Текст книги "Теплая компания (Те, с кем мы воюем). Сборник"

Преемнику Абдул-Гамида, Магомету, досталась одна голая процентная бумага без купонов… Эта бумага так мала, что он каждый день рискует ее потерять.

Территория и население

Ошибочно думать, что если Турция – Турция, так уж она и должна быть населена турками.

Пример Нидерландов, населенных совершенно посторонним народом – голландцами, должен бы удержать географа от столь поспешного утверждения.

Действительно, Турция населена османами и то изредка.

А слово «турок» употребляется в Оттоманской империи, как ругательное слово, означающее понятие "грязный, невежественный мужик…" (см. И. Голобородько).

Так что, турки часто переругиваются на базарах:

– Ах ты, турок этакий!

– От такого слышу!

Восточные границы Турции соприкасаются с Россией. Если мы у них что-нибудь и отвоюем, то границы все таки будут соприкасаться. Да послужит это лукавым османам некоторым утешением!

Северная – примыкает к Черногории, Австрии, Сербии и Румынии.

Нельзя сказать, чтобы страны эти были польщены таким соседством.

Западная – проходит по Адриатическому и Ионическому морям, а южная – теряется в бесплодных пустынях Аравии и Африки. Впрочем, и предыдущие границы тоже постепенно теряются.

В этих границах заключены разные народы, связанные общностью жизненных интересов. Общность заключается в том, что одна часть населения режет другую, а другая часть населения протестует.

Турецкие города

Турецкие города строятся крайне своеобразно: каждый строит дом, где хочет. То, что у нас называется улицей, у турок не существует. Дома часто строятся посредине улицы. Конечно, есть узкие переулочки, но они созданы именно условиями постройки – нужно же было по какому-нибудь пути подвозить строительные материалы.

Переулки эти так узки, что два встретившихся осла (четвероногих, а не строители) застревают между стен; поддерживая традиции своего племенного упрямства, разойтись не могут и, большей частью, гибнут. Скелеты их растаскивают собаки впредь до новой ослиной встречи (Элизе Реклю).

Крыши домов напоминают остроты бульварных газет – они плоски, стары и исполняют чуждую им роль – на них сидят по вечерам.

Часто узкие кривые переулки перерезываются кладбищем. Дело в том, что турецкие кладбища не выносятся за черту города, а устраиваются тут же, под боком.

Делается это для того, чтобы не тащить далеко родственника – лень. Да и жарко.

И если турок, потерявши родственника, имеет возможность спустить его из окна комнаты прямо в яму у стены – такой турок считает себя удачником и баловнем судьбы.

Много ли, действительно, турку надо.

Турецкие дома устраиваются кое-как. Назначение дома очень ограничено – насовать туда побольше жен и детей, а самому сидеть в кофейной.

Холостые и бездетные турки домов не имеют – живут в кофейне.

Дома турки не обедают – едят в кофейне.

Они и спали бы в кофейне, но нельзя, нужно идти к женам – так велит шариат (кажется, автор к месту ввернул это турецкое словечко).

Вот картина турецкой улицы:

…Жарко. Узкая каменная улица, посреди которой бьет фонтан. На припеке у фонтана томятся ослы, буйволы, верблюды и лениво потягивают из фонтана холодную воду. Тут же под многочисленными копытами копошатся ребятишки – ничего, если кое-кого и раздавит буйволовое копыто – детей много, а поднимать скандал по этому поводу лень.

Назначение дома очень ограничено – насовать туда побольше жен и детей, а самому сидеть в кофейной.

Хозяева и погонщики животных забрались в полутемную прохладную кофейню и потягивают черный густой кофе из таких маленьких чашечек, что проглотить ее по рассеянности – не представляет особого вреда для здоровья. Пьют кофе, молчат, затягиваются наргилэ[6]6
  Некоторые турковеды полагают, что наргилэ – род корсета, но это не точно. Хотя им и можно затянуться, однако, это не более чем курительный прибор. – Автор.


