Текст книги "Скрижали о Четырех. Руда. Падение"

Истоки вражды

Не доверяли друг другу светлые маги и Демоны, ждали колючей беды.

И беда пришла, долгожданная.

Первыми возродились в потомстве неосторожные светлые маги, поправ решение Божие. Увидели Демоны – творится странное, дети бегают по селению магов, дети, способные к светлой волшбе.

Эти дети без заметных уСилий ловили свободных Духов, обращали своими игрушками, домиками и качелями, кудлатыми псами, цепными медведями. Дети просто резвились, смеялись, не отличая добра от зла, неправедных поступков от благородной воли.

А Демоны ясно узрели, разглядели наконец изнанку Света, его скрытые тропы и помыслы – в незамутненных деяниях первых детей.

И ужаснулись увиденному. Поняли, что ожидает весь мир, когда подрастет мажье семя. И напали, стремясь восстановить законность, очистить попранное Слово Божие.

Опечалились мажьи дети, прознав, что Демоны не хотят играть. В балладах поют, это их задумка: спрятать упрямых Духов Стихий, будто игрушки, в ящик. Дети, светлые дети, Сильные внутренней Силой, создали первую в мире клетку, страну Духов и их темницу, – в узкой долине, на малом клочке скудной сухой земли, названной позже Гаритой, обителью Демонов в Хвиро. Взрослые маги смекнули – и уСилили границы Гариты, не выпускавшей на волю Духов. Взрослые светлые рассудили со свойственной им обстоятельностью и вниманием к мелочам, что исправить уже ничего нельзя, а по бунту и наказание.

– Спасите нас, друзья по Стихиям! – воззвали Демоны к темным магам.

– Помогите нам, братья по мажеской крови! – потребовали светлые маги.

Заметались темные маги между дружбой и кровным родством. Но выбор их лег не в пользу Демонов, ибо Темные вслед за Светлыми тоже нарушили Слово Божие, привили способность к волшбе людям, имеющим животворное семя.

Усилили темные границу Гариты, защищая от былой дружбы будущее потомство свое. Забыли о торжественных клятвах и о служении общим Стихиям. И тогда Демоны собрались в круг, выбрали самого ярого, непримиримого Духа Огня из рядов своих, и стараниями всех сородичей сумел он прорваться за пределы Гариты. Успел воззвать к Свету и Тени. И отыскать других вольных Демонов, чтобы вести их в бой.

Говорят, что так началась Первая в мире война.

С вероломства и предательства магов. С неумения Демонов отступиться и принять сердцем чуждые слабости.

Началась с одной клетки и завершилась другой.

Ибо сохранилось в веках: Аргосса, тюрьма темных магов, создана Богами по образу Гариты, в поучение и в наказание. А вражда между Демонами и Магами длится и в наши дни.

4. Хоненское поле

Муэдсинт Э’Фергорт О Ля Ласто

«Суть Вещей». История Кару. Глава о вражде Магов и Демонов

К тому времени, как Истерро проснулся, Эрея уже не было в Цитадели. Монах понял это сразу, едва открыл глаза и попытался послать телепатический импульс-разведчик, ответивший неясной вспышкой где-то за чертой города.

Истерро вылез из-под одеяла, чувствуя себя последним мерзавцем-дезертиром, намеренно проспавшим выход войск на поле решающей битвы, и, хотя он любил понежиться в постели, неуместное сравнение погнало его умываться.

Он проспал! Эта удручающая мысль билась где-то на полпути от головы к сердцу неприятным комком, который никак не удавалось сглотнуть. И то, что солнце еще не скинуло до конца пояс Ясаны, едва успев сменить тревожный рубин на жидкое благое золото, и отдыхал монах от Силы три часа, ничего не отменяло: солнце очистилось, а он проспал. Вот Эрей, похоже, вовсе не ложился, – должно быть, сочинял пресловутые грамоты да полчаса поплавал в Океане, добирая растраченную Силу. Маг что-то зачастил в Высшую Сферу, и ничего хорошего, по мнению Истерро, это не сулило, ведь Океан имеет дно! Хотя, если верить хроникам, в таком режиме советник протянул сорок звездных кругов, прежде чем оставить Рада и вернуться в Аргоссу.

