Текст книги "Инквизитор. И аз воздам"

– Разумеется, нет, – вздохнул Хармель. – И разумеется, проверка идет. Мы проверяем в первую очередь всех, кто знал о направлении в Бамберг нашего inspector’а…

– А мне, если я верно вас понял, предлагается по вашему поручению отправиться в Бамберг и провести расследование убийства служителя Конгрегации.

– Вы поняли правильно, Гессе, – кивнул куратор. – Как я уже и говорил, вы – лучший; а дело, как видите, сложное и неоднозначное, у нас нет ни зацепки, под подозрением никого – и вместе с тем все сразу. Никаких улик, никаких предположений, и главное – никакой убежденности в том, что inspector’а, присланного на замену убитому, не убьют так же тихо, незаметно и без единого следа.

– Вот последний пункт в перечисленном вами меня и настораживает, – угрюмо заметил Бруно. – Не сочтите меня циником, но я что-то не вижу причин, по которым гибель Гессе станет меньшим ущербом для Конгрегации, нежели смерть кого-то из ваших служителей. Я, напомню, все еще не решил, давать ли добро на то, чтобы он рисковал и подставлял шею; именно потому, что это лучшая шея в Конгрегации.

– А я-то, дурак, полагал, что меня ценят за голову, – хмыкнул Курт, не дав куратору ответить. – Брось, Бруно. Я, правду сказать, не разделяю всеобщего восхищения моей персоной, прохладно отношусь к версиям о моей богоизбранности и с еще большим скепсисом – к дифирамбам моим следовательским талантам, но если единственным препятствием для положительного решения являются твои опасения по поводу моей безопасности…

– А он прав, Гессе, – заметил Висконти со вздохом. – Если вероятность сгинуть на бамбергских улицах так реальна, как это утверждается, то слать туда именно тебя – идея не из лучших.

– Предлагаю залить меня в смолу. Покрыть тонким прозрачным слоем и поставить в углу в рабочей комнате ректора – на вечную память… А теперь послушайте, что скажу я. Primo[6]6
  Во-первых, первое (лат.).


[Закрыть]. Если вы все правы и я такой единственный и неповторимый, лучший из лучших – то это дело как раз по мне и для меня; что толку в достоинствах инструмента, если его не использовать, опасаясь потерять или испортить? Secundo[7]7
  Во-вторых, второе (лат.).


[Закрыть]. Если вы все ошибаетесь и меня укокошат в Бамберге прежде, чем я успею что-то нарыть и о чем-то узнать, – стало быть, не столь уж уникальным был этот инструмент, а его потеря никак не отразится на всеобщем процессе. Нашедшему прореху в моей логике предлагаю высказаться… Желающих, как я вижу, нет, – удовлетворенно кивнул Курт, выждав несколько мгновений и не услышав в ответ ни слова. – Conclusio[8]8
  Вывод (лат.).


[Закрыть]: стало быть, решено.

– Можно узнать, что вас так развеселило, майстер Хармель? – хмуро уточнил Висконти, и куратор распрямился, попытавшись согнать с губ невольную ухмылку:

– Ничего. Всего лишь отрадно видеть, что субординация в Совете не препятствует братской душевности… Но, если позволите, он прав…

– Не позволю, – оборвал Бруно решительно и, вздохнув, кивнул итальянцу: – Он прав, Антонио. Для того мы его и держим, потому он и ездит по всей Империи, потому мы и затыкаем им все дыры – если где-то что-то случается, именно он, как правило и способен это разрешить.

– Забыл упомянуть о том, что, если Гессе направить куда-то, где ничего до сей поры не случалось, – там непременно что-нибудь случится, – буркнул Висконти, одарив куратора тоскливо-неприязненным взором. – Завтра посвятите его в подробности, майстер Хармель. Снабдите его всей необходимой информацией, какой только возможно. Я не хочу, чтобы он задерживался в этом вашем Бамберге дольше необходимого, а особенно – чтобы погружался в этот омут наобум.

Глава 2

От привычки столоваться в общей трапезной, а не в отдельной комнате, Бруно так и не избавился – он по-прежнему садился за общий стол, как и во времена своей службы под началом Курта, и к такому поведению нового ректора академии святого Макария все уже, кажется, привыкли. Этим утром майстер инквизитор снова нашел своего духовника там же, где и обычно, – у второго стола от двери, поглощающим свой завтрак неспешно и задумчиво.