[Закрыть]).

Молчат.

Турок, вообще, не разговорчив.

Между восемью часами утра и шестью часами вечера, турок способен поддержать только такой разговор:

– Кофеджи! Кофе.

– Да.

Подсаживается сосед. Молчат.

В исходе двенадцатого часа первый замечает:

– Жарко. Э?

Спрошенный турок погружается в глубокую задумчивость. Очевидно, его внутренно взволновал и вызвал массу соображений вопрос соседа.

После долгого молчания, он вздыхает и разражается речью:

– Да, – говорит он.

Солнце жарит во всю. Кофе выпит. Вода, полагающаяся к нему, тоже выпита. Оба поворачивают глаза и сосредоточенно глядят на ослепительно сверкающую горячую улицу.

– Осел прошел, – выдавливает из себя один.

– Да, – после мучительного раздумья соглашается сосед. – Это верно.

– Наверное, Абдулки кривого.

– Его. С подпалиной.

– Стало прохладней.

– Вот осел прошел…

– Да. Вечер.

– Уходишь? Храни тебя Аллах.

– И тебя. Кофеджи! Еще.

– Ты же хотел уходить?

– Промочить горло надо; от разговора пересохло.

А дома, укладываясь на оттоманку, он говорит жене, толстой Фатиме:

– Заговорился с Ибрагимом, не заметил, как и день прошел. Охо-хо.

– Аллах велик, – замечает Фатима.

– Еще бы, – соглашается турок.

И засыпает.

Если турок не идет – он сидит. Стоять он не может – лень. Сейчас же садится.

Автору только однажды удалось увидеть не сидящего турка. И то, в этом зрелище не оказалось ничего удивительного, ибо он лежал.

Стремление турок к лени, к лежанию на диванах, отразилось даже на наименованиях европейской меблировки.

Оттманка – слово турецкое.

Тахта – слово турецкое.

Диван – слово турецкое.

Даже государственный совет так и назван диван.

До того дошло, что «оттоманка» так и происходит даже от наименования нации: оттоманы.

А можно представить себе мебель под названием тевтонка или шведка? Нет. Наоборот, нет ничего быстрее шведок.

Отсюда ясно, что климат оказывает прямое влияние на подвижность народонаселения.

Турецкая лень выражается еще и в другом – в страсти к слугам.

Знаток Турции И. Голобородько говорит: «нигде нет такой специализации домашних обязанностей, как в Турции. Каждому из слуг вверяется определенное дело, от которого он ни на шаг не уклонится в сторону. Кофеджи, на обязанности которого лежит варка кофе, – тот не принесет воды для омовения, а чубукчи, в ведении которого находятся курительные принадлежности, сочтет немыслимым побежать для хозяина за кофе. Да и вообще (заключает Голобородько), стараются прикасаться к работам возможно меньше».

В богатых турецких домах специализация эта доходит до того, что существует палач пойманных блох (ловит их другой слуга), выбрасыватель обгоревших спичек и хранитель ящика, в котором лежит ключ от другого ящика, где ничего не лежит.

Кроме этой своей специальности, перечисленные слуги ничего не делают.

Правда, Голобородько об этом ничего не говорит, но говорю это я, автор настоящих строк – сам хохол, не хуже Голобородьки. И лгать и выдумывать ни он, ни я – мы себе не позволим.

Слуги турку обходятся дешево. Пищей им служит горсть рису с кусочком баранины (горсть – в прямом смысле слова, потому что ложек и вилок нет), а одежда носится десятки лет, ибо при турецком климате и простоте нравов, вся одежда слуги ограничивается висящим в шкафу халатом и туфлями, стоящими в передней.

Что касается хозяев, то они стараются навертеть на себя как можно больше материй: на голову наверчено, на живот наверчено, а шаровары такие широкие, что бедное турецкое семейство может моментально спрятаться в них при виде кредитора.

Подробно описывать одежду турок и турчанок не стоит – всякий курящий читатель мог видеть это на табачных коробках, и, конечно, может просветить на этот счет некурящего.

