Текст книги "Экзистенция и культура"

Действует человек или не действует, все имеет последствия. Принимая же ответственность и совершая те или иные поступки, разрешая экзистенциальную ситуацию, человек не может быть уверен в их «правильности», поскольку экзистенциальные проблемы не имеют окончательного или однозначного решения, уготовленных путей, четких эталонов. Уникальность смысла выступает одновременно и даром, и бременем, заставляя личность постоянно пребывать в поиске, в сомнении, неуверенности. Согласно Л.С. Выготскому, «кризисы – это не временное состояние, а путь внутренней жизни»145145
  Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса // Выготский Л.С. Соч.: в 6 т. Т. 1: Вопросы теории и истории психологии. М., 1982. С. 291.


[Закрыть]. Собственная сущность человека, смысл его судьбы в какой-то мере всегда остается вне зоны его понимания. В этом трагизм, сложность, неустойчивость и вместе с тем основание для поиска, новых открытий, творческого свободного акта действия. И в этом актуалистический смысл экзистенции: она никогда не есть, но всегда только становится в процессе постановки и разрешения личностью предельных смысложизненных вопросов, формирования на этой основе миро– и самоотношения, системы ценностей и типа активности в отношении к определенным ситуациям.

Просветление, пробуждение экзистенции позволяет, таким образом, в любой пограничной ситуации обнаружить ее положительный смысл, экзистенциально осознать и принять ее. Экзистенциальный опыт – противостояние незащищенности человека в мире, опыт самостановления, который связан с вызовами и кризисами личного существования. Это становление «мужества быть», под которым П. Тиллих понимает в первую очередь способность осознавать тревогу, принимать ее и существовать с ней, не вытесняя ее и не давая ей превратиться в патологическое и разрушающее переживание. Экзистенциальная философия направлена на возвышение индивидуальности личности, индивидуальной судьбы, на выражение подлинной глубины индивидуального бытия, заданной ему свободы, которая связывается с ответственностью личности за свои решения и жизненный путь в целом. Это, с одной стороны, усиливает трагический характер видения существования человека в целом, но с другой, наполняет верой в силу его личности. В страдании есть особый смысл ее пробуждения.

Трагичность экзистенциальных переживаний и экзистенциального опыта состоит в том, что в большинстве случаев это опыт личной катастрофы, раздвоения, когда меняется система ценностей, рушится привычная система убеждений и критерии оценок. Экзистенциальный опыт возникает и трансформируется на динамических границах жизненных этапов, кризисов, вызывающих феномен «разделенного Я». В ситуациях предельного опыта происходит разрыв в привычной повседневности, обычные заботы обнаруживают свою несущественность. Переживая этот разрыв, человек подходит к необходимости осознания и понимания своего места в мире через иную систему идентификации, способен обнаружить новые смыслы.

Пробуждающая роль «отрицательных» экзистенциальных переживаний состоит в том, что они могут создавать почву для духовного развития личности. Жизненный путь героя романа С. Моэма «Бремя страстей человеческих» Филипа Кэри показывает читателю пример становления характера личности, переживающей поворотные события и условия жизни: собственные физические недостатки, осмеяние со стороны сверстников, неразделенную любовь, бедность. Все это порождает мучительную рефлексию человека, который пытается выстроить свою жизнь, сложить ее в единый «узор ковра», несмотря на многочисленные перипетии. И в преодолении этих перипетий формируется и проявляется экзистенциальный опыт сильной личности, умеющей находить их смысл или признавать бессмысленность. Главный герой, в частности, понимает, что «он принимал свое уродство, которое так калечило его жизнь; он знал, что оно ожесточило его душу, но именно благодаря ему он приобрел благотворную способность к самопознанию. Без нее он не мог бы так остро ощущать красоту, страстно любить искусство и литературу, взволнованно следить за сложной драмой жизни. Издевки и презрение, которым он подвергался, заставили его углубиться в себя и вырастили цветы – теперь уже они никогда не утратят своего аромата»146146
  Моэм У.С. Бремя страстей человеческих // Моэм У.С. Собр. соч. Т. 1. М., 1991. С. 653.


[Закрыть].

