Текст книги "Тайны и Природа Поэзии"

4

Несмотря на то, что, как упоминалось выше, я с отроческих лет начала сочинять стихи, моё отношение к занятиям поэзией на протяжении двух десятилетий было как к забаве для ума, игре для воображения. И только в начале 70-х годов, в Англии, в зрелом возрасте, поэзия заговорила во мне в полный голос. А спустя десять лет, в Норвегии, когда Поэзия стала расправлять крылья, я вознамерилась предать её! – от стихов перейти к прозе. И Поэзия сразу дала мне почувствовать, что не прощает измен.

Именно стихотворчество являлось от рождения моим внутренним заданием. Об этом свидетельствует следующий факт: вскоре после приезда в Лондон (14 октября 1969 года), из ночи в ночь, на протяжении шести или семи месяцев, мне стали являться в сновидениях таинственные небесные гонцы, которые требовали одного: сочинять стихи66
  Музы! – спустя несколько лет, во сне же, я увидела девять прелестных девушек, танцующих на ледяном поле огромной толщины над головой. Это сновидение сказало мне, что не скоро мне предстоит увидеть свои поэтические произведения опубликованными отдельной книгой. Так оно и случилось.


[Закрыть].

И я сочиняла их! – вначале во сне. Наяву же занялась поэзией серьёзно три года спустя. Когда это произошло, поэзия сразу потребовала от меня отказаться от всех своих прежних занятий и увлечений, которых, надо сказать, было достаточно много. И я послушно исполнила её требование – отказалась! – в том числе и от работы в Консульском отделе Посольства СССР в Великобритании. Несмотря на то, что, проработав почти три года в должности исполняющей обязанности Третьего секретаря Посольства, многие стали прочить мне судьбу «второй Коллонтай». Оно и понятно: в моём ведении был приём посетителей! – ежедневные ответы на их письма, наследственные дела, некоторые вопросы, связанные с репатриацией бывших советских граждан, которые мечтали вернуться на Родину хотя бы для того, чтобы умереть и быть похороненными на родной земле.

Сколько удивительных случаев подбросили мне эти годы работы в Консульском отделе Посольства! Расскажу об одном из них.

5

Спустя два года после того, как я приступила к работе в Консульском отделе Посольства, в моём кабинете зазвонил телефон. Подняв трубку, услышала от дежурного, что пришёл очередной посетитель, который требовал встречи с работником Консульского отдела.

Спускаясь со второго этажа на первый, где меня ждал посетитель, я видела внизу высокого роста англичанина средних лет, который с нескрываемым удивлением смотрел на меня: он явно не ожидал увидеть в лице дипломата женщину, да ещё такую молодую!..

Оказавшись рядом с ним, я вежливо поздоровалась, после чего попросила его пройти наверх, в мой кабинет, но он явно колебался: идти или не идти? Любопытство перебороло сомнения, и он, с видом человека, обречённого едва ли не на казнь, покорно последовал за мной. Когда мы вошли в кабинет, я предложила ему сесть, после чего поинтересовалась, что привело его в Консульский отдел Посольства СССР. Слегка волнуясь, он стал рассказывать:

«Видите ли, я страстный любитель путешествовать: перед тем, как поехать в Вашу страну, я объездил едва ли не весь мир. И вот, на пересечении границы, ваш таможенник стал допытываться у меня, сколько наличных денег я везу с собой. Я назвал сумму, совсем запамятовав при этом, что в разных карманах брюк, костюма и куртки у меня лежало ещё около восьмидесяти фунтов стерлингов (сумма значительная для того времени!). Когда это обнаружилось, деньги были изъяты у меня. С требованием разобраться в этом беспрецедентном поступке ваших таможенников и вернуть мне мои деньги, я и пришёл к Вам».

За всё время, пока англичанин говорил, я не проронила ни одного слова. Когда же он кончил, начался мой рассказ: «Несколько дней назад, в продовольственном магазине, расположенном за углом, я стала невольной свидетельницей такого случая: стоявшая впереди меня, у самой кассы, пожилая англичанка – на вид ей было лет восемьдесят! – вытащила кошелёк, чтобы расплатиться за продукты и… уронила на пол один пенс (одну копейку). Кассирша – совсем молоденькая девушка! – остановила очередь, нырнула под кассу и долго искала этот злополучный пенс, который закатился, оказывается, под половицу. Она, не раздумывая, вскрыла половицу и, вытащив монету, с торжественным видом победительницы вручила её старушке».

