Текст книги "Искал Аллаха – нашел Христа. История бывшего мусульманина"

I
Призванный к молитве

Все, во что я верил, все, в чем был убежден…

1. Молитвы моих отцов

На рассвете весь исламский мир оглашают протяжные, звучные крики. С крыш домов и с высоких минаретов звучат основы исламской веры, и прежде всего такбир:

Аллаху акбар!

Ашхаду ан-ля Иляха илля-Ллах!

Ашхаду ан-на Мухаммадан Расулу-Ллах!

Аллах велик!

Свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха!

Свидетельствую, что Мухаммад – посланник Аллаха!

Так начинается адан, призыв к молитве. Этот призыв напоминает мусульманам, что вся жизнь их, с самого момента пробуждения, должна быть посвящена Аллаху. Весь день благочестивого мусульманина, от заученных наизусть молитв по случаю до сложных ритуалов, напоминает ему об Аллахе и о важности соблюдения исламских традиций. Адан призывает мусульман, собирает их вместе, отдается в их сердцах и побуждает единым духом простираться ниц перед Аллахом.

Адан – исламский призыв на молитву.

Стороннему наблюдателю может показаться, что именно адан отделяет свет от тьмы, начинает собою день, дарит жизнь мусульманским землям и народам.

Неудивительно, что мусульмане используют адан для пробуждения не только в новое утро, но и в новую жизнь. Хадис, предание, идущее от пророка Мухаммада, гласит, что каждый новорожденный должен услышать адан сразу после рождения. Когда родился я, отец тихо прочитал адан мне на ухо – так же как сам двадцатью восемью годами ранее услышал его от своего отца. Таковы были, в соответствии с традицией, первые сказанные мне слова.

Хадис – слова или действия Мухаммада, сохраненные в предании.

Соблюдению хадисов в нашей семье всегда уделялось особое внимание. В конце концов, мы ведь Куреши, а курейшиты – племя Мухаммада. Когда я подрос настолько, чтобы осознать ценность этого имени, то спросил отца: верно ли, что мы унаследовали его от пророка Мухаммада.

– Абба, а мы настоящие курейшиты, такие же, как Мухаммад?

– Джи мера, бейта, – ответил он. На урду это означает: «Да, сын мой». – Все сыновья Мухаммада умерли, не дожив до зрелых лет, однако мы – потомки Хазрат Умара.

Урду – пакистанский язык.

Халиф – высший глава мусульман; как правило, этот титул применяется к одному из четырех преемников Мухаммада.

Умаром звали одного из четырех халифов, людей, которых сунниты считают богоданными наследниками Мухаммада.

В самом деле, мы принадлежали к знатному и прославленному роду; неудивительно, что моя семья гордилась своим наследием.

Именно любовь к своей семье и наследию двигала отцом в 1970-х годах, когда он покинул Пакистан. Он искал лучшей жизни для своих родителей, братьев и сестер. Приехав в Соединенные Штаты, по совету своего старшего брата он поступил во флот. Служил на корабле и с каждой зарплаты отсылал деньги домой, почти ничего не оставляя себе. Лишь через несколько лет он на короткое время вернулся в Пакистан, и именно тогда сговорился о браке с моей матерью.

Амми, моя мать, также была предана семье и религии. Она была дочерью исламского миссионера. Ее отец, которого я звал Нана-Абу, вместе с ее матерью, Нани-Амми, вскоре после свадьбы отправился в Индонезию, чтобы обращать в ислам тамошних жителей. Там и родилась моя мать, а за ней и три ее сестры. Нани-Амми много работала, чтобы поддержать семью, а Нана-Абу часто бывал в отлучках по миссионерским делам, так что на плечи Амми легла обязанность растить младших сестер и воспитывать их в духе ислама.

