Текст книги "Искал Аллаха – нашел Христа. История бывшего мусульманина"

10. Месяц благословения

Годы, прожитые в Шотландии, я вспоминаю как счастливейшие годы жизни. Я был очарован и этой страной, и ее народом. Наш дом стоял на склоне холма, и нередко прохладным утром до нас доносились отдаленные звуки волынок. Горы, окружающие Данун, казались исполинскими крепостными стенами. В саду у нас росла ежевика, а прямо за оградой паслись овцы. Здесь я пошел в первый класс – в начальную школу Сэндбенк, единственную в нашей части города, и завел в мечети нескольких близких друзей. Не раз случалось так, что нас приглашали на ужин незнакомцы, с которыми мы вместе останавливались на красный свет. Я полюбил Шотландию, и любовь эта, как и сильный шотландский акцент, сохранилась во мне надолго.

Однако холодная война заканчивалась, а это означало, что база ядерных подводных лодок в Шотландии была больше не нужна. Настало время нам снова переезжать. Единственная положительная сторона, которую видел я в отъезде из Шотландии, была в том, что теперь станет намного проще отмечать Рамадан.

Рамадан – это святой месяц у мусульман. В течение тридцати дней мусульманин должен поститься от рассвета до заката: ему не разрешена ни пища, ни даже глоток воды. Эта практика обязательна для всех здравых телом мусульман: она считается четвертым столпом ислама. В конце тридцатидневного поста мусульмане отмечают один из двух главных годовых праздников – Ид аль-Фитр.

В Шотландии соблюдать Рамадан очень тяжело из-за длины светового дня. Шотландия – северная страна, и летом солнце там встает Ид аль-Фитр – один из двух в половине пятого утра, главных мусульманских а садится в десять вечера. праздников, знаменующий Если Рамадан выпадает конец Рамадана. на летние месяцы – как и происходило, пока мы там жили, – тамошним мусульманам приходится не есть и не пить по восемнадцать часов в день. Так долго не есть уже нелегко, но тяжелее всего переносил я запрет пить воду. Прожить так тридцать дней – это было настоящее испытание воли и веры.

Но ислам зачастую совсем не так безжалостен, как многие о нем думают. Так, из требований поста всегда есть исключения. Если мусульманин болен, путешествует или почему-либо еще не может поститься, для него существуют другие варианты. Например, он может исполнить свои обязательства, готовя еду для бедных, а пропущенный пост восполнить позже, когда будет возможность.

Пост очень важен, однако прискорбным непониманием было бы считать, что Рамадан связан только с постом. Священный месяц для мусульман – это нечто намного большее. Это время строить общину, восстанавливать нарушенные отношения, стремиться к чистоте и, прежде всего, укреплять веру. В этот месяц люди ходят в гости к родным, дарят подарки, устраивают праздники. В мусульманских странах по всему миру это месяц радости и торжеств – нечто вроде долгого Рождества.

Мусульмане пользуются лунным календарем, так что трудно предсказать, когда именно начнется Рамадан. Всегда существует неопределенность. Каждый год мы с Аббой выходили из дома поздно вечером и с радостным волнением вглядывались в небо, надеясь, что облака разойдутся и нам удастся увидеть луну. Если молодой месяц появлялся в небесах, мы склоняли головы и читали на память дуа. Затем Абба шел на кухню и объявлял Амми: Рамадан начался! Не припоминаю, чтобы она когда-нибудь ждала снаружи вместе с нами – обычно она в это время готовила еду на следующее утро. А готовить приходилось немало!

Обычно мы просыпались за час до рассвета. После вуду ́ читали около восьми ракаатов молитвы, а затем садились завтракать. Завтрак до рассвета называется сухур и преследует две цели: снабдить мусульман энергией на весь день и начать день с совместной трапезы. Готовя еду на кухне, Амми пела – обычно хвалебные песни Аллаху и Мухаммаду. А потом выставляла еду, от которой ломился стол.

Основу сухура составляли йогурт и яйца, но можно было ожидать и фасоль, и чечевицу, и кебаб из курицы, и кукурузу, и молоко, и сок – словом, все, что Амми считала уместным для утренней трапезы.

Сухур – прием пищи у мусульман перед началом дневного поста.

Когда мы входили на кухню, она начинала готовить роти или парата, пакистанские лепешки. Амми всегда настаивала на том, что роти надо есть свежими, только что из печи. Она очень любила накрывать на стол, но никогда не была так счастлива, как в те минуты, когда готовила сухур для всей семьи. Сама она даже не присаживалась, пока завтрак не подходил к концу – так старалась удостовериться, что всем всего хватило.

