Текст книги "Академический литературный альманах №10. Наша скорбная память"

Алексей Ветров
г. Химки Московской области

В 41 году

 
В сорок первом году он ушёл на войну,
Растворился на фоне заката.
Постоял на пороге и обнял жену.
Он ушёл в синеву без возврата…
 
 
Он покинул свой город, свою тишину,
Милой Родины стёжки—дорожки,
Иву гибкую, что растворилась в пруду,
Облаков беспокойных рогожки.
 
 
Он свой дом защитил от фашистской чумы,
Стал великой победы солдатом,
Отдал жизнь за свободу любимой страны,
Победил, но не видел парада.
 

День Победы

 
Безмолвных обелисков тишина,
Истёртой фотографии печаль…
Как будто вечность длилась та война,
И потому близка нам эта даль.
 
 
Мне не увидеть деда никогда,
И эта боль всегда живёт во мне!
Лишь в детях осветится, как искра,
Улыбка в чёрной рамке на стене.
 
 
Не переоценить и не забыть
Величие и подвиг той страны,
И в новом веке будут нам светить
Победные салюты той весны.
 
 
Пришёл тот день в году пороховом
Всеобщим избавленьем от беды,
Победой правды, жизни торжеством,
Желанным окончанием войны!
 

Дети Великой Отечественной

 
Так много минуло с той памятной весны.
Шагнули в Лету годы испытаний,
Почти что все свидетели ушли.
Остались книги, письма и преданья.
 
 
Воспоминанья наповал разят,
Пронзая душу ужасом и скорбью.
Не верится теперь в весь это ад,
Как наши предки вынести такое!
 
 
Лишь живы дети проклятой войны,
Им фильм военный – тяжкий груз на сердце.
Скитанья вечные, без крова, без еды,
Кругом беда, куда ж им малым деться.
 
 
Измученные дети у дорог
В надежде на добро и подаянье
И в двадцать первом помнят, кто помог,
Кто в век двадцатый дал им пропитанье.
 
 
Забыть не в силах дети-старики
Солдатской кухни запах вновь вплывает…
Те муки адовы их памяти близки.
Они войны нам впредь не пожелают.
 
 
И как же важно их сейчас понять,
Услышать крик души их затаённый,
Когда пытаются Победу отобрать,
Ужалить ложью нерв их оголённый.
 

Марина Вечер
г. Москва

Это страшное слово блокада

 
За окном неприветливый город…
Как тоскливо и страшно без мамы,
Город мучит, он голодом морит —
Буду ждать я гостинца у рамы.
 
 
Мне бы ломтик тонюсенький хлеба
И квадратик один шоколада,
И, конечно, дождаться победы,
И забыть это слова «блокада».
 
 
Звук шагов, шорох платья и вздохи…
– Я так ждал тебя! Ты мне не рада?
Мама, что с тобой? Что? Тебе плохо?
Ну не плачь, ничего мне не надо.
 
 
Сколько лет с той поры, сколько вёсен?
В прошлом голод, потери и беды.
Мы цветы к обелиску подносим
Храбро павшим в боях за победу.
 
 
Не забыть ленинградской блокады,
Битвы дедов за свет и за небо,
За детей, за квадрат шоколада,
За горбушку бесценного хлеба.
 

Анатолий Ежов
г. Москва

Обелиски
(Памяти павших солдат)

 
1
Тишина – аж до самой Сибири,
Тишина – аж на тысячу лет,
Только мутное небо пробили
Над окопами стаи ракет.
 
 
Кто-то пишет, оргызок ломая:
– Потерпите, я скоро вернусь,
И деревней отсеемся к маю…
Я вот только чуть-чуть задержусь.
 
 
2
Этим утром спасенья не будет,
Будет жарким и яростным бой,
А пока что военные люди
Делят поровну хлеб меж собой.
Но запели своё пулемёты,
Рассекая разбуженный край,
Блокпосты освещая и доты,
И дорогу, ведущую в рай.
 
