Текст книги "Инквизитор. И аз воздам"

– Вашей Конгрегации – четыре десятка лет от роду, – беззлобно огрызнулся Ван Ален, – а охотники существуют черт знает сколько столетий. Привыкли полагаться на себя. Мы-то были, есть и будем, а вот что с вашим ведомством может приключиться спустя год-другой – одному Богу известно. Не могу порицать наших за то, что они осторожничают и вот так с ходу кидаться к вам в объятья не желают… Возвращаясь к нашей беседе о возможной ненадежности конкретных представителей Конгрегации, – с подчеркнутой язвительностью продолжил охотник, – помимо упомянутого тобою молодого оболтуса, есть еще обер-инквизитор. Если ты и впрямь напал на след (к слову, спроста ли девчонку в этот самый протокол не внесли?), если местная инквизиторская братия нечиста на руку и обер-инквизитор все это контролирует… Он бы мог покойницу и… того.

– Если б парень не признался, что убить любовницу решил сам, – вздохнул Курт; Ван Ален передернул плечами:

– Ты сам сказал: он еще не окончательно пришел в себя. Быть может, протрезвев, припомнит что-то такое, что в общую канву не уложится… Сам-то парень замешан в истории быть не может?

– Нет, – качнул головой Курт, с усилием потерев глаза пальцами. – По крайней мере, ничто на это не указывает… Так что у вас? Хоть что-нибудь есть?

– Не совсем, – неуверенно отозвался Ван Ален. – Мы решили зайти с другой стороны и проверить слухи о призраках в доме судьи. Тебе твой обер рассказал, что такие сплетни ходят в Бамберге?

– Он говорил, что слухи были проверены и опровергнуты. Не так?

– Так, – подтвердил охотник. – Но кое-что занятное мы все-таки выяснили. О том, что наследников не осталось и дом отошел во владение городу, ты знаешь?.. Так вот, сейчас ситуация немного иная: никто из горожан в бывшем жилище судьи так и не поселился, но город им уже не распоряжается, ибо дом у него выкупило семейство Гайер.

– Гайер, – повторил Курт неторопливо, припоминая просветительскую лекцию, прочитанную ему служителем кураторского отделения накануне отъезда в Бамберг. – Местная патрицианская семейка, владеет островком Вёрт и имеет немалое влияние на городскую политику.

– Можно сказать и так, – кивнул Лукас с усмешкой. – Вот и здесь они тоже «повлияли». Странным образом слухи все множились и множились, цена на дом все падала и падала, и когда она дошла до предела стоимости, сравнимой с оценкой какой-нибудь лачуги в трущобах, – явился Лютбальд Гайер и широким жестом избавил город от мертвого груза. После чего (не до этого, а после) привлек к делу местный Официум, каковой произвел обследование жилища и вынес заключение, что дом чист, призраки – сплетня, и жить в доме можно со спокойной душой.

– И цена опять поползла вверх, – договорил Курт. Ван Ален кивнул:

– К нынешнему дню снова добравшись до своей реальной стоимости.

– Я надеюсь, – заметил Курт скептически, – ты не хочешь сказать, что семейство Гайер подставило судью и довело до самоубийства его дочь, чтобы прикупить себе домик?

– Нет, – невесело улыбнулся Лукас, переглянувшись с братом, – но сам согласись, дело странное.

– Как вам удается все это узнавать? – оборвал его Курт. – Когда я задаю вопросы, мне отвечают, потому что я инквизитор и имею право эти самые вопросы задавать. Но вы – никто. Как вы исхитряетесь получать информацию так, чтобы люди не интересовались причиной вашего назойливого любопытства? Сбор сплетен и слухов по трактирам – понимаю; застольные беседы с незнакомцами – обычное дело. Но вы говорите с соседями, родственниками, знакомыми, приходя к ним в дома. Почему они вам отвечают, а не шлют тотчас же далеко и внятно?