Человек на протяжении всей своей жизни переживает экзистенциальные данности своего бытия и выстраивает свое отношение к ним, в чем-то их преодолевая. Здесь свою роль играет как опыт повседневной жизни, традиций, которые дают семья и сообщество, так и опыт личных кризисов, неумолимого поиска и неудовлетворенности, необходимости оправдать свое существование из какого-то особого источника (вера, творчество, ценность). Экзистенциальное становление предусматривает принятие боли, страдания, близости смерти. Если человек учится включать страдание в духовный контекст, это меняет как переживание само по себе, так и значение страдания147147
  См.: Йоманс Э. Самопомощь в мрачные периоды // Психосинтез и другие интегративные техники психотерапии / Под ред. А.А. Бадхена, В.Е. Кагана. М., 1997. С. 119.


[Закрыть].

Экзистенциальное сознание порождает собственные конфликты, которые проявляются в качестве неразрешаемых противоречий – антиномий, в контексте которых человек сталкивается с экзистенциальным выбором. Положительный модус экзистенциального опыта связан с интересом к миру, переживанием своей укорененности в нем, спонтанной радостью бытия, целеустремленностью, представлением о действительности как упорядоченной и осмысленной, с принятием реальности как блага, несмотря на все испытания и страдания. Отрицательный модус экзистенциального опыта затрагивает противоположные эмоциональные состояния: страх и тревога, скука и депрессия, апатия, отсутствие значимых целей, переживание собственной отчужденности от мира и людей, восприятие действительности как хаоса. В процессе их преодоления особую роль играет конструирование и реконструкция личностью истории собственного экзистенциального опыта через проблему смысла жизни и связанные с ним ценности.

Экзистенциальный опыт есть глубинное знание, которое рождается в личностной встрече с коренными вопросами существования (отношение к смерти, причастность миру, преодоление одиночества) и определяет решение более частных и конкретных жизненных задач. Экзистенциальный опыт несет в себе противоположности: сомнение и утверждение, тревогу и возможность, потерю и приобретение, смерть старого и рождение нового. Экзистенциальный опыт – переживание, познание, понимание трагического элемента существования, связанного со страхом, одиночеством, смертью. И вместе с тем он объединяет личностные усилия по обретению свободы и внутренней силы утверждения собственного бытия.

Исследование позитивной динамики экзистенциального опыта, в свою очередь, требует выхода в практику, предлагающую конкретные стратегии и методы личностного развития. Возможно, поэтому предложение позитивного реформирования экзистенциализма не оказало заметного влияния на развитие философской мысли148148
  По выражению В.А. Куренного, «позитивная программа для немецкого профессора, возможно, столь же само собой разумеется, как и то, что в диссертационной работе нечто должно быть написано в разделе “Основные результаты исследования и их новизна”». См.: Куренной В. Рец. на кн.: Больнов О. Философия экзистенциализма // Логос. 1999. № 9 (19). С. 118–122.


[Закрыть], но обратило внимание на те тенденции в науке, которые отражают междисциплинарный поиск преодоления кризисных состояний в становлении человека и общества.

Раздел 3
Лики экзистенции

В данном разделе обозначенные в предыдущей части книги философско-методологические аспекты понимания экзистенции и экзистенциального опыта разворачиваются на материале художественных произведений, адресуя к тем его особенностям, которые связаны с разными культурными традициями, контекстами, формами жизненного мира человека.

Художественная литература выступает для философии неисчерпаемым источником понимания мировоззрения человека – человека конкретной эпохи и социокультурного пространства, и вместе с тем, носителя вечных проблем и вопросов существования. С течением времени философские интерпретации художественных произведений меняются, дополняются, открывая все новые грани творчества писателей, представивших свидетельство своего века и особое выражение свойственных ему экзистенциальных ситуаций.

Глава 8. Опыт трагической случайности (Лев Шестов)149149
  Глава написана на основе выступления на Международной научной конференции, посвященной 150-летию Л. Шестова (Институт философии РАН, сентябрь, 2016 г.). Первый вариант текста: Касавина Н.А. Неизбежность трагического // Дерзновения и покорности Льва Шестова: Сборник научных статей к 150-летию со дня рождения философа / Отв. ред. А.А. Ермичев. СПб.: РХГА, 2016. С. 48–55.