Во время сухура мы постоянно поглядывали на часы. На холодильник мы вешали календарь Рамадана, где было отмечено точное время восхода и захода солнца, так что знали, когда следует прекратить есть. Ровно перед восходом я расстилал молитвенные коврики и провозглашал адан. Родные в это время продолжали есть и пить, торопясь закончить завтрак до восхода.

Однажды утром, когда настало время провозглашать адан, Амми сказала мне полушутливо:

– Биллу, сегодня читай адан помедленнее, я еще не доела!

Хотя адан – дело серьезное, признаюсь, я не смог удержаться и отбарабанил его так быстро, как только мог.

– Набиль! – со смехом воскликнула Амми. – Как тебе не стыдно! Что же ты с матерью делаешь?

В течение дня мы с Баджи были в школе; и, если у Амми возникало хоть малейшее подозрение, что пост помешает нашей учебе, она не разрешала нам поститься. Напрасно мы говорили, что наши мусульманские друзья постятся в школе – на это она отвечала:

– Я же не их мать! Дети не обязаны поститься, пока не войдут в возраст – а вы еще малы. Вы пока только учитесь поститься. Может быть, другие матери считают, что их дети уже достаточно взрослые, но никогда не сравнивайте себя с другими детьми!

Амми могла отчитывать нас и даже сердиться, но мы знали: в глубине души наше желание соблюдать пост ее только радует.

Тем более что, как и большинство мусульман, Амми прилагала особые усилия к тому, чтобы в пост быть счастливой – и это ей удавалось. Во время Рамадана она целыми днями читала Коран и молилась, а это всегда ее подбадривало. Порой за месяц она прочитывала весь Коран дважды – по две из тридцати частей в день.

Вечером наша семья нередко отправлялась на ифтар, то есть на ужин к кому-нибудь из нашей мечети.

Ифтар – это праздничная трапеза после захода солнца, на которой вся община собирается вместе и веселится. В книгах хадисов говорится, что Мухаммад обычно начинал есть первым, съедая финик – и мусульмане по всему миру поступают так же. Разумеется, мы обычно ели финики еще в машине по дороге на ифтар, поскольку приезжали туда уже заметно позже захода солнца.

Ифтар – прием пищи у мусульман по окончании дневного поста. Часто происходит в большом собрании.

Разрешив пост фиником, община возносит молитву магриб, а затем вместе садится за праздничный ужин. После того как все пообщаются, снова звучит адан, призывая верных к молитве иша, а после иша нередко звучит серия особых молитв для Рамадана, называемых таравих. Имамом на ифтарах в нашей мечети обычно бывал хафиз – человек, знающий наизусть весь Коран. В Рамадан, во время таравиха, имаму следует прочесть весь Коран, так что эти молитвы могут продолжаться и час, и два. Большую часть времени молящиеся стоят молча, сложив руки, внимая чтению Корана. По окончании молитв все расходятся по домам, зная, что подъем ждет всего через несколько часов.

Таравих – молитвы, которые читаются по желанию ночью в Рамадан.

Хафиз – человек, знающий весь Коран наизусть.

Во многих местах каждый ифтар на протяжении Рамадана отмечают в новом месте. Как правило, еду готовят хозяева дома; а значит, на стол выставляется куда больше, чем гости в силах съесть. Ирония Рамадана в том, что из-за такого режима питания – голодание в течение дня и плотные приемы пищи утром и вечером – за месяц поста люди набирают вес.

По-настоящему поститься во время Рамадана мне позволили только после отъезда из Шотландии. В 1990 году мы вернулись в США и поселились на военно-морской базе Гроутон, штат Коннектикут. Мечети и джамаата в Гроутоне не было, и это место так и не стало для меня настоящим домом. Я не завел там друзей; хуже того, потерял шотландский акцент, о чем горько жалел. Именно в Шотландии я узнал, что значит быть мусульманином, и всем сердцем полюбил свою веру.

Здесь я в первый раз ощутил, что моя исламская культура и мое американское окружение враждебны друг другу

Снова мы переехали три года спустя, и на этот раз вернулись в Вирджинию. Абба готовился стать капитаном третьего ранга: выше продвинуться в чинах ему не удалось. Здесь, в Вирджиния-Бич, я завел первых серьезных друзей, здесь же впервые задумался о своем будущем. Здесь я в первый раз ощутил, что моя исламская культура и мое американское окружение враждебны друг другу. И здесь же, когда пришло время, я решил оставить ислам, и с ним – всю свою прежнюю жизнь.