– Всё так же и всё то же? – уточнил Курт, с подчеркнутым омерзением бросив взгляд в его миску. – По-прежнему пробавляешься постной вареной преснятиной? А между тем мяса, особливо жареного…

– …мне хватило и за годы службы, – договорил Бруно равнодушно. – Я ничего не имею против традиций, однако сей разговор не считаю необходимой частью каждой нашей встречи. Иными словами, оставь вычуры моего разума в покое, и я не буду трогать твои, интересуясь, не избавился ли ты еще от своей пирофобии.

– Срезал, – признал Курт, установив свою миску на стол, и уселся напротив Бруно. – Не скучаешь по этой самой службе?

– По дням, когда я таскался за тобой по всей стране, ежеминутно рискуя попасть к кому-нибудь на клинок, в лапы вервольфа, под руку ожившего мертвеца или провалиться в межмирье и заплутать там на веки вечные?.. О да. Разумеется, скучаю. Здесь просто-таки унылейшая тоска: какие-то императорские планы да конгрегатские проекты, подличающие курфюрсты да убитые агенты… Скука.

– Что на сей раз?

– Ничего особенного, – передернул плечами Бруно. – Судя по донесениям из Ватикана, Косса вот-вот получит кардинальский чин; а судя по тому, что никаких активных действий он не предпринимает, – сей нечестивец не в курсе, что нам известна его принадлежность к тройке «Каспар – Мельхиор – Бальтазар». Либо же он имеет какой-то план, к исполнению коего идет, не желая отвлекаться на такую мелочь, как Конгрегация.

– Судя по его активности – он таки метит в Папы.

– Верней всего, – кивнул Бруно хмуро. – И если, опять же, правы наши осведомители – случится это вот-вот, возможно даже, в грядущем году. Вот тогда, чую, и начнется веселье…

– А что с Гельвецией? Сфорца сказал «бунт»?

– Скорее – пока лишь «беспорядки».

Но беспорядки, грозящие перейти в нечто серьезное, а потому принц сейчас находится там лично, во главе своего войска, но, – с усталой нарочитой торжественностью уточнил Бруно, – ему, как вассалу Рудольфа, оказана честь вести его под Reichssturmfahne[9]9
  Reichssturmfahne (нем.) – военный флаг Священной Римской Империи, под которым полагалось сражаться командующему, ведущему войну по воле и от имени Императора.


[Закрыть].

– Даже так… И это в девятнадцать-то лет, – произнес Курт, недоверчиво качнув головой. – Не знаю, не знаю. Он, конечно, отлично показал себя в Баварии, но так рано швырнуть мальчишку в дела такого полета…

– Скоро уж двадцать, вообще-то… Давно вы с ним виделись?

– А то ты не знаешь. Этой весной, в лагере Хауэра. Фридрих делает успехи, должен сказать; и не только в воинском деле: он заметно повзрослел, в нем чувствуется тот самый «настоящий правитель»… Но все же рано взгружать на парня Империю; ему бы еще хоть пару лет…

– Нет у него пары лет, Курт, – вздохнул напарник понуро. – Их ни у кого нет. К слову, он обижен на тебя: ты так и не появился на его бракосочетании.

– В это время я был на другом конце Империи, – покривился Курт, – и при всем желании не мог успеть вовремя. Я поздравил его позже, в лагере Хауэра. Хотя, ты прав, поздравлять не с чем… Она хоть симпатичная?

– Ничего, – кивнул Бруно и, вздохнув, повторил: – Ничего; он справится. Я в восемнадцать уже тянул почти на одном себе жену и ребенка; у него задача посерьезней, само собою, но и помощников побольше будет, и они куда толковей, нежели те, что были у меня. Принц уже не ребенок, хочет он того или нет…

– Но тревожит тебя вовсе не Гельвеция и не Бавария, – заметил Курт уверенно. – Как-то между делом ты обо всем этом говорил сейчас. Итак? Давай-ка, колись: чего ты мне еще не рассказал?

– Инквизитор, – хмыкнул Бруно с невеселой усмешкой и тяжело вздохнул, отложив ложку в пустую миску.

