Текст книги "Любовь – это розы и хлыст"

Мы с менторшей встали у стены так, чтобы было удобно наблюдать за теми, кто входит в зал. Двери распахнулись, двумя рядами прошли приживалки матери в одинаковых темно-зеленых платьях и геннинах и грумы моих братьев. Они выстроились вдоль ковровой дорожки и замерли будто изваяния.

Поддерживаемая под обе руки Франко и Фичино, прошла моя мать в платье аметистового цвета и темно-синем блио с длинным шлейфом, отороченным собольим мехом. Я заметила, что Франко неестественно бледен и вообще имеет помятый вид, значит, груму пришлось отрывать его от веселой попойки, что, конечно, не может не огорчать моего мерзкого братца. Какие мешки у него под глазами, видно, выжрал целых два бочонка своего гадкого имбирного пойла! Поделом же тебе, идиотто! А если ты вдруг примешься блевать за торжественным ужином, то хоть немного поутратишь свою спесь, чего тебе искренне желаю! Вот я повеселюсь, не все же вам издеваться над младшей сестрой!..

Мать и братья встали посередине залы, и я увидела, что моя бесстрастная мать дышит так, будто ее что-то сильно взволновало. Я поняла, что она смертельно боится тех гостей, для коих так пышно украшена зала. Но почему?

В дверях появился наш домоправитель в торжественной одежде и с церемониальным посохом. Он выдержал несколько мгновений, окидывая взглядом залу, и воцарилась совершенная тишина, в которой было что-то давящее и страшное.

А еще в этой тишине я уловила новый запах.

Он был чудовищно отвратителен, так, что у меня закружилась голова и тошнота подкатила к горлу; чтоб не упасть, я вцепилась в руку менторши. Кто или что может так пахнуть – тленом, гнилью, нечистотами и ко всему – чем-то совершенно нелюдским и не относящимся к этому миру?! Я никогда не верила в существование духов зла, созданных детьми Неба, чтобы мешать нам, потомкам Первой жены, но сейчас я понимала: если духи зла есть, они должны пахнуть именно так! И сейчас они войдут в эту залу, сядут за наши столы, разделят трапезу, станут друзьями! Но этого нельзя допустить! Они несут нам смерть!

– Доминика, успокойтесь, перестаньте дрожать, – прошептала менторша.

– Я хочу уйти, – выдохнула я.

– Это невозможно. Прекратите.

Домоправитель трижды гулко ударил посохом в пол так, что задрожало пламя всех свечей:

– Его высочество принц Ломбардио ди Монтойя, владетель земель Чьяраменти и Абруцци, великий суверен короля Альфонсо Светоносного и священный хранитель Великого Учения Истины!

Вонь стала нестерпимой. Я прижала к носу платок, заслужив уничтожающий взгляд менторши. Неужели она не чувствует? Неужели они все не чувствуют, что сюда идет смерть?!

Он был удивительно красив и изящен, принц Ломбардио Монтойя. Его короткий дублет с отрезной баской и высокими валиками на плечах был из редкостного снежно-белого бархата и усыпан множеством алмазов, горевших в свете свечей так, что глазам становилось больно. Ниспадающий со спины красивыми складками плащ-упелянд сиял золотыми и пурпурными нитями и оторочкой меха чернобурки. Шоссы обтягивали его изящные и крепкие ноги столь модно, что по строю приживалок прошелестел восторженный вздох, а гульфик выпячивался так, что казалось, будто он живет жизнью, отдельной от жизни своего господина. После неприличных рассказов Ченцы я поняла, что именно мужчины покоят в этих гульфиках, в другой раз я бы посмеялась, но сейчас меня словно сковало цепями непередаваемого ужаса. Лицо принца дышало красотой и изяществом, он был полностью выбрит согласно столичной моде, длинные черные кудри, схваченные золотым обручем, сияли в свете свечей. Темно-зелеными глазами он окинул залу и всех людей, присевших перед ним в почтительном поклоне, и решительно направился к матушке.

– Благоговейно целую ваши руки, принц, – склонила голову моя мать.

– О домина Катарина, я осмелюсь ответить тем же, – принц изобразил изысканный поклон и взял в свои ладони руки матери, поцеловал их поочередно. – Все слухи о вашей красоте и изяществе, что ходят в столице, лгут, я вижу это. Ибо вы стократ прекраснее любых слухов. Я даже не могу поверить, что вы, блаженнейшая домина, мать сих взрослых юношей! – и принц улыбнулся Франко и Фичино.