[Закрыть]

Ярким примером понимания экзистенциального как трагического является представление Львом Шестовым человеческого существования как движения к постижению тайны бытия, в котором противоречивость личности, ее страдания, переживания абсурда и безнадежности выступают источником становления. Его привлекают герои с трагической судьбой – свидетели, которые с особой остротой соприкоснулись с экзистенциальными данностями. Трагическое представляется открытостью и готовностью человека к неопределенности и фундаментальной случайности бытия. «Трагическая случайность» оставляет глубокий след в душе человека, становится судьбоносной. Верность трагическому подразумевает беспочвенность, человеческим приближением к которой выступает дерзновение.

В конце 1938 г. после смерти Л.И. Шестова в журнале «Путь» Н.А. Бердяев назвал его олицетворением «экзистенциальности философствующего субъекта, который вкладывает в свою философию экзистенциальный опыт». Такой тип философии представляет человеческое существование как движение к постижению тайны бытия. Н.А. Бердяев показывает, что для Шестова человеческая трагедия, страдания, переживание безнадежности были источником философии150150
  Бердяев Н.А. Основная идея философии Л. Шестова // Путь. 1938 г. № 58.


[Закрыть].

Сам Шестов следует за словами Кьеркегора о том, что экзистенциальная философия начинается с отчаяния. Б. Шлёцер – издатель Шестова, переводчик и друг, писал, что шестовская философия рождается из возмущения. В его мысли мы видим реакцию живой души, «глубоко шокированной действительностью»…151151
  Boris de Schloezer. Leon Chestov. The Adelphi (New Series), December, London 1932. P. 157.


[Закрыть] Не случайно фигура Иова была для Шестова одной из ключевых, олицетворяя освобождённую страданием живую душу.

Согласно Л. Шестову, философ, прежде всего – свидетель, проводник в этом сознавании, пробуждении, переходе. Иов, Сократ, Эврипид, Шекспир, Паскаль, Достоевский, Толстой – Шестова привлекают эти люди с трагической судьбой как свидетели, выразившие глубочайшие переживания, с особой остротой соприкоснувшиеся с данностями существования, или, как замечает Шестов, «отдавшие свою душу последним тайнам человеческого бытия».

Такое свидетельствование, постижение означает способность к двойному зрению, к открытию другого мира, который противостоит очевидности и подает человеку надежду на ее преодоление. В связи с этим ярким примером для Шестова является Ф.М. Достоевский, который «…точно сорвался со стремнины и стремглав, с головокружительной быстротой несется в бездонную пропасть…». Достоевский точно повис в воздухе. Почва ушла из-под его ног, и он не знает, что это такое: начало гибели или чудо нового рождения152152
  Шестов Л. Преодоление самоочевидностей (К 100-летию рождения Ф.М. Достоевского // Шестов Л. На весах Иова (Странствования по душам) http://royallib.com/read/shestov_lev/na_vesah_iova.html#n4 Режим доступа 30.10.2021.


[Закрыть].

В произведениях и манере Достоевского, равно как и в работах Шестова, выражено чувство невыносимости и даже боязнь состояния равновесия, законченности, удовлетворенности, в котором «многие» или «все» видят цель человеческих стремлений. Равновесие и законченность свойственны обыденности. «Обыденность, тривиальность, не знает, что такое возможность…. Обыденный человек (будет ли он кабатчиком или министром) лишен фантазии и живет в сфере ограниченного, обыденного опыта…»153153
  Шестов Л. Киркегард и экзистенциальная философия // Шестов Л. Апофеоз беспочвенности. М., 2000. С. 675–676.


[Закрыть]. Только посредственные люди удовольствуются твердыми самоочевидными истинами.

Здесь хотелось бы вспомнить шестовскую интерпретацию цели аскетизма средневекового монашества, согласно которой средневековые монахи больше всего боялись того душевного «равновесия», в котором обычный разум уверенно видит последнюю земную цель. Аскетизм и самобичевания имели своей задачей отнюдь не подавление плоти, как это обычно представляется. Монахи и пустынники, изнурявшие себя постом и бдением, прежде всего, стремились вырваться из безликого мира обыденности, «всемства»154154
  Шестов Л. Преодоление самоочевидностей (К 100-летию рождения Ф.М. Достоевского // Шестов Л. На весах Иова (Странствования по душам) http://royallib.com/read/shestov_lev/na_vesah_iova.html#n4 Режим доступа 30.10.2021.


