Текст книги "Ловушка для стервы"

Глава 8
Умные мысли приходят, когда глупости уже сделаны

Как хорошо им было вдвоем с Кириллом на кухне – полная идиллия: она кормит любимого, он с удовольствием поглощает то, что она, Настя, с такой любовью для него приготовила. Вечно эта сука все испортит. Настя считала хозяйку единственным препятствием своему счастью. Вот если бы ее не стало, а Настя ухаживала только за Кириллом Леонидовичем, служила ему верой и правдой! И может быть, когда-нибудь он понял бы, что никто и никогда не сможет любить его больше, чем она.

За такими мыслями застал домработницу Николаев, внезапно появившийся на пороге. Настя с восторгом смотрела на него, как на загадочное явление, которое ей посчастливилось вновь лицезреть. Она читала про Николаева в газетах, видела его в самых популярных оздоровительных телепрограммах, и везде его называли гением медицины, способным творить чудеса исцеления. И вот теперь он опять здесь, на ее кухне. Видели бы деревенские сплетницы, с кем ей доводится общаться, точно бы от зависти полопались.

– Проходите, дорогой Семен Ефимович. Я уже и кофе сварила. Прямо как знала, что вы сейчас ко мне на кухню придете, – раскланивалась она перед своим кумиром. – А давайте-ка я вас лучше борщиком свеженьким покормлю. Что толку с этого кофе? Никуда он от нас не денется.

– С удовольствием, голубушка. С превеликим моим удовольствием, – не стал ломаться медицинский светила и чинно уселся за стол. – Знатный у тебя борщ, однако, всегда получается. Знатный. Ты прямо кудесница поварского искусства, – похвалил он домработницу, зардевшуюся от того, что к ней проявил внимание такой знаменитый и уважаемый человек.

Настя мигом собрала на стол, вытащив из холодильника все имеющиеся деликатесы, которые были приготовлены по звездной диете известнейшего американского доктора для звездной королевы светского мира Милы Миланской. Сегодня там оказались: жареный лосось с мангольдом и томатной раитой, суп с авокадо, томатным соком и крабовым мясом, холодный гаспаччо со свежим лаймом, эдамаме – тьфу ты, как бы язык не свернуть! – гуакамоле, а также икра черная, икра красная и компот из голубики.

Борщ, разумеется, никоим образом не входил в звездную диету. Настя готовила его исключительно для любимого Кирилла Леонидовича, который знал толк в еде. Ну и для себя, конечно, не представляющей и дня без простого деревенского кушанья – головы всей русской кухни, уважаемой и обожаемой Настей.

– Голубушка, да куда столько всего? – добродушно улыбался Николаев, глядя на предлагаемое изобилие. – У меня от всех этих деликатесов только изжога. А вот борщ я с удовольствием поем. Люблю, знаешь ли, простую пищу, без всяких выкрутасов. С годами понял главное про еду: чем проще, тем лучше. Здоровее для организма.

– А может, рюмочку перед обедом, Семен Ефимович? – неуверенно посмотрела Настя на Николаева.

– Не употребляю, голубушка. Не употребляю и тебе не советую.

– Ну так ведь для аппетиту, Семен Ефимович, – попыталась оправдаться Настя.

– Самый лучший аппетит, голубушка, – это – голод, – наставительно изрек Николаев и, не спеша, приступил к трапезе.

– Приятного аппетита, Семен Ефимович! Не буду вам мешать, – пролепетала пристыженная Настя и кинулась к выходу, не смея утомлять более своим присутствием светилу медицины.

– Спасибо, голубушка, – по инерции ответил Николаев, уже погрузившийся в свои мысли.

Доктор ел неторопливо, с удовольствием. В последнее время он вообще перестал куда-либо спешить. Несмотря на то что дел по-прежнему больше, чем сил на их выполнение. Он, как и прежде, работал быстро, но уже не торопился. Да и куда спешить-то? В мир иной? Так туда никогда не поздно, всегда успеется. Все там будем, только каждый в свой определенный Богом час. Правду пословица говорит: «Поспешишь – людей насмешишь». Вот только смешного в смерти совсем мало. А скорее всего, и вовсе ничего нет.