– А ты, как всегда, сама учтивость, – хмыкнул Ван Ален. – Да, порой у нас интересуются, для чего нам знать все то, о чем мы спрашиваем, и мы даже говорим, для чего. А нужно нам все это, потому как занимаемся мы сбором сведений о происшествиях дивных, чудесных, невероятных и поучительных для доброго христианина. Сию миссию нам поручил доктор теологии, каковой по старости и немощности не имеет возможности путешествовать по просторам Империи, но желает до своей кончины завершить труд, призванный собрать в себе наиболее удивительные события, связанные с человеческими грехами, святостью, чудесами, дьявольскими кознями и Господней милостью. У меня даже документ надлежащий имеется.

– Документ, – повторил Курт безвыразительно; охотник кивнул, расплывшись в улыбке:

– Точней, их два. Когда мы работаем ближе к северо-востоку – в ходу верительная грамота от Хайдельбергского университета, когда ближе к юго-западу – от Эрфуртского. Оба университета достаточно известные, чтобы про их существование знали, но недостаточно прославленные, чтобы кто-то мог выяснить, что там за доктора водятся и чем занимаются.

– Ну, и к чему это? – устало вздохнул Курт. – Для чего мухлевать с поддельными документами, если можно получить официальную лицензию от Конгрегации и работать, не боясь, что вас внезапно раскроет кто-то чересчур умный или осведомленный?

– Лицензию, – повторил Ван Ален недовольно. – А к ней в довесок необходимость подчиняться правилам и приказам вашей братии. Пошел-ка ты, Молот Ведьм, с такими дарами… далеко и внятно.

– Все равно до того, чтобы показывать эти бумажки, почти никогда не доходит, – примирительно улыбнулся Лукас. – Люди любят поболтать. А когда узнают, что их байка может «попасть в книгу», – рассказать готовы все, что угодно, вплоть до подробностей первой брачной ночи. Правда, порой приходится отделять правду от придуманного по ходу дела, чтоб история выглядела повнушительней, но это уж дело опыта.

– А когда вас возьмут за задницу, примчитесь ко мне с просьбами прикрыть и оградить?

– Ну, должна же быть какая-то выгода от знакомства с инквизитором, – пожал плечами Ван Ален и лишь еще шире улыбнулся, когда Курт одарил его молчаливым прожигающим взглядом. – Так вот, возвращаясь к нашим пройдошливым ребятам с островка, – продолжил охотник, посерьезнев. – Мы выяснили: Гайерам принадлежит значительная часть недвижимости в Бамберге. И дома большинства, если не всех, кто был казнен Официумом или магистратом, не имея при этом наследников, – прошли через руки этой ушлой семейки.

– Euge[27]27
  Отлично (лат.).


[Закрыть], – покривился Курт. – Только этого не хватало.

– Пока, – осторожно заметил Лукас, – похоже на то, что попросту обер-инквизитор в сговоре с магистратом наладил освобождение жилищ для перепродажи семейством Гайер, вероятно, за долю в сделках. А это значит, что никакого всплеска малефиции в Бамберге нет, и твоего сослуживца, вероятнее всего, убрали, когда он то ли догадался об этом, то ли каким-то образом вычислил, идя по следу дела судьи Юниуса.

– Или семейство Гайер подбивает магистрат и Официум на аресты тем, что подбрасывает инквизиторам дела, созданные своими собственными руками, – неуверенно и тихо добавила Нессель. – И инквизиторы с ратманами свято верят в то, что изобличают преступников…

– Или просто эти люди знают свое дело, – продолжил Ван Ален. – Если они столько лет занимаются таким, прямо скажем, непростым ремеслом, как торговля недвижимостью, значит, должны иметь нюх на удачные сделки. Всего-то и нужно – вовремя узнать, есть ли наследники у очередного отправленного к Господу на личный суд, и в нужный момент перехватить домишко у города, сбить цену различными ухищрениями, или провернуть еще какую уловку, или выкупить у оставшейся в живых родне, убитой горем, дом по дешевке, или урвать домик у тех, кто решил свалить из Бамберга… Тогда мы остаемся, с чем были: неподтвержденные подозрения в странной активности малефиков в Бамберге и убитый по каким-то неведомым причинам инквизитор, а эти дельцы – так, мимо пробегали.

