Текст книги "Тайны и Природа Поэзии"

8

На протяжении семи десятилетий Советский Союз считался одной из наиболее образованных и читающих стран мира. Поскольку же истинные, от Бога получаемые, знания имеют свойство не распыляться, а накапливаться в сокровенных глубинах людей, отмеченных особой печатью Бога, что бы кто ни говорил сегодня о современном состоянии умов соотечественников, на внутреннем плане бытия мы совсем не такие, какими видимся усечённому уму-разуму западных обывателей, лишённому глубины.

Эти и многие другие выводы, касающиеся современного состояния умов отдельных индивидуумов и целых народов на мировой арене, стали приходить ко мне с весны 2003 года. Когда и открылась суть самого главного, пожалуй, правила, которому должен неукоснительно следовать каждый человек, взявший в руки перо с намерением заявить о себе как о поэте, писателе, философе, религиозном деятеле или богослове. Оно заключается в том, что никогда не следует торопить время и события: всё должно получаться как бы само собой.

Девятнадцать лет назад моё сознание всё ещё блуждало в потёмках. И совсем не удивительно, что задуманный в начале 80-х годов очерк, подобно малому ребёнку, год за годом меняющему свои детские одёжки на более взрослые, – спустя девятнадцать лет оделся в одежды зрелого мужа, приняв облик художественно оформленной документальной повести.

В конце же 70-х – начале 80-х годов я большей частью мечтала: «Мне бы встретиться и поговорить с Адамом Адамовичем! – не как пациент с лечащим врачом, а как писатель с человеком очень близкой ему, почти родственной, профессии. Ведь если писатель призван лечить душевные недуги людей, то врач лечит их физические недомогания!».

Так, примерно, я размышляла каждый раз, когда возникало желание приступить к написанию этого материала. И хотя я многое ещё не осознавала тогда умом, внутренне хорошо чувствовала: чтобы написать обо всех обстоятельствах, неразрывными нитями связавшими меня с первых дней после приезда в Осло с Норвегией, её природой и мудрыми норвежцами, мне была нужна длительная доверительная беседа, прежде всего, с главным героем своей будущей работы, – как на исповеди!

«Но как решиться позвонить Адаму Адамовичу и попросить его о личной встрече? – размышляла я снова и снова. – Никто в Осло, даже из близкого мне журналистского окружения, не знает о том, что я давно и серьёзно занимаюсь поэзией. Я известна здесь всем, – в том числе и Адаму Адамовичу – как „вторая половина“ Евгения Крюкова, но отнюдь не как писательница или поэтесса».

Моё богатое в других случаях воображение, легко находившее выход из самого безвыходного, подчас, положения, на этот раз бездействовало, пассивно наблюдая, как я мучалась в поисках разумного предлога позвонить Адаму Адамовичу и попросить его о личной встрече.

«Предположим, я наберусь храбрости, и вот сейчас, сию же секунду позвоню ему, – размышляла я. – Но где гарантия, что он не посмеётся над моей просьбой? Если же он и согласится встретиться со мной, – продолжала я развивать свою мысль, – что получится из этой беседы? Сумею ли я написать о нём так, чтобы люди, никогда не встречавшиеся с ним, поверили мне? Чтобы они увидели его не только моими глазами, но и глазами тех советских людей, которые в разные годы работали и жили со своими семьями в Норвегии, хорошо помнят и, конечно же, любят его! Ведь он единственный врач, к которому обращались в прошлом и продолжают обращаться сегодня, в случае необходимости, работники нашего посольства, торгпредства и других советских организаций в Норвегии на протяжении не много не мало – сорока лет!.. Но даже если я напишу этот очерк, и, с моей точки зрения, напишу удачно, возьмётся ли кто опубликовать этот материал? – моё имя никому ничего не говорит. Если же его не опубликуют, как я буду выглядеть в глазах человека, поверившего мне на слово и согласившегося рассказать о себе, своей жизни?»