Невзначай Истерро вспомнил свой сон и рассеянно заулыбался, разом перестав спешить. Зачем, Единый Боже, если уже опоздал? Монахи не созданы для войны, пусть же суетятся те, кто разбирается в ратном деле!

На подготовленном туалетном столике обнаружился медный тазик с водой, в меру теплой, такой, как любил светлый, расшитое серебром полотенце и большое зеркало в богатой рудой оправе. Погрузив руки в ароматную влагу, на поверхности которой мерно колыхались яблоневые лепестки, монах с наслаждением сполоснул лицо и, освеженный, улыбнулся шире, увидев, как наяву, взбалмошное рыжее чудо в восхитительных веснушках. Прекрасная, как лесная фея, девушка смеялась и кружилась, едва удерживая полный подол яблок, и волосы ее пахли яблоками, а в рыжих кудрях запутались багряные листья.

Истерро еще раз зачерпнул воды и опустил лицо в ладони, точно подставляя глаза поцелуям незнакомки, угостившей его яблоком на лесной тропе, проговаривая незатейливую беседу ни о чем, и совсем уж некстати подумал, что, возможно, это судьба, и нужно поговорить со Свальдом, попросить составить гороскоп или просто попросить… Руки его дочери? Истерро рассмеялся: в длинном списке его знакомых была одна птичка-невеличка с удивительной для Хвиро копной медных волос, варварка по матери Лоренс д’Эйль! Монах крепко зажмурился, вновь проживая чудесный сон, но тотчас вздрогнул, вспомнив, от чего проснулся. С тревогой посмотрел на свои руки, недоуменно пожал плечами. В бесподобном, божественном сне был лишь один изъян, несуразица, вдруг сломавшая всю картину: у того Истерро, что брел по лесной тропе бок о бок с рыжекудрой красавицей, ногти были чернее ночи, хищные длинные ногти, блестевшие точно от лака. Он смотрел на них довольно долго, так, что вдруг проступили охранные руны, и монаху стало страшно, да и приветливый лес вдруг оказался Лесом, заповедным Хон-Хойем, и девушка – не просто рыжей, но Рыжей Ведьмой… Как он мог позабыть?!

Истерро вздохнул и осмотрелся. Чего еще он мог ожидать, ночуя на темной территории, в пропитанном темной магией месте? Здесь любой камень повернет нечаянную радость во Тьму, обернет кошмаром. Увы.

Умываться сразу наскучило, предаваться воспоминаниям – тоже. Монах наскоро вытерся богатым полотенцем, заглянул в зеркало и горестно вздохнул: сказка закончилась, начиналась суровая реальность. Краткий сон не придал лицу ни свежести, ни красоты. Мешки под глазами, усталый вид, дряблая кожа – и никаких надежд привести себя в порядок перед выходом на публику! Ни притираний, ни грима, даже элементарных румян, ни-че-го! Продолжение кошмара наяву! Боже Единый, за что караешь? Не за то ли, что связался с Тенью?

Тень мельтешила рядом, рукой подать. Тень корчила презабавные рожи и заглядывала в глаза, ловя намек на одобрение. Еще бы, домашняя армия Эрея сделала все, чтоб угодить Пресветлому гостю, и воду подогрела, и лепестков насыпала, наверняка поймав отголоски сна. Вон и завтрак дымится на отдельном столике: оладьи, блинчики, творог, варенья и джемы в избытке – откуда и взялись в этом мрачном месте, не иначе, домовые расстарались, измученные мясным рационом хозяина. Саламандры вертятся вокруг большой чашки с шоколадом, рядом чай в фарфоровой кружке, и приборы разложены – не придерешься!

Истерро придираться не стал: вежливо поблагодарил забавную мелочь, соизволил надеть мантию, дабы не вкушать пищу в благородной наготе, и, почуяв зверский голод, не чинясь сел за стол. Оладьи оказались выше похвал, вишневый джем на диво хорош, и шоколад сварен по любимому рецепту. Монах стал подозревать, что и здесь не обошлось без телепатии, свойственной хотя бы забавным оборотням-енотам, в реальных размерах вполне безобидным созданиям, опасным лишь в период спаривания, когда человеческая кровь усиливала ощущения партнеров. Это было не самое приятное открытие, но приходилось примириться с фактом: пока Пресветлый почивал, его голова на примитивном уровне была открыта темной шантрапе, учинившей в ней дотошный обыск.