– Вы слишком добры ко мне, ваше высочество, я лишь бедная вдова и ваша покорная слуга. Прошу простить, что мы не сумели должно подготовиться к вашему приезду…

– Полно, алмазная синьора, я сам виноват, что не предупредил вас о своем визите заранее. Но, признаться, мне просто хотелось навестить вас по-дружески, без церемоний, ведь мы были хорошими друзьями с вашим покойным мужем…

– Благодарю вас за память о нем, ваше высочество, – мать всегда была образцом учтивости.

Принц снова поцеловал ее руки и сказал:

– Позвольте мне сопроводить вас на ваше место за столом, прекрасная хозяйка прекрасного кастильона.

– Почту за честь, ваше высочество, – опустила ресницы мать и покорно положила ладонь на расшитую золотом манжету принца.

Проводив мать, принц Ломбардио весело глянул на моих братьев:

– О, да вы настоящие кавальери с крепкими руками и широкими плечами, вы пошли статью в вашего благородного отца! Так сядем же и поднимем первый кубок за этот дивный замок и его высокородных обитателей!

Принц сел в почетное кресло, дождался, когда виночерпий нальет ему полный кубок, и поднял его со словами:

– Эввива кастелло Пьетра-делла-Чьяве, эввива прекрасной домине Катарине и ее благородным сыновьям!

– Эввива! – громогласно воскликнули спутники принца.

Да. Тут я вынуждена оговориться. Принц, разумеется, был не один, его сопровождала целая кавалькада знатных и роскошно одетых юношей, один краше другого. Но в первые моменты я была так сосредоточена на зловонии, волнами исходящем от принца, что не обратила на них внимания. А теперь я установила точно: вонял только принц. От людей его свиты исходил обыкновенная смесь человеческих запахов: пот, духи, винный перегар, гнилые зубы… Это немного смягчало ощущение того, что с нами за стол села Смерть в облике высокородного юноши.

Нет, разумеется, я и моя менторша сидели в самом дальнем углу женского стола. Обо мне никто не вспомнил, как о дочери Томмазо Азиттизи, словно меня просто не существует. От этого унижения и оттого, что вся зала воняла мертвечиной, мне кусок не лез в горло. Я взяла кисть красного винограда и медленно ощипывала ее, отправляя в рот ягоду за ягодой. Их кисло-сладкий вкус заглушал дурноту, которая подступила к горлу.

– Может быть, вам выпить разбавленного вина, доминика? – тревожно спросила менторша. – Вы выглядите слишком бледной. Вам дурно?

– Да, мне дурно, очень-очень, – прошептала я. – Вы можете меня незаметно увести отсюда, Агора? Сделайте это, умоляю!

– Хорошо. После второго кубка мужчины будут заняты только едой и разговорами, и я уведу вас, доминика.

– Благодарю.

Люция исполнила мою просьбу. Звенели кубки, булькало вино, слуги не поспевали носить огромные тарелки с изысканными яствами, и мы смогли незаметно ускользнуть. Я взлетела по лестнице, еле сдерживая в себе рвотные позывы, и все равно у самой двери в свою комнату меня вывернуло наизнанку желчью и непереваренным виноградом.

– О Великий Спящий! – вскричала Люция, глядя на меня. – Что за болезнь приключилась с вами?

– Не знаю, – тупо ответила я и потеряла сознание.

Глава четвертая

Раньше я никогда так не болела. Конечно, простуда из-за сквозняков в замковых покоях или несварение желудка от дурной стряпни младшей кухарки приходили нередко. В таких случаях менторша сообщала об этом матушке, а та посылала одну из своих приживалок с травяными настойками, припарками или каплями. Приживалки, казалось, только и ждали, что я совершенно обессилею, и у них появится возможность лечить меня в свое удовольствие и квохтать, как перепуганные наседки. И чтоб не терпеть всю эту заботу, я быстро выздоравливала вопреки их лекарствам, кои сливала в горшок под кроватью.

Но на сей раз я попала крепко.

Когда я очнулась от обморока, то увидела, что лежу в постели, моя сорочка мокра от пота, но при этом у меня зуб на зуб не попадает от холода. Тело болит так, что кажется, будто от костей отвалилось мясо. Я не могу поднять ни рук ни ног и кричу от ужаса, но на самом деле мой голос не слышнее комариного писка. Вокруг какая-то красная темнота, душная, давящая, и мне представляется, что я умерла. Но вот кто-то снимает с меня сорочку и проводит по телу чем-то восхитительно прохладным и мягким, и лихорадка успокаивается. Остро пахнет уксусом и мятой, я начинаю лучше дышать и хочу приподняться на локтях, но чья-то рука снова укладывает меня на влажные подушки:

– Лежите, доминика, вам нужен покой.