Прежде он всегда спешил, пытался затормозить быстро несущееся время, чтобы успеть сделать все и получить за это как можно больше. Времени катастрофически не хватало, хотелось растянуть его, как шагреневую кожу, подчинить и заставить работать на себя.

Однажды ему пришлось ехать к умирающему больному, очень высокопоставленной и важной особе. За ним прислали машину. И вот они уже мчатся с водителем по шоссе на большой скорости, сигналя персональной сиреной и сверкая проблесковым маячком, чтобы менее важные и совсем не важные участники дорожного движения расступались и не мешали их продвижению. Он тогда очень нервничал, желая наверстать утекающее и растворяющееся в бесконечности время.

«Поторапливайтесь, любезный, – строго ворчал он на водителя, едущего и без того с нарушениями всех установленных правил. – Что это вы тащитесь, как на похоронах?»

Дальше уже ничего не помнил. Очнулся в больнице, в гипсе, весь перебинтованный, снаружи только одни глаза с удивленно поднятой бровью. Хорошо, что он тогда не успел на собственные похороны. Выжил, в отличие от водителя. Видимо, еще был нужен зачем-то, вот и сохранили ему жизнь.

С тех пор Николаев очень уважительно относился ко времени, утвердившись в мысли, что все можно делать быстро, но при этом не спешить. Торопись не торопись, спеши не спеши, а от его персоны мало что зависит, всего каких-нибудь процентов этак двадцать пять или и того меньше. Все же остальное – как Бог даст. Главное, что свои двадцать пять он отрабатывает добросовестно, не забывая о чувстве меры и интуитивно ощущая предел своих возможностей.

«Я сделал что смог. Остальное – как Бог решит, – неизменно говорил он себе, когда чувствовал, что его тормозит какое-то незримое препятствие, и он уже не видит положительных результатов в лечении тяжелобольного. Поэтому с этого момента надеялся не столько на знания и опыт – хотя и не переставал добросовестно выполнять и далее свои обязанности, – сколько на волю Всевышнего. – Ему там виднее – кому жить, а кому нет».

Несомненно, он относился с состраданием к каждому своему пациенту и прежде делал все возможное и даже невозможное для того, чтобы вытащить бедолагу из тисков смерти. А если тот умирал, винил лишь себя. И тут же сам начинал болеть.

Но однажды понял, что если не изменит своего отношения к работе и больным, то в один прекрасный день просто умрет. И случившаяся авария подтвердила намерения Вселенной остановить его неразумные действия и мысли. Поэтому теперь он делает все возможное, что только от него зависит, но уже без фанатизма, без той самоуверенности сверхчеловека – царя природы, которому по плечу лечение любого серьезного заболевания. Он уже давно не конкурирует с Богом, так как уяснил для себя, что самая главная помощь – от Него.

Как же долго он шел к этому. Это теперь Николаев понимает, что медицина не лечит, а только помогает облегчить страдания больного. Очень много врачей и лекарств. А здоровья у людей как не было, так и нет. Медикаменты стоят все дороже, врачи их выписывают все больше, а эффекта от них с гулькин нос. И от врачей, и от лекарств. Так как цель современной фарминдустрии – получение прибыли, а не выздоровление больных. Если больные начнут выздоравливать, то врачи останутся без работы, а фарминдустрия пойдет по миру. Кто же это допустит?

И вообще Николаев уверен, что каждому человеку под силу лечить себя самому – правильными мыслями, терпимостью, добродушием, ну и правильными действиями, конечно. Главное в жизни человека давно определено десятью заповедями Ветхого Завета, существующего несколько тысячелетий. Выполняй – и живи здоровым и счастливым. Не хочешь выполнять – болей, мучайся и умирай. А врачи нужны, чтобы лечить ленивых, которые для себя и пальцем не хотят шевельнуть. Вот и оказываются доктора бессильными, так как невозможно спасти того, кто сам себе помочь не желает. Замкнутый круг.

