Текст книги "Любовь – это розы и хлыст"

– Я очень хочу пить.

– Посвети фонарем вон туда. Увидишь стол, на нем – кувшин и кружки. Вода отдает тухлинкой, но если хочешь пить, и такую выпьешь. Всё, не мешай мне. Спать хочу.

С этими словами она улеглась на койку и накрыла свое лицо куском грязной тафты. А я посветила фонарем в указанном направлении и действительно обнаружила стол из грубо сколоченных досок, Рядом стояли два стула. Я поставила фонарь на стол, налила себе из кувшина воды. Она действительно мерзко пахла, но я так хотела пить, что переборола отвращение и выпила. В животе противно заурчало. Вообще-то и мне есть хочется. Интересно, что будет на обед? Я бы сейчас съела творожный пирог, или булок с маком, или тушеную утку со сливами, или… Ой, нет, надо прекращать такие мысли, а то уже весь рот полон слюны, она сейчас начнет капать мне на колени!

Я решила сменить направление своих раздумий. Белла сказала, что мы плывем на корабле. Интересно, какой он? Как выглядит?.. Что будет со мной? Я стиснула зубы. Не реветь! Вот что, надо выбраться на палубу и оглядеть корабль. Что толку сидеть в этой комнатушке и страдать от качки? Так хочется глотка свежего воздуха!

Я повесила фонарь на крюк, потолклась по каюте и наконец, нашла трап и дверь, ведущую наружу, она была почти под самым потолком. Поскольку Белла уже храпела, я не стала приглашать ее в это путешествие.

Выбравшись наружу, я по инерции сделала несколько шагов вперед, а потом замерла, как вкопанная.

Корабль был огромен. Его палуба была, как поле, основания мачт напоминали цельные стволы деревьев, слышался жуткий вой – это ветер свистел в парусах. Я задрала вверх голову – мачты терялись в переплетении бегучего такелажа. И протыкали собой облака.

Погода была мрачной. Ветер гнал сизые толстые тучи, было холодно, так, что я продрогла и уже подумывала вернуться в каюту. Но так хочется всё осмотреть! Я осторожно двинулась вперед, поминутно оглядываясь – я боялась, что не смогу отличить дверь своей каюты от ряда таких же серо-грязных деревянных дверей. Но потом страх прошел. Я шла по палубе, покачиваясь и широко расставляя ноги, и осматривалась. Корабль явно знавал лучшие времена. Планшири разрисованы растительным узором, правда, изрядно потускневшим, по фальшборту вилась резьба…

Вдруг кто-то гулко кашлянул у меня за спиной. Я подскочила, как ошпаренная, и оглянулась. Это был здоровенный мужичина в темно-синей сорочке с пышными рукавами, дублете, отороченном мехом, обтягивающих шоссах, кожаных сапогах и темно-красной шерстяной накидке. Он был совершенно лыс, но при этом жутко бородат. Темные глаза сверкали, как гагатовые бусы моей кормилицы. Ах, Ченца, Ченца, как далеко ты теперь от меня! И наверное, мы никогда не увидимся!

Сжавшись, я молча наблюдала за здоровяком. От мужчины можно ожидать всего, причем не лучшего. Сейчас как возьмет, да вышвырнет за борт! Или снасильничает. А потом зарежет, вон у него какой кинжал привешен к бедру! И закончится моя жизнь, так и не начавшись толком. Падать перед ним на колени и умолять о пощаде не буду, умру гордой и несломленной…

– Вышла подышать воздухом, пигалица? – пророкотал густым басом мужлан. – Смелая ты, однако. Шторм шесть баллов, а она прогуливается, вы поглядите! Как тебя зовут?

– Норма, мессире, – пискнула я. Вышло жалобно. Но похоже, он меня не тронет. Ура!

– Какой я тебе мессире! – усмехнулся в бороду он. – Я простой подшкипер и зовут меня Гордони. Паоло Гордони. Небось, есть хочешь?

– Вообще-то, да, – осмелела я. – Не помню, когда ела в последний раз.

– Да уж, не балуют вас, девчонок, – вздохнул подшкипер. – Капитан всё трижды проклял за то, что взял вас на борт. Женщина на корабле – к беде, а уж такие бедолаги, как вы, своими слезами и накликали этот шторм. И похоже, ветер крепчает. На!