Комментарий эксперта Абду Мюррея, юриста, апологета, бывшего мусульманина-шиита, автора двух изданных книг об исламе и других мировоззрениях, о том, что значит расти мусульманином в Америке, читайте на стр. 383.

II
Посол ислама

Ты – тот, кто послал Мухаммада последним вестником к человечеству и дал нам в научение Коран…

11. Третья культура

В седьмом классе у меня наконец появились постоянные друзья: Дэвид, Бен и Рик. Мы с ними прекрасно сошлись и все делали вместе. Амми постепенно, хоть и неохотно, признавала, что я расту, и позволяла мне все больше времени проводить вне дома. Обычно мы с друзьями гуляли и развлекались после школы, иногда Амми позволяла мне сходить к кому-нибудь из них в гости.

Но однажды, когда я уже вступал в подростковый возраст, Амми затеяла со мной серьезный разговор. Поздно вечером, когда все мы совершили ночной намаз и я хотел сворачивать молитвенные коврики, Амми меня остановила.

– Набиль, подожди минутку.

По ее тону я сразу почувствовал: дальше будет что-то важное.

– Что такое, Амми?

– Бейта, я бы очень хотела, чтобы с тобой в школе учились и другие мусульманские ребята. Чтобы ты мог завести настоящих друзей и не в одиночку представлял ислам перед христианами. Но Аллах судил иначе. Помни: где бы ты ни был, что бы ни делал – ты посол ислама и всегда им останешься.

Я напряженно вслушивался в ее слова и пытался их понять, завороженный искренностью и силой, звучащими в ее голосе.

– Даже просто видя тебя, люди сразу думают: «Вот мусульманский мальчик!» И неважно, что ты делаешь.

Если ты будешь хорошо учиться, они скажут: «Смотрите-ка, мусульмане хорошо учатся!» Если станешь президентом Соединенных Штатов, они скажут: «Смотрите, мусульманин – наш президент!» На Западе ислам чужд людям, а для многих и неприятен. И в тебе всегда будут видеть прежде всего мусульманина. Это – то, кто ты есть, и ты должен это принять.

Амми нечасто говорила со мной так. Ее слова наполняли меня чувством ответственности. Я слушал, нахмурившись, внимательно и серьезно.

Заметив это, она обняла меня и прижала к себе:

– Не беспокойся, Биллу! Это же хорошо. Это благословение – возможность показать людям ислам и помочь понять его красоту. Хорошо учись, и люди будут думать: «Ислам делает школьников умными и прилежными». Стань президентом, и люди подумают:

«Ислам создает хороших руководителей». Но даже если ты станешь уборщиком – старайся убирать как можно лучше!

Я кивнул, хоть про себя и усомнился, что моя карьера уборщика порадует родителей.

– Шабаш, бейта. Что бы ты ни делал – будь самым достойным, честным, порядочным, будь таким, чтобы, глядя на тебя, люди хвалили ислам. К учителям своим относись с величайшим уважением! Смотри на них так же, как на меня. Когда я прихожу к ним, то хочу слышать, что ты и учишься, и ведешь себя лучше всех в классе. Пить спиртное ислам запрещает; но я хочу, чтобы ты и не произносил бранных слов, и не оставался наедине с девочками. Будь так добродетелен, чтобы никто не мог сказать о тебе что-то дурное. Видя твою добродетель, люди будут либо восхвалять тебя в сердцах своих, либо, быть может, невзлюбят из-за того, что сами они на тебя не похожи. Но, так или иначе, они будут знать, что это ислам сделал тебя хорошим человеком.

Так я и поступал. В школе я рассказывал об исламе тем, кто готов был слушать, твердо стоял на том, что считал для себя важным, и очень старался служить всем вокруг хорошим примером. Уже тогда, в седьмом классе, были у нас мальчишки, которые и матерились, и пили, и даже занимались сексом. Но, по счастью, мои друзья ничем таким не занимались, и поначалу мне было не так уж сложно представлять ислам.

Но время шло, и все менялось.