[Закрыть]. И Достоевский, который «повис в воздухе», тоже из нее вырывается, только своим путем.

Потерю Достоевским почвы под ногами Шестов пытается объяснить событием чуть было не случившейся смерти, впоследствии – каторги, хотя, разумеется, трудно достоверно предполагать причины такой потери, связывая ее с конкретными событиями. Другая ситуация, которая привлекает внимание Шестова – экзистенциальный кризис, который переживал Л.Н. Толстой, и который, казалось бы, таких явных причин не имеет.

Шестов обращается к произведению Толстого «Записки сумасшедшего». Именно в нём описан «арзамасский ужас» – событие, которое интерпретируется как граница в судьбе писателя, за которой последовал его духовный перелом и коренное изменение всего жизненного уклада. Его героя, помещика, внезапно, в пути, целью которого была покупка имения, во время остановки в гостинице, без всякой видимой внешней причины настигает страшная, невыносимая тоска, хотя в окружающей обстановке не было угрозы, ничего не случилось. Но прежде все казалось естественным, необходимым, упорядоченным, все внушало доверие и чувство покоя. Было осознание того, что под ногами есть твердая почва. Теперь же все изменилось, обнаружились совершенно новые вопросы, вызывающие тревогу, сомнения, страхи.

Период поздних литературных произведений Л.Н. Толстого, наиболее полно выразивших религиозно-экзистенциальные искания писателя, особенно интересует Шестова. Смысловые доминанты этого периода отражены в произведениях «Смерть Ивана Ильича», «Записки сумасшедшего», «Отец Сергий», «Хозяин и работник», в его письмах и дневниках. Хрупкость существования (от физической смерти до смерти общественной) выражена в каждом из них. Герои сталкиваются с экзистенциальным ужасом – ужасом потери почвы, устойчивости, постижением глубокого одиночества и осознанием пустоты собственной жизни. Они разочаровываются в общественном окружении и в своей основной деятельности. При этом, все они выступают с общественной точки зрения порядочными людьми, которые, тем не менее, осознают и понимают ничтожность и абсурдность обыденных истин и привычного жизненного пространства.

Пример экзистенциального кризиса Толстого показывает обнаружение внезапно открывающейся перед человеком бездны, которая несет великие возможности и великое отчаяние; бездны, которая навсегда оставляет человека на границе очевидного и неочевидного, таинственного и недостигаемого, в пограничности, или пограничной ситуации. Это и есть «трагическая случайность», которая оставляет глубокий след в душе человека, становится судьбоносной; положение, из которого нет и не может быть выхода. Она выбивает из привычной колеи обыденности, повседневности, самоочевидности. Она неизбежна, и удел каждого: «рано или поздно… быть непоправимо несчастным»155155
  Шестов Л. Апофеоз беспочвенности // Шестов Л. Апофеоз беспочвенности. М., 2000. С. 491.


[Закрыть].

Это состояние человека можно сопоставить с «пограничной ситуацией» К. Ясперса, которая также трагична и сопряжена с глубоким потрясением человека. И у Шестова, и у Ясперса данные ситуации выступают путем к «подлинному бытию». Вместе с тем, интеграция пограничной, трагической ситуации и «обычной» жизни может быть крайне противоречивым процессом, на что Шестов обращает особенное внимание применительно к фигуре Толстого. «… Он делал величайшие напряжения, чтобы жить «как все» и видеть только то, что не выбивает человека из обычной колеи»156156
  Шестов Л. На страшном суде (Последние произведения Л.Н. Толстого) // Шестов Л. На весах Иова (Странствования по душам) http://royallib.com/read/shestov_lev/na_vesah_iova.html#n4 Режим доступа 30.10.2021.


[Закрыть].

Как писал сам Толстой, он инстинктивно боялся «сумасшедшего дома» и сумасшествия. Поэтому старался жить как все и видеть мир как все. «1883. 20 октября. Сегодня возили меня свидетельствовать в губернское правление, и мнения разделились. Они спорили и решили, что я не сумасшедший. Но они решили так только потому, что я всеми силами держался во время свидетельствования, чтобы не высказаться. Я не высказался, потому что боюсь сумасшедшего дома; боюсь, что там мне помешают делать мое сумасшедшее дело. Они признали меня подверженным аффектам, и еще что-то такое, но – в здравом уме; они признали, но я-то знаю, что я сумасшедший» (Лев Толстой. Записки сумасшедшего).