Он протянул мне кусок чего-то темно-коричневого и ужасно сухого. Я робко взяла.

– Не бойся, это вяленая говядина. Грызи ее, всё не так будет голодно.

Я кивнула и вцепилась зубами в кусок высохшего мяса. Оно показалось мне самым изысканным лакомством на свете.

– Пойдем, посидим, – предложил мне подшкипер.

Мы сели на бухту каната, я грызла мясо, не в силах от него оторваться, а дон Гордони достал из кармана толстую коричневую палочку и поджег ее с одного конца, а другим концом вставил в себе рот. Палочка принялась дымиться, очень душистым дымом, подшкипер втягивал в рот этот дым, выпускал его через ноздри и, похоже, был весьма доволен таким времяпровождением.

– Как ты попала в общину сестер Святого Терпения? – вдруг спросил он меня.

– В общину? – удивилась я. – Я не…

– Так ты ничего не знаешь? Дуреха… – он втянул и выпустил дым. – Говорят, община сестер Святого Терпения заботится об исправлении испорченных девушек и женщин. На острове Инкубо у них замок – Кастелло-дель-Мизерикордиа… Только я не вижу, чтоб о вас на корабле особо заботились. Ты знаешь, что всем девочкам не разрешается выходить из кают?

– Нет. Но в каюте так затхло и душно! И потом, где здесь… toilette?

– А, гальюн! Туда положено ходить только команде. А у вас в каютах должны быть горшки.

– Хорошо, я вернусь и поищу.

– Бедная ты малявка! Что за роба на тебе! Чайнские кули, которые таскают на спинах мешки с грузом муки и кофе, и те одеты получше! И ты к тому же босая!

– У меня, наверное, украли одежду и обувь, – проговорила я, загоняя в горло слезы вместе с очередным куском говядины. – Меня лишили сознания, а очнулась я уже тут…

– Сволочи! – рыкнул подшкипер. – Такое творить с детьми! Это беззаконие!

– Моя мать, – прошептала я. – Она хотела, чтобы меня забрали в схолу для исправления девочек…

– Чего ж ты такого натворила, раз мать так на тебя разгневалася? Ведь тебя от нактоуза не видно!

– Я… убила мужчину.

– Да ты что? Взрослого мужика?!

– Да.

– Держись крепче! И чем ты его?

– Своим stiletto.

– А по тебе не скажешь, такая маленькая и тихая девочка! За что ты мужика-то? Полез к тебе?

– Почти.

И я пересказала подшкиперу свою историю.

– Да уж, дела, – проговорил он, покачивая головой, когда я закончила. – Может, для тебя и лучше, что ты попадешь на остров Инкубо. Зато ты избежала тюрьмы и мучительной казни.

– Наверное, – протянула я.

И тут на палубе появился новый человек.

Да, забыла сказать, разумеется, на палубе было полно матросов – как-никак, шторм. Но всякий из них так был занят своим делом, что не обращал на меня никакого внимания. Видимо, у подшкипера просто выдалась свободная минутка.

Так вот, о новом человеке. Это была высокая, сухопарая дама, одетая в глухое черное платье и такой же черный плащ. Лицо ее напоминало мраморную маску, и только глаза горели жутковатым изумрудным светом.

– О мамма миа! – прошептал подшкипер. – Беда, девочка.

Неужели эта дама – капитан корабля и сейчас накажет дона Гордони за то, что он не занят делом, а болтает со мной?!

Но всё оказалось гораздо хуже.

Дама остановилась напротив меня и рявкнула:

– Немедленно встать, дерзкая девчонка!

Я вскочила и сжалась. Мне показалось, что она меня не просто ударит, а сделает еще что-нибудь мерзкое, например, отгрызет мне палец.

Дама оскалилась, показывая жуткие острые зубы. Глаза светились, как два фонаря. Да человек ли она?! Может быть, она – зло й дух?

Она приблизилась ко мне вплотную и костлявыми пальцами впилась в мое плечо:

– Как ты посмела покинуть свою каюту? Это запрещено!

– Я…я…

– Девочка просто захотела подышать свежим воздухом, – вступился за меня подшкипер. – Не наказывайте ее, сорелла.

– Благодарю вас за совет, сударь, но позвольте мне заниматься моим делом, раз уж вы не занимаетесь вашим. Боюсь ошибиться, но ведь именно вам поручено вывести корабль из шторма? – уничтожающе проговорила дама.