В десять лет Амми вместе с Нани-Амми и сестрами вернулась в Пакистан. Местная община, наслышанная о миссионерских трудах этой семьи, приняла ее с большим уважением. Нана-Абу продолжал проповедовать в Индонезии и вернулся в Пакистан лишь немалое время спустя, так что и здесь о доме и семье заботилась Амми. В конечном счете на ее плечи легло попечение о пяти младших братьях и сестрах, так что, окончив с отличием школу и получив предложение поступить в медицинский вуз, она отказалась. Нани-Амми нуждалась в ее помощи по дому, поскольку сама большую часть дня безвозмездно трудилась секретаршей в местном джамаате.

Джамаат – арабское слово, означающее «собрание»; обычно применяется к группе или деноминации верующих.

Нани-Амми принесла в жертву исламу практически всю свою жизнь. Она была не только женой миссионера, но и дочерью миссионера – как Амми. Она родилась в Уганде, где отец ее работал врачом и призывал людей на путь ислама. От роли дочери миссионера Нани-Амми легко и свободно перешла к роли жены миссионера, служила джамаату, пока могла, и заслужила в общине величайшее уважение и почитание. Она стала для Амми образцом и примером в жизни, и ничего Амми не желала так страстно, как сохранить и нести далее это наследие своей семьи.

Итак, хотя я в то время этого и не знал, человек, прошептавший мне на ухо адан, был самоотверженным и любящим и носил благородное имя Куреши. Женщина, державшая меня на руках, была дочерью миссионеров и страстно желала служить исламу. Я стал их вторым ребенком – и старшим сыном. Они призвали меня к молитве.

2. Вера матери

Детство мое было спокойным, безоблачным и несказанно счастливым. Только сейчас начинаю понимать, насколько удалось родителям защитить меня от скорбей и бед мира сего. От всех моих детских «катастроф» осталась разве что пара царапин – и я прекрасно помню, как получил каждую из них. Самый крупный шрам (впрочем, крупный – это с полпальца) – оттого, что однажды, когда мне было три года, створка поднятого окна упала мне на руку. Этот день навеки запечатлелся в моей памяти: именно тогда я узнал веру матери.

В то время Абба служил в Норфолке, штат Вирджиния. Шел одиннадцатый год его службы во флоте, и последние несколько месяцев он сидел ночами над книгами, готовясь к экзаменам. Пройдя школу подготовки офицеров, он был повышен в чине от старшины первого класса до младшего лейтенанта, а вскоре получил новую должность. Разумеется, в то время я всего этого почти не знал. Знал только, что Абба много и тяжело работает ради всех нас и поэтому редко бывает дома – хоть я и никогда не чувствовал себя обделенным его любовью.

А вот Амми, напротив, всегда была рядом. Казалось, она может и умеет абсолютно все! И готовить нам завтрак, обед и ужин, и чинить одежду, и учить нас акиде. И никогда не устает, никогда не жалуется! Для своего комфорта она установила лишь два правила – но их мы придерживались строго: никаких криков и шума после девяти вечера – и нельзя беспокоить Амми, когда она пьет чай (а чай она пила часто).

Акида – благочестивая исламская вера.

Когда к нам приходили гости, Амми являла собой образец высочайшего гостеприимства. Принимать гостей и служить им она почитала за честь. Дом наш становился чище, чем в день постройки, наша одежда – безукоризненно чиста и выглажена, еды готовилось намного больше, чем гости могли съесть, календарь очищался от всех посторонних дел не только на этот день, но и на следующий, на случай, если кто-то останется ночевать. Но, несмотря на все это, Амми непременно извинялась перед гостями за скудость стола и за наш неаккуратный вид. Мы не удивлялись: это была часть церемонии. Гости – так же ритуально – заверяли Амми, что подобного угощения никогда еще не пробовали, что такой чистоты не видано и в домах небесных, а о таких опрятных и благовоспитанных детях, как мы, можно только мечтать. Так все оставались довольны: гости – тем, что их приняли с подобающим почтением, Амми – тем, что ее расхвалили до небес, а мы – просто тем, что нас упоминают в беседе взрослых.