– Побойся Бога, сколько лет я тебя знаю? Здесь и никаких инквизиторских навыков не надобно… Так в чем дело?

– Помимо Бамберга, есть и еще новости, – не сразу ответил Бруно, помявшись. – И тоже касаются тебя. В наше ульмское отделение явилась молодая женщина, которая разыскивала инквизитора Курта Гессе… Не давись. Не в этом смысле.

– Предупреждать надо, – выговорил Курт с усилием; духовник пожал плечами:

– Я и предупредил. Ведь сказал – «новость касается тебя». Так вот; та женщина выглядела странно, вела себя и того странней, зачем ты ей нужен – говорить отказывалась…

– В чем странность?

– Платье на ней сидело, по выражению ульмского обера, «как камзол на овце», волосы обрезаны по самые плечи, и вела она себя (с его, опять же, слов) так, что «захотелось найти ее отца и поговорить с ним о порке как непременной части воспитания». Но главное не в этом. Назвалась она Крапивой, а всем, кто пытался слишком назойливо лезть к ней с расспросами о том, для чего ей понадобился инквизитор Гессе, отказывалась что-либо объяснять и тыкала в нос потрепанный пергамент с подписью этого самого инквизитора. И судя по всему – не имея при этом ни малейшего представления, что на этом пергаменте написано. А написано было…

– … что ей разрешено заниматься врачеванием на территории Германии и Империи in universum[10]10
  В целом (лат.).


[Закрыть], – договорил Курт, – и никто не должен чинить ей препятствий, ибо ереси, малефиции или чего иного непозволительного ее деяния не содержат… Нессель[11]11
  Nessel – крапива (нем.).


[Закрыть]. Все-таки выбралась из своего лесного логова.

– А ты довольно спокоен, – заметил Бруно, и он передернул плечами:

– Почему я должен беспокоиться?

– Женщина, которая в прямом смысле вытащила тебя с того света, упертая в своей нелюбви к Инквизиции, принципиальная лесная ведьма, которую ты не видел… сколько?.. десять лет, внезапно решила-таки выбраться к людям и разыскивает тебя, путешествуя по Германии в одиночестве… Я бы умирал от любопытства и желания узнать, что происходит.

– Мне любопытно, и я хочу знать, что происходит, – подтвердил Курт, – но ведь ты мне это сейчас расскажешь.

– Не расскажу. Я сам не знаю.

– То есть, вытрясти из нее причину ее интереса ко мне ульмскому оберу не удалось? – недоверчиво уточнил Курт; духовник вздохнул с нарочитой укоризной:

– Вот в этом весь ты. Сразу «вытрясти»… В Ульме решили, что это твой агент или кто-то в таком духе; репутация у тебя соответствующая, поэтому особенно к ней никто и не цеплялся. Нессель пообещали тебя найти, приютили, отправили сюда донесение, и я распорядился перевезти ее в академию. Она здесь, в одной из дальних келий у лазарета, от греха подальше, вот уж третий день.

– И ты ничего не сумел от нее добиться?

– Я не слишком и стремился; ты вскоре должен был вернуться, посему я предпочел не давить на девчонку, разумно рассудив, что вскоре она все равно расскажет о своем деле тебе, а ты – мне. К слову, должен отметить, что вкус у тебя есть: ведьмочек ты находишь себе далеко не самых безобразных… Идем, провожу; не знаю, как ты, а я и впрямь извелся за эти дни, гадая, что стряслось.

– Я их не нахожу, – буркнул Курт, вставая, – это они ко мне липнут… Так стало быть, все-таки что-то стряслось?

– Я так подумал, – кивнул Бруно, тяжело поднимаясь из-за стола. – Я старался не донимать ее лишними разговорами; она натуральная дикарка и от людей шарахается, особенно священников…

– … особенно инквизиторских.

– Не без того, – согласился духовник, первым выйдя из трапезной и зашагав по коридору. – Но за несколько бесед с нею у меня сложилось впечатление, что она направилась искать тебя через половину Германии не для того, чтобы пожелать доброго утра. Да и, в конце концов, что еще могло ее заставить выбраться из уютной лесной сторожки в большой мир, от которого она столько лет упорно пряталась? Только несчастье, в котором ей нужна твоя помощь. А ты, уверен, в своем обыкновенном духе именно помощь, случись что, и пообещал в качестве платы за свое излечение. Я прав, Курт?