 
3
Эх ты доля, солдатская доля,
Как с душою крестьянской прожить?
Это ж надо – не пахано поле,
На котором пехота лежит.
Без того нам даётся несладко
На расписанном нам рубеже:
Вон кого-то несут на палатке
«Грузом двести» по старой меже.
 
 
4
Ах, Россия, опять похоронки
Полетели по весям твоим!
Эх, сестрёнки, вы наши сестрёнки,
Как навстречу вы выйдете им?!
Мы вернёмся из дальнего края
К вашим горем спалённым глазам,
И война, как отцам – мировая,
Отольётся когда-то и нам.
 
 
5
Просыпаясь от птичьего писка,
Будем долго винить тишину
И смотреть, как вошли в обелиски
Земляки, что ушли на войну.
 

Владимир Ерахтин
г. Москва

Ты мне нужен

Иван Громов выжил и даже не потерял ноги, хотя они болтались у него словно не живые, как две сосиски, просто лежали в коляске. В памяти асса постоянно всплывал тот последний бой в огненно-дымном воздухе и трассы. Пулеметные трассы, одна из которых прошила фюзеляж его самолета и ноги. Его ноги. Лишь с помощью рук он оставил объятый пламенем горбатый Ил…

– Один. Без ног. Кому я нужен?

Лётчик капитан, на выцветшей гимнастерке которого виднелись три боевых ордена и несколько медалей, после подольского госпиталя пристроился на лавочке у вокзала и грустно думал. Был бы жив его друг, Валерий Чкалов, тот бы подсказал, помог, а теперь…

В дом, где жила вся его родня, попала бомба. Никто не выжил. А здесь ещё письмо от Его любимой Люси. Он сквозь слёзы смотрел на брошенный, скомканный им треугольник письма. Его пугала, больше чем фронтовое прошлое, похрустывающая холодным ледком сумрачная тишина непонятного будущего. Ехать некуда, впереди туманная пропасть. Достал из кобуры пистолет и долго смотрел на него. А в голове строки письма: «Не нужен. Ты мне без ног не нужен! А кому я вообще такой нужен?!» Рука медленно поднималась к виску. Перед глазами мгновенно пробежали кадры последних военных лет и уже далёкой Люси: «Я тебе раньше писать не решалась, а вот теперь сообщаю, я вышла замуж…» Его окликнули:

– Эй, парень, стой! Не дури, – чья-то крепкая рука схватила за ствол и отвела его вниз. Группа офицеров возвращалась с войны. – Мы за тобой наблюдали слегка. Видно досталось по полной. Вон сколько наград. Да, еще такой финал? – Вымолвил старший группы, подняв письмо и, бегло пробежав глазами.

– Капитан, айда с нами. В военный городок. Здесь неподалёку.

Пока ехали, на повидавшем Европу пропылившемся автобусе ЗиС-155, капитан огляделся, увидел гармонь – хромку, попросил подать ему в руки и запел. Как бархатно и протяжно он пел, аж душа замирала. Сколько горькой нежности было в звуках, сколько тоски. Некоторые фронтовики даже прослезились. Машина остановилась у родника: кто вышел воды попить, кто набрать флягу с собой, а кто и слёзы непрошенные смыть с лица. Иван наклонился к роднику испить водицы, в глаза ударил отблеск многих лучей, отраженных от орденов и медалей на груди. «Не дрейф, на войне и не такое видал. Повоюем ещё, прорвёмся,» – словно из родника, из земли русской, сказал чей-то голос до глубины знакомый.

Так, гвардии капитан Иван Громов, истребитель, сбивший 13 вражеских самолётов, оказался начальником солдатского клуба в Подмосковье. Когда он выступал с концертом, то на него «слетались» все жители гарнизона. Обворожительный голос его то летал в облаках, словно журавлиный клин, то опускался и замирал в каждой, опустошенной войной душе, наполняя её живительной влагой.