Подростковый возраст труден для всех. В эти годы юный человек создает собственную идентичность – и постепенно порывает с той, какую выстроили для него родители. В чем именно будут состоять его трудности – зависит от обстоятельств. В нашей семье, для Баджи и для меня, основная трудность была в том, что нам предстояло не просто найти свой жизненный путь, но и выбрать между двумя совершенно разными парадигмами. Мы как будто оказались над пропастью: пропасть все расширялась, и положение наше становилось все более шатким.

Первые изменения я начал замечать на семейных собраниях. Почти все братья и сестры Амми жили на северо-востоке США, так что мы встречались много раз в году. Я входил в подростковый возраст, и как родители, так и многочисленные дядюшки и тетушки ожидали, что я буду вести себя как благовоспитанный пакистанский подросток. Проблема была в том, что благовоспитанных пакистанских подростков я никогда не видел и как именно они должны себя вести – не знал. Этому Амми меня научить не могла.

В конце концов я начал просто подражать в манерах и речи старшим кузенам и младшему дядюшке. Но, видимо, мне не хватало такта, позволяющего безошибочно определять грань между остроумием и грубостью в пакистанской культуре. В американской культуре это не составляло мне труда, там мои шутки всегда были удачны. Но к разнице с пакистанским мышлением мне никак не удавалось приспособиться, и не раз родители выговаривали мне на обратном пути за грубое и неуважительное отношение к старшим.

Кроме того, я заметил, что, по мнению родных, задаю слишком много вопросов. В нашей культуре старшим нужно просто повиноваться. Послушание – вот то, чем младшие выражают уважение, а в некоторых случаях и любовь. Вопросы часто воспринимаются как вызов авторитету старшего. А в школе нас учили мыслить критически и говорили, что все надо подвергать сомнению! И я учился мыслить критически – но оказалось, что такое мышление плохо совмещается с нашей культурой.

Я заметил, что, по мнению родных, задаю слишком много вопросов. В нашей культуре старшим нужно просто повиноваться

Не хочу сказать, что у меня не было недостатков. Куда же без них? Я был горд и эгоистичен, и это не раз навлекало на меня неприятности. Хорошие родители помогают детям преодолеть такие недостатки; старались и мои. Но многое из того, что они воспринимали как непокорность и упрямство, на самом деле было вызвано столкновением культур. Я был скроен уже из другой ткани: они – из чистого пакистанского льна, я – из смешанного азиатско-американского хлопка.

К сожалению, то же самое я чувствовал и в школе. Для своих американских друзей я был слишком уж пакистанцем. Как бы мы ни сближались, сколько бы всего ни делали вместе, между нами всегда оставался барьер. Никогда не забуду последнюю неделю перед переходом в старшую школу, когда мы праздновали окончание средних классов. Сначала мы делали друг о друге шутливые предсказания – «самые лучшие черты» – и я получил такое: «Он изобретет карманный компьютер, забудет вынуть его из кармана и выстирает вместе со штанами». А потом мой друг Бен захотел сфотографироваться на память с лучшими друзьями – и подозвал Дэвида и Рика, а меня не позвал. Словно ледяной нож воткнули мне в сердце. До сих пор больно об этом вспоминать, хоть я и понимаю, что он не виноват. Я действительно никуда по-настоящему не вписывался.

В то время никто этого не понимал; не понимал и я сам. Но я уже не принадлежал ни к традиционной пакистанской культуре, ни к американской. Я стал первопроходцем третьей культуры – и шел по этой дороге в одиночестве.

12. Мусульмане на Западе

Лежа на животе, я подглядывал сквозь щелочку в полу. На первом этаже дядюшкиного дома происходило некое тайное собрание.

В тот день вся семья вернулась с похорон дедушки. Но, помимо горя, в общем настроении чувствовалось что-то еще – какое-то невысказанное напряжение. Вечером взрослые отослали меня, как и двоюродных братьев и сестер, в постель, но я решил подслушать. Мне нужно было знать, что случилось.

В дальнем конце дядюшкиной комнаты сидела, закрыв лицо руками, моя старшая кузина. Вокруг нее полукругом собрались взрослые. Все молчали. В этом молчании ощущалось напряжение, чувствовались глубокая тревога и горе.

Наконец заговорила бабушка.

– Ты еще чиста? – негромко спросила она.

– Разумеется, она чиста! – вспыхнув, как молния, вмешалась мать кузины.

Однако все смотрели на девушку. Наконец, не отрывая рук от лица, она медленно кивнула.