– И самое поганое, что все три версии выглядят логичными, – вздохнул Курт. – И имеют право на жизнь, dixerim[28]28
  Так сказать (лат.).


[Закрыть].

– Отметать участие семейки Гайер сразу я бы все же не стал, – остерег его Ван Ален. – Уж больно они в этой истории глубоко увязли… Даже если выяснится, что к самим арестам и осуждениям они отношения не имеют, – наверняка им о внутренних городских делишках известно побольше, чем девицам из трущоб и пьяным ухажерам, и вдруг да скажут что полезное. Но выяснить это сможешь только ты, здесь уж наши бумажки не помогут…

Курт задумчиво кивнул, поленившись прочесть охотнику очередную лекцию на тему полезности открытого сотрудничества с Конгрегацией, и вопросительно поднял брови, когда Ван Ален добавил с усмешкой:

– Кстати, у тебя даже есть через кого к ним подступиться. Старая знакомая, – пояснил охотник. – Помнишь графиньку, которую ты десяток лет назад спас от стригов в Ульме? Она на днях явилась в Бамберг. Сняла себе домик из бывших во владении Гайеров, частенько с ними видится и, говорят, несколько раз уже бывала поблизости от пустующих нераспроданных домов – явно приглядывалась. Судя по всему, дамочка и сама барыжит хатами.

– Уверен? – нахмурился Курт. Ван Ален пожал плечами:

– Адельхайда фон Рихтхофен, графиня. Сколь я помню, именно так звали ту женщину. И вот я что мыслю: прошло, понятно, уж десять лет, но спасенная жизнь, а тем паче – спасение от столь страшной участи, за такой срок не забывается. Попробуй к ней подкатить. Подмигни, там, скорчи улыбочку, поинтересуйся благополучием, пробуди фантазию и выжми пару приятных фразочек… А когда растает – глянь, нельзя ль через нее выйти на эту семейку дельцов. Или, быть может, она сама о чем проболтается.

– Идея стоит того, чтобы попытаться, – пробормотал Курт, ощутив, как в переносицу толкнулась внезапная, уже давно не ощущаемая, резкая боль. – Где она сняла дом?

Глава 7

Из «Святого Густава» Нессель вышла задумчивой и оттого не столь напряженной, как прежде, – вместо того, чтобы коситься на улицы вокруг и сжиматься при взгляде на проходящих мимо людей, ведьма смотрела лишь себе под ноги, что-то мысленно взвешивая и хмурясь каким-то невысказанным раздумьям. Курт шагал рядом молча, не пытаясь и даже в какой-то мере опасаясь разрушить ту стену, каковой она оградилась от мира, и отчего-то невольно болезненно поморщился, когда Нессель нарушила молчание.

– Эти люди… – кивнув через плечо на оставшийся позади трактир, произнесла она, – ты часто вот так работаешь с ними? Кто они? Они ведь не имеют отношения к вам, так я поняла?

– Так, – кивнул он, – не имеют. Это охотники. Они существуют сами по себе и, если верить их хронистам, куда дольше Инквизиции. Некоторые из них считают, что и куда дольше Церкви тоже, но это остается недоказанным, ибо нет свидетельств, подтвержденных чем-либо, кроме преданий и охотничьих баек. Славные парни. Правда, своевольные, и оттого работать с ними тяжко. Они блюдут свои охотничьи тайны, для них самих порой самые обыденные, в то время как для нас – жизненно важные, таят сведения, каковые могли бы и облегчить нам работу, и в итоге спасти куда больше жизней и избавить мир от куда большего количества нечисти. С одной стороны, Яна я могу понять: Конгрегация, если сравнивать с их сообществом, и впрямь еще молода, и кто знает, как может всё повернуться однажды, политика есть политика. В конце концов, ведь охотники смогли выжить, сохранить себя самих и свои знания не в последнюю очередь благодаря собственной осторожности и такой вот замкнутости… Но подчас они с этим перегибают палку, не желая делиться даже самыми простыми секретами, вроде противоядий от укусов ликантропа, или же, напротив, руками и ногами отбиваясь от наших попыток оказать помощь им самим… В последнее время наши отношения кое-как наладились – даже они понимают, что в мире происходит уже нечто вовсе нехорошее и надо объединять силы.