Турецкий характер

Искусство ничегонеделания турки довели до совершенства…

Попробуйте поймать какого-нибудь европейца, свяжите его веревками, чтобы он не убежал, накормите его, обеспечьте его семью, положите его, связанного, на диван, суньте ему в рот чубук, обложите его подушками и скажите ему:

– Не смей ничего делать!

Так он вас и послушает! Сейчас же мозг его лихорадочно заработает, тысячи новых мыслей, образов и представлений зашевелятся в голове его.

Начнется сложная, хлопотливая внутренняя жизнь.

А поставьте в эти условия турка – он будет в восторге, он будет думать, что рай Магомета осуществился…

Если вы придете к нему после этого и скажете:

– Сейчас я буду тебе резать горло, – он поднимет на вас ленивые черные глаза и согласится:

– Режь.

Вы думаете, это фатализм? Просто ему лень спорить.

Что касается характера турчанки, то с ним произошла странная история: или его нет (у гаремных женщин) или он настолько напоминает характер европейской суфражистки (у эмансипированных турчанок), что он нем не стоит и говорить.

Не стоит, так и не стоит.

Честность турок вошла в пословицу.

Жульничество турок, мздоимство и всяческие утеснения тоже вошли в пословицу.

Все вошло в пословицу. Тому, кому это покажется странным, отвечу, что это вовсе не должно казаться странным. Дело в том, что турки резко разделяются на две категории: чиновники и вообще начальство – жулики, а простые турки – честный, трудолюбивый работящий народ.

Если честного турка из народа сделать чиновником – он, после некоторой борьбы с собой, переходит в лагерь жуликов. Но если вы чиновника разжалуете в простые турки – он уже честным турком не сделается. Так в жуликах и застрянет до конца жизни.

Это то, что у многослуживших солдат называется "выправкой".

Военный и в штатском платье будет производить впечатление военного.

Турецкий чиновник и в штатском платье будет ошеломлять окружающих своим жульничеством.

Турецкая торговля очень своеобразна. Она ничуть не напоминает еврейских или армянских купеческих приемов.

Еврейский купец на турецком базаре, увидя проходящего человека, как пуля, вылетает из дверей лавки, обрушивается на прохожего и категорически заявляет:

– Пожалуйте, господин. У нас покупали.

Простодушный иностранец впадает в глубокое изумление:

– Я? У вас? Покупал? Да я только нынче утром впервые приехал в этот город из Бейрута.

– Пожалуйте, господин. Своему покупателю уступим!

– Ей-богу, уверяю вас – тут какое-нибудь недоразумение… Вы, вероятно, ошиблись, благодаря случайному сходству… Я никогда ничего у вас не покупал.

– Ну, так зайдите в лавку; что, вам трудно, что ли?

– Зачем же… Покупок я делать не собираюсь.

– Так что вы – посмотреть товар, больной будете? Эти ковры, скажете, плохие? Ну вот, я вам говорю: этот ковер мы продаем по 60 пиастров, а вам я отдам за 35. А сами мы платим фабрике 40.

– Боже! но ведь это значит, вы продаете в явный убыток!

– Так что? Для такого хорошего покупателя можно взять и убыток!..

– Действительно, – думает доверчивый иностранец, – может быть, во мне есть и что-нибудь обаятельное, влекущее к себе людей. Недаром же этот добрый торговец, движимый чувствами непобедимой симпатии, готов идти на все жертвы, вплоть до убытка.

Покупатель бросает быстрый взгляд на близь висящее зеркало и, уверившись в своих себялюбивых предложениях, покупает дряной реденький ковер, отплачивая тем самым продавцу за исключительно симпатичное отношение.

Если же вы зайдете в лавку к турку (сами зайдете – никто вас не потащит), турок медленно поднимется со своего места, молча выслушает вас и неторопливо развернет спрашиваемую вещь.

Стоит, ждет, равнодушно поглядывая на пыльное, тусклое окно.