Но выход всегда есть. Если, конечно, не загонять себя в водоворот страстей и желаний. Не подчиняться прихотям своего неразумного и упрямого тела, которому сладкое праздное старение и умирание более приятно, чем постоянная и мучительная работа над собой, любимым. Как же легко начисто забыть о потребностях души и подчиниться исключительно интересам тела! Никакой тебе ответственности ни за свою жизнь, ни за окружающий мир. Да и жить так легче, беззаботнее. И веселее, по всей видимости. Думай только о чем-нибудь приятном и наслаждайся жизнью… Пока не умрешь.

Каждый сам для себя выбирает, что ему нужнее или приятнее. Людмилочка тоже вон выбрала. И ошиблась. Бедная девочка!

После стольких лет ошибок Николаев научился наконец ожидать, не надеясь, догонять, не переживая, и делать быстро, но при этом не спешить. Он открыл для себя один из главных законов здоровья – второстепенность своих мыслей, желаний и собственной воли. Теперь он твердо знает: на все Божья воля. И плывет по течению жизни, не забывая о главном, ловко лавируя между встречающимися на пути испытаниями и наказаниями, посылаемыми судьбой за допущенные ошибки.

А чтобы лучше плавать, он с годами открыл для себя еще один закон здоровья и выживания: есть меньше, а двигаться больше. Его-то он и предлагает теперь своим пациентам как дополнительную, но уже бесплатную рекомендацию к основному лечению. Хотя к бесплатным советам люди почему-то относятся с предубеждением. Особенно очень богатые. Которые верят, что лучшее – это самое дорогое.

Как летит время! Не успеешь оглянуться, а тебе уже перевалило за семьдесят. Почти все важное осталось далеко позади. А сколько впереди – никто из смертных не знает. Да и зачем? Чтобы своими страхами сократить и без того маленький отрезок оставшегося пути? Поэтому с настоящим нужно быть особенно бережливым, не растрачивать его на бесконечные сомнения и пустые беспокойства.

Сегодня ему хочется быть честным не только с собой, но и со всеми окружающими людьми. Он устал бояться, устал сожалеть о своих ошибках, устал от собственного уныния и корысти.

И снова мысли Николаева помчались назад, в прошлое. Это было тридцать с лишним лет тому назад, когда он, молодой еще, в сущности, врач, уже слыл талантливым и подающим большие надежды хирургом. Несколько особенно сложных и удачных операций, проведенных в районной больнице, положили начало его восхождению к известности и славе.

Однажды, в одно из его ночных дежурств, в больницу привезли молодую беременную женщину в полуобморочном состоянии с сильным кровотечением. Транспортировать ее в родильный дом, расположенный в другом конце районного центра, было опасно, так как она и так потеряла много крови и могла в любой момент умереть. И тогда он, молодой и самоуверенный врач, самостоятельно принял рискованное, но единственно верное на тот момент решение: сделать роженице кесарево сечение.

Сегодня ему бы и в голову не пришло так подставлять себя. С годами он стал менее решительным и очень осторожным, брался только за те операции, в благополучном исходе которых был твердо уверен. Но слава его уже шла по пятам, а то и бежала впереди, поэтому никто не замечал, что от многих бесперспективных операций он отказывался, стараясь не рисковать зря.

Сколько прекрасных хирургов лишились доверия пациентов, потеряли уверенность в себе из-за неизбежных случайностей, излишней самоуверенности, врачебных ошибок или по воле рока. Врачи тоже ведь люди, и им свойственно ошибаться. Он же, всеми путями избегая неоправданного риска, но при этом добросовестно выполняя свои обязанности, благополучно получал регалии и звания и поднялся наконец на самую вершину медицинского олимпа, где теперь пожинал плоды своего профессионального успеха.

Как странно, что тогда, в годы своей молодости, он совсем не побоялся сделать ту операцию, осложненную тяжелейшим состоянием роженицы. Зато теперь, по прошествии стольких лет, страх того, что могло случиться, если бы во время или после операции погибли мать, ребенок или оба одновременно, преследовал его. До сих пор при воспоминаниях об этом безрассудстве своей молодости его лоб немедленно покрывался холодным потом.