Одним словом, неделя проходила за неделей, месяц за месяцем, они, в свою очередь, складывались в годы, а я всё не могла решиться позвонить Адаму Адамовичу и попросить его о личной встрече. От одной мысли, что он может отказать мне, всё внутри сжималось от страха. И я уже склонялась к мысли, что лучше отказаться от своей навязчивой идеи, чем в очередной раз стать мишенью для насмешек со стороны некоторых наших женщин, не упускавших случая, как мне казалось, чтобы клюнуть меня своими язычками.

Моя легко воспламеняющаяся, ранимая душа и без того была к тому времени в ранах и кровоподтёках, так как с юных лет несла на себе следы бездушного ко мне отношения со стороны людей, далёких от понимания сути человека, от рождения наделённого поэтической душой. В стихотворении «Воспоминания», посвящённом матери, написанном в Осло (я декламирую его мысленно каждый раз, когда возникает необходимость успокоить свои разбушевавшиеся мысли и чувства), об этих свойствах моей души сказано гораздо полнее и убедительней, чем этого можно достичь, написав целую повесть автобиографического характера. Именно в способности поэтического слова аккумулировать в себе самые сокровенные свойства и качества, заключенные в душе и сердце будущего поэта, Поэзия и отличается от Прозы. Но дадим слово стихам.

ВОСПОМИНАНИЯ

Нежной голубке моей – матери.

 
Я вспоминаю, мама, годы детства:
Как птица вольная, на воле я росла!
Где б ни жила, мой край весёлый снится, –
Так память детских лет, родимая, светла.
 
 
Я вспоминаю, мама, песни детства –
Ты часто пела мне, а я – совсем дитя,
Притихшая, у ног твоих сидела,
Душою с юнаками на врагов летя.
 
 
Я вспоминаю, мама, сказки детства –
Прекрасна, как мечта, волшебная страна!
Благословенна, сказка, будь стократно –
Тобой и песнями душа окрылена.
 
 
Я вспоминаю отрочества годы –
Души твердыней книга мудрая была:
Благоговею пред творцом и ныне:
Кто созидает жизнь, не помышляет зла.
 
 
Я вспоминаю юности невзгоды:
Узнало рано сердце горечи плоды!
Не заживают, мама, сердца раны,
Кровоточат людской нечуткости следы.
 
 
Не оттого ль душа так одинока, –
Как знамя на ветру, трепещет, всем чужда?
Горит всегда, но жертвенное пламя
Плевками гасят злоба, зависть и вражда.
 
 
Не оттого ль мне ближе и понятней
Волненье моря, ветра шум и солнца свет,
Что рождена Поэзией? – с рожденья
Служить лишь ей дала священный я обет.
 
 
Я вспоминаю, мама, годы детства:
Как струны лирные душа моя была!
Не огрубела, нет, она поныне:
Чиста, как Детство, как Поэзия – светла.
 

В один из дней, снова засомневавшись в том, стоит ли мне вообще приниматься за эту работу, я услышала изнутри голос – души! – как понимаю сегодня: «Но ты обязательно должна написать об этом человеке!» «Ну, хорошо, – согласилась я с ним, – вот сейчас сниму трубку, позвоню Адаму Адамовичу и попрошу его рассказать о себе, своей жизни. Как я отрекомендую себя? – как журналистка, писательница, поэтесса? Но ведь это же не так! – кроме одного опубликованного стихотворения, мне нечем больше похвастаться! А если он спросит, почему желание написать этот материал возникло у меня, а не у собкора газеты, что я отвечу ему на это?»

Мне нужен был повод. Очень хороший повод, чтобы встретиться и поговорить с Адамом Адамовичем. И не только поговорить, но и записать эту беседу. Ведь какой бы блестящей памятью не обладал пишущий человек, если речь идёт об очерке или документальной повести, удержать в голове все подробности беседы – разные имена, даты, события – просто невозможно.

Но такого повода всё не было и не было. И я бы, наверное, уехала из Норвегии, не решившись позвонить Адаму Адамовичу, если бы не… Нурдаль Григ. Да, да! Именно эта легендарная для норвежцев военных лет личность и помогла мне осуществить свою шестилетнюю мечту. Вернее, помогло событие, непосредственно связанное с именем замечательного норвежского поэта и публициста, жизнь отдавшего за торжество Божией правды на земле.