– Сколько?

– 28.

– Ну, что вы! И двадцати будет предовольно.

– Нельзя, 28.

– Ну, хоть 23. Неужели, не можете уступить?!

Дремлющий взгляд, устремленный на одну из деревянных полок.

– Нельзя.

– Ну, тогда я уйду.

В обычной торговле есть такой психологический момент, когда покупатель, не согласившись с ценой продавца, делает вид, что уходит, а продавец делает вид, что отпускает покупателя, но оба из-под опущенных век зорко следят друг за другом – не поколеблется ли, не дрогнет ли та или другая сторона.

Покупатель, скажем, уже взялся за ручку выходной двери, а продавец делает вид, что прячет несходную по цене вещь. И вот, если покупатель скажет, будто бы уходя: "неужели не уступите? Ей-богу, дорого" – значит, он уже сдается, уже слабеет, и продавец тогда сразу забирает силу над ним.

Если же скажет продавец: "Взяли бы. Уверяю вас, дешевле не найдете"… – значит, его дело проиграно; покупатель может брать его голыми руками.

С турком эта психологическая сцена никогда не удается.

– Не уступите? – угрожающе скажет покупатель. – Хорошо же! Тогда я ухожу.

Турок поглядит на чудака равнодушно, как на скамеечку для ног, и отойдет в свой угол.

Тщетно будет покупатель топтаться у дверей, будто нашаривая запропастившуюся куда-то дверную ручку, а втайне ожидая, не вернет ли его хозяин?

Нет. Не вернет.

И просидит так дремлющий спокойный турок до заката солнца, т. е. до того времени, когда нужно закрывать лавку.

Кстати, солнце играет в турецкой жизни огромную роль. По солнцу едят, молятся, распределяют все свои занятия, женятся и умирают.

Часов из металла нет; турецкие часы для всех одинаковы и находятся та высоко, что ни заложить, ни вытянуть их из кармана у ближнего никак нельзя.

А если солнце (что чрезвычайно редко) заходит за тучку, то все часы, таким образом, разом останавливаются и никто, кроме Господа Бога, не может снова пустить их в ход.

В Турции до сих пор принято лунное летоисчисление. Год состоит из 12 оборотов луны, т. е. из 354 или 355 дней.

Куда турки девают каждый год 11 дней – неизвестно. Вероятно, ничего в эти дни не делают. Пересиживают их в кофейне. Но так как и все остальные дни торчат в кофейне, то эта неразбериха должна тяжело отражаться на турецком самочувствии.

Для тех легкомысленных и суетных читателей настоящего исследования, – читателей, которые не прочь щегольнуть в малознакомом обществе знанием иностранных языков и обычаев, – сообщаем, что турецкие месяцы носят такие названия: Мухарем, Сафар, Робигуль-Овааль I, Рубигуль-Овааль II, Джумада I, Джумада II, Роджаб, Шагбан, Рамазан, Шавваль, Зуль-кагде, Зюлбхидже… Ф-фу!..

Навести разговор на этот сюжет нужно осторожно. Спросишь, например:

– Какой у нас теперь месяц?

– Январь.

– Как странно. А у турок совсем иначе называется…

– А как? – вежливо спросят окружающие.

– Ну, как же: Мухарем!

– Что вы говорите?!

– Уж будьте покойны. Потом есть Сафар, Джумада, Зюльхидже…

Будьте уверены, что, возвращаясь из гостей домой, матери будут говорить своим дочкам:

– Какой умный человек Сергей Сергеевич – все месяцы по-турецки знает.

А дочка согласится:

– Да. В нем есть что-то экзотическое.

Так достигается успех в обществе.

Если уж я начал говорить о турецких странностях, то от месяцев можно перейти к фамилиям.

У турок фамилий не существует. Например, называют человека так: Магомет, ага Таифский, т. е. Магомет, землевладелец из Таифы (см. Голобородько)

От этого никому не легче.

У нас бы такая система создала тысячу затруднений.