Этот случай сказал мне тогда, что у англичан почти священное отношение к деньгам, моё же отношение к ним было как к обыкновенным бумажкам, но вывод этот оставила при себе, как недостаточно ещё зрелый. В качестве подтверждения истинности этих слов, расскажу об эпизоде из моей жизни, имевшем место весной 1970 года.

* * *

После приезда в Лондон прошло шесть или семь месяцев, в течение которых я из ночи в ночь «работала во сне» – сочиняла стихи, в результате чего так сильно похудела, что к весне 1970 года стала походить на тень от человека. Решив, что серьёзно заболела непонятной мне болезнью, я обратилась за советом к лондонским врачам. Первый из них, – он держал практику в том же доме, где располагался и корпункт газеты «Социалистическая индустрия» («Рабочая трибуна»), собкором которой был мой муж – Евгений Крюков, – с возмущённым видом выгнал меня, едва я вошла в его кабинет, со словами: «Вам не стыдно бегать по врачам в этом возрасте? Вы взгляните на лица моих пациентов, ожидающих очереди в приёмной: ведь им под девяносто!.. У Вас цветущее лицо без каких-либо признаков болезни!..» На мой робкий вопрос, почему я, на протяжении полугода, теряю в весе, а температура тела держится на отметке 37.2 градуса по Цельсию, пожал плечами: «Не знаю, – был ответ, – но то, что Вы совершенно здоровы, ручаюсь»

Я не поверила его словам. Не говоря никому ни слова, – в то время мои действия считались предосудительны с точки зрения установок, предписанных для каждого советского человека, находящегося за границей, – отправилась в лондонский госпиталь, расположенный в Хэмстеде, в котором меня подвергли тщательному обследованию, после чего пригласили в кабинет главврача на собеседование.

И вот, я сижу прямо напротив главного врача госпиталя. Какое-то время он внимательно изучает свою необычную пациентку, после чего начинает задавать разного рода вопросы: болела ли я той или иной болезнью, жила ли в жарких странах и так далее. Получив на все эти вопросы одни отрицательные ответы, он задаёт последний: «А скажите, хорошо ли Вы спите?» Я оживилась и воспрянула духом, ибо в голове мелькнула мысль: «Слава Богу! Нашёлся один умный врач, который докопался до самой сути моего состояния!». Но вслух я сказала ему совсем другие слова:

– Плохо, очень плохо, доктор!

– А в чём дело? – снова спрашивает он.

Задавая этот вопрос, главврач надеялся, как видно, что эта наивная русская женщина обязательно сболтнёт сейчас что-либо такое, что скомпрометирует или мужа – собкора советской газеты, – или кого-либо из посольских работников, большинство из которых, конечно же, шпионы. Но, к своему удивлению, услышал от меня совсем другое объяснение:

– Видите ли, доктор, едва ли не сразу после приезда в Лондон, из ночи в ночь, мне стали сниться одни и те же сны: как только я погружалась в сон, как ко мне тут же слетались некие таинственные гонцы, которые требовали от меня одного – сочинять стихи!.. И я сочиняла их – во сне. Утром же, проснувшись, помнила каждый стих очередного, во сне сочинённого стихотворения и при желании могла встать и записать его. Но у меня не оставалось для этого ни сил, ни особого желания сделать это, так как просыпалась изнурённой, как после тяжёлой ночной смены.

Внимательно выслушав меня, главврач госпиталя откинулся на спинку кресла и в первый раз с начала беседы улыбнулся мне, после чего сказал:

– В таком случае, Вы можете стать богатой женщиной! – стоит Вам начать записывать по утрам свои стихотворения и отдавать их в печать, как это занятие принесёт Вам не только деньги, но и славу!..

В ответ на его предложение я сказала буквально следующее:

– Ни слава, ни деньги совсем не интересуют меня, доктор. Скажу более этого: стоит им попасть в мои руки, как я спешу в магазин, чтобы потратить их: у меня появляется каждый раз такое ощущение, будто они жгут мне ладони.