Глава вторая
Встреча с первым чудом и первым небесным знамением на норвежской земле

1

Мы прилетели в Осло всей семьёй – муж, собкор газеты «Социалистическая индустрия» Евгений Крюков, автор этих строк и наша четырнадцатилетняя дочь Наташа – 1 августа 1978 года. Через месяц нам предстояла разлука с дочерью – впервые за четырнадцать лет! – в Осло всего четыре класса советской школы, а ей предстояло пойти в восьмой. Многие говорили мне, что это безумие – везти дочь в такую даль всего на один месяц. Но я редко прислушивалась к чужим мнениям, предпочитая иметь собственное, то есть следовать тому, что советовала в каждом конкретном случае душа. Она же говорила мне, что нам нужно поехать в Норвегию всей семьёй; что мой первый день рождения на норвежской земле – 19 августа – мы должны отметить втроём.

Накануне вечером, 18 августа, на семейном совете было принято решение не устраивать застолья дома, а выехать на природу. Посовещавшись, мы выбрали поездку морским «трамваем» на остров Бюгдой – «Большой остров», – как дословно переводится его название.

О том, что 19 августа большой христианский праздник – День Преображения Господня! – я узнала двенадцать лет спустя – в начале 90-х годов, в Москве, – когда, после двадцати лет смутных ожиданий встречи с неким чудом из чудес, в мои руки, в качестве подарка, пришло Святое Евангелие. И тот факт, что именно в этот знаменательный для верующих христиан всего мира день, в десять часов утра – в день и час моего рождения! – моё лицо, преобразившись внезапно, превратилось в миниатюрное солнышко, должен настроить всякого неверующего на глубокие раздумья. Поскольку же свидетелями случившегося в то памятное утро чуда стали два десятка норвежцев разных возрастов, я не имею права умолчать о нём: как известно из книг святоотеческой литературы умолчаниями о явных проявлениях Промысла Божия через посредство того или иного человека, предаётся Господь Бог.

Мой рассказ о внезапном преображении человеческого лица – его превращении в миниатюрное солнышко – может быть воспринят некоторыми читателями как вымысел. А не поверят этому чуду – не поверят и другим, тесно связанным с первым. Чтобы этого не произошло, остановлюсь на событиях того дня как можно подробней.

Утром я проснулась, по своему обыкновению, очень рано – в пять или шесть часов утра. Тщательно продумала свой дневной наряд: с момента приезда в Осло предстоящая поездка была нашим первым «выходом в свет» и мне не хотелось «ударить лицом в грязь». Я остановила свой выбор на батистовом платье с овальным вырезом на груди, купленным в дорогом лондонском магазине незадолго перед выездом на Родину: его светло-оранжевые и жёлтые тона самых причудливых сочетаний придавали ему праздничность. Тщательно уложила свои густые и длинные тёмно-каштановые волосы, в тон к платью подобрала обувь.

Одним словом, я выглядела в то утро так, как выглядела не так давно в Лондоне, направляясь на очередной светский приём.

По привычке, выработавшейся с раннего детства, едва переступив порог своего дома, обращала глаза к небу: с тем, чтобы запечатлеть в подсознании состояние небесного свода на тот момент! Осознание того, что небеса с раннего возраста заменяли мне средства массовой информации, пришло ко мне несколько десятилетий спустя, в начале 90-х годов. Это означает, что я с детских лет доверяла больше душе, чем глазам.

Точно так же я поступила и в то утро: как только переступила порог Посольского дома, в котором нас троих поселили на первых порах, до снятия квартиры или коттеджа под корпункт газеты, я подняла голову вверх и увидела, что небосвод был покрыт лёгкой полупрозрачной дымкой, напоминавшей тончайшей работы кружевную ткань. Поскольку я втайне надеялась и ждала, что в этот знаменательный для меня день будет светить ласковое солнышко, его отсутствие в небе сразу омрачило душу. Солнце с детских лет играло в моей жизни некую таинственную, на протяжении многих и многих лет не до конца понятную мне, но очень важную роль. Это подтвердил и дальнейший ход стремительно развивающихся после приезда в Осло событий.