Неужели это какая-то из матушкиных приживалок? Я вглядываюсь в темноту и вижу освещенное свечой лицо своей менторши.

– Агора… – выдавливаю я. – Пить…

У моих губ оказывается бокал с водой. Отхлебнув, я кривлюсь: теплая!

– Всё мокрое… – шепчу я.

– Я позову вашу служанку, она поменяет белье. Мы боялись трогать вас, пока вы были в беспамятстве.

– Долго?

– Около суток. Я покину вас ненадолго.

Менторша встает и оставляет меня в темноте, унеся свечу с собой. Я снова проваливаюсь в беспамятство, но, видимо, ненадолго, потому что когда снова открываю глаза, то вижу у постели не только профессу, но и мою служанку Лори.

– Доминика, мы сейчас пересадим вас в кресло, и Лори поменяет постель. Может быть, вы сможете выпить чашку бульона?

При мысли о бульоне мне стало тошно.

– Нет, – прошептала я. – Лучше воды с лимоном, холодной-прехолодной…

– Холодное вам нельзя, моя девочка. Вы больны. Пришлось вызвать из города лекаря. Он осмотрел вас и нашел, что у вас сильно воспалено горло, жар и сыпь по телу. Он сказал…

Я перебила:

– Меня осматривали?! Какой-то мужчина? И он касался меня?

Менторша сказала твердо:

– Доминика, это было необходимо. К тому же после осмотра я протерла ваше тело смесью белого вина и уксуса, как велел лекарь. Ваша болезнь излечима, но вам нужен покой, теплое питье и обтирания отваром особых трав. Отвар готовит главная повариха, она делает все очень тщательно, можете не волноваться за его чистоту. А ваше питье готовлю я: это смесь целебных масел, которые оставил лекарь и порошков из кореньев растений; оно должно снять воспаление в горле. Еще лекарь завтра приготовит мазь для смазывания вашего горла, он обещал прислать ее со своим учеником.

– Я не хочу… не буду!

– Доминика, вы разумная девочка и должны понимать, что это для вашей пользы. Дайте руку, я помогу вам встать.

Я была так слаба, что не смогла самостоятельно пройти два шага до кресла, менторша буквально тащила меня на себе. Упав в кресло, я закрыла глаза – огонь камина их слишком раздражал. Я сжала руку менторши и спросила:

– Моя мать… Она приходила сюда?

– Нет, доминика, хотя я сочла нужным сообщить ей о вашей болезни.

– Понятно…

– Ваша мать сейчас очень занята. Почти всё свое время она проводит в обществе принца Ломбардио.

– Чудовище… – вырвалось у меня.

– Что?

– Принц Ломбардио – чудовище, – прошептала я. – Он несет смерть…

– Вы бредите, доминика. Принц – весьма учтивый и достойный юноша…

– Нет! – взгвизгнула я. – Вы не почувствовали, а я – да! От него воняет гнилью и протухшей кровью! Люди так не пахнут! Он – не человек! Кто угодно, но не человек! Мне стало плохо именно потому, что я почувствовала мерзостную вонь, исходящую от него!

– Я вас не понимаю, доминика – лицо профессы стало бледным. – Вы так тонко различаете запахи?

– Да! – мне хотелось кричать, но не было сил, и горло разрывалось от боли. – Я различаю запахи всего, что окружает меня, даже запахи мышей в норах внутри стен замка, запахи еды и вин на кухне, несвежего белья в комнатах братьев! Иногда это ничего не значит, но когда я учуяла запах принца, я поняла, что он – чудовище, лишь носящее облик смертного человека! О, прошу вас, пэр фаворэ, скажите моей матери, чтоб она выгнала его! Будет беда, большая беда!

Тут я заметила, что моя служанка не перестилает постель, а стоит с разинутым ртом и слушает мою бессвязную речь. Это увидела и менторша и напустилась на нее:

– Ах ты, дрянная девчонка! Что рот разинула?! Подслушиваешь? Быстро стели постель и не вздумай проболтаться о том, что услышала! Иначе я оторву тебе уши и заставлю их съесть сырыми!