– У-у, сука, – пробормотал дон Гордони и встал. Подмигнул мне и пошел гонять матросов.

Он пытался выручить меня, но у него не вышло. И я не осуждаю его за это.

– Ваше имя, дрянь, – процедила дама.

– Норма Азиттизи, – сказала я и во мне взыграла фамильная гордость. – Не смейте называть меня так! Я дочь кавальери! Извольте именовать меня доминикой.

Она сняла руку с моего плеча.

Только для того, чтобы закатить мне такую пощечину, что я свалилась, как подкошенная. Во рту стало солоно от крови. Она мне зуб выбила!

Я выплюнула зуб и тут же скорчилась от нового приступа жуткой боли – она ударила меня ногой в живот.

– Как дышится воздухом? – насмешливо поинтересовалась она. – Встать, быдло. Иначе я еще раз ударю. Я могу бить вас столько, сколько мне угодно и как угодно. Я могу даже убить вас и не потерплю за это наказания! Забудьте, что вы были дочерью кавальери. Отныне вы подопечная общины сестер Святого Терпения. Вы хотите что-то сказать?

– Не бейте меня, – прошептала я. Надо мной всё кружилось в алой пелене боли.

– Встать, – повторила она.

Я кое-как встала.

– Не проводить ли вас до каюты, доминика? – о, эта мерзкая усмешка, делающая ее похожей на хохочущий череп!

– Я дойду, благодарю вас…

– В таком случае, поторопитесь. Вам еще надо отдохнуть перед обедом.

Я доплелась до каюты, открыла дверь, кое-как спустилась по ступенькам и без сил рухнула на койку вниз лицом. Подушка пахла рвотой. Я перевернулась на спину и заплакала. Чего мне ждать от этой проклятой жизни? Сколько еще мучений выпадет на мою долю?!

Я плакала, слезы катились по щекам и попадали в уши. Скоро у меня будут полны уши слез и я оглохну. Ну и пусть!

– Эй! – послышалось с соседней койки. – Норма, ты чего ревешь?

– Я вышла из каюты, и меня заметила какая-то жуткая фемина… Она избила меня!

– Это, наверное, сестра Чечилия. Отвратная баба! Ей поручено перевозить девочек на остров. Конечно, она разозлилась на то, что ты вышла прогуляться. Нам это запрещено! Наверное, боятся, что матросы нас пожалеют и вышвырнут за борт, чтоб мы утопли и не узнали больше никаких мучений.

– Это ужасно, ужасно, ужасно! Почему это случилось со мной? Я ведь только начала жить! Я даже читать и писать не умею толком!

– Думаешь, в жизни это тебе пригодится? В Кастелло-дель-Мизерикордия этому учат, но больше учат, как пресмыкаться, как терпеть боль от бесчисленных побоев, как мыть полы и скоблить отхожие места. Если ты выживешь и сможешь выдержать там семь лет, то тебя, скорее всего, продадут какому-нибудь храму или ордену – они покупают таких девочек, чтобы они просили милостыню или служили мужчинам…

– Как это?

– Ну, если честно, я не знаю.

И тут до меня дошло.

– Семь лет?! Ты сказала, семь лет? О боги!

Ужас преисполнил меня решимости.

– Я убегу.

Белла хихикнула.

– Дура ты, – сказала она. – Оттуда не сбежишь. Думаешь, до тебя никто не пробовал? Их трупы давно расклевали те злобные твари, которые кружат над островом. Тех девчонок повесили, перед тем живьем посадив в железные клетки. Они медленно умирали от жары и холода, от голода и жажды, от укусов летучих тварей…

Я побелела от ужаса.

– Откуда ты знаешь?

– Всех девочек, прибывающих в Кастелло, ведут сначала на площадку, где стоят виселицы, для устрашения. Так что бегут немногие.

– Неужели нет никакого выхода?

– Наверное, есть, – протянула Белла. – Только я его не знаю. Ты поспи. А там и обед скоро.

Она повернулась ко мне спиной и снова захрапела. А я лежала, сотрясаемая дрожью ужаса и отчаяния. Никто не поможет мне! Я умру, умру так скоро!

Я долго плакала, а потом заснула от изнеможения.

Мне приснилась Агора. Во сне она обняла меня нежными руками и прижала к своей груди. Было так тепло и уютно!