Некоторые родные и друзья гостили у нас по несколько месяцев. Гостеприимство Амми, как и ее дипломатичность, были неистощимы. Когда я вспоминаю тех, кто гостил у нас, первыми приходят на ум Нани-Амми и ее старшая сестра, которую мы звали Мама. Мама была чудесная женщина, маленькая и хрупкая, но со звонким заразительным смехом и огромным сердцем. Она всегда готова была играть со мной в настольные игры – и не только проявляла бесконечное терпение к трехлетнему мальчугану, но и готова была отвернуться, когда мне хотелось сжульничать.

В день этого происшествия Мама была у нас. Они с Амми сидели наверху, а я внизу катал игрушечные машинки, которые купила мне Амми, чтобы я не приставал к ней с просьбами: «Купи! Купи!» при каждом походе в магазин. С Баджи, моей старшей сестрой, мы отлично ладили. Сначала она играла со мной в машинки, потом я с ней в ее коллекцию «Моих Маленьких Пони». Она сама выбирала себе машинки, я – сам себе лошадок. Лошадок я выбирал наугад, а потом старался убедить Баджи, что моя – самая лучшая. А Баджи всегда выбирала «Ламборджини», и я убеждал ее, что мой «Понтиак» лучше.

Баджи уже наигралась в машинки и пошла за своими пони, а я еще катал свой «Понтиак» по полу и между кушетками. Подняв глаза, я увидел открытое окно – из тех, у которых рамы поднимаются вверх. Почему-то мне пришло в голову, что сейчас самое время устроить «Понтиаку» аварию. Я прокатил машинку по подоконнику и с размаху врезался ею в оконную раму!

Как упало окно, я даже не помню. Помню только острую боль, поток крови и то, как, громко рыдая, зову Амми. И помню, что случилось дальше.

Когда Амми прибежала вниз и увидела, что случилось, то в первый миг едва не разрыдалась сама, но быстро овладела собой. Она была женой моряка – а значит, умела играть роль не только матери, но и отца, и понимала, что сейчас не время для слез. Вместо этого, препоручив свой страх Аллаху, она начала действовать.

Она подняла окно, обернула мою руку полотенцем и торопливо надела бурку. Препоручив Баджи заботам Мамы, Амми отнесла меня в машину и повезла в клинику. Всю дорогу она читала дуа. Какие-то молитвы брала из Корана, какие-то из хадисов, которые помнила наизусть, в каких-то импровизировала сама. Она полностью положилась на волю Аллаха – и это придало ей сил, укрепило решимость и помогло преодолеть страх.

Дуа – мусульманские молитвы, читаемые по особым случаям, в отличие от намаза – обязательной ритуальной молитвы. Их принято читать наизусть, но можно и импровизировать.

Наконец мы прибыли в клинику, и здесь мне пришлось узнать, каково это – когда тебе накладывают швы. Доктор хотел отослать Амми из кабинета, чтобы она этого не видела, но я вцепился в нее и не давал ей уйти. Пока мне зашивали руку, Амми молилась вслух, не обращая внимания на вопросительные взгляды врачей и медсестер. В те годы мусульмане в Америке встречались не слишком часто; что уж говорить о мусульманке – жене служащего ВМФ США, в бурке и молящейся вслух на арабском и урду!

Это чтение молитв, спокойное и решительное, эта готовность полностью положиться на Аллаха, невзирая ни на отчаянный плач ребенка, ни на недоуменные и осуждающие взгляды окружающих, стало для меня свидетельством веры, которое я не мог забыть никогда. В детстве мать научила меня многим дуа из Корана и хадисов, и все их я хранил в сердце своем, ибо знал их силу. Я видел, как эти молитвы укрепили ее в минуту страха и нужды; и это воспоминание оставило на мне след куда более глубокий, чем любые телесные шрамы.