Амми принялась выговаривать моей кузине таким тоном, каким до сих пор на моей памяти обращалась только к Баджи, и то очень редко – хоть и по далеко не столь серьезным поводам:

– Если ты чиста, то забудь о нем! Вернись к нормальной жизни, выйди замуж за какого-нибудь доброго мусульманина-ахмади, пока еще сильнее не запятнала наше имя. Да хоть бы и не ахмади – только за мусульманина! Но за индуса?! Астагфируллах!

По лицу кузины сквозь пальцы потекли слезы.

– Но я его люблю! – прорыдала она.

Одна из теток фыркнула и проговорила вполголоса:

– Не могу поверить, что у нее такой мусор в голове! – И, повернувшись к кузине, принялась распекать ее: – Ты понятия не имеешь, что такое любовь! Хватит изображать из себя американку. Послушайся старших!

Снова наступила тяжелая, предгрозовая тишина. Мужчины в комнате не говорили ни слова – лишь молчаливо поддерживали своим авторитетом слова женщин.

Помолчав немного, мать кузины добавила:

– Твой дед был миссионером. Как ты думаешь, что бы он почувствовал, если бы узнал, что внучка так опозорила его наследие? Опозорила ислам?

– Об этом не нужно гадать! – ответила бабушка, глядя прямо на кузину. – Из-за того, что ты натворила, его и нет больше с нами.

Первый и последний раз в жизни я слышал, чтобы бабушка бросила кому-то в лицо такое обвинение. Высказанное из любви, как ее понимают на Востоке – оно мучает мою кузину по сей день[13]13
  Этот рассказ – художественная реконструкция, основанная на нескольких разговорах: какие-то из них я подслушивал, в других участвовал.


[Закрыть].

Но не она одна столкнулась с подобными проблемами. Культурные столкновения родителей-иммигрантов с их детьми, рожденными уже в иммиграции, как правило, происходят именно в бурном подростковом возрасте – и иллюстрируют важнейший факт: мусульмане-иммигранты из восточных стран резко отличаются от собственных детей – мусульман, выросших на Западе.

Люди из исламских культур Востока, как правило, принимают истину не путем рассуждения, а на веру, услышав ее из уст авторитетов[14]14
  Возможно, это связано с авторитарной природой раннего ислама, а возможно, с высоким уровнем неграмотности в современных мусульманских сообществах, из-за которого мусульманам требуются устные поучения, принимаемые на веру.


[Закрыть]. Разумеется, и на Востоке немало людей, рассуждающих и мыслящих критически; но в целом рациональное мышление там не столь ценится и считается менее важным, чем на Западе. Мыслить умеют лидеры – а им лучше знать. Получать информацию из разных источников, сравнивать ее и критически оценивать – дело специалистов, а не обычных людей.

Первый и последний раз в жизни я слышал, чтобы бабушка бросила кому-то в лицо такое обвинение. Оно мучает мою кузину по сей день

Этот феномен побуждает людей, выросших в исламских культурах, делить мир на черное и белое. Сообщество либо авторитетно, либо нет. Источник либо заслуживает доверия, либо подозрителен. Любое явление либо хорошо, либо плохо. «Оттенки серого» и менее знакомы, и менее понятны культурам, основанным на подчинении авторитету.

Восточные учителя по большей части учат мусульман тому, что Запад – земля христиан, что их культура развратна, а люди там ненавидят ислам. И когда рядовой мусульманин уезжает на Запад, он едет в земли христиан – развратников и врагов ислама.

Культурные различия и предрассудки часто заставляют мусульманина, приехавшего в Америку, держаться подальше от местных жителей. Многие, как моя Амми, общаются только с другими приезжими, своими соотечественниками, так что им не выпадает случая скорректировать свои представления. Хуже того: порой мусульмане действительно сталкиваются с дурным отношением со стороны христиан и других местных жителей, и это только укрепляет их убежденность в том, что все христиане и жители Запада одинаковы.

В редких случаях, когда кто-то из местных приглашает мусульман к себе домой, различия в культуре и в традициях гостеприимства делают этот визит тягостным для мусульманина. Нужно, чтобы хозяин это понимал, учитывал и сознательно старался преодолеть – что случается редко. Обилие барьеров не дает мусульманам возможности сблизиться с местными жителями и понять западную культуру как бы исподволь. Лишь исключительное слияние любви, смирения, гостеприимства и настойчивости может преодолеть эти барьеры; но проявлять такие добродетели люди в большинстве своем и не могут, и не хотят.