До причала, где мы должны были сесть на паром, было с полчаса ходьбы. Но вот и он. Поскольку паром уже стоял, готовый к отплытию, мы купили билеты, взошли на палубу, прошли из начала в конец его довольно длинный салон и вышли на открытую корму: она была пустой.

Мы с облегчением вздохнули и поспешили занять три места справа от входа: дорога от Посольского дома до набережной была нам незнакомой, и мы изрядно устали. Когда пассажиры заполнили салон и корму, паром, плавно качнувшись, бесшумно отошёл от набережной и, развернувшись, взял курс на Бюгдой. Солнышка всё ещё не было, отчего все пассажиры, в том числе и мы втроём, сидели с грустно-печальными лицами. На дугообразной корме, помимо нас троих, разместилось с десятка два норвежцев разных возрастов: от мальчика шести или семи лет, сидящего на коленях отца прямо напротив меня, и до пожилой пары в самом углу справа от нас: обоим было под девяносто! – норвежцы наиболее стойкие долгожители в Европе. Этим они обязаны многократно возросшему с начала 1920-х гг. качеству жизни и высочайшего уровня внутренней и внешней культуре, не утраченной за прошедшие десятилетия. И это несмотря на пережитый ими в те годы страшный голод, когда треть населения вымерла, а другая треть эмигрировала в США и другие западные страны.

Но есть, на мой взгляд, ещё один фактор, обеспечивающий норвежцам долгожительство: оно есть результат их неколебимой веры в Бога и особого отношением к природе – как к святыне!

* * *

Едва паром отошёл от набережной, я обвела взглядом лица сидевших напротив меня норвежцев: на них было написано терпеливое ожидание встречи с солнышком.

И вдруг все, как один, заулыбались, отчего ещё минуту назад безжизненные человеческие маски мгновенно ожили, наполнились движением и светом: это в небе показалось долгожданное солнышко! Наши места оказались наиболее удачными: мы сидели лицом к востоку, прямо напротив солнышка.

В детстве я соревновалась иногда со сверстниками: кто дольше всех сможет выдержать взгляд светила? – и каждый раз выходила победителем.

Забыв про эти небезопасные для зрения детские игры, решила и на этот раз посоревноваться с ним. Но его сияние с каждой секундой становилось всё интенсивней и я, не выдержав состязания, сдалась – отвела глаза в сторону.

На безбрежную морскую гладь, на наш паром и всех нас, сидящих на открытой корме, водопадом низвергались солнечные потоки. Впечатление было такое, словно солнцу надоело блуждать по небу, и оно решило спуститься к нам. Радуясь солнечному свету, как радуются долгожданной встрече с очень близким, горячо любимым человеком, я подняла голову вверх, подставила лицо его лучам и, закрыв глаза, с упоением купалась в его сиянии, жадно поглощая при этом льющиеся с небес на землю солнечные потоки.

Минуты через две или три я открыла глаза. И… вздрогнула: взоры всех пассажиров были устремлены на меня.

«Что произошло?» – мысленно спросила я себя, не зная, что и подумать. Не находя ответа, инстинктивно подобралась внутренне и, выпрямив свой и без того прямой стан, устремила глаза прямо перед собой.

Пытаясь найти объяснение, я начала мысленно перебирать предметы своего туалета, решив, что только какая-то несуразность в одежде могла привлечь внимание норвежцев ко мне. Но всё должно было выглядеть безупречно! – я так долго и тщательно продумывала свой дневной наряд. То, что норвежцы смотрели не на мою одежду, а на лицо, ускользнуло от внимания.

Я терялась в догадках. Ни мужу, ни дочери, сидящим по обе стороны от меня, не было видно моего лица. Да им и в голову не могла прийти мысль повернуться ко мне и взглянуть прямо в лицо! Скованные, поэтому, как и я, внезапно разыгравшимся перед нами, почти театральным действом, устремив глаза в пространство прямо перед собой, мы с напряжением ожидали дальнейшего развития событий.