Только годы и годы спустя я поняла, какой смысл был заключён в недоумённом взгляде главврача, который он бросил на меня, услышав эти мои «неразумные» слова: для англичанина, с его крайне рациональным устройством мозга, они могли показаться верхом безумия! Вот почему, заверив меня ещё раз, что с физической точки зрения я совершенно здорова, он поспешил расстаться со мной. Его взгляд говорил мне: «Физически-то Вы здоровы, а вот психически – едва ли…».

* * *

Но вернусь к своему посетителю: окончив рассказ о поведении молоденькой кассирши в отношении покупательницы, обращаясь уже непосредственно к нему, я с улыбкой произнесла: «И Вы хотите сейчас убедить меня в том, что случайно забыли в карманах брюк и куртки наличными такую солидную сумму денег? – Законы пишутся для того, чтобы они исполнялись».

Много лет спустя после этого случая, уже в Москве, я поняла, что для англичан нет более серьёзного аргумента в разговоре, чем ссылка на законы, действующие в отечественном и международном праве.

Надо было видеть, как менялось выражение лица моего собеседника по мере того, как я говорила. Когда же я замолчала, он смотрел на меня уже совсем другими глазами: англичане умеют достойно проигрывать.

Чтобы дать ему понять, что разговор на этом закончен, я поднялась из-за стола. Поднялся и мой посетитель. С лёгким поклоном он поблагодарил меня за аудиенцию, после чего, тщательно подбирая каждое слово, сказал на прощанье: «Мадам! Вы убедили меня, хотя… не утешили». Ответом ему была моя улыбка, которая, думаю, окончательно утвердила его в мысли, что русские – не такие уж и недотёпы в области дипломатии, а женщина-дипломат может оказаться в иных случаях не ниже мужчины, ибо ею двигают по жизни не одни чувства и эмоции, как полагают многие, но ещё интуиция, которая значительно превосходит возможности мужского ума.

6

Многое из того, что происходило со мной и вокруг за годы жизни за границей – в Англии и Норвегии – до середины 90-х годов прошлого столетия не поддавалось рациональному объяснению, отчего я и доверилась подсказкам изнутри. Тому, что в каждом конкретном случае советовала мне душа, которая и вела меня все эти годы по жизненному бездорожью ввысь – к истокам истинных, от Бога получаемых, знаний. До тех пор вела, пока я не вознамерилась попробовать свои силы и в прозе! Не подозревая того, что Проза, в отличие от Поэзии, нуждается не только в чудесных видениях души и духовных прозрениях сердца, но ещё и в выводах зрелого ума.

Не зная всего этого, я задалась целью написать очерк или повесть прозаическим слогом, и на протяжении нескольких лет удивлялась, почему проза так непослушна моему перу. Своё неумение обуздать поначалу трёх огнедышащих коней прозы – талант, воображение и многочисленные случаи из жизни, я объясняла тем, что у меня мало ещё литературного опыта.

Всё стало выправляться и приходить в норму, когда, желая докопаться до внутреннего смысла некоторых своих поэтических произведений, я стала предварять их пояснительными заметками. На эту спасительную мысль меня натолкнула опять же душа.

Но рождающийся из-под пера прозаический текст не отвечал требованиям внутреннего голоса. Чтобы подчинить прозу, добиться от неё такой же краткости, ясности и, в то же самое время, насыщенности внутренним содержанием, как это происходило при стихосложении, мне потребовались годы. И я стала склоняться к мысли, что писательский труд, пожалуй, гораздо более сложный и трудоёмкий, чем труд поэта. Что его можно сравнить разве что с трудом золотоискателя! С той только разницей, что, в отличие от последнего, писатель добровольно обрекает себя на ежедневные муки и страдания, не ожидая при этом получить в ближайшее время какое-либо вознаграждение за свой труд, – таково, по крайней мере, моё отношение к поприщу писателя.

Осмыслить все тонкости писательского ремесла и изложить их на бумаге я смогла только весной 2003 года, когда, по совету души, приступила к подготовке своих черновых записей об Адаме Адамовиче к печати. И вот как это происходило.

* * *

В один из ярких весенних дней в самом начале марта 2003 года я села за стол и, откинувшись на спинку стула, сидела так какое-то время, погрузившись в размышления. Голова была до предела заполнена мыслями, которые настоятельно требовали от меня материализации – воплощения в словах.