А одна девушка, Катюша, совсем молоденькая, с изумрудными глазами, не отходила от него ни на шаг. Всё помогала ему, баловала его то пирожками, то котлетками. А потом, набравшись смелости, призналась в любви. Он покорил её не только зачарованным голосом, но и был очень похож на её любимого парня Петра из подольских курсантов, погибшего здесь, под Москвой. У Кати оказался тоже прекрасный голос и музыкальные способности. Они стали петь вместе на два голоса. Сопрано и баритон. Вскоре она забеременела и родила сына. Для себя Иван решил, как будет, так будет. Иногда пробежит сомненья дрожь, но боевой офицер бывал и не в таких переделках. А здесь мир, светлое будущее. Верить надо.

– Катенька, тебе надо учиться. У тебя талант, – настойчиво говорил ей Иван. – Ты ещё молода, и в новой жизни образование ох как необходимо, будешь потом благодарить не раз.

– А как же вы с Петенькой? – тревожно вопрошала она.

– Ничего, мы, мужики, справимся. Вон какую войну прошли, – бряцал медалями отец, как «детскими погремушками», держа в руках закатывающегося от хохота, маленького сына.

Иван иногда выносил своё тело на колёсиках во двор, чтобы покурить: «Кажется, жизнь налаживается!?» Однако, с горечью смотрел на безжизненные ноги и периодически пальцами щупал их, а вдруг почувствует боль. А в ночном небе рокотали невидимые самолёты, напоминая о трудностях войны, как зарубки на сердце. Всё, отлетал, теперь навсегда, ностальгически думал Иван. Пока он так раздумывал, туча закрыла луну и переползла через реку в городок, загоняя его прохладным дождём под тёплое одеяло к жене под бочок.

Но вдруг пришла новая чёрная туча: всех инвалидов войны выселяли за 101-й километр от Москвы, чтобы не портили радостную картину её победителей в столице героев. Таков был указ Сталина. Время сжалось пружиной. Ждали неприятных гостей. Иван для подкрепления угасающих сил, нередко стал прибегать к сильному напитку. И все же стук в дверь остановил время: стрелка часов целила в полночь. Иван неподвижно замер у дверей, точно жертва, учуявшая киллера. Но в проёме стоял мирный почтальон, принесший телеграмму из института, куда они сделали запрос на поступление Кати. Пронесло!

Способности Кати и помощь мужа помогли ей с первого раза поступить в институт музыки. Она стала разъезжать с концертной бригадой по стране. Успех головокружительный. В неё влюбился молодой директор из Москонцерта. Но она держала дистанцию, однако понимала, что так долго продолжаться не может. Иван чувствовал в отношениях натянутость, понимал своё положение и дал полную волю их судьбе. Они поживут порознь, решил он, словно пропел: «Судьба играет человеком, Она изменчива всегда…»

Катя часто пела перед высокопоставленными чиновниками, и чтобы не выпадать из коллектива, надо было выпивать на фуршетах. Вот здесь директор труппы и воспользовался слабостью неопытной женщины. В общем, Катя забеременела второй раз, стала ещё реже бывать в городке и, через некоторое время родила девочку. Директор полюбил её и помогал ей в продвижении к большой сцене, обещал славу, известность, и даже предлагал жениться. Но судьба распорядилась иначе.

Во время очередной поездки на гастроли их автомобиль попадает в жуткую катастрофу. Директор погибает, а Кате, после долгих операций, реанимаций, ампутируют ступню ноги. Она, израненная душой и телом, возвращается с маленькой дочуркой в полупустой родительский дом…

В День Победы на улицах городка было многолюдно. Но военных парадов в то время не проводили. Иван в парадном костюме с орденами не спеша катил руками свою инвалидную коляску. Его уже здесь хорошо знали и все без исключения кланялись и поздравляли с праздником. Рядом шёл мальчик в пилотке, подталкивал его и неумело отдавал честь военным. Когда они поравнялись с домом, где жила его бабушка, Петя что-то проговорил отцу, показывая на окна дома. Капитану, показалось, что на светлую шторку в окне легла тень пистолета, поднесённого к виску. Он вдруг, в бешенстве вскочил с коляски на ожившие от стресса ноги, и с трудом, в раскачку, рванул в дом. Забегая в незакрытые двери квартиры (после войны какое-то время на замок входные двери не закрывали), Иван буквально заорал, увидев Катю, державшую флакон с лекарством у головы:

– Стой! Не шали. Ты нужна нам! – Она вдруг от неожиданности уронила стеклянный пузырёк, вскочила, и они оба стояли на ногах, удерживая друг друга в объятиях. А двое маленьких, впорхнувших за ними, человечка, обхватили их своими ручонками, испуганно прильнули к ним, как два «птенца пингвинёнка».

В безоблачном небе сверлил голубизну плотного неба белый самолет, покачивая крыльями. А внизу по ромашковому полю бежали трое и махали ему руками: счастливая женщина с букетом полевых цветов и мальчик с девочкой, у которых на голове были веночки из ромашек, а в руках бумажные самолётики.

Марина Зайцева (Гольберг)
г. Москва

Солдат на колёсиках

Они снова собрались переезжать. С вечера весь багаж был упакован. Наутро, по привычке выглянув в окно, Лера вдруг с изумлением обнаружила, что пристань, которая всё время стояла совсем недалеко от их дома – прямо в нескольких десятках шагов – исчезла. Ведь ещё вчера стояла возле берега, покачиваясь на волнах от подплывающих к ней пароходов, – как ни в чём не бывало.

А сегодня – пропала! Как будто волшебным образом испарилась куда-то – следом за прошедшим несколько дней назад ледоходом! Эта пристань ещё как-то мудрёно называлась: «дебаркадер11
  Дебаркадер —плавучая пристань


[Закрыть], «Де-бар-кал-дел… де-бал-ка-дер… де-барр-ка-дерр…» Повторяла Лера бессчетно раз, учась правильно выговаривать, и одновременно запоминала новое для себя слово.

Секрет исчезновения пристани-дебаркадера оказался очень прост. Это речное начальство распорядилось оттащить его ночью вниз по течению на целый километр – на более глубокое место. Потому что после весеннего половодья Кама в этом месте сильно обмелела. И во время «навигации» (Лера услыхала ещё одно незнакомое слово:) пароходам теперь не будет невозможности подходить к пристани. А слово навигация обозначает период судоходства – от конца весеннего ледохода до начала осеннего ледостава.

Об этом, пока они ехали, Лера узнала от словоохотливого пожилого лодочника. Потому что из-за «убежавшего» за ночь плавучего причала им пришлось плыть на лодке. Возмущённая таким поворотом дела с пристанью, теперь их мать вынуждена была нанять лодочника за деньги. Чтобы перевести багаж. Она хотела, чтобы он довёз всех пятерых, вместе со скарбом, до парохода. Но тот наотрез отказался брать всех на борт – из простого соображения безопасности. Сказал, что лодка не выдержит их веса и багажа. Тогда мать взяла часть багажа и Леру в лодку. А старшим детям – дочери и сыну – велела идти пешком с небольшим узлом и чемоданом в сторону пристани. Они послушались и пошли по узкому, вязкому берегу реки и вскоре исчезли из виду.

Лодочник, осторожно и плавно, без единого всплеска, вёл лодку. Он бесшумно взмахивал длинными вёслами, словно неведомая птица крыльями, низко летящая над водой. Лодка при каждом взмахе его тяжёлых вёсел, похожих на длинные деревянные лопаты, мерно поскрипывала в ржавых уключинах и послушно скользила вниз по течению. Крепко вцепившись в её борт, девочка со страхом смотрела в чёрную неподвижную воду. Она всего каких-нибудь сантиметров пяти не доходила до краёв борта – настолько была перегружена. Стоило лишь кому-нибудь из них нечаянно качнуть лодку, как она, зачерпнув воды, мгновенно пошла бы ко дну. Поэтому лодочник приказал ей сидеть тихо, как мышка.