– Не грусти, – сказала она. – Не отчаивайся. Тебе будет трудно, но я помогу. Я буду отгонять от тебя зло. Правда, силы мои невелики, но я постараюсь…

Она улыбнулась, и мне показалось, что вокруг стало светлее…

Я проснулась, полная надежд и ужасно голодная. Может, обед уже скоро?

Проснулась и Белла. Она показала мне, где стоит горшок, и очень вовремя! А потом мы просто болтали ни о чем. Мне уже не было так страшно. Я рассказала Белле о том, что натворила в своем родовом замке. Она пожалела, что у меня нет моего stiletto. А то мы бы закололи сестру Чечилию, подняли бунт на корабле и велели бы команде везти всех нас на Теплые острова. Размечтались!

Я, правда, не поняла, что это за острова. Белла просто сказала, что там круглый год спеют персики и виноград, нет холодов, можно просто жить в хижине из листьев, пить воду из ручья и загорать на солнышке. Глупости какие-то…

Тут в дверь нашей каюты громко постучали.

– Обед! – радостно завопила Белла. Я тоже приободрилась.

Дверь открылась и на пороге каюты появилась тощая фигура в черном. В одной руке она держала дымящийся котелок, распространявший аромат вареных бобов, в другой – деревянный поднос с единственным куском хлеба.

– Бамбина Белла, вам положены вареные бобы. – Сказала она. – Подойдите и возьмите котелок.

Белла вскочила и подбежала к ней.

– Сначала молитву, бамбина, – строго рыкнула раздатчица.

Белла кивнула и молитвенно сложила ладошки:

– Воздаю благодарение Великим Спящему, подателю пищи и всяческих благ. Снизойди на меня, милость божья, и помоги мне исправить мои дурные наклонности!

– Вы прочли молитву слишком поспешно, – с укором сказала худышка. – Но так и быть, вот вам ваши бобы.

Она протянула котелок Белле. Та схватила его и, усевшись на стул, стала руками выхватывать из котелка горячую смесь из толченых бобов и каких-то пряностей. Я ее понимала, у меня тоже живот подвело.

Худышка посмотрела на меня.

– А вам бобовая каша не положена, бамбина Норма, – строго сказала она. – Сестра Чечилия сказала, что вы нарушили правила и вышли на палубу. Поэтому вы получаете только этот кусок хлеба. Подойдите и прочтите молитву.

Я подошла и крикнула ей в лицо:

– Передайте сестре Чечилии, что она дура! Я готова съесть целого жареного быка, а она посылает мне только кусок хлеба! Будь она проклята!

– Вы отвратительная девочка, Норма! – рявкнула раздатчица. – Вы и этого хлеба не получите! Голодайте до завтрашнего утра и мечтайте о жареном быке!

Она злобно ухмыльнулась и, повернувшись к нам спиной, ногой захлопнула дверь.

Я стояла и стискивала кулаки от гнева. И услышала рассудительный голос Беллы:

– Ну ты и дура! Чего ты добиваешься?

– Справедливости.

Она захихикала.

– Так ты долго не протянешь! Ешь теперь свою справедливость вместо хлеба!

И она сунула в рот пригоршню толченых бобов.

У меня закрутило в животе.

– Может, ты дашь мне немного своих бобов? – жалобно спросила я у Беллы.

– Еще чего! – ответила она сердито. – Мне и самой-то мало. Каждый сам за себя. Вот это и есть справедливость.

Она принялась уплетать бобы с удвоенной силой, а я сидела и сглатывала слезы. Она была права. И что у меня за язык! Ляпнула, что не надо и не получила даже куска хлеба!

Через некоторое время Белла прекратила чавкать. Она попыталась вылизать котелок, но не получилось.

Снова открылась дверь. На пороге появилась сгорбленная старушонка.

– Привет, Вонючка! – радостно воскликнула Белла.

– Давай свой котелок и горшок, бамбина, – проскрежетала старушонка. – А не то придется тебе какать в собственный карман.

И обе захохотали. Я легла и повернулась к ним спиной.

Но заснуть не могла.

Глава седьмая

Ту неделю, что нас везли на корабле на остров Инкубо, я помню не очень хорошо. От потрясения у меня стали повторяться судороги, и чтобы я поменьше кричала от боли, мне стали давать сонные маковые капли. Всё становилось каким-то призрачным, я спала и не спала, почти ничего не ела – от сонных капель пропадал аппетит.