Пододвинув к себе дневник, я начала быстро-быстро записывать то, что само лилось на бумагу, едва поспевая пером за стремительным бегом мыслей.

«Как видно, – так начинается эта запись, – уже один процесс подготовки неутомимых внутренних работников к написанию прозой какой -либо крупной вещи, до последней степени изнуряет и истощает ресурсы каждого, вознамерившегося стать писателем. Если же он, игнорируя настойчивые требования души не насиловать её возможности на данный момент, продолжает трудиться, не обращая внимания на то, как нелегко ему даётся каждая написанная страничка, его подстерегают поначалу одни неудачи на писательской стезе. Ибо в подобных случаях на свет будут рождаться произведения рассудочного характера. Словесное же дитя, произведенное на свет без внутреннего горения – без участия сил души и сердца в творческом процессе! – никого не взволнует, не вразумит, не наставит на путь истинный. Оно в состоянии разве что до предела расслабить духовные и физические силы как самого автора, так и его читателей, если такое произведение увидит свет. И это в лучшем случае. В худшем же – до крайней степени озлобит чувства и автора, и его читателей».

Основные законы или азбуку писательского мастерства я постигала самостоятельно, шаг за шагом, учась на собственных и чужих ошибках. Этому в значительной степени способствовали мои многочисленные к концу 90-х годов жизненные, творческие и духовные опыты, многие из которых предстояло осмыслить.

В первой же половине 80-х годов я была очень далека даже от понимания сути собственных поэтических произведений.

Сегодня-то я знаю, что труд писателя наиболее плодотворен при условии слияния духовно зрелых сил души, сердца и ума. Тогда как поэту достаточно участия в творческом процессе одних сил души и сердца: сознание ему заменяет интуиция. Этим Поэзия и отличается от Прозы. И не только отличается, но и возвышается над ней! Не случайно она некогда верховенствовала над искусствами. Исключением является религиозная философия с уклоном в богословие.

Творческий путь поэта, по слову великого Пушкина, рождённого писать стихами, – в моём же сегодняшнем понимании – чтобы созидать себя, окружающую жизнь и наставлять уму-разуму других людей, – состоит не из одного, а из нескольких этапов, которые и ведут его извилистыми, едва различимыми поначалу внутренним оком тропами ввысь. При этом каждый очередной этап начинается и завершается очередным поэтическим произведением, в котором ему даются определённые указания. Но их суть постигается далеко не сразу. Равно как и то, что каждому из этих этапов отводится определённый срок, чаще всего в три года. И если поэт не сбился со своего пути, то есть неуклонно шел в заданном ему душой направлении, – по истечении каждых трех лет обязательно должно рождаться значительное по содержанию поэтическое произведение. По крайней мере, так происходило с пишущей эти строки, на протяжении трёх десятилетий.

* * *

Как-то весной 1985 года, спустя несколько месяцев после возвращения из Осло в Москву, оглянувшись мысленно на свою прошедшую жизнь, я с удивлением отчётливо увидела внутренним зрением, о существовании которого и не подозревала ещё тогда, целый ряд аккуратно расставленных на одинаковом расстоянии друг от друга вех, схожих со столбами.

То, что каждая из этих вех указывала на очередной этап моего творческого пути, открылось годы спустя. Ещё больше времени мне потребовалось на то, чтобы назвать эти вехи по именам. Число их оказалось равно семи: дневниковые записи, лирический этап, исповедальный, научный, философский, религиозно-философский и…этап Божественных откровений. Поскольку же к двум последним этапам мне ещё предстояло перейти в будущем, – они тотчас исчезли из поля зрения, едва мелькнув перед мысленным взором.

Увы, не многие из современных поэтов в состоянии подняться до осмысления наличия этих вех или этапов на их жизненных путях-дорогах. Ещё меньше тех, кто, разглядев их, с терпением в сердце ожидал наступления дня и часа, когда к видениям души и прозрениям сердца начнут присоединяться и выводы зрелого ума.

