Текст книги "Балерина"

Надя Лоули
Балерина

www.napisanoperom.ru

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.

© Н.Лоули, 2014

© ООО «Написано пером», 2014

Книга первая

Передо мной все черно. Я открываю глаза, потому что мне стало больно от крепко сжатых век. Вокруг меня ночная тишина, а за окном идет предутренняя битва тьмы и света. Сквозь тяжелые шторы я вижу мерцание огонька. Это горит одинокий уличный фонарь. Скоро утро. Я лежу на своей кровати, словно в поднебесной люльке, которую качает вечность бытия. Я думаю о произошедшем сегодня, вернее уже вчера.

Было поздно, и я собиралась спать. Казалось, ничто не предвещало плохого. Как обычно, раскрыла книгу, брошенную со вчерашнего вечера, и начала читать. Когда раздался телефонный звонок, я, еще находясь в гуще событий душещипательного сюжета закрученной истории, автоматически сняла трубку. Я даже не успела подумать, что уже поздно, или удивиться: мол, кто это может звонить в двенадцатом часу ночи? По моей настоятельной просьбе (в недалеком прошлом у меня были проблемы зависать на телефонном проводе до утра) мои знакомые и друзья не звонят мне после десяти вечера. А тут на тебе! Незнакомый, располагающий, но с твердыми нотками мужской голос поверг меня в изумление и обрушил поток информации. Я только слушала, не в силах сказать ни слова. В заключение он извинился: «Простите, что побеспокоил вас столь поздно, желаю вам спокойной ночи. До скорой встречи!»

Короткие гудки привели меня в чувство. Я в полном смятении бросила трубку и рухнула в кресло: ничего себе – новости! Неожиданная весточка была из далекого прошлого. За какие-то считанные минуты в моей голове пронеслась вся моя жизнь. Этот звонок был как гром средь ясного неба!

Недолгий разговор с незнакомцем вернул меня на двадцать лет назад и зародил множество вопросов, на которые у меня не было ответа. А что могла я знать тогда, девчонка, в пятнадцать лет? Что моя мать бросила меня и бабушку ради французского мужа и уехала жить в Париж? И что ровно через год умерла от тяжелой болезни? Какой? Я ничего толком не знала. Бабушка после ее смерти прожила недолго – два года, но даже перед своей кончиной она ни разу не вспомнила о моей маме. Сейчас понимаю, что это не так, наверняка потеря единственной дочери и была причиной ее смерти. Скорее всего, загнав душевную боль глубоко в себя, она терзалась, делая вид, что ничего не случилось, и не выдержала страданий. Я же, по причине своей молодости и мучительной обиды на мать, не задавала бабушке никаких вопросов. Знала я только одно, и то в основном из банальных пересудов окружающих людей, что мама оставила Родину, семью, успешную карьеру в театре, поклонников, друзей… и, как кричала мне в лицо одна из ее близких подруг: «…тебя, тебя, девочка, бросила!»

Заканчивались эти разговоры всегда одним и тем же: «И чего ей здесь не хватало?»

Мама была, как теперь говорят, – звезда. И так получается, что она променяла свое благополучное существование в Ленинграде на год жизни в Париже и канула в вечность бесследно. Иногда мне казалось, что мама жива, и я еще долго надеялась, что однажды она позвонит как ни в чем не бывало и скажет: «Привет, дочь!»

Годы шли, но она не звонила. И я, смирившись с внезапной смертью матери, в душе простила ее и жила своей жизнью. Пока не раздался этот звонок на ночь глядя. Будь он проклят! И зачем я договорилась встретиться с незнакомым человеком?

Всю ночь я пыталась заснуть, но от волнения не сомкнула глаз до самого утра. Воспоминания – картинки из далекого детства, словно ожившие видения, проплывали зыбкими тенями и исчезали в мареве наступающего рассвета. Вот я, маленькая девочка, лет пяти, сижу в первом ряду партера и громко кричу на весь зал: «Ма-ама-а-а! Это – моя мама!» Все оборачиваются в мою сторону. А мама, такая красивая и молодая, улыбается и протягивает мне со сцены букет белых роз.

А вот еще одна картинка, мелькнувшая светлым лучиком в калейдоскопе жизненных осколков: мне – десять лет, наслаждаюсь редкими минутами, когда мама, папа и я – вместе. «Ура!» – раздуваю я щеки от счастья. Мы сидим в кафе-мороженице «Лягушатник» на Невском проспекте. Мой день рождения. Папа и мама пьют шампанское, а я уплетаю тройную порцию мороженого. «Вот маленькая обжорка!» – смеются родители.