Я никогда не слышала такой речи от своей хладнокровной менторши, и у меня от удивления даже прошла тошнота. Служанка кинулась стелить простыни, и я почувствовала их нежный аромат свежести и лавандовых цветов.

– Професса, – спросила я. – А другие люди… они могут различать запахи так же, как я?

– Не думаю, – помолчав, тихо сказала Люция. – Конечно, запах лилий от запаха навоза отличит всякий, но, по-моему, у тебя нюх скорее, как у собаки, а не у человека, раз ты чуешь то, чего не ощущают другие. Понюхай, чем пахнет моя ладонь?

Она достала чистый платок, тщательно отерла им свою ладонь и протянула мне ее. Я даже не стала наклоняться, как делают другие, чтоб понюхать и сказала:

– Вы мыли руки в отваре ромашки и липы, потом натерли их смесью оливкового масла, настоя укропа и алоэ. Потом вы носили перчатки – пахнет выделанной кожей ягнят. На обед вам подали слоеные пирожки и индейку с острой подливкой… Еще чувствуется какой-то запах, похож на запах ореховых чернил…

– Дитя, умоляю, остановитесь! – менторша отняла у меня свою руку и посмотрела с ужасом. – Обычный человек не способен на такое! В прежние времена вас обвинили бы в колдовстве!

– Колдовство? Что это такое?

– Видите ли… В давние времена, когда еще не все люди прониклись верой в Великого Спящего, были отдельные племена и даже государства, которые поклонялись… злым силам. Взамен они получали чудесные способности: летать, одним взглядом перемещать по воздуху разные предметы, читать мысли других людей, провидеть будущее, слышать и чувствовать то, что остальным не под силу. Эти люди были очень могущественны, их невозможно было победить ни в одной войне. Но когда явился Первосвященник и начал проповедовать о Великом Спящем, он нарек этих людей колдунами и злодеями, и проклял от имени Спящего, ведь то, что они умеют – это зло и нарушение воли Спящего. По приказу Первосвященника этих людей убивали через сожжение на костре, потому что иначе с ними невозможно было совладать…

– Но почему? Почему их убивали? Что такого страшного в том, что умеешь летать? Птицы ведь летают!

– Птицы летают, ибо так повелел им Спящий. Людям же летать не положено, как и читать чужие мысли и убивать не оружием, а лишь силой воли. Удел людей – жить в труде, смирении и страдании, чтобы заслужить прощение Спящего и после смерти уснуть Его блаженным Сном.

– А в чем мы провинились перед Спящим?! И как Он может знать о нашей вине, если всё время спит?

– Доминика, прошу вас, прекратите говорить эти безрассудства! Мы ничего не можем знать о воле и путях Спящего! Он непостижим, и лишь благодаря учению Первосвященника мы можем хотя бы веровать в Него. Что же касается вашего дара, вам лучше скрывать его. Вас могут обвинить в том, что вы колдунья, и даже высокое происхождение не сможет уберечь вас от казни на костре! Прошу вас, молчите, молчите об этом!

– Хорошо, – я покорно опустила голову. – Но вы… Вы ведь не расскажете об этом никому?

– Клянусь в том своей жизнью, – твердо сказала менторша. – А теперь позвольте мне помочь вам лечь в постель.

– Я не хочу. Мне кажется, я гораздо лучше себя чувствую. Может быть, нам стоит погулять?

– Ни в коем случае! Вы еще слишком слабы, вам надо беречься.

Пришлось повиноваться. Агора напоила меня отваром трав, лихорадка отступила, и я наслаждалась чувством покоя, лежа на свежих простынях. Менторша приоткрыла окно, чтобы впустить немного свежего воздуха, и я дышала ароматами скошенной травы, речной воды, апельсинового масла и розовых бутонов. Постепенно меня сморил сон и он стал первым шагом на пути к моему выздоровлению.

Каждый наступивший день приносил новые события и известия. Менторша читала мне вслух главы из «Всеобщей истории мореплавания», и я пленялась картинами моря и осененных парусами кораблей, что не боятся штормов и шквалов. Когда чтение заканчивалось, я просто лежала в тишине и представляла свой корабль – огромный трехмачтовый барк с палубой, блестевшей, как натертое серебро, с парусами, полными ветра. Этот корабль носил имя «Амато» – «возлюбленный» на наречии Старой Литании, и капитаном его была я.