Многие современные поэты застревают чаще всего на лирическом этапе своего творчества. Происходит это потому, что, как никогда прежде, ускорился темп нашей жизни. Вот почему, вместо того, чтобы шаг за шагом подниматься по духовной лестнице ввысь, многие из них останавливаются на полпути. Опустошая тем самым душу и озлобляя сердце, область же ума наполняя фантомами-мыслями – безобразными на вид миниатюрными созданиями, которые и ответственны за тот образ жизни своего носителя, который ожидает его после тридцати лет.

Поскольку же я только в этом возрасте занялась серьезно поэзией, моё отношение к ней было совсем иным. Я начала писать не с простеньких стихов, типа «Сама садик я садила, сама буду поливать», а… с сонетов! Приведу, в качестве подтверждения истинности этих слов, сонет, написанный в начале 70-х годов в Лондоне (всего сонетов создано больше двадцати пяти).

СОНЕТ № 1

 
Была Земля твореньем первозданным, –
Слугою стала глупой Суеты,
Раздора спутницею постоянной,
Праматерью убогой Нищеты.
 
 
Жила века по прихоти Тирана,
Питаясь ядом злобной клеветы:
Слепа, невежественна и бесправна,
В крови топила светлые Мечты!..
 
 
– Ты наплодила океаны злобы! –
Раздался как-то Голос с высоты, –
Несёт зловоньем от твоей утробы,
Немедля взборони свои пласты!
 
 
И пали в Землю с Неба семена:
Надежда, Вера и Любовь – их имена.
 

7

Но вернёмся в Норвегию – к событиям более чем двадцатилетней давности. Неоценимую помощь в постижении тайных пружин творчества оказали мне именно годы жизни в Норвегии, в Осло: моё общение с окружающей природой и беседы с людьми, возраст которых перевалил за семидесятилетнюю отметку.

Сегодня-то я знаю, что только благодаря способности пишущего человека общаться с природой и окружающими его людьми токами души и сердца, без подключения на первых порах каналов поверхностного сознания, схожего с изменчивой и переменчивой погодой, внутри его идёт тщательная подготовительная работа к переходу от одного этапа творчества – к другому. Вот почему каждый раз, когда, как мне представлялось, я была внутренне готова приняться за очерк или повесть об Адаме Адамовиче, садилась за стол и склонялась над чистым листом бумаги, некий строгий голос изнутри властно осаждал мой пыл: «Рано!» И я покорно исполняла его волю. Хотя, вплоть до середины 90-х годов, не задумывалась над вопросом, кому принадлежит этот голос. И ещё один вывод я вынесла из этого периода своей жизни, в Осло: недостаточно написать цельное художественное произведение, в котором органично бы переплелись поэзия с художественной прозой, религиозная философия – с богословием и точной наукой. Необходимо ещё взрастить в себе такие качества, как терпение и усидчивость, скромность и доверие к тому, что сообщает тебе в то или иное время душа – единственная духовная субстанция человека, напрямую связывающая нас с небесами, Богом. Только при условии наличия поддержки и непосредственной помощи писателю или поэту со стороны его духовного двойника – «сокровенного сердца человека», по Апостолу Петру, – он в состоянии дождаться дня и часа, когда выход в свет его произведений будет подготовлен не собственными желаниями, а самим Временем или Промыслом Божиим. Только в этом случае они будут востребованы массовым читателем. И не на день-два, чтобы занять на час-другой праздношатающиеся мысли и чувства своего носителя, ищущие, чем бы развлечь его – подогреть страсти, как в котле бурлящие в нём, – а на многие десятилетия и даже, возможно, столетия вперёд.

* * *

Девятнадцать лет пролежал черновой вариант будущей моей повести в ящике письменного стола. И все эти годы я чутко прислушивалась к движениям души, ожидая дня и часа, когда она позволит мне приступить к её окончательной редакции – подготовке к печати. И хотя за это время я несколько раз извлекала свои черновые записи оттуда, – перечитав их, поспешно убирала обратно.

Только в самом начале марта 2003 года, когда рукопись была в очередной раз освобождена из многолетнего заточения, едва приступила к работе над ней, сразу почувствовала, что меня не страшит более плавание в открытом всем ветрам писательском море-океане. Это чувство бесстрашия, созревшее в сокровенных глубинах души к тому времени, сказало мне, что мои внутренние силы, закалившись житейскими ветрами, бурями и ураганами физического и духовного происхождения, подготовлены к встрече с требовательным современным читателем.