Истерро проглотил оладью и строго воззрился на енотов, тотчас изобразивших искреннее раскаяние. Для собранной Эреем нечисти не существовало в жизни цели важнее угождения любыми средствами: Эрею, Викарду – издалека, с опаской и поклонами, – а теперь вот и Истерро. Удостоился, Светлый Бабник, сподобился! Пожинай плоды!

Истерро махнул рукой и принялся пожинать. Он даже сказал бы: пожирать! – но постеснялся. Наевшись, монах набил травами первую за утро трубку и с удовольствием раскурил, чувствуя, как понемногу приходит в себя. Он пускал колечки, в которые норовил просочиться ветродуй, борясь за чистоту воздуха, фыркал в кулак и размышлял о природе уменьшенных Эреем бестий.

Несомненно, вынужденный изъян в размерах заставил их добирать в иных областях, например, в уме и смекалке. Вот, скажем, горные тролли в большинстве своем создания тупые и злобные, упаси, Единый, от тех, кого обстоятельства швыряют на равнину! А эти? Загляденье, а не тролли, умницы, вон, застыли у раскрытой книги, глазки скосили, вроде и прислуживают за столом, но читают, чертяки, бессовестно увлеченно читают! Что там у них? Ага. «Особенности охоты на троллей в горных условиях», кодекс пятый, дополненный! Рукопись из запасов инь-чианина, не иначе. Как тут оторваться? Вон, глазенками сверкают, едва не хихикают: нашли, значит, местечко, где автор ляпа дал, радуются за сородичей. Еноты – тоже те еще подарочки в природе, а здесь освоили стирку и глажку, мантию, судя по виду, отутюжили на совесть! Домовые не вредничают, саламандры не жгут. Викард все-таки прав: они смешные и полезные, с такими можно иметь дело. Главное, чтоб в голове подобного тролля не вспыхнула жгучая ненависть к хозяину, не родилось желание отомстить за противоестественный опыт. Ох, даже помолиться за это хочется, такие они милые, будет жаль натравливать неугомонного Берсерка. Истерро кинул взгляд на бестий и украдкой коснулся сознания прислуги, чуть подправил, чуть почистил, наставил, так сказать, на путь истинный. Впрочем, ненависти он не обнаружил, напротив, искреннюю любовь к благодетелю Эрею Темному. Ай да советник!

К концу завтрака знакомая галка принесла письмо от Эрея. В краткой записке значилось, что маг ждет Пресветлого собрата на Хоненском поле через час по получении письма. Галка хрипло крикнула что-то домовым, те сразу засуетились и стали сгребать посуду во избежание соблазна съесть еще оладушек. Монах вздохнул и стал собираться, размышляя, где раздобыть лошадь. Из Цитадели до Хонен неблизкий крюк, в час уложиться – постараться надо.

Пришлось постараться. Тем более, что лошадь, умница Има, красавица ненаглядная, ждала у ворот Цитадели, нетерпеливо лягая тяжелые створки. Вернувшись в Столицу после боя с хээн-гом – к обязанностям настоятеля, – Истерро поручил кобылу заботам императорских конюхов, изредка выкраивая часок-другой на седмице, чтоб навестить, побаловать любимицу черной горбушкой с солью. А вот теперь, увидев ее под седлом, с притороченной лютней, готовую к походам во славу Света, прослезился и понял, как скучал – и по Име, и по этим самым походам, по ночевкам у костра, скупой брани советника и пространной болтовне великана-варвара. Боже Единый, Боже Ушедший! Как же потянуло беспутного монаха, Белого Бабника, на поиски новых приключений. Даже под ложечкой заныло от рвущей душу тоски. От предвкушения, предвидения. Боже!