Вот и теперь, стоило ему только вспомнить о той злосчастной операции, которая могла закончиться летальным исходом, тут же сердце сжали тиски страха. Просто какое-то наваждение! Неужели он никогда не избавится от этих воспоминаний? Ведь молодая женщина и ребенок выжили. Более того, волею судьбы он стал их семейным врачом.

В больницу молодая женщина была доставлена сожителем, который назвался тогда мужем роженицы, а впоследствии и стал им. Вскоре Николаев узнал, что красавица Мила Миланская была пациенткой психиатрической лечебницы, а ее сожитель и будущий муж, Теницкий Павел Николаевич, – ее лечащим врачом. Борьба за жизнь Милы и ребенка сделала мужчин друзьями. Родившуюся тогда девочку в честь матери также назвали Милой. И теперь она – его любимая пациентка.

Нет, даже больше, чем пациентка. Людмилочка – его прошлое, которое преследует его по пятам, не давая забыть о совершенных ошибках, которые он теперь ни за что не позволил бы себе допустить, пусть даже они и совсем мелкие… До сегодняшнего дня.

А что такое страшное, собственно говоря, случилось? Возможно, он допустил непозволительную вольность при разговоре с Людмилочкой. И что? Да он по возрасту своему и по званию семейного врача имеет на это право. Пилюли бывают и горькими, а лечиться-то все равно надо. Ничего, потерпит своенравная и гордая барышня, зато жива останется. Ершистая больно, вся в дядюшку. Тот тоже любит права качать.

Ну что ж, эта взбалмошная девица уже, наверное, готова к разговору?

Николаев отодвинул пустую тарелку и принялся за кофе. Как же мало еды нужно человеку, чтобы получить необходимый заряд энергии. Всего одна тарелка полезного супчика – и он сыт, бодр и готов к тяжелому разговору. А изобилие деликатесной пищи, которой заставлен стол, только отняло бы энергию. И вместо бодрствования он бы ощущал сонливость и недовольство собой. А заодно и всем миром, и возникшей ситуацией, которую в любом случае придется разрешать.

Довольный собой, Николаев вышел из кухни с чувством еще одной маленькой победы, одержанной над своими желаниями и страстишками.

Глава 9
И все меняется в единый миг

Войдя в спальню Милы, он подошел к кровати и сел в кресло. Мила сердито глянула на доктора и тут же отвернулась, делая вид, что не желает разговаривать.

«Насупилась, нахохлилась, – думал Николаев, улыбаясь одними глазами. – Она, видите ли, оскорблена до глубины души! Натворила дел, а теперь я же еще и подход к ней должен находить, чтобы не обидеть своей помощью».

Николаев верил, что помогать нужно не тому, кто нуждается в помощи, а тому, кто о помощи просит. Людмилочка сама его пригласила и, похоже, совсем не затем, чтобы сообщить, что она наркоманка. Видимо, пока не совсем осознала, в какую ловушку попала. Тогда о чем она хочет с ним поговорить? В какую еще трясину вляпалась? Неужели есть что-то, что может быть посерьезнее пагубной зависимости? Теперь он вынужден поиграть с ней в дурачка, раз умудрился так опростоволоситься.

– Прости меня, девочка, дурака старого. Совсем от страха разум потерял, – жалостливым тоном начал хитромудрую речь Николаев. – Я так люблю тебя! Как родную дочь. Поэтому переживаю. Тоже как за родную. Испугался, что ты не сразу заговорила о своей проблеме, а издалека. Ну и подумал о самом страшном, что могло случиться. Да и случается сплошь и рядом с нынешней молодежью. Сколько их уже погибло от этой дряни! Я считаю, что в таком вопросе лучше перебдеть, чем недобдеть. Вот и наломал дров со своей сверхбдительностью – тебя, старый дурак, обидел.