Это объясняет, почему наши семьи так старательно оберегали нас от «американизации». Речь шла не о национальности, а о восприятии чужой культуры. «Стать американцем» означало перестать слушаться старших, начать вольно одеваться, проводить с друзьями больше времени, чем с семьей. О чем-то большем – например о том, чтобы начать ругаться, пить или бегать на свидания – и говорить нечего.

Одно из величайших заблуждений во всем этом – то, что мусульманские иммигранты часто связывают распространенную на Западе аморальность с христианством и, не умея мыслить критически, делают вывод: «Вместе – значит, вследствие». Запад – место христианское и американизированное; значит, быть христианином означает жить как американец. По мнению многих мусульман, именно христианство создало развратную и бесстыдную западную культуру, какой мы ее знаем. Следовательно, христианство – мерзость перед лицом Божьим.

Одно из величайших заблуждений – то, что мусульмане часто связывают распространенную на Западе аморальность с христианством

Помню, я пытался убедить Аббу и Амми, что провокационно одетые люди в телевизоре могут и не быть христианами, но они отвечали:

– Что ты имеешь в виду? Они же называют себя «христиане», верно? Вон, даже кресты носят!

Я говорил: возможно, это христиане только по названию, а на самом деле они и в Бога-то не верят. Родители отвечали на это: что же, значит, бывают и такие христиане, которые даже не верят в Бога. Под религиозной принадлежностью они понимали не веру, а культурную идентичность. Беда в том, что никто не давал им повода думать иначе. Если бы они близко узнали хоть одного христианина, живущего иначе, быть может, это помогло бы им исправить предрассудки и увидеть христианство в лучшем свете.

Но для их детей – второго поколения мусульман на Западе – все иначе. Это второе поколение так же разнородно и разношерстно, как и их американские сверстники. Если что-то и можно сказать о них обо всех и сразу, то, скорее всего, вот что: они смотрят на мир как представители западной культуры, но по-прежнему связывают себя с исламом.

Некоторые из них, как я, научились мыслить критически, но не утратили любовь к исламу. Многие мои кузины, образованные женщины, носят бурки и защищают свой выбор рациональными аргументами. Другие – как и некоторые мои кузены-мужчины – отказались от всех связей с исламом, отвергли исламскую культуру, но по-прежнему называют себя «мусульманами».

Останется ли молодой мусульманин связан со своей культурой или порвет с ней – это зависит от того, насколько сильным окажется для него притяжение ислама. В семьях, где родители очень благочестивы, как в моей, больше шансов вырастить ребенка, готового жить традиционной исламской жизнью. Там, где родители – чисто номинальные мусульмане, скорее всего, таким вырастет и ребенок.

Очень важно и то, кто друзья ребенка и во что они верят, и то, чему его учат в школе. У нас с Баджи сейчас совершенно разные взгляды. Она по-прежнему носит бурку и любит ислам, но ислам для нее соединен с западным плюрализмом. Она верит, что Аллах приводит людей к христианству, индуизму, иудаизму и всем прочим религиям и что в каждой религии можно найти спасение, ибо все пути ведут к Аллаху. Она верит в это, хотя мы с ней и выросли в одном доме. Опыт, полученный вне дома, дал ей совсем иное мировоззрение, нежели мне.

Что до кузины – в конце концов она «одумалась» и не вышла замуж за того индуса, но, пожалуй, так и не оправилась вполне после этой драмы. Еще одного моего кузена родные жестоко бранили за желание жениться на филиппинке; он тоже «одумался», в конце концов взял в жены пакистанку, живет себе и, кажется, ни о чем особо не вспоминает. Еще один кузен хотел жениться на американке, стойко выстоял под огнем всех уговоров и упреков – и все-таки женился.

Все эти американские мусульмане второго поколения – мои родственники, все мы примерно одного возраста, происходим из одного пакистанского городка, выросли в одном джамаате. Но мы смотрим на мир и ощущаем себя в нем совершенно по-разному.

Быть может, важнее всего то, что никто из них, абсолютно никто не смотрит на мир так, как наши родители. Нет даже отдаленного сходства. Однако все они называют себя мусульманами и отождествляют себя с верой своих родителей.

Так что же означает быть мусульманином на Западе? Это может означать что угодно. Если вы действительно хотите понять, что за человек этот мусульманин и во что он верит, лучший способ – сблизиться с ним и спросить его самого. Но «прикинуть» можно уже по тому, иммигрант ли он – или мусульманин из второго поколения. Этот фактор вносит разительные отличия.