3. Община четверых

Подрастая, я начал ощущать, что и моя семья, и я сам как-то плохо сходимся с окружающими. Мысли об этом всегда меня угнетали. Если не считать исламского традиционализма, жизнь моя – мультфильмы 1980-х, пластмассовые игрушки, шалости и капризы – ничем не отличалась от жизни других мальчишек. К сожалению, люди боятся того, чего не знают; мое мусульманское наследие пугало и отталкивало многих ребят, которые могли бы со мной подружиться, и их родных. Мне было очень одиноко.

Не помогало делу и то, что из-за службы отца во флоте нашей семье приходилось постоянно переезжать. У нас просто не было времени где-то пустить корни. Большая часть моих ранних воспоминаний – это переезды, прощания со старыми домами, знакомство с новыми. И все же эти воспоминания мне дороги. Ясно помню, например, как мы покидали Вирджинию.

Помню, как чужие люди выносят нашу мебель, а я стою на пороге и реву. Я безутешно плакал, не понимая, кто эти люди, почему они хозяйничают у нас в доме и чем я такое заслужил. Однако Амми была рядом, всегда готовая меня утешить. Порой она смеялась и подшучивала надо мной – например, когда я испугался, что больше не увижу свой детский стульчик. Но помню я и ее ласки, и нежные утешения.

– Кья бат хай? – спрашивала она, сжав мое лицо в ладонях и привлекая меня к себе. – Кья бат хай, мера бейта? – «Что случилось, сын мой?»

– Стульчик унесли! Мой стульчик с земляничками!

– Ну-ну, неужели стульчик для тебя важнее Амми? Ведь я здесь, с тобой. И Абба здесь, и Баджи. Аллах дал тебе все! Чего же тебе не хватает, Биллу?

«Биллу» было мое детское прозвище: так меня называли только родители, и только когда хотели выразить свою любовь. Редко они говорили напрямик: «Я люблю тебя»; для традиционного пакистанского слуха это звучит слишком откровенно. Любовь для пакистанца выражается не в словах, а в делах; родители выражают любовь тем, что заботятся о детях, дети – тем, что слушаются родителей.

Мое мусульманское наследие пугало и отталкивало многих ребят, которые могли бы со мной подружиться, и их родных. Мне было очень одиноко

Мысль, что в послушании выражается любовь – одна из причин того, почему послушание так важно для мусульманской культуры. Когда я был подростком, Амми не раз упрекала меня: «Толку говорить, будто ты меня любишь, если ты не делаешь того, о чем я говорю?» И много позже, размышляя о том, чтобы последовать за Иисусом, я понимал, что собираюсь совершить акт величайшего и страшнейшего непослушания. Отец и мать не просто почувствуют себя преданными; я разобью им сердце.

Но в безмятежные четыре года семейные ссоры и разбитые сердца были еще очень от меня далеки, и хотел я лишь одного – получить обратно свой стульчик с земляничками.

Когда вещи упаковали, и все было готово к путешествию, Абба собрал всех нас и сказал:

– Давайте помолимся.

Подражая Аббе и Амми, я сложил ручонки перед собой. Все мы молча помолились о том, чтобы Аллах охранил и сберег нас в пути.

Наконец мы приехали на новое место жительства. Это был город Данун в Шотландии; там располагалась военно-морская база, на которую направили отца. Оглядываясь назад, думаю, что Данун стал моим первым настоящим домом. Правда, я не завел там друзей – ни в школе, ни по соседству, да и стульчик с земляничками не пережил переезда. Но в те годы я научился по-настоящему любить свою семью и верить в Бога. У меня были Амми, Абба и Баджи – и ничего больше мне было не нужно.

4. Совершенная книга

Ко времени переезда в Шотландию я еще не слишком хорошо знал английский. Дома мы всегда говорили на урду, а когда начали учиться читать и писать – прежде всего выучили арабский шрифт. Причина была проста: Коран написан по-арабски, а нам с Баджи требовалось прежде всего научиться читать Коран и выучить его наизусть.