– А что происходит?

Курт помедлил, ответив не сразу, перебирая в мыслях все услышанное на заседаниях Совета, увиденное собственными глазами и глазами следователей, составлявших отчеты, которые ему доводилось читать за последние пару лет… Что из этого можно открыть лесной ведьме, которую, по большому счету, он видит второй раз в жизни? И главное – нужно ли…

– Я не знаю, – отозвался он, наконец. – Но что-то происходит – это бессомненно. Твари, которых прежде было не сыскать силами зондергруппы и пятерки следователей, все чаще попадаются едва ли не толпами. Мстительные, неупокоенные призраки и души умерших – то, что даже опытными следователями все чаще относилось к разряду сказок или событий давно минувших дней, – явление теперь не столь уж необыкновенное. Все больше малефиков – осмелевших и обнаглевших. Охотники рассказывают то же самое – их люди гибнут вдвое чаще, чем прежде, потому что работы прибавилось втрое. Даже самые старые из них не помнят, когда такое было. Стриги, кажется, единственные, кто еще сидит более или менее тихо, но и они начинают поднимать голову – чуют, что наступает благое время для них. И… – он вновь умолк на мгновение, не глядя в сторону Нессель, но чувствуя, что ведьма смотрит на него выжидательно, и медленно договорил: – И Каспар. Он и его приятели становятся все настырней.

– Приятели? – переспросила Нессель; по ее тону было отчетливо видно, что на ответ ведьма не надеется, однако он кивнул с невеселой кривой усмешкой:

– Да… Если так можно сказать. Он не просто мой личный враг и не просто опасный человек. Он – один из трех малефиков, в чьих планах не только моя смерть (это, скорее, для них приятное дополнение к основному блюду), но и смерть Империи, Веры, христианского мира… А в планах одного из них – и мира вообще. И самое страшное заключается в том, что мы до сих пор не знаем, известно ли это ему самому, или же он одурманен своими богами и рассчитывает на власть над миром и человечеством после своей победы… Или он попросту сбрендивший старик – насколько мне известно, даже Каспар почитает его таковым. Те трое грызутся меж собою, но это не мешает им объединяться время от времени и вести войну против Конгрегации и Империи. Им подчиняются или помогают из корысти либо по идейному согласию курфюрсты, бароны, крестьяне, герцоги, колдуны, стриги, простые наемники. Любой, кто прошел мимо нас с тобою сейчас по вот этой улице, кто сидел с нами в трапезном зале трактира, кто поселился в соседней комнате, – любой может оказаться одним из них.

– И моя Альта… Она нужна Каспару для его армии? Чтобы вырастить и натравить ее на вас?

– На нас, – поправил Курт мягко, но решительно. – На людей. Без разбора по вере, святости, возрасту, наличию или отсутствию сверхобычного дара и тем более верности тому или иному правителю. Люди для него делятся лишь на три типа – орудия или препятствия…

– Ты сказал «три», – тихо заметила Нессель; он кивнул:

– Да. Есть еще третий, в который мне и не посчастливилось угодить: любимая игрушка. К какому типу относится в его понимании твоя дочь – я не знаю; если он и впрямь уверен, что я имею к ней отношение, то наверняка сразу к двум. Но «орудие» будет стоять на первом месте.

Нессель бросила в его сторону короткий напряженный взгляд, беззвучно шевельнув губами, и дальше зашагала молча, глядя вновь лишь себе под ноги, еще более задумчивая и хмурая, так и не произнеся более ни единого слова вплоть до самой комнаты в «Ножке», где сразу же ушла на свою половину. Что она делала за закрытой дверью, Курт не знал и, откровенно говоря, знать не хотел – еще одного приступа уныния и новой порции слёз он бы сейчас не вынес…

– Мне придется оставить тебя здесь, – сообщил он сквозь закрытую створку. – Я ненадолго. Засов не опускай, я запру дверь снаружи.

Нессель отозвалась глухо и неразборчиво, однако переспрашивать или заглядывать он не стал, торопливо выйдя прочь.