– Она мне жизнь спасла, – заметил он серьезно, и Бруно так же серьезно кивнул:

– Я это помню. И именно потому старался ненароком ничего не испортить, а с нею обращался, как с дорогим гостем.

– И именно поэтому ничего не сказал мне вчера, – уверенно договорил Курт. – Ведь так? Ты предположил, что она попросит о помощи и я не смогу ей отказать: слишком многим обязан. Но на мне повисло бамбергское расследование, и мне нельзя разрываться между двумя делами. И чтобы я свыкся с мыслью о важности порученной мне службы, чтобы уже не мыслил о проволочках или возможности отказаться (а я мог бы) – ты выждал ночь и лишь теперь все рассказал. Теперь я не поставлю нужды Нессель выше службы, что бы с ней ни случилось… Умно. Становишься циничным сукиным сыном; начинаю тобой гордиться.

– С твоего позволения, – недовольно отозвался Бруно, – я пропущу сию сомнительную похвалу мимо ушей. Признаю, что ты прав. Да, я знаю, что личное выше служебного ты не ставил никогда, но – сам пойми…

Курт лишь усмехнулся, удовлетворенно кивнув, и до самой двери дальней кельи шел молча. Духовник шагал чуть впереди, глядя исключительно под ноги, на истертый подошвами пол, и свое смущение скрывал не слишком удачно. Все-таки порой Курт задумывался над тем, не совершил ли отец Бенедикт ошибку, определив Бруно своим преемником; для должности ректора, требующей принятия порой тяжелейших решений, он был слишком мягок и потому уязвим. Решения, как ни крути, он принимал всегда верные, но это подчас стоило ему немалых душевных мук, и Курт всерьез опасался, что его бывший напарник попросту перегорит и однажды растает, как свечка, и хорошо, если оставшись в своем уме…

– Здесь, – объявил Бруно, раскрыв дверь в одну из келий, и вошел первым.

Курт шагнул следом, остановившись в двух шагах от порога; сидящая у стола девушка рывком обернулась и на несколько мгновений замерла, глядя на вошедших со смесью настороженности, растерянности и затаенного испуга в серых глазах.

Ульмский обер-инквизитор был прав: в не слишком ладно сидящем на ней платье, явно с чужого плеча, привыкшая к охотничьей одежде Нессель чувствовала себя откровенно неуютно; волосы, некогда коротко обрезанные, едва достигали плеч, и по ровно загоревшему лицу было ясно видно, что полагавшихся женщине головных уборов лесная ведьма не носила никогда. Что бы ни заставило ее выбраться из своего уютного тайного гнездышка, произошло это наверняка впервые в жизни.

– Здравствуй, Готтер, – произнес Курт, шагнув ближе, и Бруно позади него аккуратно, почти без стука, прикрыл дверь, оставшись в комнате. – Рад тебя снова видеть.

– Это ты?.. – проронила она неуверенно, медленно поднявшись и сделав два шага навстречу. – Я тебя и не признала…

– Ты тоже изменилась, – улыбнулся он, окинув гостью выразительным взглядом. – Повзрослела.

– Да и ты, знаешь ли, не помолодел, – буркнула Нессель и запнулась, бросив исподтишка взгляд на Бруно у двери. – Что у тебя с лицом?

– Ликантроп, – машинально коснувшись длинного кривого рубца, пересекающего правую бровь и лоб, отозвался Курт. – Давно дело было.

– Выглядит ужасно. Какой умелец тебя штопал?

– Один наемник.

– Странно, – покривилась Нессель. – Как можно наемничать, когда руки растут из такого места…

– Кое в чем ты все-таки не изменилась, – хмыкнул Курт; пройдя вперед, уселся на один из табуретов и, оглядев лежащее на столе истрепанное полотно и внушительную горку корпии, спросил с наигранным вздохом: – Бруно, ты заставил гостью работать на академию?