Например: имеем мы столичного клубного арапа Ваничку Лапа-Чумацкого.

Так весь Петроград его и знает: "а! Ваничка Лапа-Чумацкий!".

А попробуйте переделать его на турецкий лад:

– "Иван, арап из Петрограда".

Ни одна душа по этой кличке не разыщет его, чтобы пригласить на ужин или просо намять бока за нечистую игру и распущенную сплетню о вашей жене.

Да и у турок, я думаю, эта путаница в именах создает тысячу недоразумений.

Приходит турок в военное министерство повидать своего брата, служащего в министерстве канцелярским писцом. Обращается к швейцару:

– Скажи, где я могу найти Абдула?

– Какого Абдула?

– А брата моего.

– Мало ли у нас Абдулов. На нем не написано, что он твой брат.

– Да он тут служит, в этом же министерстве писцом.

– У нас четыреста писцов.

– Ну… он же… Абдул.

– Восемьдесят Абдулов у нас!

– Такой черненький, маленький.

– Двадцать три из них черненьких, маленьких.

– Одет в синюю куртку!!

– Четырнадцать человек одеты в синие куртки.

Больше у брата никаких отличительных признаков не находится.

Обессиленный брат дает швейцару бакшиш и просит вызвать всех четырнадцать человек – для выбора.

От этого в делах происходит задержка, а у автора является мысль: не потому ли Турция так отстала от семьи других народов?

Турки гостеприимны.

В турецком доме никогда не услышишь «европейского» шепота в задних комнатах:

– Опять этот ничтожный слизняк притащился в гости?! Когда его, наконец, приберет могила, обжору разнесчастного!..

Турки всегда искренно рады гостю.

А албанцы даже говорят так: "Если бы ко мне в хижину явился заклятый враг, держа в руках голову моего сына, я и тогда должен был бы дать ему приют и позаботиться о его удобстве" (И. И. Г., стр. 22).

Не знаю, как читатели, а пишущий эти строки, доведись ему принять такого гостя, едва ли выдержал бы роль любезного хозяина.

В тюрьму бы автор отправил такого негодяя, а уж не позволил бы ему у себя в гостиной вести светский разговор, перебрасывая их руки в руку голову малютки…

Положим, албанцы, вообще, достаточно начудили за последнее время.

Развлечения турков

Если не считать резни армян – турецкая жизнь бедна развлечениями. У турка есть три сорта клубов: кофейня, цирюльня и баня.

В кофейне, кроме систематического упорного питья кофе, есть еще одна приманка: рассказчики.

Где-нибудь в американских прериях прямолинейные решительные вакеро и ковбои давно бы уже повесили такого рассказчика в наказание за мучительное медленное выматывание жил из слушателя…

А турки неприхотливы. Молча сносят это. Да еще и деньги дают…

Мне перевели однажды такой турецкий рассказ. Вот это что:

"Однажды в Смирне жил богатый кожевенный мастер Керим, и у его была жена Зафара, что значит, взятая от солнца. И пришел к Кериму злой дух и говорит: "Керим, Керим, отдай мне твою жену", а Керим говорит: "не отдам". А тогда злой дух говорит: "ну, я тебя превращу в осла". Действительно, превратил, а жену забрал себе. Жена вскорости исчезла, а Керим так и остался ослом. Все".

Слушатели, которые тоже недалеко ушли от Керима, довольны рассказом и осыпают рассказчика деньгами.

Цирюльня славится, главным образом, как место, в котором концентрируются сплетни. Бедны они и незатейливы… Нет в них европейского блеска и фантазии.

– Слышал, – говорит Ахмет Мамету. – Джавидка себе еще жену берет.

– Собака этот Джавидка, – мямлит Мамет. – А ты слышал, что Солеймана поймали у каймакама в то время, как он лошадь хотел украсть.

– Наверное, достанется ему за это.

– Достанется.

– А на базаре, говорят, нынче одному персюку голову отрезали.

– Персюку?

– Да.