Меж тем наш кастильон гудел как дупло с потревоженными дикими пчелами. Принц Ломбардио упросил мою мать отменить траур, который она много лет держала по отцу, и устроить в замке большой праздник в честь грядущего Дня урожая. День урожая никогда на моей памяти не отмечался в замке, хотя в деревнях его, наверное, все равно праздновали согласно обычаям. Мать столь глубоко ушла в свою скорбь по отцу, что любое веселье казалось ей преступлением. Однако принц все изменил. Каждый день они с матушкой выезжали на прогулку верхом и осматривали наши огромные угодья. Из столицы по приказу его высочества с гонцами прибывали роскошные подарки: ткани, драгоценности, духи и притирания – для матушки, красивое оружие, меха и вина – для братьев. Все слуги были заняты: День урожая решили провести так, как раньше никогда не бывало. Для простолюдинов в городе будет устроена ярмарка и всякие забавы: стрельба из луков и арбалетов, бой на мечах, метание копья, рукопашная – чтобы деревенские да и городские мужчины потешили себя и показали, кто чего стоит. От имени моей матери всем будет выставлено бесплатное угощение и пиво. В замок же съедутся знатные гости ближних феодов, утром праздника состоится большая охота, в полдень – торжественный обед, а вечером – танцы.

Агора решила, что мне уже можно совершать небольшие прогулки, и по утрам мы гуляли в окрестностях кастильона, заросших густой травой. В замке же я старалась не попадаться никому на глаза, служанка приносила мне еду в комнату, и моя мать ни разу не справилась о том, почему я не выхожу к общему столу. И меня это даже радовало: от слуг я слышала, что мать отныне трапезничает в обществе его высочества, а снова ощутить вонь принца было выше моих сил. Я только надеялась, что со временем он уедет в столицу, и можно будет снова побродить по любимым башням, комнатам и закоулкам кастильона.

Постепенно я окрепла настолько, что мы с Агорой стали совершать долгие прогулки между полей, где золотились колосья созревшей пшеницы, на виноградники, полные спелых гроздьев, которым предстояло лечь в давильни и постепенно стать душистым, сладким вином… Агора рассказывала мне о повседневных трудах простолюдинов, о том, как прядутся нити, ткутся полотна, создаются из глины кувшины и миски, а я удивлялась – откуда ей всё известно про столь недостойные для внимания знатной девочки вещи? Хотя знатная девочка, то есть, я, была просто в восторге от этих рассказов: куда интересней узнавать о том, как выделывают кожи или варят варенье, чем запоминать двадцать свойств Великого Спящего. Великий Спящий был далеко и к тому же спал, мне не было до Него никакого дела, а вот то, что в День урожая Ченца и ее Констанцо решили сыграть свадьбу, восхищало безмерно. Ведь я приглашена туда почетной гостьей! И знает об этом только Агора, мы с ней вдвоем преподнесем подарок молодоженам – две пуховые подушки, вышитые моей неумелой рукой.

День урожая с самого начала обещал быть солнечным и жарким. Я спешно позавтракала и вместе с Люцией поспешила в каретный сарай, где с вечера нас ждала небольшая открытая повозка, запряженная бодрым мерином Конти. В повозке лежали холщовые мешки со свежим сеном, поверху их укрывали домотканые дорожки, а еще повозка со всех сторон была украшена лентами и цветами, и даже на упряжи Конти зеленели плети хмеля.

– У меня повозка, как у Девы Урожая, – сказала я Агоре радостно.

– Да, доминика, – улыбнулась Агора. – Похоже, это постарались ваша служанка и грум.

Так, в повозке, мы прикатили в деревню, где несколько женщин уже ставили блюда и миски с едой на два длинных стола, перегородивших улицу поперек. Увидев нас, они закричали:

– Приехала Дева урожая, встречайте, встречайте, добрые люди!

Одна из девушек – невысокая толстушка в зеленом платье и разноцветных лентах, вплетенных в косы, помогла нам спуститься.

– А где Ченца? – спросила я ее.

– Она с подружками в своем доме, они поют свадебные песни перед тем, как предстать перед деревенским старостой.

– Я тоже хочу туда, я еще никогда не слыхала свадебных песен!

– Идемте, я провожу вас.

Маленький домик Ченцы показался мне лучшим зрелищем за этот день. Чистенький и уютный, он пленил своей простотой и нежным ароматом… любви, да, по-другому не скажешь. Любовь была растворена в воздухе домика, ею пропитались чисто вымытые полы, беленые стены, скамьи и полки, посуда и очаг…

Ченца сидела на лавке посреди комнаты, а вокруг нее суетилось с полдюжины девушек.