– Это я попросила, – поспешно возразила Нессель, неловко примостившись напротив и все так же искоса наблюдая за тем, как ректор академии святого Макария усаживается чуть в отдалении. – Здесь скучно до ужаса, а я к безделью не привыкла. Отец Бруно заходил ко мне несколько раз и читал мне, но все остальное время я просто умирала тут от скуки, вот и попросила дать какое-нибудь дело, чтоб не выходя из комнаты. Поработать в саду или на огороде меня не пустили – сказали, здесь одни мужчины кругом, ни к чему, да еще и не знают, можно ли меня показывать людям.

– Ведь ты не сказала, в чем твое дело к нему, – кивнув на Курта, пояснил Бруно мягко. – А стало быть, я не мог решать, безопасно ли раскрывать твое присутствие здесь, и можно ли позволить посторонним видеть тебя. Ради твоей же безопасности в первую очередь.

– Да, понимаю, – снова внезапно смутившись, кивнула Нессель, опустив взгляд и снова смолкнув; Курт вздохнул:

– Рассказывай, Готтер. Если ты ждешь, когда он оставит нас наедине, – вынужден тебя огорчить: разговор будет проходить при нем. Я же все равно ему все расскажу. Это мой духовник, напарник и друг, и он знает обо мне все.

– А говорил, что никому не расскажешь обо мне, – не поднимая глаз, зло пробормотала Нессель. – Соврал. А я тебе поверила.

– Кроме нас с ним, – возразил Бруно, – о тебе знают только еще два человека. В данном случае – это все равно что никто; эти люди не из тех, кто примется рассказывать о случившемся на площадях или за кружкой пива, а главное – не из тех, кто мог бы причинить тебе вред. Я уже пытался объяснить тебе, что верить мне можно так же, как ему…

– Я не верю Инквизиции, – тихо пробурчала Нессель, и Бруно улыбнулся:

– Но пришла к ней за помощью.

– За помощью я пришла к нему, – уточнила ведьма чуть уверенней, подняв, наконец, взгляд. – Потому что он обещал, что поможет, если у меня что-то случится.

– И я помогу, – согласился Курт, приглашающе кивнув. – Рассказывай, Готтер. Долги я всегда плачу аккуратно; по крайней мере, стараюсь это делать. Что у тебя случилось, раз ты проделала такой путь?

Нессель медленно выдохнула, по-прежнему косясь на Бруно и явно с трудом пытаясь подобрать слова, и, наконец, решительно выдохнула:

– У меня украли дочь.

– Дочь, – повторил он ровно. – Ты замужем? Почему ее судьбой озабочена ты, а не ее отец?

– Отца у нее нет. Это моя дочь. И я не замужем.

Курт помедлил, глядя на свои руки, лежащие на столешнице, чувствуя, как напрягаются сцепленные замком пальцы, и взгляд духовника ощущал на себе всей кожей – напряженный, острый, оторопелый…

– Сколько ей?

– Девять, – ответила Нессель, добавив с расстановкой: – И нет, она не твоя.

– Ну, уже легче… – пробормотал Курт, натянуто улыбнувшись. – А чья? Если ты не замужем? Неужто с тем… как его… с Петером все зашло дальше подаренных кошек?

– Нет, – передернула плечами она. – У нас не заладилось; потом Петер женился и… Да какая разница, чья?

– Все может иметь значение. Он жив? Возможно, он же ее и забрал; мне, знаешь ли, приходилось видеть отцов, которые внезапно начинали пылать родительскими чувствами и спустя пятнадцать лет.

– Он умер, – неохотно пояснила Нессель. – Это был путник, такой же, как ты. Наемник. Я встретила его в лесу, точно так же у дороги, летом того же года. Он был ранен и ослаблен, валился с седла… Словом, я приютила его. Но вылечить не сумела: он умер спустя неделю. Рана была слишком старой и серьезной, а тело слишком ослабленным; поначалу казалось, что он пошел на поправку, но… У нас все могло быть серьезно, чтоб ты чего не подумал, понял?

– Попрекать тебя любовниками и в мыслях не было, – заверил Курт. – Я не приходской священник, и сердечные дела – не моя епархия… Итак, ты встретила мужчину и у вас что-то закрутилось, но он умер. Так?

– Да. А зимой родилась Альта – тоже слабой и больной, да к тому же недоношенной; я билась над ней не один день, поначалу она даже ела с трудом и… Найди ее, – попросила Нессель тихо. – Это все, что у меня есть. Все, что меня в этой жизни еще держит.