Мила повернулась к Николаеву. Словно только и ждала момента, когда тот начнет извиняться. Несмотря на резкий и вспыльчивый характер, она довольно отходчива, если, конечно, беспредельная самоуверенность в своей правоте не застит глаза. У нее и так-то тяжело на душе, а тут он со своим оскорбительным диагнозом, ну как не вспылить?

Однако учитывая, что он ее любит и его довольно опрометчивое заявление вызвано исключительно страхом за нее, Николаева, такого-сякого да разэтакого, все-таки можно простить, тем более что сам он уже осознал свою ошибку и просит у нее прощения. Кого тогда и прощать, если не близких и любящих нас людей?

– Дядя Сема, уж от кого, а от тебя не ожидала. Да как ты только мог подумать, что я способна связаться с наркотой?! – возмущалась Мила, роясь в своей бездонной сумке. – Да где же они? Нашла. Вот, полюбуйся, – она передала Николаеву пластиковую баночку. – Единственное, что я сейчас принимаю: новомодные антидепрессанты, которые могут себе позволить лишь очень обеспеченные.

– Это которые так называемая «золотая молодежь»?

– Мне их посоветовала Катюха, – пропустила мимо ушей реплику Мила.

– С каких пор она стала твоим лечащим врачом? – поморщился Николаев, разглядывая этикетку. – Первый раз вижу подобный препарат.

– Катюхе родственник из Штатов привез, там все богатые его принимают. Кроме этих таблеток я пью еще витамины, которые ты же мне и прописал. И вообще, дядя Сема, ты знаешь меня с самого детства, я у тебя выросла на глазах. Мой дядюшка и ты – единственные самые дорогие и близкие мне люди на свете. И как у тебя язык повернулся!

– Виноват, детка, кругом виноват, – тяжело завздыхал Николаев, украдкой наблюдая, как Люмилочка отходит от гнева и начинает успокаиваться. – Может, поговорим, если не возражаешь? – робко предложил он, открывая баночку и вытряхивая на ладонь несколько таблеток. – Проверю на всякий случай, что за чудо-юдо такое. Может, я уже от жизни отстал? А ты рассказывай, рассказывай, что хотела, раз я уже здесь. Не стоит откладывать в долгий ящик: проблемы должны решаться по мере поступления и желательно сразу. У любой сложной загадки судьбы есть своя отгадка, а то и не одна. Тот же, кто считает, что неразрешимые проблемы существуют, поневоле сам ограничивает свои возможности в восприятии окружающего нас мира.

– Вот как раз об окружающем нас мире я и хотела с тобой поговорить. Всегда ли человек может со всей уверенностью сказать, реальный его окружает мир или нет? Может он его спутать со сновидением?

У Николаева от неприятного предчувствия засосало под ложечкой.

– Продолжай, детка, я тебя внимательно слушаю, – произнес он, не показывая Миле начинающей охватывать его печали.

– Допустим, я вижу сон, в котором происходят какие-то события. Я являюсь не только участницей этих событий, но там все на мне зациклено. То есть я там главное действующее лицо. И в этом сне я совсем не уверена, что вижу сон. Для меня все, что там происходит, – самая настоящая реальность. Потом я просыпаюсь и понимаю, что произошедшее со мной во сне сном совсем не является. А это самая настоящая явь. Так как я помню все нюансы происходящего, как будто это случилось вот только что.

– И теперь ты хочешь знать…

– Да, я хочу знать: сон это был или реальность?

– А сама ты как думаешь?

– Я уже устала думать. Голова раскалывается от версий и догадок. И если ты не поможешь, просто сойду с ума.

Николаев почувствовал, что его печаль подняла голову и прислушивается к разговору.

– Ты хочешь понять произошедшее с тобой, если это была реальность. А если это был сон, то разгадать его.

– Ну примерно так.

– Психология утверждает, что наше таинственное подсознание показывает во сне самый катастрофический ход происходящих событий, – глубокомысленно изрек Николаев.

– Вот именно. Мне совсем не хочется попасть туда снова, поэтому хорошо бы понять, что это было на самом деле.

– Существует мнение, что сон – это наша маленькая смерть. Я же предлагаю считать его твоей второй жизнью, неким отражением внутреннего бытия. Как – подходит?