Возвратился Курт и впрямь довольно скоро – все заняло около часа, большая часть которого ушла на то, чтобы отыскать нужное место в городе без своего уже привычного провожатого и ежеминутных вопросов к прохожим: привлекать к себе внимание было ни к чему. Теперь надлежало лишь дождаться ночи…

Остановившись у распахнутого окна, Курт, раздраженно морщась от палящего солнца, долго смотрел вниз, на узкие улочки, сам не зная зачем, да и вряд ли кого-то видя. Мимо проходили мужчины, женщины, однажды пробежал мальчишка в одежде заметно не по размеру, время от времени снизу, из окон трапезного зала, доносился грохот отодвигаемой скамьи или оклик – вокруг жил своей жизнью мирный, спокойный городок, в котором просто не могло случиться ничего серьезней, чем кража ведра с бельем у зазевавшейся хозяйки. Впрочем, по опыту можно было сказать, что именно в таких отдаленных городках чаще всего и происходят события самые страшные, преступления самые чудовищные и укрываются тайны самые невероятные…

Курт вздохнул, отвернувшись от солнечной улицы, прошел к своей дорожной сумке; покопавшись, извлек из нее небольшую плоскую шкатулку, украшенную клетчатой двухцветной глазурью, уселся за стол, отщелкнул скрепляющую две половинки маленькую застежку и высыпал на стол крохотные, с полмизинца, фигурки, отливающие желтизной старой кости. Шахматы на разложенной перед собою маленькой доске он расставлял долго, медлительно, тщательно устанавливая каждую фигуру точно по центру квадрата, мыслями пребывая где-то вдали и от этой комнаты, и будто от себя самого, а потому вздрогнул, когда голос Нессель позади окликнул:

– Что делаешь?.. Скучно, – пояснила она, когда Курт обернулся, уставившись на нее с удивлением, с легким оттенком паники отметив, что не услышал ни звука открывшейся двери, ни ее шагов. – Не могу я сидеть там и смотреть в стену… Ничего, если посижу с тобой?

– Боюсь, со мною тебе будет не намного веселее, – усмехнулся он, аккуратно установив башню на ее место. – Собеседник из меня не слишком занимательный.

– А ты расскажи, что это за женщина, про которую завел речь тот охотник, – предложила Нессель, усевшись напротив. – Он так говорил, как будто у вас с ней что-то было… Не представляю тебя с женщиной, откровенно сказать.

– От тебя это звучит вдвойне занятно, – заметил Курт; она фыркнула:

– Это не считается. Я имела в виду – по-настоящему, как это бывает у всех нормальных людей, когда чувства, когда обоюдное влечение… Я будто бы и понимаю, что за столько лет жизни ты не мог себе кого-то не найти, но все же – ни в какую не могу себе вообразить тебя и кого-то… вот так.

– Оно, в общем, и не «вот так», – пожал плечами Курт, установив последнего короля и оставшись сидеть, глядя на доску. – Мы просто виделись пару раз.

– И ты спас ей жизнь, – уточнила Нессель с нарочито умильной улыбкой; он поморщился:

– Да… было дело… Это случилось той весной, когда я угодил в твой лес. Помнишь, почему тебе пришлось использовать, так скажем, не совсем заурядный способ меня излечить?

– Ты торопился, – кивнула она, – спешил попасть в Ульм как можно скорее и говорил, что должен встать на ноги немедленно, ибо каждый день и час на счету.

– Именно. В Ульме обосновалось гнездо стригов, причем засели они в замке местного ландсфогта и все более подгребали под себя ульмскую знать, а следователя, который должен был их вычислить и обезвредить, убили по пути туда. Я должен был его заменить. Стригов я тогда нашел, но задержать их в одиночку не рискнул бы, да и не должен был – по нашим правилам. Однако пришлось.

– Они захватили ту женщину? Чтобы надавить на тебя?