Как полагает Шестов, смысл «Записок сумасшедшего» и, в целом, итог написанного писателем после романа «Анна Каренина», связан с вглядыванием в непреодолимую брешь между реальным и тем, что открывается в трагическом сумасшествии. «… Все, что прежде казалось реальным и поистине существующим, теперь стало представляться призрачным, и наоборот, то, что казалось призрачным, теперь кажется единственно действительным»157157
  Там же.


[Закрыть]. В связи с этим Шестов пишет (ссылаясь на правоту Д. Юма): кто однажды усомнился во всем, тому уже никогда не преодолеть своих сомнений, тот навеки уйдет из общего всем мира в абсолютное одиночество своего мира особенного158158
  Там же.


[Закрыть].

Шестов и Ясперс расходятся в представлениях о последствиях трагического опыта или пограничной ситуации159159
  См.: Мануковский В.В. «Пограничная ситуация» и «подлинное бытие» в экзистенциальных концепциях К. Ясперса и Л. Шестова // Вестник Челябинского государственного университета. 2012. № 18 (272). Философия. Социология. Культурология. Вып. 25. С. 127–129.


[Закрыть]. Человек Ясперса, пережив «пограничную ситуацию», открывает для себя собственное предназначение, его бытие становится или может стать подлинным. Пограничные ситуации нельзя изменить, но субъект может уникальным образом пережить их, сделать выбор, принять решение, формируя, таким образом, собственную жизнь в их рамках.

Для Шестова ценностью является сама трагедия человеческого существования. «Трагический опыт» и «подлинное бытие», в сущности, совпадают. Трагедия должна заменить собой повседневность и стать новой точкой отсчета, привести к новой системе ценностей. «Трагедии из жизни не изгонят никакие общественные переустройства и …настало время не отрицать страдания, как некую фиктивную действительность, от которой можно избавиться…, а принять их, признать и, быть может, наконец, понять»160160
  Шестов Л. Достоевский и Ницше (философия трагедии) // Шестов Л. Апофеоз беспочвенности. М., 2000. С. 448.


[Закрыть]. На границе с трагическим опытом Иван Ильич беспомощен в попытках возвращения к прежнему, ему приходится отречься от прошлого. По Шестову, подлинная жизнь человека возможна только в области трагедии. В этом смысле о преобразовании повседневного бытия человека говорить не приходится. Шестов неоднократно подчеркивает, что и Достоевскому, и Толстому в поздний период его творчества совсем не удавались ободряющие, положительные финалы произведений. Они не видели ответа или выхода. Новой жизни порой посвящено три строчки, заменяющие собою многоточие или вопросительный знак. В работе «На весах Иова» Шестов характеризует окончание произведения «Отец Сергий» как дань классицизму. Отец Сергий, уйдя из монастыря, начинает скитаться, доходит до Сибири, «селится на заимке у богатого мужика и теперь живет там. Он работает у богатого мужика, и учит детей, и ходит за больными».

А каким может быть выход или ответ?

Шестов не обещает человеку покоя, и наоборот, подлинность равнозначна трагедии и хаосу. Он, как известно, настаивает на том, что верность трагическому подразумевает «беспочвенность», а любая почва, любой исход из трагедии хотя и может утешать человека, но, в конечном счете, оказывается формой самообмана, путем к той самой очевидности. Беспочвенность – основная и самая непостижимая для человека привилегия божественного. Человеческим приближением к ней у Шестова выступает дерзновение, особое душевное напряжение, которое потому и есть дерзновение, что у него нет залога на успех. Дерзновенный человек идет вперед не потому, что он знает, что его ждет, а потому что у него нет другого выхода. «Чтобы вознестись, нужно потерять почву под ногами». Нельзя вознестить, опираясь на твердые основания. Человек вознесся не потому, что его увлекло ввысь, а потому, что он потерял основания. И вместе с тем, надежда и упование на Бога остаются. Как показывает Шестов, к Богу приходит человек лишь тогда, когда Он его позовет и приведет к Себе. Последняя истина рождается в глубочайшей тайне и одиночестве. Но нужно избавиться от опасного врага – самоочевидных истин. Два примера, которые в связи с этим восхищают Шестова – дерзновения Паскаля и Кьеркегора, показавшие путь веры в отчаянии и возможность надежды на Бога, для которого все возможно…