– Угу… мм…

Дремлют, ожидая очереди.

Вот и все сплетни.

О турках поэт сказал так:

 
Создал сплетню, подобную стону,
И навеки духовно почил…
 

(Коран, XI, 3–7, 22).

Семейные торжества

Главные семейные торжества – свадьба и рождение.

Не в пример европейским обычаям, турки тщательно сохраняют строгую последовательность этих двух событий: 1) свадьба; 2) рождение.

Таким образом, причина никогда не плетется в хвосте следствия.

Европейцы же часто считают свадьбу печальным следствием и прибегают к нему уже тогда, когда причина довольно твердо выговаривает «папа» и "мама".

По турецкому обычаю муж до свадьбы не видит своей жены.

И опять происходит обратное европейским обычаям: европейскому мужу это выпадает после свадьбы…

Обряд венчания – гражданский, даже в том случае, если муж – военный.

Мужа просто спрашивают:

– Согласен ли он взять в жену такую-то?

Муж отнюдь не должен отвечать:

– Глупый вопрос! А зачем же я здесь?

Он кротко говорит трижды:

– Согласен, согласен, согласен!

– Ладно, – думает мулла, – тебе же хуже, – и тут же обращается к невесте:

– Согласна?

– Согласна, согласна, согласна.

Этот обряд называет по-турецки: "сварганить свадьбу".

После обряда невеста отправляется в гаремлык, а жених в селямлик, где с друзьями и напивается, хотя Пророк и запрещает пить вино.

Во время пира гости салютуют стрельбой из ружей и револьверов в воздух, хотя иногда дело ограничивается не одним воздухом.

А около невесты в это время толкотня, давка. Все женщины квартала и даже просто прохожие, набившись в комнату, осматривают и ощупывают невесту так, будто от этого зависит их жизнь.

Вечером, когда новобрачный отправляется к жене, по дороге его встречают друзья и "колотят его старой подошвой, плетками и кулаками, чтобы (по свидетельству того же всезнающего Голобородько) предохранить от дурного глаза и выбить из него тоску".

И в третий раз, турецкий обычай поколачивания мужа друзьями резко расходится с европейским обычаем, по которому это совершается наоборот и не до брака, а после…

Все у этих турок, как говорится, шиворот навыворот…

Итак – за браком в турецком семействе последовательно идет рождение.

Снова комнаты набиваются соседками, которые радуются, сами не зная чему…

Новорожденный лежит под шелковым пологом, на шею ему вешается амулет со священными изречениями и кусочками чесноку (?!). В некоторых провинциях Турции новорожденного посыпают солью и обмазывают маслом.

Приготовляют младенца таким образом отнюдь не для еды, а скорее из соображений чисто религиозных.

У нас в России тоже существует старинный обычай обмазывания горчицей расторопных официантов, но обычай этот имеет, вероятно, другое происхождение, чуждое всякой религиозности.

К приготовленному в прок турецкому ребенку начинают подходить все соседки и знакомые, выражая ему всякие пожелания, и тут же, во избежание дурного глаза, сплевывают в сторону. Отец ребенка в этой стороне обычно избегает стоять.

После обряда плевания появляются именитые гости, которых хозяин встречает кланяясь и касаясь, по обычаю, правой рукой сердца, губ и лба.

Значение этих жестов, вероятно, такое: сначала хозяин проверяет, на месте ли бумажник, потом, касаясь губ, намекает, чтобы гость не болтал, чего не надо, а прикосновением ко лбу выражает мнение, что в голове посетителя не все кажется ему, хозяину, в порядке.

Однако, гость не обижается – ибо обычай есть обычай.

Примечательно то, что на Востоке празднуется только рождение мальчика. Девочку и за человека не считают. О числе детей женского пола не принято осведомляться. Если турок говорит, что у него трое детей, это значит – три сына, хотя бы они были дураки самые непроходимые.

Не потому ли турецкие девушки делают слабые попытки скрыть свой пол, закрывая лицо фатой?