Потом, наверное, сестра Чечилия испугалась, что я умру от истощения и плохих условий, и велела перевести меня в корабельный лазарет. Я помню, как лежала на койке, застеленной простынями, укрытая теплым одеялом, а корабельный лекарь с ложечки поил меня сахарной водой, кормил пшеничным хлебом с маслом.

– Как вас зовут, мессире? – спросила я его, как только смогла говорить.

– Лекарь Марсино Гоцци к вашим услугам, милая бамбина, – улыбнулся он. – Кажется, вы начинаете поправляться.

– Я была больна?

– Совершенно верно. У вас слабое здоровье. Вам никак нельзя волноваться и давать волю чувствам. По вашему пульсу я определил, что сердечко бьется слишком часто. А это опасно. У вас иногда будет кружиться голова, сохнуть во рту, руки и ноги ослабеют.

– Но что же мне делать? – простонала я. – Значит, я скоро умру, да? Верно, умру. Потому что везут меня на верную смерть!

– Успокойтесь, бамбина Норма. Я имел долгий разговор с вашей начальницей, сестрой Чечилией. Я уверил ее в том, что вам требуются щадящие условия жизни. Во всяком случае, пока не пройдут судороги и частый пульс. Она согласилась с тем, что по прибытии на остров вас положат в больницу.

– Она лжет.

– Надеюсь, что нет. Я постараюсь как-нибудь приехать к вам. А теперь выпейте две ложки моего эликсира. Не волнуйтесь, он очень сладкий и полезный. Это травы, поднимающие настроение и дающие жизненные силы. И туда добавлено варенье из lampone.[3]3
  Малина (ит.)


[Закрыть]

– Здорово, – улыбнулась я.

Выпив эликсира, я задремала. Потом меня разбудили и велели поесть – отварной цыпленок, хлеб с маслом, вареные яйца и целую тарелку сушеных абрикосов. Я ела их и радовалась, что судьба все-таки милосердна. Может быть, я смогу выжить в Кастелло-дель-Мизерикордиа! Я так хочу жить! Я выучусь там всему, чему только можно, а потом как-нибудь убегу. У меня получится. Главное, никому не раскрывать своих намерений. Даже Белле. Ведь это она сказала, что каждый сам за себя.

Мне даже разрешили, в виде исключения, выходить на палубу! Это здорово подняло мое настроение. Я выходила, держась за руку мессире Марсино. Шторм давно закончился, и корабль шел полным ходом. Небо и море словно сияли под лучами щедрого солнца. Свежий ветер холодил щеки. Я любовалась парусами и небом, иногда мессире Марсино брал меня на руки, и я могла видеть море и линию горизонта. Боги, это было прекрасно! Столько простора, красоты и свободы! Каждый вечер, перед сном, я вызывала в памяти образ корабля, несущегося мне навстречу на всех парусах. И просила, просила!

– Богиня и боги! Кто-нибудь там, в небесах! Исполните мою молитву! Сделайте так, чтобы я всю жизнь провела на корабле! Взамен берите, что хотите. Правда, у меня ничего особо и нет…

Молясь так, я втайне мечтала, что кто-нибудь из команды решит оставить меня на корабле. Например, мессире Марсино. Да, сейчас я мала, как bottone,[4]4
  Пуговица (ит.)