Трагическое есть открытость и готовность человека к неопределенности и фундаментальной случайности бытия, к тому, что непредвиденно может открыться его двойная перспектива и все может перевернуться. Здесь отчаяние и свобода сливаются в одно. Сознание трагичности человека оказывается мерилом зрелости личности. Урок экзистенциальной философии и философии Льва Шестова в отдельности состоит в том, что трагическое неизбежно… но оно открывает перед человеком неизведанные дороги и свершения при условии дерзновения и мужества.

Глава 9. Экзистенциальное одиночество: смирение и миссия (на примере произведений И.С. Тургенева)161161
  Глава написана на основе выступления Международной конференции, посвященной 200-летию И.С. Тургенева (Институт философии РАН, ноябрь, 2018 г.). Первый вариант текста: Касавина Н.А. Экзистенциальное одиночество: смирение и миссия (по мотивам произведений И.С. Тургенева) // Часы Ивана Тургенева. Международная конференция «Иван Сергеевич Тургенев: философствующий писатель и политический философ. К 200-летию со дня рождения». Всемирный день философии 15 ноября 2018 г. М.: Голос, 2018. С. 162–174.


[Закрыть]

Русская литература XIX века была одной из форм существования философии. Философия в чистом виде – западноевропейское явление, и аналог такой рационалистической философии, как в Европе, в мире найти трудно. Русская философия существовала в тесной взаимосвязи с религией и искусством, в особенности с литературой, и только в союзе с нею ее можно характеризовать, обнаруживая философские основания художественных произведений.

И.С. Тургенев как представитель классической литературы в своем творчестве обращается к фундаментальным темам, раскрывающим положение человека в мире: человек и культура, человек и общество, человек и время, будущее человека, ключевые экзистенциальные проблемы (смерть, вера, страдание, любовь). К такой проблеме относится и одиночество, которое находит свое, зачастую косвенное, выражение во многих работах писателя и переживание которого выступает неотъемлемой частью его художественного миросозерцания.

Острый автобиографический характер проблема одиночества обретает в цикле «Стихотворения в прозе», который включает поздние размышления, ощущения, впечатления лирического героя и отражает мировоззренческие, философские искания, сомнения и убеждения писателя. Здесь мы находим интерпретацию проблемы одиночества в контексте восприятия вечной, возвышающейся над человеком природы, перед величием которой явственно проступает ничтожность единичного существования. Она усиливается переживанием неотвратимости смерти, которую каждому предстоит встретить самому, один на один, и пережить самое глубокое экзистенциальное уединение.

Одиночество в образах смерти предстает в стихотворениях в прозе «Без гнезда», «Дрозд», «Песочные часы», «Мои деревья», где безбрежная и равнодушная природа становится немым свидетелем тоски, предчувствия или факта гибели живого существа. Ощущение бездомности, потерянности И.С. Тургенев передает через изображение птицы без гнезда: «Куда мне деться? Что предпринять? Я как одинокая птица без гнезда… Нахохлившись, сидит она на голой, сухой ветке. Оставаться тошно… а куда полететь? …Куда же деться мне? И не пора ли и мне – упасть в море?» Окружающий мир не может помочь одинокому существу, природные пространства в лице пустыни, неба, моря не дают приюта. Птица обречена на смерть, и погибая, становится незримой частью необъятной природы.

В стихотворении «Собака» происходит единение человека и животного перед лицом опасности, от которой веет смертью: «Смерть налетит, махнет на него своим холодным широким крылом… И конец! Кто потом разберет, какой именно в каждом из нас горел огонек? Нет! это не животное и не человек меняются взглядами… Это две пары одинаковых глаз устремлены друг на друга. И в каждой из этих пар, в животном и в человеке – одна и та же жизнь жмется пугливо к другой». Тургенев показывает, что в этом переживании страха перед смертью теряются различия между человеком и животным, однако, «она словно хочет сказать мне что-то. Она немая, она без слов, она сама себя не понимает – но я ее понимаю». Писатель словно размышляет о том, что страшнее – чувствовать смерть, не понимая, или понимать и, возможно, в этом понимании ощущать еще сильнее? И все же в образах восприятия опасности, передаваемых Тургеневым, угадывается интерпретация мысли, понимания, разума как хрупкой защиты от немой неизбежности смерти.