Сидевший напротив нас молодой мужчина с мальчиком шести или семи лет на коленях вдруг снимает сына с колен и, легонько подтолкнув в спину, направляет ко мне. Я ещё более смущаюсь: «Как мне поступить в данном случае? Что я скажу этому ребёнку? Ведь и двух слов не свяжу по-норвежски?» – проносится в голове. И вдруг слышу чёткий совет изнутри: «Поступи так, как подскажет тебе сердце». Ободрённая неожиданной поддержкой, я успокаиваюсь немного и, когда ребёнок уткнулся мне в колени, ласково обняла его за плечики, погладила по головке и отправила назад, к отцу.

Супружеской чете весьма преклонного возраста, которая сидела в самом углу справа от нас, не было видно моего лица. Поэтому, чтобы вынудить меня повернуть голову в их сторону, пожилая женщина быстро-быстро заговорила со мной по-норвежски. Повернувшись к ней, я вежливо, не перебивая, выслушала её довольно длинную речь. Когда же она замолчала, сказала ей по-английски, показав глазами на мужа и дочь, что мы из Советского Союза, что прилетели в Осло совсем недавно и по-норвежски, к сожалению, совсем ещё не говорим.

Установилась напряжённая тишина. Паром приближался к Бюгдою, а взоры всех пассажиров на корме были по-прежнему устремлены на мою особу. Погружённая в свои мысли, я опустила голову вниз и уставилась на палубу: мне было нестерпимо видеть такое количество глаз, устремлённых на меня! Спустя какое-то время я подняла голову и с облегчением вздохнула: норвежцы не смотрели больше в мою сторону – каждый был занят самим собой. Паром причалил к берегу, пропустив всех вперёд, мы вышли последними.

* * *

Остров Бюгдой – самый красивый, аристократический пригород Осло: там много всяких достопримечательностей! Оказавшись, поэтому, на берегу, мы направились в первую очередь на поиски летней резиденции норвежского короля. Осмотрев дворец и просторный сад, окружавший его, повернули в сторону знаменитого музея Тура Хейердала, посетили два павильона, довольно долго простояв перед выставленными лодками «Ра» и «Кон-тики». После чего, решив, что на этом познавательная программа может считаться завершённой, отправились в направлении фиорда. Облюбовали укромное местечко под раскидистой кроной столетней ели и устроили под ней свой первый немудрёный пир на норвежской земле. Захваченная новыми впечатлениями, я скоро забыла о том, что произошло со мной на корме парома. Но по возвращении домой всё вспомнилось в мельчайших деталях. Но как я ни силилась найти случившемуся разумное объяснение, мне это не удавалось. А потом и сам инцидент забылся. Он напомнил о себе три года спустя – весной 1982, в Финляндии, в загородной гостинице, расположенной недалеко от Тампере, куда собкор газеты «Социалистическая индустрия» и автор этих строк приехали по заданию редакции: освещать ход проходившего мирового чемпионата по хоккею.

2

На второй или третий день после того, как мы с мужем обосновались в загородной гостинице, часам к десяти утра, я стояла у окна небольшого однокомнатного номера, погружённая в размышления. Собкор газеты рано уехал в город брать интервью у тренера нашей хоккейной сборной Вячеслава Тихонова и вратаря – Владислава Третьяка.

Оставшись в номере одна и не зная, чем себя занять, я подошла к окну и долго-долго смотрела на раскинувшийся за ним небольшой парк с зелёной, тщательно подстриженной лужайкой, и несколькими старыми раскидистыми деревьями, росшими на некотором отдалении от окна. Солнце ещё не показывалось в небе, отчего в парке было сумрачно. Небосвод окутывала лёгкая полупрозрачная дымка и грусть-печаль, наподобие змеи, стала заползать в душу. Оторвав взгляд от тонущей во мгле лужайки и угрюмо молчащих деревьев, я подняла голову вверх и с каким-то внутренним напряжением устремила глаза в небо. Из души, одна за другой, к невидимому мной солнышку возносились слова, схожие с молитвой. Но мне и в голову не могла прийти тогда мысль, что я молилась! – так далека была сознанием от Бога и небесной обители Его. Так прошло с полчаса. Наконец солнышко, словно услышав мой страстный призыв, обращённый к нему, показалось в небе. По-богатырски широко раскинуло вокруг себя ослепительно-яркие лучи и медленным, торжественным шагом властелина, которому всё и вся подвластно на земле, в считанные секунды заполнило собой всё видимое пространство вокруг.