Я перевернула влажную от слез подушку. Что это? Я плачу?

Заставила себя сомкнуть глаза. Не тут-то было! Когда услышала, что часы пробили пять ударов, я разозлилась и накрылась одеялом с головой. Надо поспать хоть часок, начала уговаривать я себя… Но я лежала с чувством, будто меня поместили в капсулу и бросили в мировое пространство. Одну. На вечное скитание.

Утро напомнило о себе трамвайными звонками и гудящим лифтом за стеной. Тревожные мысли о предстоящей встрече заставили меня встать пораньше и привести себя в порядок. Взглянула в зеркало и ужаснулась: черные круги под глазами! Мои глаза – гильотины, предсмертный взгляд, опасный для жизни. Я отвернулась от фантомного отражения. Надо же себя довести до такого!

В смятении вдруг подумала – может, никуда не ходить? Чуть было не вернулась в постель досыпать. Но вовремя спохватилась: надо собираться, раз договорились! И опять разозлилась. Человек из прошлого, черт бы его побрал, назначил мне встречу сегодня ни раньше ни позже, а в десять утра! И зачем согласилась? Надо было хотя бы в обед… По своей натуре я – сова, а ему, видите ли, нужно в Министерство культуры… А я здесь при чем?

Заставила себя принять контрастный душ, чтобы проснуться. Обычно помогает. Подкрасила глаза и стала прикидывать, в чем идти на встречу: в платье или в брюках? Мне так захотелось предстать красивой и достойной своей матери-звезды перед глазами незнакомого человека, в прошлом, по его словам, друга и поклонника. Под впечатлением этого я начала лихорадочно прихорашиваться, ведь красота и талант матери накладывали на меня определенную ответственность. Если честно, гламурный ореол воспоминаний и фотографий мамы всю жизнь давил на меня. Может, поэтому ничего хорошего в моей жизни и не получилось? Неудачная актриса. Разведена. Детей нет. Говорят, я похожа на мать, но я этого не нахожу. Мама была красавицей, а я… На данный момент, скорее всего, претендент на главную роль в фильме «Мумия возвращается!»

Интересно, какое впечатление я на него произведу? Тем более что он хорошо знал маму. Оглядев себя в зеркале с головы до ног, я опять разволновалась: выгляжу ужасно. И что ему нужно от меня? Говорит, написал кинороман о моей матери! Был близко с нею знаком! Но самое главное, что выбило меня из колеи и заинтриговало, это его признание, произнесенное приглушенным голосом, мол, вы не беспокойтесь, но так уж получилось, я сделал частное журналистское расследование. И, помолчав, добавил тоном, не терпящим возражений, дескать, хотите вы этого или нет, мне все равно, но по фактам жизни известной балерины буду делать фильм-сенсацию!

«Простите, а какая может быть сенсация в личной жизни и болезни моей матери?» – взволнованно спросила я. Честно говоря, я запаниковала.

Человек, почувствовав тревогу в моем голосе, начал торопливо оправдываться. Видите ли, ему важно ознакомить меня с материалом. И патетически заявил: «Я должен с вами считаться, как-никак героиня романа – ваша родная мать!»

Ну что же, спасибо и на этом!

После телефонного разговора я задумалась. Вся эта история мне совсем не нравилась. По-моему, это все смахивает на шантаж. Приготовившись к самому плохому, я поехала на свидание с очень нехорошим предчувствием.

Сразу скажу, предчувствие обмануло меня. Оказалось, все не так страшно, как я себе представляла, и даже неожиданно забавно. Хотя, если честно, легче на душе от этой встречи мне уж точно не стало, но в результате передо мной лежит еще не прочитанный сценарий. Я посмотрела на часы. Поздно уже, черт возьми! Может быть, отложить чтение до утра?

Мысли опять вернулись к необычному рандеву, впечатление от которого до сих пор осталось смутным и неясным. А произошло все так.

Незнакомец представился киносценаристом Артуром Гординским. Это был высокий, худощавый мужчина лет сорока пяти, с каким-то измученным выражением лица, с четкими правильными чертами. Мне показалось, что это было даже не лицо, а какая-то восковая маска, на которой выделялись только глаза. Они-то меня и поразили: большие темные глаза, пронизывающие насквозь быстрым живым взглядом. «Тот еще жук!» – подумала я и приготовилась к пытке.