Истерро не заметил, как взлетел в седло, забыв о малом росте, о тяжеленных котурнах, об опасно треснувшей по шву сутане. Лишь склонился, обнимая Иму за шею, трепля заплетенную в косицы гриву и благословляя внимательных конюхов. Прошелся пальцами по зачехленной лютне, по выпирающему в седельной сумке ларчику с кремами, пристроенному поверх груды мантий, – и благодарно улыбнулся заботе звездочета, отца Свальда д’Эйль. Во второй сумке нашлись травы, целебные настои, молитвенник, благовония и запас облаток на все случаи жизни. С таким багажом можно отправляться в самый дальний и, избави Боже, опасный путь, и хотя Истерро знал, что встретит Свальда на Хоненах, древнем поле феррских военных парадов, чуял он и то, что получил негласный приказ следовать за Эреем Темным и помогать ему в меру Сил Света. Впрочем, склонный к авантюрам монах, Глас Рудознатца, поехал бы за магом и без лишних приказов, из одного неуемного любопытства.

Он махнул рукой забавным прислужникам, те засуетились, счастливо кланяясь на прощание, и ворота Цитадели захлопнулись сами собой. Намертво.

Истерро чуть тронул пятками бока сивой кобылы, та только фыркнула в ответ, всем видом силясь показать, что не ради пинков ждала хозяина у Черной крепости и дело свое знает без глупых советов. Кратко и звонко заржала, вытянув узкую морду к небу, и взяла с места широкой рысью, цокая подковами по деревянным «шашкам». Серым вихрем они пролетели Заречье; люди, спешащие по рабочим утренним надобностям, лишь шарахались в стороны, беззлобно ругаясь вслед, многие всерьез полагали, что светлый вновь спешит схлестнуться в неравной схватке с темным магом, и норовили благословить в спину, исподтишка. Кинжалом милосердия под ребра.

От подобной благости болезненно дергало сердце.

В пять минут доскакав до Тильзы, убогого притока могучей Налвы, монах пересек реку по Пятому мосту и через площадь Биррака-Освободителя рванул напрямую к инь-чианьским воротам, ближайшим к Хоненскому полю.

На поле Истерро был за пять минут до назначенного срока.

Впрочем, он все равно опоздал.

Все были в сборе: и регулярные полки на Хоненах, под хоругвями немыслимых цветовых сочетаний, и столичная знать на особом помосте, с которого государь имел обыкновение смотреть маневры. Потихоньку подтягивалось ополчение, шумно устраивалось в сторонке, отягощенное телегами и челядью. Даже Истерро, не слишком искушенный наблюдатель, подивился тому, как быстро составилось войско, как скоро сумели собрать все это разношерстное, разномастное дворянство, отказавшееся от военной карьеры ради спокойной жизни помещиков, но скованное присягой на случай серьезной войны. В Ферро редко снисходили до созыва ополчения: увы, в стране, породившей величайшего воителя и стратега, многие рыцари предпочитали биться за скудный урожай, чем заведомо проигрывали вечно голодной и оттого злющей соседке Сельте. И вдруг, без бунтов, без жалоб, в самый пик сезона виноградников…

Много позже, в пути, разговорив и даже выведя из себя упрямца Эрея, Истерро узнал, что призыв ополчению был подготовлен и разослан заранее, после порчи, наведенной на виноград, чьи ягоды в одну ночь потеряли сладость, налившись сплошной водой. Происшествие легко списали на катаклизм, мол, землетрясение ударило по корням благословенной лозы, и сила богоугодной грозди сошла на нет. Бывает. Неудачный год. То солнце выжжет землю, то, наоборот, дожди размоют. В этот раз родимую тряхнуло так, что трещинами проросла. На все воля Единого.

Вдосталь оплакав загубленный урожай, мелкопоместные вассалы Ферро воспылали жаждой мести к неведомому врагу, наславшему столь лютое бедствие, и закисли в смертной скуке хозяев, оставшихся не у дел. Потому, получив манифест, подписанный наместником, стали рьяно готовиться к походу, вооружаться сами и вооружать челядь, коптить мясо впрок и сушить сухари. К тому времени, как Эрей сложил с себя полномочия, но подтвердил право на созыв войска, помещики аккурат и собрались. Главное, все верно рассчитать.

