязь лицом, ночью проникли через окно в зал заседаний и устроили там репетицию защиты. «Взломщиков», слава Богу, никто не обнаружил. Защиты прошли успешно.

Как-то мы спросили: «Папа, ведь этот человек был против тебя в лысенковские времена, осуждал тебя и даже выступал с этим осуждением на собраниях. А теперь ты с ним дружишь». «Время было такое, он не мог поступить иначе», – ответил папа. Видимо это и означает: «Возлюби врага своего, как самого себя».

М.Х. любил такую поговорку: «Часы, проведенные с друзьями, Господом в годы жизни не засчитываются». И еще такую: «Гость нужен хозяину, как воздух. Но если воздух входит и не выходит…».

Мы очень любили, когда к нам приходил молодой, талантливый поэт-переводчик В.В. Рогов. Мы заслушивались его рассказами о театре и общении с великим стариком, так он называл Сарьяна. Обладал он достаточно вспыльчивым характером. На своем опыте знаю, как легко он обижался, правда, так же пылко и мирился. Но на папу никогда не гневался. Помню, уже второй час ночи, М.Х из своего кабинета входит в столовую, тушит свет и говорит: «Пришла телеграмма от Бога, пора домой». «Сейчас, сейчас, – радостно отвечает поэт, – у меня тут зуб разболелся». И смотрит на недопитую бутылку коньяка. Так повторяется раза два, и только, когда коньяка остается на донышке, зубная боль утихает, и он светло и приветливо прощается с хозяевами дома. Если бы посмел кто-нибудь другой тушить свет и говорить о телеграмме, представляю, что бы было…

Мы все были полуночниками, и папа высказывал нам такой постулат: «Ложиться надо сегодня, а не завтра». Хотя у самого раньше часа ложиться не получалось.

Когда появились первые внучки Томочка и Верочка, маме было немного больше сорока. И профессор А.А. Прокофьев посвятил ей такие строки:

 
«Вас не состарят годы, нет!
Вы не подвластны им нисколько,
Пикантно будет даже только,
Стать бабушкой в расцвете лет».
 

«Томочка, ты на ком хочешь ехать верхом?» Лето в Кратово, мы идем на пруд, Томочка у нас самая маленькая. Наши прекрасные мамы степенно идут и беседуют, мы, нескладные подростки, обретаемся где-то рядом, наши мужественные папы шагают впереди и предлагают самой маленькой – Томочке: «На ком ты хотела бы ехать: на сером слоне (это дядя Женя) или на верблюде королевских кровей (это дед Михаил)?» Томочка всегда выбирала слона. На верблюде слишком качало.

У Федора Эдуардовича Реймерса в те времена была пышная, чуть поседевшая шевелюра и свисающие, как у запорожских казаков, густые усы. Он сидел у нас за столом на Таганке и, как всегда, рассказывал что-то низким, с раскатами смеха голосом. Томочка, ей тогда было 4 года, долго, затаившись, смотрела на него, а потом говорила чуть дрожащим голосом, обращаясь к бабушке Тамаре: «А Бармалея нету».

Имя Лилит для третьей внучки М.Х. родители выбрали заранее, под влиянием поэмы Аветика Исаакяна. Когда имя было объявлено вслух, все возмутились, что их лишили удовольствия участвовать в поиске подходящего имени. Но родители были непреклонны. Тамара Карповна два дня была предельно сосредоточенна. Наконец, на третий день она подняла голову, улыбнулась, и сказала: «А я знаю, как ее буду ласково называть – Лита, Литочка».

«А я буду ее называть Мадонна Лита», – сказал М.Х. Для четвертой внучки вся семья долго выбирала имя. Когда, наконец, имя было выбрано – Анна, М.Х. сказал: «Ну вот, у нас есть, Мадонна Лита, а теперь у нас будет еще и Донна Анна».

Одним из излюбленных объектов исследования у М.Х. было растение перилла. И вот в очередной день рождения он получает такую телеграмму: «Всю жизнь свою Вам посвятила, Целую нежно Вас… Перилла». Можно добавить, что почтальоном был А.А. Прокофьев.