– Ничего себе! Хороша же у меня вторая жизнь! – возмутилась Мила. – Да у меня просто не может быть такого мрачного внутреннего бытия. Я в полном замешательстве. И пока не готова назвать столь яркие воспоминания сновидением. Скорее всего это самая что ни на есть реальная действительность.

– Ты хочешь сказать, что в реальной действительности у тебя может быть такое мрачное бытие и ты живешь двойной жизнью? – огорошил Николаев вопросом.

– Нет, конечно! Не живу я никакой двойной жизнью! Жизнь у меня одна-единственная… Тогда где я была эти два дня?

– Это у тебя надо спросить.

– Сначала я попала в жуткую аварию. Каюсь, ехала с огромной скоростью. И вдруг вижу, как мне навстречу по встречной полосе несется фура. Я даже затормозить не успеваю, как из-за фуры выскакивает мотоциклист в черном шлеме и мчится прямо на меня. За несколько метров от машины он резко разворачивается и падает набок. Его юзом тащит прямо под колеса моей машины. Все происходит за считаные мгновения. Раздается сильный удар, меня выбрасывает из машины. Затем взрыв. Последнее, что я помню, – мой горящий красный «Бентли».

– Неужели?! А как ты тогда объяснишь то, что сюда меня привезли именно на твоем красном «Бентли», на котором я не заметил ни единой царапины?

Мила сердито уставилась в потолок.

– Не хочу показаться циничным, но, по-моему, ты сама ответила на свой вопрос. Будем считать, что этот фрагмент твоих воспоминаний все же является сном.

– Допустим, – нехотя согласилась Мила.

– Что тебя беспокоит еще?

– После аварии… – Мила взглянула на Николаева и осеклась, – которой, как оказалось, не было, я попала в тайгу. И там чувствовала себя ужасно: болело все тело, раскалывалась голова. Как после аварии. А еще меня там взбесило, что у меня не было ни маникюра, ни педикюра. Нет, ну ты представляешь меня без маникюра и педикюра?! Короткие грязные ногти и никакого лака! – возмущалась Мила и по реакции Николаева, вдруг снова заморгавшего и нервно поправившего очки, со всей ясностью поняла, как глупо это звучит, но уже не могла остановиться: – Да, так и было! А вокруг незнакомые люди. Видимо, похитители. Я скандалила с ними и требовала, чтобы меня отправили домой.

– А что они?

– Кормили меня яблочным пирогом. Я съела огромный кусок, не опасаясь растолстеть, так как была уверена, что сплю.

– Значит, пока ты спала и находилась во сне, ты была уверена, что спишь. А теперь, когда ты наконец проснулась, уверена, что это был не сон. Скажи, а сейчас ты спишь или находишься в реальности?

– Сейчас я нахожусь в своей квартире. Маникюр, педикюр и прическа – все на месте. Но тогда я была в тайге. И отлично помню бородача, который…

– Ты помнишь кого? – переспросил Николаев.

– Бородатого мужчину, – произнесла Мила, чувствуя, что чем больше рассказывает, тем глупее выглядит.

Николаев угрюмо молчал, и она вдруг осознала, что говорить больше не о чем. А то, что она уже поведала, совсем не важно и ничего не значит. Мила отвернулась. Силы ее покинули, нервы – в клочья. Может, потому и слезы по щекам в три ручья? Не слишком ли много она плачет последнее время?

– Почему ты мне не веришь? – всхлипнула Мила. – Я рассказала все, как было. Это не сон. Я же все помню: и эту страшную тайгу, и этих людей. А еще помню, как он… – Мила запнулась, вспомнив долгий поцелуй, касание лица мягкой, словно шелк, бороды, породившие чудесные ощущения эйфории и… нестерпимое сексуальное желание.

Вот уж никогда не думала, что бородатые мужчины такие притягательные. Слезы мгновенно высохли, и на душе, как ни странно, потеплело: хоть что-то приятное осталось от этой непонятности. Жаль только, что переспать она с ним не успела. Ну почему все ее сексуальные сны прерываются на самых интересных моментах?