Мать с Лерой ещё только подплывали к пристани, а брат и сестра были уже рядом и махали им руками. Потом из лодки, уткнувшейся в берег недалеко от дебаркадера, ребята помогли им выбраться. А лодочник подавал вещи. После этого мать расплатилась, и он уплыл. Все вместе они быстро и дружно перенесли багаж на крытую палубу. На улице было пасмурно и холодно.

С реки дул хотя уже и весенний, но холодный и порывистый, пронизывающий до косточек ветер. Все-таки это был средний Урал. Потом начал накрапывать мелкий дождь. Они вовремя добрались до пристани и потому не успели промокнуть. Зато долго пришлось ждать парохода. Только к вечеру он, гулко гудя и шлёпая огромными, чуть ли не как у мельницы, выкрашенными в красный цвет, лопастями-плицами, причалил к пристани. Пассажиров там было не очень много. Кроме них Лера насчитала на пристани ещё восемь человек – считать она хорошо умела до двадцати. А до ста – ещё путалась. И всегда при счёте смотрела на сестру. Та вовремя подсказывала.

– Ого-го! Всего двенадцать человек на такой большой пароход, – вслух воскликнула Лера. Но потом на пароходе она с удивлением обнаружила ещё и других пассажиров. Их было довольно много. Некоторые стояли вдоль борта и с любопытством рассматривали незнакомый посёлок, к которому они причалили. Эти люди ехали откуда-то с верховья Камы – и дальше. Их всех Лера пересчитать уже не смогла.

Денег у них было очень мало. Поэтому мама не могла позволить себе каюту – даже общую. Их поселили где-то внизу, в узком служебном коридоре – прямо рядом с машинным отделением. Машинное отделение отделяла от пассажиров невысокая железная стенка со стеклянной перегородкой – до самого верха. Но Лере хорошо было видно и слышно, как за стеклом внизу, с оглушительным грохотом, крутилась какая-то чёрная железная махина.

Она вся лоснилась, густо смазанная машинным маслом, под тусклым светом электрической лампочки под потолком. Вокруг неё, словно живые, попеременно сгибались вперёд и назад чёрные суставы огромных страшных, как у рака, – рук-клешней. Ей всё время казалось, что махина вот-вот сорвётся со своего места. И она тут же представила, как та обрушится на неё и схватит своими железными ручищами. От вида этих страшных рук, которые попеременно тянулись к ней, Лере вдруг стало до ужаса страшно.

Девочка крепко-крепко – до красных искр и звёздочек – зажмурила глаза. Но махина продолжала крутиться с прежней скоростью. И, похоже, что турбина (так «махина» называлась по настоящему) и два её маховика, которые она приняла за две огромные и страшные клешни, – совсем не собирается срываться с места. Более того, – она даже не обращает внимание на маленькую трусишку, занятая своей очень важной работой. Наконец поняв это, Лера успокоилась.

Спустя некоторое время она совсем освоилась и уже могла долго и бесстрашно смотреть на турбину. Потом она узнала – турбина с шатунами приводит в движение пароходные плицы22
  Плицы – лопасти пароходных колёс.


[Закрыть]. А они крутятся и толкают большой и тяжёлый пароход вперёд. Потом Лера привыкла к машине за стеклом, и ёй надоело смотреть на неё. По громыхающей железной лестнице, которая называлась трап, она стремглав взлетела на палубу. Её легкое тонкое пальтишко затрепал свежий и сильный ветер с реки.

Наутро Лера поднялась со своей лежанки возле машинного отделения и, спросив разрешения у матери, снова поднялась наверх. Она оказалась на просторной открытой палубе, тесно заставленной какими-то большими бочками, тюками и ящиками. Она растерянно оглянулась, ища глазами брата и сестру. Сестра увидела её, крикнула и помахала рукой. Ребята стояли у самого борта, держась за верёвочные поручни. Она подбежала к ним и оглянулась по сторонам. Со всех сторон их окружала вода. От носа и бортов парохода разбегались широкие плавные волны с белыми барашкам. А сзади него тянулся широкий и длинный кружевной след. Из высокой белой трубы парохода с красной широкой полосой и звездой, извиваясь на ветру, выплывал толстый, густой и чёрный дым. Иногда ветер начинал дуть в сторону парохода, и тогда дым окутывал всех пассажиров на палубе!