[Закрыть] но я же вырасту! И, хоть ужасно не хочется, стану женой тому же мессире. Он добрый и ласковый. И мы будем вместе бороздить моря. Он научит меня своему делу, я смогу лечить матросов… А может быть, может быть, в меня влюбится сам капитан корабля! Он наверняка сказочно красив. Богат и родовит. Вот будет здорово! И однажды мы придем в порт Веккио, от которого рукой подать до моего родного кастелло. Я, конечно, уже большая – красавица с длинными волосами, в богатом платье – сяду на белоснежного коня, как и мой супруг, и мы поскачем к замку. Остановившись у подъемного моста, мы потребуем пропустить нас к хозяевам кастелло. Конечно, нас пропустят. В изящной красавице мои постаревшие отец и мать не смогут узнать свою дочь Норму. Они с почетом примут высоких гостей, велят накрыть парадный обед… Даже не пожалеют фамильных бокалов из розового хрусталя. Слуги нальют вина. Мы все поднимем бокалы и выпьем за хозяев кастелло. После обеда нас препроводят в зеленую гостиную, – там очень красиво, я помню! – и родители станут рассказывать мне и моему мужу, как они много лет назад бросили на произвол судьбы свою единственную дочь. Мол, сыновья выросли беспутными и глупыми, и мама с папой отдали бы всё, лишь бы вернуть дочку назад. И тогда я упаду перед ними на колени и воскликну: «Отец мой и мать моя! Это я, ваша дочь Норма, узнайте меня! Я выросла на корабле и стала женой благородного эль-капитано! Я прославила наш род многими морскими победами, ибо стою бок о бок со своим супругом!» Они поначалу не поверят. Но потом кровь даст о себе знать. Как же они зарыдают! Они упадут мне в ноги и станут каяться в своем жестокосердии. «О дочь моя! – скажет мать. – Я не была с тобой ласкова и приветлива, позволь мне теперь искупить свою вину!» И я, конечно, их прощу. Мы все обнимемся и пойдем гулять в сад, где расцветают апельсиновые деревья…

– Норма… Норма!

Я открываю глаза. На меня грустно и ласково смотрит мессире Марсино.

– Что? – одними губами спрашиваю я.

– Завтра, рано утром, мы пристанем к острову Инкубо.

– Как? Уже? – я начинаю трястись от страха.

– Не бойся. Всё будет хорошо. А сегодня ты поужинаешь со мной.

До ужина ли мне!

– Мессире Марсино, – отчаянно шепчу я. – Оставьте меня на корабле! Ну, пожалуйста!

– Такие вопросы решает только капитан…

– Скажите ему обо мне! Я готова выполнять любую работу! Я буду есть мало-мало!

Я спрошу его, – говорит мессире Марсино решительно. – Я тоже хочу, чтобы ты осталась на корабле. Со временем из тебя вышел бы хороший лекарь.

Он выходит из лазарета, а я принимаюсь горячечно шептать:

– Пусть меня оставят на корабле! Ну пожалуйста, пусть меня оставят на корабле!

Я шептала эти слова как самую яростную молитву, пока умывалась и одевалась. Хотя, конечно, не хотелось снова натягивать на себя этот ужасный холстинный мешок с дырками для рук и головы. Но что поделаешь, другой одежды просто не было. Одно хорошо – холстина была выстирана и тщательно высушена на морском ветру. А самое удивительное – я нашла на полу башмаки для себя! Их, видно, разыскал для меня и принес мессире Марсино. Конечно, они были мужские и мои ступни болтались в них, как горошина в стакане, но я хотя бы не была босая! Мессире Марсино заботится обо мне! Он меня не бросит!

Я прошлась по лазарету, он был небольшим. Помимо коек для предполагаемых больных, здесь стояли сундуки с тяжелыми крышками, запертые на навесные замки. Видимо, в них хранились лекарства… И тут я увидела шкаф, через стеклянные дверцы которого тускло поблескивали позолотой корешки книг. Я ощутила непреодолимое желание полистать эти книги, хотя бы подержать их в руках! Книги казались мне существами из того мира, где царят счастье и справедливость, разум и мудрость. Ах, как жаль, что я не толком не умею читать!

Я коснулась створок шкафа. К моему радостному удивлению, они легко отворились. Я почувствовала запах выделанной кожи, каких-то трав или пряностей… Внимание мое привлек корешок одной книги – на нем была изображена фигурка человека. Понимая, что совершаю наглый поступок, я тем не менее осторожно вытащила книгу и, прижав ее как сокровище к груди, села на скамью перед невысоким круглым столиком. Водрузив книгу на стол, я несколько мгновений успокаивала расшалившееся сердце и боролась с волнением. Положила ладони на обложку, погладила книгу, как любимого котенка (которого у меня никогда не было), а потом открыла на первой странице.

Страница была заполнена ровными рядами изящных строк, сделанных темно-синими чернилами. Прописная буква в начале самой первой строки была выписана очень красиво: чернила были красными, букву обвивали виноградные лозы с листьями и гроздьями, а прямо над нею сидела, расправив крылья, удивительная птица с человеческой головой. И хотя рисунок этот был не больше куриного яйца, можно было увидеть каждое золотое перышко в крыльях диковинного существа. Но дальше, дальше!