– Я сделаю все, что смогу, – осторожно ответил Курт. – Но для этого, Готтер, давай условимся: я буду задавать тебе вопросы – много вопросов, – а ты будешь отвечать на них: честно, прямо, без уловок и попыток встать на дыбы. Это – понятно?

– Да, – все так же едва слышно отозвалась Нессель; он кивнул:

– Хорошо. Тогда расскажи, как это случилось. Она просто пропала или ты видела человека, который похитил ее?

– Она пропала. Не вернулась однажды домой.

– Предвидел такой ответ, – вздохнул Курт, переглянувшись с духовником. – Потому и спросил… Ведь твой дом – это глухой лес. Напомню, что даже меня ты предупреждала об опасности нападения зверья; а ведь она еще ребенок, и случись что…

– Нет, – резко оборвала Нессель. – Альту не мог тронуть никто.

– Твоя дочь унаследовала твои способности?

Лесная ведьма поджала губы, невольно скосившись на молчаливого Бруно, и Курт все так же мягко напомнил:

– Ведь мы договорились, да? Решили говорить правду. Пойми, тебе здесь бояться некого и нечего; и уж точно не этого человека.

– Да, – помявшись, неохотно ответила она. – Альта тоже… кое-что может. И когда подрастет, сможет больше, чем я. Я это чувствую. И нет, ее не мог тронуть ни один зверь в моем лесу; но я понимаю, я знаю, что ты скажешь – что случается все, да и люди есть, помимо зверей, а посему я проверила…

– Ты обыскала весь лес? – поднял бровь Курт; Нессель качнула головой:

– Не совсем. Поначалу я просто искала ее – там, где она должна была идти. А потом прощупала лес вокруг – далеко вокруг своего дома, по дороге, где Альта могла быть, и в стороне от нее, и…

– Прощупала? – переспросил Бруно, и ведьма вздрогнула, словно кто-то невидимый внезапно ударил ее спину.

– Я… не знаю, как это объяснить, – медленно произнесла Нессель, запинаясь на каждом слове и не глядя в его сторону. – Это… похоже на то, как собака ищет след, только… это не запах и не отметины…

– Ведьмовское умение «сыскать украденное»? – с легкой полуулыбкой уточнил Бруно – благодушно, словно говоря о чем-то малозначительно и обыденном, вроде покупки кухонной утвари, и Нессель молча кивнула, потупившись.

– Уверена в своих силах? – спросил Курт и, когда ведьма медленно подняла взгляд, пояснил: – Ты не могла упустить что-то, не увидеть, не почувствовать? В конце концов, это не чужой человек, дочь; ты явно была на взводе и тревожилась, могла быть невнимательна, и если она мертва…

– Нет. Я не могла упустить ничего; я нашла бы ее, будь она жива или убита, неважно. Именно потому что дочь. Я не могла ошибиться: в моем лесу Альты нет.

– Хорошо, – кивнул Курт, снова исподволь переглянувшись с духовником; по тени в глазах Бруно было ясно видно, что бывший напарник уже нарисовал в воображении все то, что мог бы дать Конгрегации такой человек, как их нынешняя гостья. – В таком случае, возвратимся в самое начало и пойдем шаг за шагом вперед. Расскажи о последних днях перед исчезновением Альты. Не случалось ли чего-то необычного, не вызвала ли ты недовольство кого-то из жителей деревни? Ты сказала «не вернулась домой»; откуда?

– Из деревни. Я стала часто общаться с людьми оттуда, когда ты уехал. А когда забеременела, тамошние бабы вовсе как-то стали по-другому на меня смотреть… Знаешь, я боялась сначала. Они и так считали, что я мерзость какая-то, а тут такое – без мужа, непонятно от кого, и я думала, что меня тогда вовсе прибьют. А они наоборот… Как будто я не я стала.

– Просто человека в тебе увидели, – пожал плечами Курт. – Не диковинное существо из дремучего леса, а женщину, такую же, как они… Кто-то из них взял покровительство над тобой, и Альта стала наведываться к ней в гости?