Впрочем, все это Истерро выяснил позднее, а сейчас просто подивился, передавая Иму с рук на руки чьим-то оруженосцам и норовя бочком втереться в толпу придворных, делавших смотр войскам.

Монах мало смыслил в военном деле. Как уважающий себя светлый он недолюбливал баталии, считая их бессмысленной резней, пролитием бесценной крови человеческой, он чуял за собой призвание встать меж враждующих армий и волей Рудознатца искоренить тягу к игре с рудой на веки вечные. Он знал, что Братство активно борется если не с самим способом решения конфликтов, то с попытками усовершенствовать оружие. С ужасом вспоминая вскрытые в тайном хранилище инкунабулы, Истерро раз за разом соглашался: так и только так! Если хотим сохранить этот мир, если… Он ждал заветного приказа Лика, он ежедневно молил Единого о милости. Имея право входа в покои Императора, он мог начать обращение к Свету с него, зачинщика многих сражений столетия, а затем устремить стопы в Сельту, очаг мировых раздоров, потом пойти к варварам Инь-Чианя, и так, потихоньку, неторопливо принести покой в души всей светотени. Приказа все не было. Увы. А теперь, после преступления, после отлучения от высокой должности, если и случится чудо, он окажется в стороне.

Сначала Светлый пристроился в задних рядах, старательно делая вид, что стоит он тут давно, заскучал даже, задремал, а потому не высовывается, но у помоста творилось некое действо, сродни обряду, и любознательность вновь подвела монаха. Он начал осторожно пробираться вперед, используя малый рост как средство убеждения, да и не каждый вельможа рисковал шипеть на настоятеля Центрального Храма. Знать сторонилась, министры наступали на ноги хранителям ключей, а Бабник улыбался и проталкивался все ближе к краю, пока не встал бок о бок со Свальдом, новым наместником Императора. Свальд приветствовал его радушной улыбкой и шевельнул бровями в сторону Эрея Темного.

Маг принимал рапорты полковников. Сменив мантию на походный плащ, отягощен единственной регалией – рубиновым орденом Фарра Победоносного на рыцарской цепи чистого золота, – высшей наградой Ферро эпохи Гарона, при посохе и фамильном мече, Эрей кратко кивал. Отвечал старинными девизами полков, являвшими квинтэссенцию заслуг перед Отчизной. Полковники краснели от гордости и удовольствия, будто им цепляли медаль на грудь, и спешили к хоругвям, тотчас каркавшим что-то в честь полководца. Истерро не разбирал слов, но явственно слышал имя Э’Вьерр, что, в свою очередь, заставляло розоветь бледные щеки мага.

Похоже, в отличие от простонародья и знати, от горожан и столичной гвардии, в армии советника любили, глубоко чтя былые подвиги во славу зарождавшейся Империи. А его доскональное знание обычаев, почти ритуалов военного мира, подкупало сердца. К тому же, как краем уха услышал Истерро, большинство собравшихся на поле помнило Эрея в деле; те ветераны, что прошли под знаменами Рада победным маршем по Хвиро, видели мага и под стенами Эминги, и при осаде Стольрокка, при штурме Роддека и на Дикой переправе, где тот возглавлял резервы, неизменно бившие в уязвимое место противника. Именно тогда, в тех битвах, обнаживших, отшлифовавших алмаз стратегического гения Рада, возмужала и его знаменитая регулярная армия, пришедшая на смену рыцарской вольнице.

Отчего-то Истерро порадовало, что мага ценит хотя бы армия. Впрочем, армия была, пожалуй, единственным образованием, чьим мнением по-настоящему дорожил темный советник, в прошлом рыцарь Шарно Э’Вьерр.

Хоругви и плюмажи, значки и гербы, гребни шлемов, ленты на штандартах, – все это, конечно, имело какой-то смысл, но для Истерро значило не больше, чем наскальные надписи на утраченном Братством мертвом языке. Он видел лишь, что на Хоненах собралась в основном конница, и это казалось логичным: следовало спешить, идти форсированным маршем (откуда в голове появилось столь странное сочетание, Истерро не сказал бы и под гипнозом!). В пути могли возникнуть разные сложности, и отягощать армию обозом и баллистами, а также медлительной пехотой было попросту глупо.