Но он был вежливым и деликатным:

– Вы копия вашей матери! – Еще раз просверлил глазами. «Прямо рентген какой-то!» – разозлилась я и стала смотреть на соседний стол, за которым веселилась группа подростков.

Говорил в основном он. Я слушала и молчала.

Он сразу начал с того, что предупредил меня: ваше мнение очень важно, и я буду считаться с ним! «Неужели?» – усмехнулась я про себя. Можно подумать, что это может изменить хоть что-то в его планах. Не знаю почему, он не вызывал у меня доверия, слишком неожиданно он свалился мне на голову со своим расследованием. И я сразу поняла его натуру: мягко стелет…

Под конец беседы, когда стало понятным, что моя роль слушательницы была ему нужна лишь для успокоения собственной совести, дескать, родственники в курсе, я предупреждал, он выразительно посмотрел мне в глаза. И, убедившись, что я особенно не возражаю его словам, человек-маска с гордостью положил передо мной на стол свою рукопись. Вот, мол, вам мой труд, оцените! И опять уставился на меня не мигая.

Я молчала, а что тут скажешь, что, дескать, эту ерунду читать не буду? Так это было бы неправдой. На самом деле мне было очень любопытно взглянуть, что он там напридумывал… И я, не сказав ни слова, положила толстенную рукопись в сумку. Он благодарно улыбнулся мне: «Мы с вами подружимся!»

Потом, просверлив меня в очередной раз любопытным взглядом, достал из внутреннего кармана своего пиджака маленький бумажный пакетик.

– Это вам, Люба! – и протянул мне его, загадочно прищурившись. Мне даже показалось, что-то человечное мелькнуло на маске-лице.

– Что это? – удивилась я. Но воспитанная бабушкой не задавать лишних вопросов, молча взяла в руки шуршащий кусочек бумаги.

– Спасибо! – и вопросительно посмотрела на него.

– Открывайте, открывайте! – как-то даже весело приказал он.

Я поддалась его настроению, улыбнулась и, ожидая сюрприза, как в детстве, с интересом развернула бумажку.

Что это? Господи, мамочка! Милая! Это знак от тебя…

На длинной серебряной цепочке весело скользнули миниатюрные балетные туфельки-пуанты из розового фарфора, и на стол упал такой до боли знакомый мамин талисман. Мое первое детское воспоминание связано именно с ним: мама склонилась надо мной, а я играю туфельками и смеюсь. Эти пуанты маме подарила прима-балерина Аделаида Князева, когда ее провожали на пенсию. Мама мне часто рассказывала, как на прощальном спектакле Аделаида вручила юной Аллочке Михайловой свои старенькие, видавшие виды пуанты. Такая была традиция в театре: уходящая солистка выбирала себе замену на свое почетное место. Она выбрала маму, поцеловала ее под овации зала, а на шею повесила этот талисман. С тех пор мама никогда с ним не расставалась.

Взяв дрожащими руками бесценный для меня подарок, я прижала туфельки к губам и тут же повесила цепочку себе на шею. Я просто испугалась, что у меня сейчас отнимут это сокровище.

– Я вам очень признательна! – Мне было трудно говорить, слезы подступили к горлу, и я действительно в эту минуту была ему очень благодарна. Ведь у меня, по правде говоря, кроме фотографий, от мамы ничего не осталось. Человек-маска все понял и искренне улыбнулся впервые за всю нашу встречу:

– Я рад, что вам это дорого…

– Простите, откуда это у вас?

Человек-маска печально улыбнулся:

– Я занимался журналистским расследованием в Париже, встречался с людьми, которые хорошо знали Аллу Владимировну. Брал интервью у ее последнего супруга – месье Дюшена. Это от него.

– Ну надо же! – удивилась я. Мамин муж, Даниэль, ни разу после смерти мамы не объявился и даже никогда не звонил. Я не навязывалась, так как была на него в страшной обиде и не простила его до сих пор.

Дело в том, что, когда стоял вопрос о моем воссоединении с матерью, она была еще жива-здорова и хлопотала о семейной визе, а я уже буквально сидела на чемоданах, месье Дюшен, не объяснив, в самый последний момент отказался подписать необходимые бумаги. Вот негодяй! Даже сейчас я не могу думать об этом спокойно. Меня во Францию не выпустили. Мама умерла. Прошло двадцать лет. И вот какими-то чудесными неведомыми путями в лице человека-маски ниточка, нежно звенящая туфельками-пуантами, соединила меня с мамой. Тепло ее любви – у меня! Я прижала руками к груди талисман и заплакала. Сценарист Гординский молча обнял меня и, понимая, что стал лишним в моем горе, ушел не оглядываясь.