– Скорее – на моего приятеля, ее жениха, что помогал мне в расследовании. Местный барон, довольно сообразительный парень, который принимал в жизни города участие самое деятельное и желал помочь… ну, а кроме того – был неприлично любопытен и все надеялся с моей помощью увидеть живого стрига. М-да… Вот и увидел. Ты побывала в Ульме, когда искала меня, – наверняка ведь слышала там легенду о том, как я в одиночку вырезал целый замок стригов и простых смертных наемников? Вот только это не совсем так: нас было двое, стригов трое, и нам несказанно повезло… – Курт помолчал, невольно проведя пальцем в черной перчатке по бусинам деревянных четок, что висели на его запястье, и вздохнул: – А если точнее – то и нас тоже было трое, и помимо везения нам споспешествовало самое настоящее чудо.

– Хорошо, что ты все еще держишь их при себе, – заметила Нессель. – Повторю снова, что тот, кто одарил тебя ими, наделил тебя небывалым благословением… И к слову, в них что-то изменилось. Теперь я уже не могу сказать, что ты носишь их просто так.

– Я их, как ты это назвала, «намолил»? – усмехнулся Курт, отчего-то смутившись и заметив с неприятным смятением, что это чувство неловкости, будто его застукали где-то на пустынном берегу речки голым и безоружным, возникает слишком часто при беседах с лесной ведьмой; чувство это нисколько не напоминало испытанное в далекой юности любовное смущение и было чем-то другим, глубинным, первобытным и настолько похожим на страх, что становилось не по себе…

– Да, на них теперь есть твой след, – просто кивнула Нессель. – И не смейся.

– Вот уж даже и не думал… – буркнул он себе под нос, зачем-то поправив и без того идеально стоящую фигурку на доске.

– А что та женщина? – снова спросила она с многозначительной улыбкой. – Ты сказал, что тогда в Ульме ты истребил стригов на пару с ее женихом, но почему-то все, даже этот охотник, считают, что это сделал ты один и что тебя с нею что-то связывает. И в Бамберг, как я поняла, она почему-то приехала одна, без мужа. А между тем – вон сколько лет прошло…. Твой приятель так и остался вечным женихом?

– У них… не заладилось, – на миг замявшись, ответил Курт. – Но я здесь ни при чем.

– Врешь ты все, – еще шире улыбнулась ведьма. – Но я не в обиде. Понимаю, какие у тебя тайны.

– Id est? – нахмурился он и переспросил, уловив непонимание в ее глазах: – То есть?

– Ты о чем-то молчишь, – пояснила Нессель с готовностью. – Не говоришь правды и о том, что в Ульме было, и про этого «жениха», и про нее саму, и про то, что между вами есть… Виляешь, как заяц. Но, как я уже сказала, обижаться не стану: я понимаю, что на всю Германию прославленный инквизитор наверняка замешан в таких темных делишках, про которые всяким сторонним ведьмам знать не положено. Я и не уверена, что хочу… А про женщину спросила, потому что было и впрямь подумала, что у тебя вдруг что-то с кем-то может оказаться всерьез, и меня это удивило.

– Всерьез у меня оказаться не может ни с кем, – отозвался Курт сумрачно. – Сколько у меня врагов и каких – ты уже, думаю, поняла, а ведь я тебе и половины не раскрыл. При такой жизни лучше не иметь близких людей, через которых меня можно достать. Пока я один, я подставляю только себя, стоит допустить к себе хоть кого-то – и он окажется в опасности, быть может, еще большей, чем я сам. И меня поставит перед выбором, который я делать не желаю, – пару раз приходилось, и мне это не понравилось… Я не стану отрицать, что до конца откровенен с тобою не был. Не столько потому, что не верю тебе, сколько ради твоей же собственной безопасности. Поверь, кое-чего лучше не знать… Как ты поняла это? – спросил он, не дав Нессель ответить. – Ты можешь увидеть, когда человек лжет?

– Нет, – вздохнула она и, помолчав, невесело улыбнулась: – Вот Альта – она такое немного умеет. К сожалению, не всегда – ведь того человека она не раскусила… Быть может, с опытом еще научится. А я – всего лишь понимаю, когда меня обманываешь ты; я не вижу тебя, но… чувствую и понимаю движения твоей души. С другими такого нет, посему, если ты надеялся, что я смогу помочь тебе в твоем расследовании, обнаруживая для тебя лжецов, забудь: не смогу.