– Что – «он»? И кто этот «он»? – спросил Николаев.

Ну уж нет, о таких воспоминаниях лучше помалкивать! И вообще зря она разоткровенничалась. Все одно ничего хорошего из этого не получилось.

– Дядя Сема, лучше скажи, чем ты сможешь мне помочь?

– Изволь, голубушка. Мы можем, например, разобрать в отдельности каждый фрагмент твоего так называемого – пока мы не выяснили истины – сна. Без эмоций, конечно. Только реальные факты. Во-первых, тайга. Ты уверена, что находилась именно в тайге? Может, ты видела сосновый бор в ближайшем пригороде? Ты раньше-то когда-нибудь бывала в настоящей глухой тайге?

– Бывала. И не могла ошибиться. Прекрасно помню эти высоченные вековые сосны, даже запах тайги. Во мне это осталось на всю жизнь, с восемнадцати лет. Тогда я страдала от отсутствия понимания близких и друзей, пыталась избавиться от жесткого контроля, что сделало меня неуправляемой. Обидевшись как-то на весь белый свет, решила устроить себе – но больше окружающим – экстремальную встряску: исчезла на месяц из поля их зрения. Где меня только не искали! Подключили даже соответствующие органы. А я в это время ехала автостопом. Куда глаза глядят. Даже вспоминать жутко. Ничего не боялась… Не то что теперь.

Мила почувствовала, как от волнения кружится голова, поэтому прервала рассказ, чтобы немного перевести дух.

– Тебе плохо? – всполошился Николаев. – Может, отдохнешь?

– Нет-нет. Через несколько дней в экскурсионном бюро какого-то небольшого городишки я купила недорогую путевку с двухнедельным – прикинь: пешим! – походом по тайге и обратным возвращением в лагерь по узкоколейке. Захотела экстрима – и получила его по полной программе. До сих пор вспоминаю подробности, словно это было вчера: неподъемный рюкзак с сухим пайком и палаткой, звездные ночи у костра, заброшенная в тайге крохотная деревушка на берегу речки с ледяной водой; там мы истопили чудную баньку после многодневного шатания по лесу. Да, кстати, банька во сне тоже была.

«А еще всплывает в памяти романтичный бородатый инструктор-проводник, который на меня совсем не обращал внимания», – подумала Мила.

И тогда она вознамерилась во что бы то ни стало влюбить его в себя. А как это сделать? Решила, что самый короткий путь до любви – через ненависть. Пошла, так сказать, ва-банк: как только углубились в тайгу, принялась изводить его капризами, отказывалась выполнять указания, шла за ним не гуськом, как вся группа, а неутомимо мчалась впереди инструктора, не только полностью игнорируя его главенство, но беся и поражая своей выносливостью.

У молодого синеглазого бородача осталось только два пути: или вернуться на базу и расписаться в собственной несостоятельности, или влюбиться без памяти в эту чертову стерву. Он выбрал второй. Любовниками они стали, как только вернулись на базу. Но тут же расстались. Бородач казался Миле интересным лишь в условиях тайги. А вот в ее великосветскую жизнь он совсем не вписывался.

– Никто не знает о моем небезопасном путешествии. Кроме тебя, конечно. Но ты ведь слово дал, что никому не выдашь меня? Дядюшке лучше не знать правды, это не для его беспокойного сердца. Я тогда наплела ему, что пряталась у подруги.

– Уговор дороже денег. Итак, это первый рассмотренный нами факт. Ты довольно долго пробыла в тайге и запомнила подробности, а потому и неудивительно, что она тебе снится. Это ведь не единственный твой сон про тайгу? Ты и раньше мысленно возвращалась туда?

– Да, – призналась Мила. – Но сны быстро забывались. Не то, что этот.

– Человек может видеть во сне и детство, и юность, и будущее. Что-то когда-то с ним уже происходило, что-то домыслило его подсознание, пока сознание дремало. А кое-что – и это называется вещим сном – предстоит еще испытать.

– Зачем?! – всполошилась Мила.

