Текст книги "Балерина"

7

Даниэль снял трубку.

– Шери, тебя! – крикнул он ей в кухню.

Алла, уверенная, что ей звонят из дома, подошла к телефону:

– Да, я слушаю.

Мужской вкрадчивый, но уверенный голос представился:

– Алла Владимировна, вас беспокоит Зверев Борис Александрович. Я привез вам письмо из Ленинграда от товарища Хромина.

Аллочка слушала и молчала. Страх парализовал ее. «Зверев? Господи, кто такой Зверев? Хромин? А это кто такой – Хромин? Ах да! Конечно, помню, Хромин Николай Николаевич… Боже мой, а откуда же он знает мой номер телефона? Хотя понятно, откуда… ОТТУДА!»

А человек продолжал говорить без остановки. Алла проглотила ком в горле и хотела сказать, что она ничего и никого не знает, а фамилию Хромина слышит впервые, мол, Бог с вами, какой еще такой Хромин? Но человек, не дожидаясь ответа, сухо сказал:

– Завтра в полдень, в отеле «Гранд-Опера», в кафе «Ле Пэ», я вас жду. Меня не ищите, я сам к вам подойду.

И даже не поинтересовавшись, сможет ли она прийти, не прощаясь, повесил трубку.

Алла слушала короткие гудки и, изменившись в лице, молча села на стул у телефонного столика. Она все поняла.

«Неужели они меня и здесь не оставят в покое?» – с ужасом подумала она. Муж, увидев ее в таком состоянии, спросил:

– Шери, что-нибудь случилось? Мама? – Он знал, что мать жены серьезно больна.

– Нет, нет, дорогой! Все хорошо. – Она от волнения не могла говорить, но потом, взяв себя в руки, насколько смогла, спокойно объяснила мужу, что коллега из театра привез письма от родных, и завтра она с ним встречается.

Даниэль успокоился и ушел в гостиную смотреть телевизор.

Алла медленно встала и, все еще находясь в оцепенении, вышла из комнаты. Она машинально приняла душ, пальчиком вбила в кожу лица ночной крем, даже не забыла сделать ромашковый чай на ночь. Все как положено. Как будто ничего не случилось.

Поцеловав Даниэля в щеку, как обычно перед сном, и сославшись на сильную головную боль, сказала, что будет спать в комнате для гостей.

Уткнувшись лицом в подушку, она закрыла глаза и попыталась заснуть.

– Серов? Хромин?!

Сон как рукой сняло. Перевернулась на другой бок. Легче от этого не стало. Неспокойные мысли лихорадочно застучали и закружили в памяти, которую Алла в последнее время старалась не ворошить. Мысли причиняли ей нестерпимое страдание. «Надо выпить снотворное. Нет. Не хочется идти на кухню, таблетки там в столе. Может быть, засну и так?..» Зря надеялась. Встревоженная неожиданным звонком память накрыла ее бессонной волной и навязчиво застрекотала, словно кадрами старой кинохроники жизни из личного архива.

8

1970 год. Ленинград

Молодая девушка с сияющими глазами и пылающим лицом от волнения вбежала в гримерку. Прижав ладони к лицу, посмотрела на себя в зеркало и рассмеялась: «Ой, шпильку потеряла, принцесса!» Корона из нежного лебяжьего пуха съехала набок. Поправив прическу и припудрив носик, покрытый капельками пота, она снова побежала на сцену, где еще слышались аплодисменты.

– Браво! Браво!

– Господи, неужели успех?

Трудно было поверить, что самое главное, о чем она мечтала – осуществилось. Алла Михайлова – двадцатилетняя выпускница хореографического училища Вагановой – дебютировала в балете «Лебединое озеро». И не каким-нибудь «четвертым лебедем», а в заглавной партии! Она, Аллочка, – Одетта-Одиллия!

Ее хрупкость, легкость, высокий прыжок и, конечно, сияющая в глазах молодость сделали ее звездой в одночасье.