Благочестивый монах порадовался, что хоть что-то понимает в творимом суровом спектакле, и даже подумал, что все не так страшно, и что армия, а значит, и война – все тот же балаган, в котором поминутно обвинял Братство советник. Нехитрая драма в убогих декорациях, где сотни актеров по роли должны геройски сгинуть, произнеся прощальный монолог. А потом по сцене пройдет Седая Дева, смоет кровь, как смывают грим со щек, протянет руку и, отвечая тихому призыву, поднимутся ее новобранцы, ее вассалы, чтобы, сомкнув ряды, чеканя шаг, пройти к Калитке в Ее царство.

Нарисовавшаяся в воображении картина была до того прекрасна и печальна, что впечатлительный Истерро сморгнул невольную слезу и должно быть поэтому не заметил появления нового героя пьесы.

Гонца.

А между тем гонец стоил самого пристального внимания. Потому что проскакал перед строем кавалерии на серебристо-серой кобыле, в которой оторопевший Бабник с изумлением признал собственную лошадь, Иму, слегка артачившуюся под крепкой рукой, освобожденную от лишних сумок и священной для светлого лютни! Отец Свальд вовремя положил руку на его плечо, и Истерро смолчал, не сломал момента, улыбаясь деревянной улыбкой и растерянно озираясь по сторонам. Именно растерянность и привычка рассматривать картину в целом спасли гонца от мгновенной расправы. В той стороне, где обворованный монах оставил лошадь, возвышался над толпой довольный донельзя варвар с двуручником на плече! Викард поймал возмущенный взгляд Истерро и расплылся в горделивой улыбке, выдавшей автора дурной шутки, потом махнул рукой и кивнул на пасшегося неподалеку истощенного, измотанного целькона. У темной твари не хватило Сил даже сложить крылья: Дэйв волочил их за собой, жадно сбирая чахлую, затоптанную растительность Хонен, и бока коня вздымались и опадали, точно волны в море.

Истерро понял: твари пришлось нести двойной груз, что, принимая в расчет вес инь-чианина, было делом нелегким. Монах сочувственно подумал, что не пристало гонцу Императора плестись перед войском на изможденном цельконе, и перевел глаза на Эрея. Тот позволил себе краткий взгляд в сторону Дэйва, гневно нахмурился, но тотчас вновь окаменел лицом, принимая от гонца свиток, украшенный оттиском большой государственной печати.

– Благодарю вас, господин полуполковник! – склонил голову маг и быстро вскрыл печать, разворачивая свиток.

Только теперь Истерро пристальней взглянул на гонца, с трудом признавая в покрытом пылью и кровью юноше господина Дара Гонта по прозвищу Даритель, капитана Серебряной Роты, милостью его императорского величества полуполковника кавалерии.

Советник наскоро пробежал глазами послание государя, свернул, сунул в отворот перчатки и кратко кивнул Дарителю:

– Займите место в свите, господин полуполковник. По окончании смотра мы обсудим ваше участие в походе.

Дар Гонт побледнел, гневно раздув ноздри, но смолчал, щелкнул каблуками и встал на помосте рядом с Истерро. Было видно, что рубиновый орден и жезл Тан-Верби за поясом мага произвели неизгладимое впечатление на тщеславного юношу, обозначив веху дальнейших стремлений.

Приняв рапорты от трех хоругвей и не обойдя вниманием ополчение, чем снискал расположение многих знатных рыцарей, Эрей завершил смотр войска и пригласил полковников на малый военный совет. Те спешились и, придерживая короткие парадные мечи, устремились к разбитому в стороне от помоста шатру. Упрямец Дар Гонт, полуполковник, прорвался в шатер без приглашения.