В миниатюре «Дрозд» пение птицы пробуждает у героя предчувствие смерти как безбрежного океана, неминуемо поглощающего рано или поздно всякое живое существо. «… Стоит ли горевать, и томиться, и думать о самом себе, когда уже кругом, со всех сторон разлиты те холодные волны, которые не сегодня – завтра увлекут меня в безбрежный океан». Пение дрозда – как вечная песня, как сама земля, которая «пребывает вовеки» несмотря на смену времен, эпох, поколений, оставаясь безучастной к жизни человека, и «нет ничего нового под солнцем».

Тот же мотив тщетности человеческих устремлений представлен Тургеневым и через образ песочных часов, символизирующих стремительный, неумолимый и однообразный бег времени, уход жизни, которая «сыплется ровно и гладко, как песок в тех часах, которые держит в костлявой руке фигура Смерти». Писатель передает ощущение непрерывного шелеста утекающей жизни, которой уже и не жаль, и перед этим шелестом склоняется любое человеческое существо.

Кажущееся величие человека Тургенев опровергает в стихотворении в прозе «Мои деревья». Могучий тысячелетний дуб назвал в своем имении своим бывший университетский товарищ автора, богатый помещик, ныне больной, ослепший, разбитый параличом. Нелепым кажется писателю это выражение «мой дуб». Как разительна разница между этим исполином и человеком, который как «полумертвый червяк, ползающий у корней твоих, называет тебя своим деревом!» В другом стихотворении «Разговор» размышления о положении человека перед лицом вечности, олицетворенной в образе горных вершин, на которые не вступала нога человека, снова заканчиваются неутешительным выводом о его ничтожности, временности и бренности.

Как и в стихотворении «Собака», одиночество довольно часто раскрывается писателем через обращение к существованию «другого». Так, в миниатюре «Голуби» автор описывает, как перед надвигающейся бурей один голубь выручает другого. «Но под навесом крыши, на самом краюшке слухового окна, рядышком сидят два белых голубя – и тот, кто слетал за товарищем, и тот, кого он привел и, может быть, спас. Нахохлились оба – и чувствует каждый своим крылом крыло соседа… Хорошо им! И мне хорошо, глядя на них… Хоть я и один… один, как всегда». Единение двух птиц, забота их друг о друге, а шире, их «вписанность» в природу, контрастируют с одиночеством человека в его фундаментальной разъединенности с миром и поиске иных, специфически человеческих, форм причастности. Одиночество как важнейшая черта человеческой ситуации бытия в мире, так или иначе выраженное в его собственной жизни, волнует лирического героя. Ощущение одиночества настолько глубинно, что, как бы человек ни был вовлечен в переживание общности, одиночество Я сохраняется, являясь в то же время ключом к бытию другого.

В стихотворении «Когда я один…» речь идет о двойнике, незримо присутствующем в длительно ощущаемом личностью одиночестве. Двойник – свидетель внутренней жизни, а может быть, прошедшее Я, которое Я настоящее ощущает и пытается настроить с ним диалог. Двойник приходит в «постылой тишине одиночества», и восстановление целостности, слияние с двойником возможно лишь после смерти, «в области невозвратных теней».

Через сюжет о прошедшем Я как свидетеле внутренней жизни человека, ощущение которого обостряется в одиночестве, Тургенев поднимает важные темы экзистенциального становления и рекурсивности экзистенциального опыта. Человек возвращается к своему опыту – в мыслях и поступках, черпает из прошлого смыслы, переоценивает его. Именно так можно понять тургеневское ощущение важности и в чем-то тягостности присутствия прошлого как двойника.