Мусульмане верят, что Аллах через архангела Джибриля продиктовал Коран пророку Мухаммаду буквально, слово за словом. Следовательно, Коран боговдохновенен не только на уровне смыслов и значений, но и на уровне слов. Поэтому мусульмане считают, что перевести Коран невозможно. Переложения Корана на другие языки – скорее пересказы или истолкования; но истинный Коран только один, и написан он по-арабски.

Поэтому для мусульман так важно верить, что Коран неизменен, что в нем не менялось ни одно слово, ни одна точка. Имамы и учителя постоянно повторяют, что Коран дошел до нас в совершенно неизменном виде, точно таким же, каким Мухаммад услышал его от Джибриля и продиктовал писцам. Разумеется, Мухаммад ни в коем случае не «сочинял» и не «составлял» Коран: он стал лишь орудием откровения и донес его до нас точно в таком виде, как получил, без всяких изменений. Случись Мухаммаду или писцам хоть что-то изменить – Коран был бы для нас навеки потерян. Однако о такой порче слов и помыслить невозможно. Никто не сомневается в том, что Коран передан нам верно, и каждое слово в нем совершенно.

В сущности, такое внимание к словам как таковым порой побуждает мусульман пренебрегать смыслом этих слов. Мусульман, знающих Коран наизусть, считают благочестивыми, а тех, кто только размышляет над его значением – учеными. Быть благочестивым почетнее; поэтому большинство мусульман, которых я знал в детстве и юности, могли цитировать Коран наизусть целыми главами, но редко были способны объяснить смысл или контекст этих стихов.

Амми это понимала и стремилась научить нас Корану как в оригинале, так и в переводе; однако первым шло заучивание наизусть оригинала. Каждый день, сколько себя помню, Амми усаживала меня рядом с собой, надевала мне на голову традиционную мусульманскую тюбетейку и учила читать по-арабски. Начали мы с книги, именуемой «Аль-Каида», «Руководящий принцип». В ней показаны арабские буквы в различных их формах и объясняется, какие звуки они обозначают. Сразу после переезда в Шотландию я перешел от «Аль-Каиды» к Корану.

Этот момент я помню очень ясно: в тот миг мой восторг сменился ужасом

Этот момент я помню очень ясно: в тот миг мой восторг сменился ужасом. Когда мы перевернули последнюю страницу «Аль-Каиды», Амми потянулась за Кораном, лежавшим рядом, и вручила его мне. Мой Коран – первая моя собственная книга!

Взволнованный и радостный, я побежал к Баджи, чтобы показать книгу ей. Баджи играла на полу в соседней комнате; я присел с ней рядом и положил книгу на пол, чтобы ей было лучше видно.

И вдруг Амми бросилась ко мне с пронзительным, душераздирающим криком:

– Набиль!

Я был так поражен, что даже ответить не мог. Никогда еще я не слышал, чтобы мать так кричала – и никогда не видел, чтобы она бегала. В мгновение ока она подхватила Коран.

– Никогда не клади Коран на пол!

– Хорошо.

Вдруг Амми бросилась ко мне с душераздирающим криком… Никогда еще я не слышал, чтобы мать так кричала – и никогда не видел, чтобы она бегала

– Всегда держи его в самых почетных, самых возвышенных местах. Мой руки, прежде чем прикасаться к Корану, и дотрагивайся до него только правой рукой. Это не просто книга – это слово Аллаха. Относись к ней с таким же уважением, как к самому Аллаху!

– Хорошо.

– Джао, иди.

Она была очень расстроена, и я понял, что лучше уйти.

С тех пор всякий раз, взяв в руки Коран, я старался поднять его повыше. Баджи тоже усвоила этот урок, так что в следующий раз, когда Амми позвала нас читать Коран вместе, мы несли Кораны на вытянутых руках, подняв их высоко над головой. Амми улыбнулась нам. Она не совсем это имела в виду, однако была довольна.