Ночью пароход выбрался из вод реки Камы и выплыл на простор великой реки Волги. Но Лера ничего на знала и не видела: она в это время уже крепко спала. Изо дня в день перед глазами пассажиров вставала почти одна и та же картина: на обоих берегах реки виднелись города, деревни, леса и горы. Берега, трава и деревья уже зеленели вовсю. Когда они однажды проплывали мимо очередных гор, какой-то молодой парень на палубе радостно закричал:

– Жигули! Смотрите, ведь это горы Жигули! – И он энергично замахал поднятыми руками. С берега им в ответ тоже кто-то махал… Оставив брата и сестру у борта парохода, Лера побежала дальше – посмотреть ещё чего-нибудь интересного на палубе. С любопытством оглядываясь по сторонам, она вдруг застыла в изумлении.

Девочка во все глаза смотрела, как навстречу ей по палубе катится на маленькой, как будто игрушечной, тележке, опираясь руками в деревянные дощечки с ручками, безногий дяденька-солдат. Он был в пилотке с красной звёздочкой, в выцветшей почти добела солдатской гимнастёрке с тремя медалями на груди. Дяденька был взрослый, не очень даже и старый, но уже с большими залысинами на широком лбу. А от его волос до левой брови через весь лоб, наискосок пересекал страшный и глубокий красный шрам.

А ростом этот солдат на тележке на колёсиках был почти с неё! Это повергло пятилетнюю девочку в сильное изумление и одновременно словно пригвоздило к месту. Она только-только подумала, как это такой взрослый, но маленький дяденька может быть ниже её?! – как тут же была поднята высоко над палубой большими и сильными руками и переставлена с дороги в сторону. И опять она даже не успела опомниться и понять, – кто это её поднял и переставил, словно пушинку? А когда оглянулась – увидела только широкую спину безногого солдата, катившегося на тележке по палубе дальше.

Потом Лера несколько раз видела его издали. Но при приближении тотчас зачем-то пряталась за тюками или ящиками, осторожно выглядывала и ждала, когда он проедет мимо и удалится из её вида. Лера почему-то по необъяснимой причине безотчётно его боялась. Именно этого непонятного – и потому пугающего – несоответствия мужской взрослости и силы и неестественной, почти детской, как она, малорослости. Старшая сестра объяснила ей, что этот человек – бывший солдат Великой отечественной войны – – он потерял обе ноги на фронте.

Лера родилась после войны, ей было было пять лет. Но она уже много знала и слышала об этом страшном бедствии, случившемся с её страной. Её мама и старшие брат сестрой пережили ленинградскую блокаду. В блокаду умер их двоюродный брат. А отец сестры и брата погиб на войне, в Латвии: он был танкистом и сгорел в танке. Отец Леры тоже воевал. А их дядя, мамин брат, был военным моряком – капитаном I ранга, и защищал Ленинград, А сын дяди – - двоюродный брат Леры, тоже воевал, он тоже был был танкистом.

Нередко она видела на улицах города, в котором они жили, раненых и таких же искалеченных людей – кого без руки или ноги – одетых в поношенную военную форму. Большинство из них были с орденами и медалями на груди. Но это объяснение сестры не уменьшило её страха, смешанного со смутной и неясной для ребёнка жалостью.

Весь следующий день солдата на тележке на палубе не было видно. Брат, когда она спросила, почему не видно дяденьки солдата на тележке ответил, что ночью, когда она уже спала, солдат сошёл на какой-то пристани. Эта картинка – как безногий солдат-инвалид поднимает и переносит её на своих больших и сильных руках над палубой плывущего по Волге парохода – навсегда запечатлелась в памяти маленькой Леры.