– Да… – неуверенно ответила Нессель и, подумав, сама себе возразила: – Нет. Не совсем. Сначала я принесла дочь крестить, и они собрались все смотреть на это. Может, ждали, что меня поразит молния в доме Господнем или что Альта сгорит в купели, не знаю… Но народу много было. Кто-то потом подходил ко мне и говорил, что это хорошо – ну, что я «решила вернуться к Богу и людям»; как будто это я такую жизнь выбрала, а не они и их отцы мою мать вынудили… А потом, когда я приходила по какому-нибудь делу, они стали говорить – мол, приведи дочку-то, чего она у тебя дикаркой растет… – Нессель снова помедлила и вздохнула, вяло пожав плечами: – Я и стала приводить. Подумала – к чему ей это, правда, жить, как я, зверем в лесу? Может, хоть она как-то приспособится и у нее все наладится… И как-то все так пошло хорошо, она играла с детьми из деревни, и даже ко мне стали относиться… лучше.

– Как-то все подозрительно ладно, – хмыкнул Курт; Нессель невесело улыбнулась:

– Я тоже так думала. И долго не верила им. А еще и священник… Пока деревенские ко мне просто ходили по всяким надобностям – он на меня и внимания не обращал, как-то спускал им с рук, что ходят к ведьме. А когда я стала сама наведываться в деревню, да еще и Альту крестить принесла… Как он на меня косился – я, знаешь, поняла, что он думает, а не сдать ли меня вашим. Я уж и писульку твою приготовила, чтобы ему, как ты тогда сказал, «в нос ткнуть». А потом однажды меня опять позвали к болящему, я пришла – а священник в горячке. Ну, а что делать, поставила на ноги… Он в бред не срывался, все время был в сознании, наблюдал, что я делаю…

– И что ты делала?

– Да ерунда там была сущая, – поморщилась Нессель. – Травами обошлась, ничего иного и не потребовалось; ну, а когда святой отец выздоровел, коситься на меня перестал и, как я поняла, кляузничать тоже передумал. Видно, потому, что как же теперь жаловаться на ведьму, если сам ее же услугами пользовался-то…

– Или просто увидел, что опасаться в тебе нечего и ереси в твоих действиях никакой нет, – предположил Бруно. – А стало быть, и смысла обращаться к нам – тоже нет.

– Не знаю, – передернула плечами она. – Мне, в общем, все равно; отстал – и ладно. Единственное – стал зудеть в уши, чтобы пришла на исповедь, и так и зудел год за годом.

– А ты так и не пришла?

Нессель на миг умолкла, поджав губы и глядя на Бруно искоса, явно с трудом удерживая резкость, готовую вот-вот сорваться с языка, и, наконец, недовольно выговорила:

– Исповедь – это же значит про все рассказывать. Иначе само по себе будет грех. А я про всё – не могу; Богу – могу, а человеку не буду, не его это собачье дело. Я знаю, что это вроде как и не человеку на самом деле, но он же слышит все-таки. И запоминает.

– Хорошо, эту тему мы обсудим как-нибудь позже, – не дав Бруно продолжить, кивнул Курт. – Рассказывай дальше по делу.

– Ну… Так вот и жили несколько лет. Бояться меня вроде как перестали, зато вдруг все жалеть начали. Вот я даже и не знаю, что хуже; раньше ко мне хотя бы не лезли и не пытались воспитывать все кому не лень.

– Ты просто не привыкла к человеческому вниманию. Особенно женскому. Оно, согласен, может довести до белого каления.

Нессель не ответила, поджав губы и неопределенно качнув головой, и продолжила, помедлив:

– А пару лет назад у нас поселилась семейная пара – торговец с женой. Старые уже, лет по пятьдесят обоим, и одинокие. Берта про это прямо не говорила, но я поняла так, что детей у них никогда не было; я предлагала узнать, кто из них бесплоден, и попытаться сделать что-то, но они отказались – сказали «а теперь зачем нам, в такие-то годы». Я и не лезла больше…

– Постой, – осторожно и по-прежнему мягко перебил ее Бруно. – «Попытаться что-то сделать»? Ты умеешь изменять природу бесплодных? Как?