И как все сразу преобразилось в саду! – каждая травинка, каждый листочек и каждая веточка ласково заулыбались мне, засветились внутренним светом, и свет этот, словно выплеснувшись из волшебного ковчега, в мгновение ока наполнил моё существо ликованием.

Стоило солнышку выглянуть, как всё в парке пришло в движение: в ветвях деревьев весело защебетали птицы, защёлкал где-то невидимый мной соловей, нежно, едва слышно зашептались о чём-то юные, только что распустившиеся листочки на деревьях…

Ликование природы, пение птиц, торжество солнечного света над мраком безысходности и печали, совсем недавно ещё господствовавшие в душе, – всё это произвело на меня такое сильное действие, что мне захотелось оказаться в тот момент в саду. «В самом деле, – услышала я вдруг голос изнутри, – почему бы тебе не выйти из номера и проверить дверь, ведущую в сад: вдруг она не заперта?»

Я так и сделала: вышла из прихожей в длинный и узкий, наподобие пенала, общий коридор, подошла к заветной двери и, легонько потянув её на себя, с радостью обнаружила, что она и в самом деле не заперта. Осторожно открыв её, увидела несколько отвесно-стоящих железных ступенек, ведущих вниз. Аккуратно ступая, я спустилась по ним и очутилась в саду. Подошла к окну, из которого только что выглядывала наружу, и, прислонившись к стене, подняла голову вверх, подставив лицо солнышку.

Сколько времени я простояла так, не знаю. Но до слуха доносится тот же голос: «Достаточно! Возвращайся в номер». И я послушно исполнила и этот приказ, не задумываясь над вопросом, от кого он изошёл. Хотя, сознаюсь, меня несколько смутила его категоричность: сама достаточно сильная духом, я редко когда допускала, чтобы кто-то со стороны диктовал мне свою волю. Тут же – беспрекословное подчинение. Но если бы даже я и захотела в тот момент ослушаться этого голоса, у меня ничего бы не получилось: столько власти и силы было заключено в нём. Вернувшись в гостиничный номер, я сразу прошла почему-то в ванную комнату. Подошла к зеркалу и… всё во мне оборвалось: лицо исчезло. Вместо него на меня, глаза в глаза, смотрел ослепительный сноп лучей, как две капли воды схожий с миниатюрным солнышком. Из глубины прорывались четыре тёмных штриха, которые словно приковали меня, вынуждая пристально вглядеться в своё отражение.

Я так сильно растерялась в тот момент, что не сразу и сообразила, что эти тёмные штрихи – мои глаза, нос и рот.

Потрясённая этим чудом, я молча смотрела на своё отражение в зеркале, не зная, что и подумать. В голове, наподобие буравчика, сверлила одна-единственная мысль: «Куда делось моё лицо?»

И тут, изнутри, я отчётливо услышала чей-то насмешливый голос: «Струсила? – куда же делось твоё бесстрашие? – ты столько раз уверяла себя и других людей, что никогда в жизни не испытывала чувства страха, что даже природу его не знаешь… Чего же так испугалась сейчас? – никуда твоё лицо не делось. А чтобы убедиться в этом, достаточно пощупать его кончиками пальцев…».

Я так и сделала. Нащупав упругую плоть, успокоилась немного. А тут и черты лица стали проступать сквозь интенсивное сияние.

В продолжение всего дня, до вечера, я находилась под сильнейшим впечатлением от того, что случилось утром с моим лицом, втайне надеясь, что внутренний голос и на этот раз поможет мне разобраться во всём. Но на этот раз он молчал.

Часам к восьми вечера, откуда-то из глубин подсознания выплыли события, происшедшие со мной на открытой корме парома три года назад – 19 августа 1978 года. Связав всё воедино, я воскликнула про себя: «Так вот почему взгляды всех норвежцев были тогда прикованы к моему лицу! – как это ещё никто в обморок не упал…».