И вот сейчас, устроившись в кресле с рукописью, я еще раз удостоверилась в наличии бесценного для меня украшения на шее и успокоилась. Чувство признательности человеку-маске и Даниэлю, Бог его простит за все, охватило меня в полной мере, ведь благодаря тому и другому через двадцать лет я обрела мою маму. Память о ней. Мама! Мамочка! Перед глазами поплыли расплывчатые черты лица улыбающейся маски, розовые пуанты на цепочке зазвенели тихой мелодией и, раскачиваясь, лица и предметы начали удаляться все дальше и дальше… Я отключилась.

Сколько я так сидела, один Бог свидетель. Открыв глаза, долго не могла понять, где я и который час. Ничего себе так отключиться! Бессонная ночь не прошла бесследно. Открытый сценарий на коленях вернул меня в реальность. Я начала читать. Моя голова была тяжелой, а путаные мысли не давали сосредоточиться на мелком шрифте текста. Приготовив себе крепкий кофе, я перебралась на кухню, чтобы не расслабляться в кресле, и с волнением погрузилась в чтение волнующих меня по известным причинам строк. И сразу проснулась, понимая, что вторую ночь мне тоже спать не придется! Итак…

Балерина
Кинороман

1

Самолет приземлился в парижском аэропорту Руасси – Шарль де Голль. Алла отстегнула ремни безопасности, искоса взглянула в иллюминатор и, увидев землю, с облегчением перевела дыхание – уф-ф-ф… Что и говорить, она ужасно не любила летать. У нее была устойчивая боязнь, как объяснил ей врач-психотерапевт, – фобия. Едва она входила в салон самолета, это состояние захватывало ее целиком и, несмотря на свою явную нелепость, изводило и мучило до конца полета.

– Ну, слава Богу, на земле! – она перекрестилась.

Пройдя все таможенные процедуры, поняла, что радовалась рано. Ее надолго задержали на паспортном контроле.

– Ну что, вы никогда не видели «серпасто-молоткастого»? – усмехнулась она чиновнику, сосредоточенно вглядывающегося в краснокожую книжицу c яркими золотыми буквами СССР на обложке. Паспорт ей вернули с улыбкой: добро пожаловать во Францию!

– Наконец. Мерси! – с облегчением выдохнула молодая женщина и, загрузив тележку с чемоданами, направилась к выходу.

За металлическим ограждением клубилась толпа встречающих. Даниэль, радостно улыбаясь, махал ей рукой. Она, все еще не ощущая земли под ногами, вышла из-за ограждения. И… о Боже! Алла увидела сияющие огоньки рекламы, улыбающихся людей в ярких одеждах, вывеску кафе …

После серой советской толпы и убогого ленинградского аэровокзала контраст был разительный. И только тогда до нее дошло окончательно: она действительно во Франции.

Молодая женщина испуганно оглянулась на закрывшуюся автоматическую стеклянную дверь. Обратной дороги нет!

Алла Владимировна Михайлова, Аллочка, как называли ее все, солистка Ленинградского театра оперы и балета, тридцати восьми лет, красивая преуспевающая балерина, прилетела в Париж. Выйдя в зал ожидания, она сразу же обратила на себя взоры всей встречающей публики. Не заметить ее было нельзя. Молодая женщина, с тоненькой фигуркой и гордым разворотом головы, легко толкала нагруженную чемоданами тележку. Ее светящееся изнутри, открытое и в то же время очень загадочное лицо притягивало внимание как магнит. Она была словно с другой планеты, такой отрешенный и далекий был ее неподвижный взор. Густые темные волосы, зачесанные назад, были собраны в длинный хвост. В контраст волосам – светло-серые большие распахнутые глаза, серьезный взгляд которых из-под темных пушистых ресниц никак не вязался с совершенно девичьим припухлым ртом, сразу выдававшим в ней женщину-ребенка.

Она повернулась на каблучках, толкнула неподъемную тележку, и толпа расступилась. Даниэль, гордый таким всеобщим вниманием, подошел к ней и, обняв ее, тоненькую и легкую, поцеловал и показал всем видом – моя! Перехватив у нее тележку, он, не спуская с нее восторженных глаз и отчаянно коверкая русский и английский, пытался высказаться, как он счастлив:

– Дорогая! Лав ю! Шери, жэ тэм!