– Я не умею, – торопливо и напряженно отозвалась Нессель, все так же не глядя на него прямо. – Точнее, я никогда не пробовала – мне только мама рассказывала, что надо увидеть и на что прилагать силы, но сделать что-то такое я не пыталась. Не с кем было. Я и не уверена, что у меня получилось бы, но в таких случаях ведь терять все равно нечего, а брать какую-то плату, если бы ничего не вышло, я бы не стала. Да я вообще без платы хотела, просто так, потому что они были добры к Альте и потому что мне их было жалко…

– Не волнуйся, – улыбнулся Бруно. – Я не пытался тебя в чем-то упрекнуть; просто я, прямо скажу, удивлен. Никогда о таком не слышал и не знал, что нечто подобное возможно.

– Ну да, – буркнула Нессель чуть слышно, – ведь ведьмы творят только зло. Убить только кого, или порчу навести, или вот плод выкинуть – это да, а помочь – да ни за что.

– Прямо скажу, что да, – кивнул Бруно со вздохом. – Даже не представляешь, насколько и какая ты редкость. Но удивлялся я не этому, а твоим возможностям.

– Говорю же, нет никаких возможностей: я не знаю, умею ли я это.

– У тебя еще вся жизнь впереди, чтобы это узнать, – заметил Курт, взглядом велев духовнику умолкнуть. – Так стало быть, к Альте они были добры, ты сказала… И это к ним твоя дочь ушла перед тем, как исчезнуть?

– Да, к ним, – болезненно дернув уголком губ, подтвердила Нессель. – Она часто ходила к этой паре в гости; да к ним все окрестные ребятишки бегали, они всех привечали. Берта их угощала вкусностями, а Томас вырезал всякие фигурки из дерева – лошадок, лодочки… Эти двое даже ко мне относились так, будто мне десять лет, я едва отбивалась от них.

– От таких лучше не отбиваться, – хмыкнул Курт сочувствующе. – По себе знаю: проще смириться.

Нессель не улыбнулась в ответ, молча уставившись в столешницу перед собою и словно решая, стоит ли произносить вслух то, что роится в ее мыслях.

– Они мне… не нравились, – произнесла она, наконец, подняв глаза к собеседнику.

– Та-ак, – протянул Курт, посерьезнев, – а вот отсюда поподробней. Чем именно не нравились, в каком смысле и почему? Когда такое говоришь ты, есть смысл над этим задуматься.

– Я не знаю, что сказать, – нерешительно отозвалась Нессель. – Не хочу обвинять людей на пустом месте, понимаешь? Но мне было неуютно рядом с ними. В их присутствии все было в порядке, ни о чем таком я не думала – не скажу, что они были неприятными людьми, что вели себя как-то не так, и говорить с ними было легко и приятно, а уходишь от них – и чувство такое, словно вылезла из глухого колодца.

– А что с… – Курт помялся, скосившись на Бруно, и докончил: – С «нимбами»? Ты говорила, помнится, что он есть у любого человека, и у меня он неприятного серо-багрового цвета. Что было у них?

– Я не могла их увидеть, – вздохнула Нессель. – Никак.

– Вот это уже интересно… Тебя это не насторожило? Или такое случается?

– Случается; ведь тебя я видеть перестала, как только ты узнал о том, что я это могу. А ты не обладаешь никакой силой, кроме сильного духа, который и ограждает тебя. И есть люди, редко, но попадаются, которых тоже нельзя разглядеть, потому что они не любят пускать в душу посторонних. Над ними тогда только что-то вроде дымки, по ней видно: к ним лучше не лезть, они могут быть добрыми, злыми, благодушными или ненавидящими, но ты этого не поймешь, потому что они не хотят. Можно проломить такое, но я не стала. Я решила – это из-за детей. Наверно, их за столько-то лет уже извели расспросами да сочувствием, а то и порицанием; ты же знаешь, как любят люди находить Господню кару во всем подряд…

– Да уж, представляю, – согласился Курт. – И еще вопрос. Ты говоришь о них «были». Почему? Просто потому, что они остались в прошлом, в деревне, из которой ты ушла, или для этого есть иные причины?

– Они пропали оба. В тот же день, что и Альта.

– Кхм… – проронил Курт, распрямившись, и медленно выдохнул, увидев, как опустил голову духовник. – Готтер, я надеюсь, что в твоей жизни больше не возникнет ситуации, когда тебе придется отвечать на вопросы следователя – любого; но на будущее все-таки имей в виду: с этого и надо было начинать.