Она вдруг вспомнила разговор с дядюшкой, который в воспитательных целях собирался отправить ее в глушь. Но ведь это же только шутка. Он, значит, пошутил, а ей теперь расхлебывать?

– Ну, голубушка, кто узнает тайну сна, тот узнает тайну мозга, – важно заявил Николаев. – Подобное объяснение может быть ответом на твой вопрос о тайге?

– Не знаю. Не уверена. А как же тогда яблочный пирог?

– Что ж тут удивительного, если голодный видит во сне любимое лакомство?

– Все равно это было наяву, – упрямилась Мила.

– А ты реально представляешь, сколько нужно времени, чтобы добраться до тайги, побыть там какое-то время, затем благополучно вернуться назад, прямо в собственную постель?

– Если на вертолете, то за пару дней управиться можно, – почти шепотом произнесла Мила и снова подумала о дядюшке.

– А как насчет того, – не слушая ее, продолжал Николаев, – что, находясь в тайге, ты в это же самое время отплясывала на глазах у многочисленных гостей на вечеринке в честь дня рождения своей лучшей подруги Катерины? Причем вечеринку эту ты сама же для нее и устроила в качестве подарка. Гульбище продолжалось двое суток. Но самое захватывающее зрелище случилось после вечеринки. Когда ты неизвестно по какому поводу затеяла грандиозный скандал и избила Катерину, после чего тебя в невменяемом состоянии доставили домой. И как это ты только все успела?

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – разозлилась Мила. – Не была я ни на какой вечеринке. В это время я находилась в тайге. И вообще, дядя Сема, что ты опять себе позволяешь?!

– Дорогая моя девочка, это не я говорю и не я себе позволяю. Об этом теперь пишет вся желтая пресса, причем со всеми подробностями, смакуя детали ссоры и последующей за ней драки. Половину они, конечно, сами придумали, но факт остается фактом: ты была на вечеринке и избила или ударила – тебе лучше знать – свою лучшую подругу.

– Чушь собачья! Я прекрасно помню все, что со мной происходило за эти два дня. Могу рассказать до мельчайших подробностей.

– Вот это-то и странно. Ты до мельчайших подробностей готова рассказать о том, чего не было, но совсем не помнишь ничего из того, что было на самом деле.

– Наичистейшей воды клевета! Да я их засужу, заставлю публично извиниться, а затем куплю с потрохами и уничтожу!

– А что ты сделаешь с полусотней свидетелей, которые тоже были на той вечеринке?

– Нет, что-то здесь не так! Всему можно найти объяснение, надо только хорошо подумать… Может, это был кто-то другой, а не я? Кто-то, похожий на меня? Например, мой двойник. Я – известная личность, многие мечтают быть похожими на меня. Мало ли сумасшедших фанатиков на свете? Фанаты – тени знаменитостей. Без них тоже не обойтись, так как именно они помогают создавать шумиху вокруг своих кумиров бурным обожанием и неадекватным поведением. И никуда от них не деться: где мясо – там и мухи… Ведь может же такое быть?

– На свете действительно может быть все, что угодно, – философски заметил Николаев. – Здесь есть только одно «но». Это была именно ты. И ты тоже сможешь себя узнать и как следует разглядеть, если включишь телевизор. Сегодня с раннего утра тебя показывают по всем каналам. Как, впрочем, и вчера, и позавчера, и месяц назад, и год. Ты всегда являешься гвоздем сезона. Я даже ненароком подумал, что этот скандал ты учинила специально для того, чтобы взбодрить заскучавшую без сенсаций публику. Ты себе не изменяешь.

Мила схватила на прикроватной тумбе пульт и включила телевизор, висящий на стене напротив кровати. И тут же на огромном экране увидела себя, вцепившуюся в волосы Катюхи. Сцена драки выглядела настолько дико, что Мила натянула на лицо покрывало, оставив открытыми только огромные изумленные глаза, вперившиеся в экран. Катастрофа! Если бы она таскала за волосы кого другого, это с натяжкой, но все же можно назвать пиаром. Но Катюху…