Что уж тут объяснять: и так за версту было видно, что он безумно в нее влюблен. Только слепой этого бы не увидел. Аллочка беспомощно зажмурилась. Честно говоря, ей было не до того. А муж, как нарочно, говорил без умолку, мешая французские и английские слова, отчего она опять впала во внутреннюю истерику, как перед отлетом.

Боже праведный, как он много говорит!

И испугалась. Ну как же, скажите на милость, они будут общаться всерьез и надолго, если ее французский был не очень, а его английский – желал лучшего? Раньше она об этом не думала, вернее старалась не думать. Да и некогда было размышлять в настигшей ее беде, когда надо было только одно – бросить все и уехать! На тот момент ей было все равно, куда и к кому. К черту, к мужу, на луну… И чем дальше, тем лучше! Ей еще повезло – во Францию! К влюбленному в нее мужчине!

Алла содрогнулась, вспомнив, что произошло с ней дома, на Родине, и выдох облегчения вырвался из груди, как при посадке самолета – уф-ф-ф! Все осталось там – в Ленинграде!

– Шери!.. – Даниэль смотрел на нее влюбленными глазами и излучал доброту и внимание. И тут она почувствовала вину перед ничего не подозревающим мужем.

Господи, если бы Даниэль только знал, какой панический страх загнал ее в самый угол, из которого, как ей казалось, не было выхода. И только предложение влюбленного француза выйти за него замуж дало ей возможность бросить прежнюю двойную мучительную жизнь и начать новую. Но, к сожалению, так получилось, что в этой жизни новоиспеченному супругу отводилась всего лишь навсего маленькая роль международного транспортного средства. Как это ужасно! Проклятая перестройка!

Кто знал хотя бы несколько лет назад, что со сменой власти страны и руководства театра вся ее такая благоустроенная, успешная жизнь рухнет в одночасье? Страх снова охватил ее от этих мыслей.

– Шери, как я рад…

Аллочка устало улыбнулась Даниэлю и согласно закивала его словам, не слишком вникая в их смысл.

Они прошли в грузовой лифт и спустились в подземный паркинг к машине. Еще не привыкнув к мысли, что она во Франции и с мужем, Алла не могла расслабиться, и пылкие порывы Даниэля начали утомлять ее: «Упаси Бог, если он все время так будет без умолку говорить, я с ума сойду!» Но деваться было некуда, и она покорно слушала, молчала и хотела только одного – остаться наедине с собой и выспаться.

Она оглянулась на гудящий от шума аэропорт. Неужели все позади? Бессонные ночи, бесконечные прощания, суматошные сборы, непрерывные телефонные звонки, слезы матери и дочери…

– Мамочка, миленькая-я-я, не уезжай! – неожиданно прозвучал в памяти так отчетливо голосок Любочки, что она застонала.

«Доченька милая, потерпи, я тебя заберу к себе при первой возможности!» – поклялась она себе в этот момент. На глазах выступили слезы.

Алла закуталась в легкий шарф и вжалась в спинку сиденья машины. Даниэль поцеловал ей руку и успокоительно погладил по плечу:

– Все будет хорошо. Ты – со мной!

Она благодарно улыбнулась:

– Спасибо, дорогой! – И прикрыв глаза, жестом руки показала мужу, что у нее болит голова. Даниэль вел машину, изредка поглядывая на измученную жену, наконец замолчал.

Аллочка благодарно подумала: «Может, не такой уж он и зануда?»

Она сквозь прикрытые ресницы посмотрела на мужа.

«Милый, он очень милый!» – уговаривала себя Алла.

Даниэль действительно был хорошим малым. Внешне он совсем не был похож на француза, скорее смахивал на немца или на скандинава. Светлые волосы, влажные голубые глаза и чуть длинное вытянутое лицо. Высокий и худой, тем не менее он был достаточно привлекательным. Правда, сразу было видно – хлюпик. Ему было сорок лет, но, несмотря на возраст, он никогда не был до этого женат.

Даниэль внимательно посмотрел на нее:

– Шери! – и снова начал говорить. Алла даже мотнула головой от тихого отчаяния.

«Нет, он все-таки милый, милый…» – продолжала убеждать она себя.

Начинало темнеть, огни наступающего города становились больше и ярче, потом слились в один поток, а мимо на бешеной скорости мчались машины и автобусы. И Алла, откинувшись на мягкое сиденье, прикрыла глаза и смирилась со своей участью.