Я перевернула страницу и увидела на другой изображение обнаженной мужской фигуры. Еще чего! Буду я на это глазеть, как же! Я перелистнула и ахнула: та же кропотливо нарисованная фигура, только очень жуткая – вся алая, в белых тонких полосках. Я помедлила, понимание пришло ко мне – это изображение человека без кожи. Так вот что скрывается под приятным глазу кожным покровом! Но как это назвать? Под рисунком была подпись, но я, увы, не могла ее прочесть! Досадно!

Следующая страница – ой, мама! Страшновато, конечно, но скелет-то я узнала: в одной из матушкиных комнат висел гобелен с изображением бога смерти. Он именно так и выглядел: скелет с ряззявленными челюстями. Только на гобелене у бога смерти были в костлявой руке ножницы – ими он перерезает нить человеческой жизни…

Значит, вот как – человек не сплошной, как камень. В нем столько всего и это выглядит так сложно!

Я листала книгу как завороженная. Текста в ней было немного, зато какие рисунки! То это был изображенный в разрезе человеческий глаз, то глотка, то какие-то куски плоти, перевитые алыми и синими нитями. Мне казалось, я начала чуть-чуть понимать общий закон строения человеческого организма: это мудрость, расчет и armonia[5]5
  Гармония (ит.)


[Закрыть]. И мне ужасно захотелось стать существом, знающим все тайны человеческого организма. Тогда я могла бы видеть, где скрывается болезнь и как ее лечить. Я, подобно мессире Марсино, лечила бы людей. Я стала бы великой целительницей и бросила бы вызов самому богу врачевания!

Ах, как закружилась голова от счастья! В своих мечтах я видела, как вместе с лекарем прибываю в города, где ждут меня больные и страждущие. Я, лишь взглянув, определяю вид болезни и назначаю лечение. Когда приходит исцеление, меня прославляют, как воплощение самой Богини!

Я сидела, прикрыв глаза ладошками, вдыхая тонкий аромат старинной книги и внутренним оком созерцая свое блестящее будущее… И вдруг услышала тихий смех!

В ужасе я отняла ладони и увидела стоявшего прямо перед столом мессире Марсино Гоцци! Он глядел на меня и беззлобно посмеивался.

– О, мессире, – прошептала я. – Простите, я взяла вашу книгу…

– Ничего, доминика Норма, – он присел рядом. – Лучше скажи: какие чувства пробудило в тебе созерцание этих картин?

Я почувствовала, что мои щеки стали пунцовыми.

– Мессире, я подумала, что…

– Ну-ну, не стесняйся!

– Я решила, что стану великой целительницей! Я выучусь грамоте, изучу все науки, прочту все книги и буду исцелять людей!

– Благое намерение, – закивал корабельный лекарь. – Но пройдут годы, прежде чем ты сумеешь вылечить хотя бы угревую сыпь… Ведь врач отвечает за свои поступки, он не может ошибиться – потому что ошибка врача дорого обойдется больному.

– Клянусь вам, – выпалила я, краснея. – Что, если вы оставите меня на корабле и возьмете в ученицы, я смогу стать таким врачом. Ведь вы и ваши книги будете учить меня!

– Да, хорошо бы, – проговорил мессире Марсино. – Что ж, сегодня за ужином мы поговорим об этом с капитаном.

– А как зовут мессире капитана?

– Руаль Аккатабрига. Когда будешь обращаться к нему, можешь просто говорить «гранд-капитан».

– Хорошо, я запомню. А как называется этот корабль?

– «Intrepido».

– Бесстрашный… – перевела я со старолитанского. – Как же мне хочется быть в команде корабля с таким названием! О, мессире…

– Это может решить только капитан, – вздохнул мой друг. – Будем надеяться на то, что он согласится взять тебя в команду. А пока давай я покажу тебе еще одну книгу. Это атлас целебных растений. Тебе понравится.