Роль «любящего» человеческого воспоминания, в чем-то побеждающего смерть, можно усмотреть в произведении «Маша». Молодой извозчик рассказывает случайному ночному пассажиру о своем горе: восемь месяцев назад у него умерла любимая жена. «Смерть, к которой обращается говорящий, воспринимается как ненасытное чудовище, вечная равнодушная стихия, слепая природная сила, действия которой абсолютно иррациональны. Однако в подтексте явно читается мысль о привилегированном положении человека по сравнению с другими живыми существами: человек наделен памятью, а память сохраняет образы унесенных смертью (непреложным законом природы) людей»162162
  Галанинская С.В. Ритмическая организация цикла И. С. Тургенева «Стихотворения в прозе» на уровне содержания текста. Сквозной сюжет цикла как признак жанра // Труды ежегодной богословской конференции ПСТГУ. XVIII Ежегодная богословская конференция ПСТГУ: Материалы. Т. II. М., 2008. С. 97.


[Закрыть].

Мотив победы над смертью проявляется и в стихотворении «Воробей», где хрупкое живое существо вновь оказывается перед лицом смерти. Тургенев показывает, что любое живое существо наделено способностью любить, стремлением заботиться о любимом существе, даже если приходится жертвовать собой. Самоотверженный порыв маленькой птицы, защищающей своего птенца от огромной собаки, приводит писателя к выводу: «Любовь… сильнее смерти и страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь».

Значение памяти, воскрешающей жизнь и позволяющей примириться с угасанием, увяданием и смертью, прочитывается в стихотворении «Старик». В тяжелые дни старости и болезней, когда «под гору пошла дорога», лирический герой советует старику: «Сожмись и ты, уйди в себя, в свои воспоминанья, – и там, глубоко-глубоко, на самом дне сосредоточенной души, твоя прежняя, только тебе одному доступная жизнь блеснет перед тобою своей пахучей, все еще свежей зеленью и лаской и силой весны!» «На покоробленном, засыхающем дереве лист мельче и реже – но зелень его все та же». Главное – не вглядываться вперед, и жизнь еще обернется, оттуда, из прошлого, своей лучшей стороной. Память и творческая рефлексия способны продлить ее, заставить забыть о смерти и радоваться сегодняшним плодам прошедшей жизни. Это один из смысловых контекстов «человека как существа далекого» у М. Мамардашвили, человека пути163163
  Мамардашвили М.К. Психологическая топология пути. СПб: РХГИ, 1997. С. 20.


[Закрыть]. Наличное состояние личности есть результат длительной цепочки событий, переживаний, размышлений, решений; результат, который и на последнем рубеже старости не теряет своего значения, но в особой остроте обретает ее. В своей памяти человек воспроизводит прошлое, возвращается к нему как к незавершенной возможности. Временное мгновение настоящего содержит в себе отношение к прошлому через воспоминание и распутывание опыта – как направление, в котором осуществляется становление человека и истории его жизни в ее личностном самопонимании.

Известными литературными произведениями, в которых Я оказывается ареной диалога между прошедшим, настоящим и будущим, а старость трактуется как значительнейший этап жизни, расставляющий главные акценты, являются пьесы Э. Олби «Три высокие женщины» и П. Устинова «Фотофиниш». В обеих пьесах фигурируют три главных персонажа, представляющие молодость, зрелость и старость героев. В пьесе Э. Олби речь идет о трех этапах жизни женщины, П. Устинов представляет этапы судьбы мужчины. Настоящее здесь – спокойствие и мудрость старости, которая с сожалением и пониманием вглядывается в призрачность надежд и мечтаний молодости и разочарование в них человека среднего возраста, столкнувшегося с неизбежной прозаичностью жизни. Двойником оказывается все понимающая и прощающая старость, ожидающая прозрения тех двоих, которые пока еще только на подступах, на пороге настоящей любви и настоящего одиночества164164
  Подробнее эти драматические произведения будут рассмотрены в главе 9 раздела 2.


[Закрыть].

Двойник у Тургенева иной. Он уже мудрее, цельнее, совершеннее, он – по ту сторону, соединение с ним возможно после смерти как перехода. Он – не само прошлое, он свидетель прошлого, настоящего и всей жизни человека. В этом образе двойника, проявленного одиночеством, выражены эсхатологические и метафизические мотивы творчества Тургенева, который не ограничивается пределами индивидуальной жизни, а идет дальше, предполагая сопряжение с той глубиной, которая легче и понятнее открывается религиозному человеку.