А.А. Прокофьев очень ценил М.Х. как ученого, но упустить возможности пошутить он не мог. Однажды, после демонстрации в оранжерее опытных растений, у которых часть листьев была отрезана, А.А. заметил: «Михаил Христофорович, у Вас опыты, как в том знаменитом анекдоте. Ставят таракана на стол, бьют по столу, таракан убегает. Отрывают таракану лапки, ставят на стол, бьют по столу, таракан не убегает. Вывод – таракан слышит лапками». Поднялся гомерический хохот, который всегда сопутствовал остротам Прокофьева. Когда все успокоились, М.Х. заметил: «А знаете, Александр Аркадьевич, ведь таракан на самом деле слышит лапками, у него там слуховые рецепторы давления». Теперь гомерический хохот сопровождался еще и аплодисментами.

Когда в 40 лет Лева отрастил бороду, М.Х заметил: «Ну, Левон, теперь ты выглядишь старше меня. Все подумают, что ты мой старший брат». Так Лева и стал называться «мой старший брат».

Папа любил играть в шахматы, но выигрывал далеко не всегда, и А.А. Прокофьев осветил этот момент в следующем стихотворном опусе:

 
«Наш Христофорыч Михаил,
Любил играть гамбиты,
За что романтиком прослыл,
И был нередко битым.
 
 
Сын искупил отца зевки,
В другом играет стиле,
За что его на две доски
Повыше посадили».
 

М.Х. считал, что он играет на уровне 2-го разряда, Лева играет в силу кандидата в мастера, а Араик играет в силу минус кандидата в мастера. Поэтому, играя в паре с Левой (не переговариваясь) против М.Х., они представляли собой достойных соперников, и даже общий счет был в их пользу. Но однажды в присутствии свидетеля (С.М. Базяна – отца Араика) Лева и Араик были наголову разбиты со счетом 5:0. После окончания игры Саак Мирзоевич сказал: «Даже не поверю, что вы хоть раз сыграли вничью». Крыть было нечем, триумф М.Х. был полным.

В 50-е годы Д.А. Сабинин писал, что совершенно напрасно критикуют гормональную теорию цветения (М.Х. Чайлахяна), где главный герой – флориген (цитирую по памяти): «на данный момент, это наиболее разумная и красивая теория».

В 70-е годы, один из бурных исследовательских периодов жизни, М.Х. очень часто дома за обедом рассказывал про свои опыты и полученные результаты. Все рассказывалось очень понятным и доходчивым языком. М.Х. вообще был очень хорошим докладчиком и оратором. Все мастерство М.Х. отозвалось одной, но весьма примечательной фразой Тамары Карповны: «Как просто и красиво».

Звенигород, лето. Мы идем с речки, подбегает дачник средних лет, обращается к М.Х. с вопросом: «А кто это там идет?» Впереди, не спеша, поднимался академик Понтрягин, уверенно двигая палкой перед собой. Папа ответил. «Надо же, – изумился дачник, – живого академика довелось увидать». И радостный затрусил дальше. Не знал всю меру своего счастья, не знал, что и поговорить удалось ему с живым академиком. А мы не успели его просветить.

Защищая весомость и непреходящую ценность фундаментальных наук, М.Х. всегда цитировал слова известного физика Больцмана: «Нет ничего практичнее хорошо разработанной теории». А в конце 70-х эти слова приписали Брежневу.

Рассказывают, что когда мне было три месяца, мама, указывая на портрет Сталина, говорила: «Смотри, Машенька, это кровопи-и-и-йца». И я начинала плакать. Так что неприязнь к тоталитарному режиму я всосала с молоком матери.

Мне рассказывали: М.Х. своим сотрудникам в лаборатории перед началом опытов говорил: «Пойдите, поставьте свечку в церкви, чтобы все получилось». Понимай, как хочешь: то ли шутил, то ли всерьез говорил. Во всяком случае, молитве «Отче наш» меня именно папа научил.