– Жаль, – вздохнул Курт, вдруг осознав, что испытывает непреодолимое желание отодвинуться от своей временной подопечной подальше, а лучше и вовсе уйти из этой комнаты прочь…

– Как думаешь, мы сможем жить в мире? – вдруг тихо и серьезно спросила Нессель, и он удивленно воззрился на собеседницу, на миг позабыв о своем смятении.

– Мы – кто? – уточнил Курт осторожно; ведьма пожала плечами, вяло обведя рукой комнату и неопределенно кивнув в сторону окна:

– Мы все. Люди, как ты, и… такие, как я, как Альта. Однажды мы сможем спокойно жить вместе или вы просто со временем истребите нас, чтобы жилось спокойно и не было опасности за спиною?

– Что за вздор? – возразил Курт. – Я бы понял, если б такой вопрос задала твоя мать или ты сама в тот день, когда мы с тобою встретились впервые и ты еще не знала, как все на самом деле, но…

– А я все еще не знаю, как все на самом деле. И на самом ли деле. Вот посмотри на себя: ты сейчас хочешь схорониться от меня под стол или вытолкать меня из комнаты, и я вижу, как ты все больше и больше уходишь в эту свою колючую скорлупу… И этот багрянец снова над тобою. Тебя раздражает и пугает, что я… такая.

– Готтер, – с расстановкой произнес он, стараясь говорить как можно мягче, но все равно слыша, как в голос просачивается неприятная и неуместная жесткость. – Поверь мне. Любой мужчина захочет спрятаться под стол от женщины, которая «видит движения его души». Ну, или вытолкать ее из комнаты… А мне, – добавил Курт, улыбнувшись в ответ на неровную, унылую усмешку ведьмы, – так и вовсе по чину не полагается быть для кого-то читаемым, подобно книге. И то, что хоть кто-то умудряется вот так видеть меня, – говорит о моей несостоятельности как следователя, что меня отнюдь не радует.

– Другие не увидят, – повторила Нессель. – С ними ты не… И все же, – оборвав саму себя на полуслове, продолжила она, – покоя между нами нет. Такие, как я, работают с вами или на вас, вы пользуетесь их услугами и позволяете жить между людьми, вы уже не преследуете всех подряд лишь за одно только отличие от простого человека, да… Но все равно всё не так, все равно мы словно два разных существа, и как человека меня не принимают.

– Не ты ли рассказывала, что в вашей деревне…

– В нашей деревне, – перебила Нессель, – ко мне относятся, как к убогой. Сперва – боялись, а когда поняли, что употреблять свой дар во вред я не желаю, – стали меня принимать так, будто я какая-то скорбная рассудком или увечная… То есть, ты понимаешь, что я сказать хочу? Я не думаю, что это – из-за того, что я сирота или одинокая, я просто уверена, это потому что я – такая. Не бывает так, чтобы относились ровно, точно так же, как к своему соседу, как к любому из людей. Нас либо боятся (или хоть опасаются, вот как ты), либо к нам снисходят. Но боятся – чаще.

– Это дело времени, – помедлив, отозвался Курт, снова поправив одну из фигурок на доске. – Слишком мало лет миновало с тех пор, как мы были по разные стороны, и люди еще не привыкли, не поняли, что им положено думать и чувствовать, – в самих себе не разобрались. Пока еще живо поколение тех, кто помнит, как это было, – с обеих сторон. Люди меняются медленно, а в лучшую сторону – еще и неохотно. Надо просто подождать… И, разумеется, делать что-то для того, чтобы это положение изменилось. Мы стараемся, как можем. Все наладится, просто не сегодня и, быть может, не завтра.

– Хотелось бы надеяться… – тихо произнесла Нессель, даже не пытаясь скрыть недоверчивость в голосе. – В этом мире, который строите ты и твои собратья, жить моей дочери…

Она запнулась, на миг опустив взгляд и поджав губы, и тут же распрямилась, встряхнувшись точно кошка под дождем.