Мессире Марсино убрал в шкаф книгу по человеческой анатомии и достал не менее прекрасный альбом, обтянутый изумрудно-зеленым шелком. Мы раскрыли его и погрузились в изумительный мир лекарств, созданный самой природой. Показывая мне рисунок того или иного растения, мой друг объяснял, что в нем целебно – корень, стебель, цветки или плоды. Я жадно хватала эти знания и понимала, что они останутся со мной навсегда. Незатейливая ромашка облегчала кашель и желудочные колики, мята и мелисса улучшали настроение и снимали страх, толченый корень валерианы был незаменим при бессоннице… Были и опасные травы. Сок красавки, влитый в вино в должном количестве, мог вызвать разрыв сердца; настой волчьих ягод, выпитый с молоком, производил спазм глотки, и человек мог задохнуться. Было еще одно растение – цикута – источавшее сильнейший яд. Достаточно смазать кончик иглы этим ядом, царапнуть кожу – яд мгновенно вызывал мучительную смерть. Это я тоже очень хорошо запомнила.

– Ах, – вздохнул мессире Марсино, когда мы досмотрели книгу до конца. – Если боги помогут нам, и ты останешься на корабле, я передам тебе всё, что знаю. Я вижу в тебе искру таланта и желания учиться. Это такая редкость среди детей и особенно девочек. Ты могла бы стать великой целительницей!

– И стану, мессире! – горячо воскликнула я. – Я стану, и вы будете гордиться мной!

– Отлично, – улыбнулся мой друг. – Пробили склянки. Ужин. Его накрыли для тебя в каюте капитана.

Он взял меня за руку и мы пошли в капитанскую каюту. На палубе всё сияло чистотой, паруса от закатного солнца казались розово-золотыми и, пока мы шли, я вертела головой во все стороны: старалась запомнить как можно больше всей этой красоты. Вдруг раздался резкий, пронзительный крик. Я подняла голову. Высоко над мачтами кружила белоснежная птица – это она пронзительно кричала.

– Что это за птица? – спросила я у своего друга.

– Моряки зовут ее «дольче кантерино» – «сладко поющая», – ответил мессире Марсино. – Это в насмешку. На самом деле эта птица никогда не поет, а только издает пронзительные вопли. Матросы верят, что увидеть эту птицу – к перемене ветра или судьбы.

– Значит, в наших судьбах грядут перемены? – с замиранием сердца спросила я.

– Надеюсь, – молвил мессере Марсино. – А может, просто ветер переменится…

Мы стояли у порога капитанской каюты. Мой друг постучал в украшенную затейливой резьбой дверь.

– Войдите! – раздался звучный голос.

Я затаила дыхание.

Мессере Марсино пропустил меня вперед, вошел следом и притворил дверь. Сначала мне показалось, что я просто умру на пороге от приступа жуткого голода, предательски скрутившего меня, едва мой нос уловил ароматы кушаний. Это же жареное мясо! И сладкий, тушенный с сыром, перец! И еще булки с корицей, о боги, как она пахнет! Я сглотнула слюну и вперила свой взгляд в рослого и крепкотелого мужчину, созерцавшего, в свою очередь, меня, этакую pulce[6]6
  Блоха (ит.)


[Закрыть] в мешковинном платье. Да уж, в отличие от меня и даже от мессере Марсино, капитан Руаль Аккатабрига был разнаряжен, как какой-нибудь придворный щеголь. На нем был расшитый золотом пурпурный бархатный колет, черные атласные шоссы плотно облегали могучие ноги, да и по величине ботильон можно было понять, что перед тобой – гигант, прекрасный, как бог морей!

Однако я быстро вспомнила о вежливости и почтительно поклонилась. Аккатабрига не поклонился в ответ. Что ж, это понятно – кто я перед ним? Он по-прежнему, не говоря ни слова, смотрел на меня, и скоро это мне надоело. В конце концов, я почти семилетний ребенок, значит, имею право вести себя соответствующим образом, то есть, с любопытством глазеть по сторонам.

Посмотреть было на что! Капитанская каюта была роскошно обставлена и украшена. Мое внимание привлек небольшой кованый сундучок (могу поклясться, что в нем Аккатабрига хранит какие-нибудь редкостные драгоценности!)

А еще была картина. Такую точно бы не повесили в нашем благонравном кастелло. На картине обнаженная женщина удивительной красоты спала на ложе из трав и цветов. Ива склоняла над ней свои длинные ветви, тут же рос куст цветущих роз. Ой, а под кустом спал, положив лобастую голову на лапы, рыжий cucciolo[7]7
  Щенок (ит.)


[Закрыть]! Какой милый! Мне бы тоже очень хотелось завести славного и добродушного щеночка!