– Маленькая госпожа, ты пришла! – радостно воскликнула она. – И професса здесь. Располагайтесь, отдохните, пока эти неумехи выдирают у меня все волосы своими гребнями!

– Мы принесли тебе свадебный подарок… – начала было я, но Ченца предостерегающе подняла ладонь:

– О подарках поговорим после свадьбы, а до – дурная примета.

Но примета приметой, а перед свадьбой в самый День Урожая ко мне подошел жених Ченцы и сказал:

– Маленькая доминика, я знаю, что уж такой итгрушки у тебя точно нет.

И он протянул мне стилет в ножнах.

– Он будет защитой тебе. Принц, что приехал в ваш кастильон… О нем бродят дурные слухи.

– Благодарю всем сердцем.

– Будь осторожна, доминика.

…Миновал День урожая, Ченца стала замужней дамой, а в доме нашем не прекращались пиры и принц, казалось, забыл об отъезде. Зато он вспомнил обо мне.

Мы с Агорой как-то возвращались из скриптория и вдруг в коридоре нарисовалось это чудовище.

– О, доминика Норма! – он поклонился. – Какая честь видеть вас.

– Взаимно, ваше высочество.

– А это ваша менторша?

– Да.

– Весьма красива, надо признать. Ваше имя?

– Агора, сир.

– Чему вы учите доминику?

– Только тому, что положена девам.

– Девам… Какое прекрасное, чистое слово! Обожаю девственниц. Они такие пленительные. Нам надо будет провести совместный урок. Честь имею.

Когды нетопырь и его вонючая свита ушли, меня вырвало. Агора потащила меня в мои покои, умоляя держаться.

– Быть беде, госпожа моя, быть беде, – шептала она. – Надо усилить охрану вашей половины.

Но мы не успели ничего сделать. Беда в лице принца и четырех его головорезов пришла в спальню Агоры, которая вообще никем не охнанялась. Слуги принца держали Агору, пока этот выродок насиловал ее и уродовал ей лицо, потом попользовались ею сами и бросили истекать кровью. Агора как-то смогла доползти до моей комнаты и постучать, и какой я увидела ее – не передать.

– Агора…

– Это принц. Бегите отсюда! От придет и за вами. Он любит девственниц.

Унее были отрезаны уши, губы и груди.

– Мне уже не помочь, я умираю, Бегите! Теперь даже я слышу его вонь.

Он испустила последний вздох у меня на руках. Я втащила ее в комнату, переоделась в костюм для верховой езды, схватила свой стилетто и затаилась на балконе. И вовремя!

В мою комнату вошел упырь и его прислуга. Он уже успел переодеться во все белое.

– Принц, эта шлюха сумела доползти до покоев девчонки и наверняка предупредила ее.

– Обыщите покои. Этот цветок я раскрошу по лепесточку.

Мой балкон устроен не так, как остальные. Под его полом есть ниша, куда я частенько пряталась от Агоры. О Великий Спящий, за что ты так обошелся с Агорой!

Они долго обыскивали мою комнату, но, в конце концов, решили, что я сбежала. Но сначала я должна была отомстить.

Я долго сидела в нише, убеждаясь, что принц не оставил соглядатаев. За гобеленом в моей спальне есть потайной ход, возможно, они направились туда. Значит, я должна была направиться в комнату принца.

Здесь пахло разложением, хотя чистота стояла идеальная. Агора, с тех пор, как я получила стилет, обучала меня различным приемам безопасности и боя. Я понимала, что до принца должна убить его прихвостней, но вместо этого в моем сознании абсолютно четко вырисовался образ одной из прекрасных ваз – из литого золота. На ней была выгравирована непонятная надпись, но я прочкла ее:

УМРИ.

И в меня словно вошла какая-то сила. И когда на пороге покоев принца стали появляться его слуги, я просто показывала на них пальцем и повторяла:

– Умри, умри, умри.

– Но со мной заклятием Умраз не справишься, маленькая шлюха, – сказала принц. – Ты же чуешь, что я не человек!

А огромная ваза из самоцветов уже взорвалась у меня в голове, и я сказала:

– Мой раб.

Он очень много вопил, ведь рабом он был всего пять минут, а мне трудно было разрубать на куски его тело и кромсать стилетом лицо. Тут третья ваза вспыхнула у меня в сознании, и труп упыря запылал, осыпаясь мгновенным белесым пеплом.

Комната горела. Кричали об убийстве и пожаре, но я так устала, что легла спать прямо в коридоре, положив под голову свой стилет.