– Если все в вашей Конгрегации такие упрямые, как ты, у вас должно получиться, – с неискренней улыбкой подытожила лесная ведьма и кивнула на доску с крохотными фигурками: – Этим ты себя развлекаешь, когда нечем заняться?

– Обыкновенно да, – так же вяло и фальшиво улыбнулся Курт. – Лучше б, разумеется, было завести себе соперника, но в игре против самого себя тоже есть свои плюсы; в конце концов, именно себя одолеть зачастую и трудней всего. Проверено не единожды… Хочешь, научу? Хоть будет чем убить время в мое отсутствие, если мне вновь потребуется уйти одному.

– Не думаю, что я это постигну, – покривилась Нессель. Он отмахнулся:

– Чушь. Меньше слушай высокородных зазнаек, на самом деле – это просто. Единственное, что нужно, – запомнить правила, по которым полагается переставлять каждую фигуру, а остальное всецело во власти твоей выдумки… Двигайся ближе. Двигайся, двигайся – обещаю, что под стол не спрячусь.

* * *

– То есть, я должна остаться тут одна? – уточнила Нессель, исподлобья глядя на то, как он копается в дорожной сумке. – На всю ночь?

– Никто не будет знать, что меня нет, – вынув, наконец, веревку, повторил Курт уже во второй раз и поднялся с корточек, ногой задвинув сумку под кровать. – Для того и выбираюсь вот так, тайно. Тебе ничто не грозит.

– Ты не в заботе о моей безопасности так выбираешься, а чтобы никто не знал, куда ты направился и что вообще куда-то направлялся, – хмуро возразила она. – К той женщине идешь?

– Не совсем, – мотнул головой Курт, отвернувшись, дабы она не видела его лица, и не зная, поможет ли этот детский трюк вкупе с высказанной полуправдой оградиться от всепроникающего взора ведьмы. – Хочу кое-что проверить и кое за кем проследить. И поверь мне, тебе там делать нечего совершенно… Оружие есть?

– Сам же знаешь, что есть… Стало быть, мне ничего не грозит, – размеренно повторила Нессель, – но ты спрашиваешь, есть ли у меня оружие?

– Никогда нельзя быть слишком готовым, – пожал плечами Курт, привязывая веревку к ножке кровати. – Когда спущусь, втяни ее и закрой окно на задвижку; вернусь я утром, посему она мне больше не понадобится.

– И ты мне конечно же не расскажешь, где ты будешь шляться до утра? – насупилась Нессель; он усмехнулся, усевшись на подоконник:

– Вот я и дожил до этого дня: женщина задает мне такие вопросы… Поговорим, когда возвращусь; все будет зависеть от того, что мне удастся узнать. Не забудь запереть ставню на задвижку, – повторил Курт уже серьезно и, подергав за веревку, кивнул: – Сядь на кровать. Она и так тяжелая, но… на всякий случай.

– А что мне делать, если утром ты не вернешься?

– Я вернусь, – отмахнулся он. Ведьма насупилась, зло шлепнувшись на постель и пробормотав под нос нечто неразборчиво-ожесточённое, и Курт вздохнул: – Хорошо, ты права. План действий надо иметь и на этот случай тоже… Если со мною что-то случится, не обращайся к нашим в Бамберге, иди в тот трактир, где мы были сегодня днем, и расскажи всё Яну – вообще всё. Пусть немедленно валит из города вместе с тобой и отыщет Бруно. Он придумает, как.

– И этот охотник будет со мной тетешкаться, а не пошлет куда подальше?

– Этот – будет, – кивнул Курт уверенно. – Но еще раз, главное: не вздумайте сунуться в Официум. Это – понятно?

– Веришь бродячему жулику больше, чем своим собратьям?

– Чем кой-каким из них – да, – вздохнул Курт, бросив взгляд на пустынную улицу, и повторил снова: – Закрой за мною задвижку.

Нессель кивнула, вздохнув и упершись ладонями в кровать, словно надеясь таким образом придать этому и без того массивному деревянному монструму дополнительный вес, и Курт улыбнулся ей – натянуто и нарочито жизнерадостно.