С детства Аллочка была пугливой и стеснительной, боялась и детей и взрослых, ей трудно было принимать решения, понять, чего же она хочет на самом деле, – любой, даже не очень энергичный человек мог легко подчинить ее волю. И только на сцене она, как по мановению волшебной палочки, становилась сильной личностью и полностью освобождалась от своих комплексов. Вся воля, вся страсть, таившиеся в глубине ее души, вырывались на сцену, где она уже парила, манила, грозила, покоряла! Но музыка заканчивалась, и девочка снова становилась беспомощной перед миром и людьми.

При выходе из театра она увидела группу молодых людей с цветами, которые ринулись к ней за автографом. Она, сконфуженно улыбаясь, подписывала программки.

– Спасибо большое, вы очаровательны!

– Пожалуйста.

– А можно вашу фотографию?

– Извините, нету… – Подписывала и улыбалась комплиментам и все еще не верила, что все происходящее с ней сейчас – правда, а не сон.

Год пролетел в постоянных репетициях новых ролей, которые последовали одна за другой после ее обещающего дебюта. Готовили программу спектаклей, как поговаривали в театре, для гастрольной поездки в США. Аллочка никогда не была за границей и втайне надеялась, что ее, задействованную почти во всех спектаклях, включат в списки выездных.

Однажды директор театра пригласил ее к себе в кабинет – поговорить. Он внимательно на нее посмотрел и сказал:

– Все хорошо, дорогая девочка, ты делаешь большие успехи. – Потом вздохнул и спросил: – А жених-то есть?

Алла смутилась, покраснела и тихо сказала:

– Нет. – И, поправив от волнения челку, добавила: – Но есть поклонники. И не один.

Директор рассмеялся:

– Знаем мы этих поклонников! Забудь о них, милая девочка! Замуж тебе надо. Подумай хорошенько, если хочешь выезжать за границу с театром. – Он встал, давая этим понять, что разговор окончен.

Озадаченная Аллочка вышла из кабинета и задумалась. Действительно, ей уже двадцать, а она не имела даже постоянного парня, как другие девчонки, которые бегали на свидания и шептались друг с другом о своих переживаниях. А она была вся в работе и уставала так, что после вечерних спектаклей мечтала только об одном – выспаться. Алла стала перебирать в голове всех своих поклонников и ухажеров, и ей стало смешно, что кто-нибудь из них может стать ее второй половинкой. «Да, представляю себе этого массажиста-Вову в роли мужа: Аллочка, кисочка… Ну уж нет!»

Или этот Костик из кордебалета, заикающийся от волнения перед ней и ходящий по пятам повсюду. «Лучше никуда не поеду!»

Ни один из ее знакомых молодых людей, как ей казалось, даже близко не подходил в кандидатуры ее будущего спутника жизни. По крайней мере, как она себе это представляла. Правда, был один музыкант в оркестре театра, скрипач – Эдгар Богданов, который ей нравился. Ну и что из этого? – он никогда не обращал на нее никакого внимания. Аллочка махнула рукой:

– Ну, не выпустят, так не выпустят. Им же хуже! – и побежала на репетицию.

Но мысли в голове закрутились вокруг этой проблемы. Она вдруг обратила внимание на то, что молодые люди на улице оглядываются на нее. Неужели все балетоманы? Нет, что-то не похожи по своим замашкам. Вон как орут друг на друга. Сразу видно, фанаты «Зенита»!

На следующий день, во время перерыва, она зашла в оркестровую часть, где обычно отдыхали музыканты, и, поискав глазами, увидела Эдгара.

– Он! – застучало сердце так громко, что она испугалась. – А дальше что? – Повернувшись было в другую сторону, вдруг вспомнила насмешливый голос и серьезные глаза директора – «Замуж тебе надо, девочка…» – она, набрав в грудь воздуха побольше, как перед прыжком па де ша, подошла к Эдгару. Он разговаривал с двумя молодыми скрипачами, которые недавно выиграли конкурс в оркестр. Алла хорошо запомнила их, потому что присутствовала на отборочном туре. Музыкант удивился:

– Простите, э-э-э? – Было видно, что он забыл ее имя.