Баджи была старше меня, так что начала первой. Амми указывала на каждое слово, которое ей следовало прочесть, медленно ведя пальцем от правого края страницы к левому. Баджи не столько читала слова, сколько их пропевала. Нас учили читать Коран мелодично, так, чтобы чтение звучало как можно прекраснее. Некоторые мусульмане посвящают этой практике всю жизнь, совершенствуя тон голоса, темп, произношение и мелодику.

Но мы с Баджи такими умельцами не были. Она начала учиться на несколько лет раньше меня, так что имела преимущество, но пока только-только научилась читать Коран более или менее приемлемо. Когда она закончила, наступил мой черед. Я читал Коран впервые в жизни и очень волновался.

– Биллу, что нужно говорить всегда, прежде чем начинаешь какое-то дело?

– Бисмиллях ир-Рахман ар-Рахим.

– А что это значит?

– Во имя Бога, самого милостивого, самого милосердного.

– Зачем мы читаем эту молитву?

– Чтобы помнить, что все принадлежит Аллаху, и творить только добрые дела.

– Шабаш, молодец! А знаешь, откуда у нас эта молитва?

– Нет.

– Она стоит в начале каждой суры Корана.

– Каждой суры?

– Да, каждой, кроме одной.

– Амми, а почему в одной суре Аллах ее не поставил?

– Дело в том, бейта, что Аллах был очень расстроен делами людей, о которых идет речь в этой суре, так что лишил их Своего благословения. Но, поскольку Он очень нас любит, то добавил дополнительное благословение в другую суру. А сколько всего сур в Коране?

Сура – глава Корана.

– Сто четырнадцать.

– Шабаш. Скоро, иншалла, ты прочитаешь их все. Баджи закончила Коран, когда ей было семь лет, а с тобой я надеюсь закончить, когда тебе еще будет шесть. Что ж, начнем.

Шли дни, и я все лучше знакомился с Кораном. Я узнал, что существует два способа деления Корана: на 114 глав и на 30 частей. Вторую систему мусульмане выработали через много лет после того, как получили Коран; основная цель ее в том, чтобы легко прочитывать весь Коран во время тридцатидневного Рамадана. Однако для меня тридцать частей были важны по другой причине: когда я заканчивал очередную часть, Амми поздравляла меня и что-нибудь мне дарила. Любимым моим подарком стала мусорная корзина с Братьями Марио.

Какую же весть Мухаммад считал столь важной? Вот какую: Бог – не отец, и у Него нет сына

К тому времени, как я начал читать с приемлемой скоростью, у нас с Амми установился определенный ритм. Мы садились с Кораном, открывали его на той странице, где закончили накануне, и Амми показывала мне, до какого места нужно прочитать сегодня. Почему-то я любил читать ровно восемнадцать стихов в день.

Если Амми задавала больше, я жаловался, а если меньше, готов был прочесть дополнительные стихи, чтобы ее порадовать.

Так шли дни за днями. Коран я закончил, к большому удовольствию Амми, прямо перед своим шестым днем рождения. Вместе с чтением Амми помогла мне выучить наизусть семь последних сур, чтобы читать их во время ежедневных молитв. Моей любимой стала «Аль-Ихляс», сура 112: она коротка, мелодична и хорошо запоминается. Кроме того, это была первая сура, которую я выучил наизусть, а потом повторял много раз в день во время намаза. У Амми эта глава тоже была одной из любимых, но по другой причине: согласно одному хадису, Мухаммад говорил, что эта сура столь высока и полна значения, что прочесть ее – все равно что прочесть треть Корана за один присест.

Какую же весть Мухаммад считал столь важной? Вот какую: Бог – не отец, и у Него нет сына.

Подробнее о мусульманском взгляде на Коран читайте в книге «Нет Бога, кроме Единого» (No God but One), часть 4: «Коран или Библия: разные Писания».