На «Чайлахяновских чтениях» я часто встречала милую Марию Гавриловну Зайцеву, которая с трепетной благодарностью вспоминала папу. «Когда я впервые увидела М.Х., еще в Ташкенте, мне было 5 лет, – рассказывала она, – много позже в ИФРе я часто общалась с ним по поводу своей работы, он очень помогал и поддерживал меня. Но главное, меня не оставляло ощущение, что где-то я уже видела эти глаза, это лицо. Так оно поразило меня в детстве». И после какого-то разговора, когда М.Х. с любовью вспоминал свои «туркестанские» годы, Марья Гавриловна поняла, что он – бывший стажер, проходивший практику у ее отца, профессора Зайцева, один из тех, кто участвовал в веселых молодежных сборищах у них дома, в знаменитом клубе «Пирога и Галстука».

Андрей Александрович Рихтер как-то подарил папе свою замечательную фотографию-портрет с торжественной надписью: «Дорогому Михаилу Христофоровичу – соратнику по борьбе за чистоту науки». Мы ее долго хранили, а потом подарили его внучкам Наташе и Верочке Рихтер. А.А. дружил с папой и мамой со времен папиной аспирантуры. Существует легенда о том, как он вместе с мамой возил Леве в летний лагерь самокат. А однажды он пришел к ним в гости уже на Таганку, оглянулся по сторонам, увидел две железные кровати и сказал с еле уловимым удивлением и восхищением: «По-спартански живете, друзья».

По какому разряду они тогда жили, знал лучше всего маленький Левка. Как-то в трамвае словоохотливая женщина разговорила маленького «кудрого» мальчика, он все рассказал: и как зовут и сколько лет и т. д. Последним был вопрос: «А как живете?» «А живем мы по-среднему», – ответил мальчик. Мама рассказывала, что весь трамвай замер в ожидании: что же именно означает «по-среднему». «А это потому, что у нас нет дачи и пианино, но живем мы не в подвале», – добавил он.

Однажды родители, желая повысить средний уровень бытоус-тройства, поехали по предложению маминой любимой ученицы Людочки в Зеленоград, покупать там кухню. Было холодно, зима, мама была в своей шубке и шапке под боярышню. И Людочка рассказывает, что папа вместо того, чтобы наблюдать, как грузят шкафы и полки, подошел к ней и сказал: «Посмотри на Т.К. Хороша, правда!» Сейчас уже можно сказать, что маме тогда было под 70.

«Великую Китайскую стену построил китайский император Цинь, Великую стену Ботанического сада построил Цицин, Китайская стена рухнула, а Ботаническая стоит». Один из афоризмов М.Х., который каждый день, проезжая на работу в ИФР, видел эту нерушимую стену Ботанического сада.

В период юношеского максимализма, я как-то сказала своим родителям: «Не знаю, как можно жить, когда мужчины подлы, женщины глупы, а дети неблагодарны». Папа твердо посмотрел на меня и сказал: «Не занимайся человеконенавистничеством». А мама добавила: «Старайся всегда чувствовать внутреннюю радость жизни». Что сказать, стараюсь…

Папа пытался отучить курить своего зятя Араика и сына Леву, вывешивал у зеркала плакаты, вроде: «Курение – медленная смерть». «А мы и не спешим», – отвечали заядлые курильщики и продолжали эту пагубу.

К нам часто приходил известный армянский писатель Мкртич Армен. «“Ваша книга “Эгнар ахпюр” (“Родник Эгнар”), Армен Григорьевич, по силе не уступает моей любимой книге “Пан” Кнута Гамсуна», – любил говорить папа. – «Вот только конец надо изменить». – Мкртич Армен спокойно, посмеиваясь, выдерживал это продолжение. Мы во время разговора смеялись, смущались, а писатель не спорил и кивал головой. «Да, да, можно было бы и изменить, – говорил он, – только как же это можно менять конец у вещи, равной классике. А?»

В какой-то момент папа перестал быть «невыездным» и им удалось попутешествовать, как ученому с супругой по канонам того времени. Было сказочное путешествие по Америке. Фея дальних дорог вдохновила маму, а Левон подарил блокнот и родились путевые заметки. Помню, как папа, шутя, спрашивал: «Сколько тебе платит Кеннеди за твое восхваление Америки?» А мы, потомки, очень благодарны за эти очерки – такой патриархальнохипповой Америки уже давно нет. И многих друзей, которые любовью устилали их путь, тоже, к сожалению, уже нет.