Любопытный Истерро старался держаться поближе к Свальду: звездочет, как признанный наместник Императора, и в объявлении войны был в своем праве, но прочее духовенство невоспитанные солдафоны оттеснили от шатра, выставив оцепление с пиками наперевес. Монах замешкался, оглянувшись на Дэйва: беспокоясь за ослабленного коня, он хотел убедиться, что за тварью присмотрят и целькон не примется грызть всех подряд, восполняя растраченные Силы, но увы! Целькона он не увидел, зато от Свальда основательно отстал и наткнулся на скрещенные пики, закрывшие путь к шатру. Настоятель заготовил проникновенную речь, вдохнул побольше воздуха… и поперхнулся от удара промеж лопаток.

– Бабник мой бесценный! – отдалось в барабанных перепонках, в то время как спина предательски хрустнула. – Ну что ты мнешься, как девица перед стогом, полезай давай!

Истерро демонстративно прочистил уши и хотел указать на стражников, но стражников на месте не оказалось, они почему-то валялись на земле с переломанными пиками и пытались незаметно отползти подальше от безумного Берсерка. А тот на них и не смотрел, он размахивал правой рукой, сжимавшей какую-то палку на короткой цепочке, а левой приобнимал монаха за плечо, подталкивая к шатру.

– Слушай, Бабник, ну мы и влипли с сопляком Дарителем! – повествовал великан, по ходу рассказа надавав по лбу и паре любознательных придворных, сунувшихся следом. – Такое было, что я и спать спокойно не смогу теперь, и жрать буду в три раза меньше! Он, кстати, крепкий парень, соображает, что откуда.

Истерро попытался представить, чем эти двое так увлеченно занимались в пути, но, кроме откровенных гадостей, ничего на ум не шло, а богатое воображение нарисовало такие картинки, что Светлый покраснел от смущения.

Пикантность ситуации дополняло наличие целькона, не в меру изможденного к концу марш-броска. Истерро даже хихикнул про себя, искренне забавляясь подобным мезальянсом, но потом все как-то изменилось. Резко пахнуло кровью, и гноем, и какими-то пряными травами лесов Инь-Чианя. Монах чуть повернул голову и отшатнулся: плащ великана сполз с плеча, обнажив багровое пятно вкруг прореза в холщовой рубахе, и еще одно, по могучему торсу, и обломок стрелы под ребром в набухающем алом ореоле.

Монах протянул руку и застыл, побелев от ужаса. Викард еще держался, еще строил из себя героя сказаний, он мог шутить и даже драться на легендарном варварском запале, на безумии берсерка, на остатках самолюбия и телесной мощи, отмеренной Единым Господом сверх меры. Но странным знанием, обретенным в скромной деревеньке по дороге в Мантрей, Истерро знал наверняка: жизнь уходит из великана-варвара. Медленно, коварно, скромными, едва заметными шажками, заманивает в туман, за которым – только Калитка и улыбка Седой Девы. Он даже увидел Ее невдалеке, увидел и задохнулся от восторга и от страха за инь-чианина.

– Тебе нужно к целителю! – прошептал Истерро. – Немедленно! В город! Или… Где-то Ерэм крутился, вот вечно, как нужен…

– Да ерунда! – остановил его скривившийся то ли от боли, то ли от неудовольствия Викард. – Здесь же интереснее, чудак. До сих пор не сдох, часок перетрусь, не боись. Даритель тоже изрезан, что капуста в кадушке, но все не сломается, паршивец. Нам еще ответ держать перед Эреем, забыл?

– Постой, – покачал головой Истерро, собираясь с Силами, – погоди, я сейчас, Берсерк, я попробую… Вот так.

На краткий миг монах прикинул, как скверно они смотрятся со стороны, но мысль мелькнула и сгинула, ожгла крапивой стыда, и стало не до приличий и мнения дурной толпы. Осталась только боль, жгущая бок великана, приглушенная травяным настоем, остался обломок, пьющий алую кровь, жадно, вволю, осталось пробитое копьем плечо. Истерро вскинул руки и вдруг почувствовал, что нет необходимости в прикосновении, что можно и так, издалека, на расстоянии, что Силы хватит, и сияния хватит, и решимости. Он свел ладони, черпая открывшуюся вдруг энергию Океана, будто воду из ручья, пригоршнями. Воздух наполнил слепящий изумрудный свет, залил импровизированную чашу, перетек на подушечки пальцев и сорвался, прицельно ударив в тепло пульсирующей крови, запирая ее до лучших времен.

Великан замер, с удивлением прислушавшись к отголоскам боли, успевшей стать привычной, настолько, что потеря ее едва не опрокинула сознание, – точно дверь, что трещала под напором плеча, и вдруг приоткрывшись, поймала в провал разбойника, и тот полетел кувырком по ступеням. Викарду стало легко и щекотно. Слишком легко. Слишком щекотно. Он фыркнул и пошатнулся.

Истерро удержал мощного варвара. Пожалуй, он даже не ведал того, что делает, растворившись в ощущениях и возможностях. Пылающие от нестерпимого жара руки все же коснулись великана, сводя края рваных ран. Повинуясь уСиленному призыву, из-под ребер вынырнул наконечник обломанной стрелы. Он, кроткий, мирный монах, Светлый брат, настоятель Храма, он, кому делалось дурно при единой мысли о крови, прежде не исцелявший отметины мертвых руд, вершил сейчас небывалое. Его глаза горели, собственная кровь отливала от щек, Сила таяла, но Истерро лишь упрямо поджимал губы, сражаясь за беспутного варвара, за того, кого в тайных уголках души почему-то привык считать другом. Он бился и побеждал, улыбаясь в лицо Седой Деве, подобравшейся недопустимо близко.

– Ну ладно тебе! – прохрипел инь-чианин. – Дальше я сам, остынь, Бабник! Ведь не зря говорят, на варварах, мол, что на псях. Ну!

Истерро неторопливо отвел руки, внутренне ликуя, любуясь чистой работой, со страхом, почти столь же жгучим, как боль, понимая, что взошел на новую ступень, и обратный путь ему заказан. Отныне и навеки лекарь. Военный целитель, нянька при беспечном Берсерке, чья вера учит рисковать собой.

– Пошли! – не удержавшись от горестного вздоха, кивнул великану Истерро. – Посмотрим, что там творится.

– Пошли, – уже спокойнее согласился Викард, топчась на месте и поглядывая на друга с гремучей смесью восторга и тревоги. – Только там все тот же бардак: твой приятель Ерэм…

– Никакой он мне не приятель!

– …наверняка врачует моего приятеля Гонта. Прочувствуй иронию и не кипятись, – инь-чианин откровенно издевался, пряча за издевкой благодарность.

Истерро прочувствовал иронию и перестал кипятиться.

Один за другим они проникли в шатер, и монах заподозрил великана в даре провидца. Внутри царила суета, и допущенный на совещание Ерэм мельтешил вокруг потерявшего сознание Дарителя. Не хватило полуполковнику сил, сломался. Истерро понимающе покачал головой: ведь не варвар, уроженец изнеженного, избалованного судьбой Ю-Чиня. В присутствии великана юнца держала гордыня и надуманное превосходство, самовольное предводительство, а как исчез подчиненный из виду, так словно опору выбили. Впрочем, Ерэм дело свое знал, недаром, победив в состязании старших целителей, выбился в лейб-медики при самом Императоре! Даритель уже приходил в себя, сконфуженно озираясь. Увидев варвара, юноша порывисто вскочил, но был остановлен гневным окриком лейб-медика, завершавшего перевязку. Глядя, как извечный соперник в делах любовных стягивает грудь Дарителя хлопковыми лентами, Истерро решил, что и своего невольного пациента стоит обмотать с головы до ног, но додумать сию светлую мысль не успел: Ерэм наметил себе новую жертву.

– О, да у нас тут еще раненый! – жизнерадостно возопил лейб-медик, воздев для пущей театральности белы руки, и его веснушки засветились скрытым торжеством. – Позвольте-позвольте…

– Да брось! – отмахнулся от него инь-чианин. – Изыди, сверчок. Второй ведун мне не надобен.

Ерэм гневно глянул на Истерро:

– Я понимаю, любезный брат мой, что вам пришлось задурить голову славному варвару. Дотащить такую громадину, вознамерившуюся рухнуть на полпути, нелегко, пусть уж сам идет! Я искренне ценю ваш талант, но… Но всему же есть границы!