«Вот рассеянный с улицы Бассейной! Не знает, как зовут солистку театра. Вот это да! Ничего, я напомню…» – рассмеялась про себя Аллочка и, гордо вскинув изящную головку, смущенно представилась:

– Вы, наверное, не помните меня – Алла Михайлова…

Он вопросительно смотрел ей в глаза. Высокий и худощавый, с темными глазами и шапкой волнистых волос, он был по-мужски сдержан и красив. И тут она смутилась и запаниковала – ну и дальше что? Надо пока не поздно извиниться, мол, извините, ошибочка вышла, приняла вас за другого человека, понимаете ли, так похожи издали на моего кузена… ой, мама дорогая, что делать-то? Потом, выпустила из груди воздух, набранный для храбрости – уф-ф-ф, покраснела и очень тихо сказала:

– Простите, Эдгар, у меня завтра день рождения, – зацепилась она за предлог. Бесстрастное лицо Эдгара повергло ее в ужас и она, опять набрав побольше воздуха, выдохнула: – Я хочу вас пригласить к себе на вечеринку. Будет несколько человек из театра… – и замолчала от ужаса: «Ой, что я говорю, теперь надо кого-нибудь пригласить. Ирку? Ленку? Дурацкая затея! Вот влипла! А маме что скажу?..»

И, не выдержав его взгляда, опустила глаза и неуверенно добавила:

– Если вы не против, конечно!

Он удивленно улыбнулся:

– Совсем наоборот, буду счастлив составить компанию!

Тут Аллочка подумала, что она, видимо, совсем с ума сошла, взяла и сделала реверанс. В голове мелькнуло запоздало: «Еще бы изобразила фуэте, дурочка»! И совсем отчаявшись, прошептав «спасибо», рванула, не попрощавшись.

«Ой-ай, скорей отсюда, стыд-то какой!» – было написано на ее испуганном лице. И только видели ее.

– Алла! – услышала она за собой шаги и смех. – Алла, вы же забыли сказать, куда мне приходить? – нагнал ее в коридоре запыхавшийся Эдгар.

Совсем засмущавшись, Аллочка дала ему номер телефона и адрес:

– Извините, Эдгар, завтра после вечерней репетиции, когда вам удобно… – И быстренько исчезла за занавесом сцены.

«Смешная девчонка, ребенок совсем! – покачал головой озадаченный Эдгар. Он, конечно, давно приметил эту прелестную молодую балерину – восходящую звезду театра и сейчас был очень удивлен ее приглашением. – Интересно, за что такое внимание к моей персоне?»

9

День рождения прошел на славу. Большие счастливые глаза Аллочки, шампанское, негромкая музыка сыграли свою роль: голова у Эдгара кружилась от легкого гибкого стана и прелестного лица «новорожденной».

Все произошло, может быть, слишком быстро, но через полгода сыграли шумную свадьбу, на которой оркестр в полном составе веселился и кружил в танцах до утра с подружками-балеринами.

Эдгар оказался хорошим мужем. Алла делала головокружительную карьеру в театре, и когда подошло время подготовки гастрольной программы, ее ввели почти во все спектакли. Теперь она не сомневалась, что поедет за границу. Была только одна проблема, ее заранее предупредили, что вместе с мужем их не выпустят. И хотя уже прошло десять лет, как в 1961 году на гастролях Кировского театра в Париже Рудольф Нуреев остался во Франции, но до сих пор молодых талантливых одиноких артистов не выпускали за границу. Семейные пары вместе – тоже. Эдгар особенно не переживал, он гордился своей женой-звездой и мог спокойно пожертвовать своим самолюбием – ради любви. Аллочка легко приняла эту жертву.

Театр оперы и балета готовился к большим заграничным гастролям в США.

Всегда имеющие большой успех в Европе, за океан они выезжали впервые. Приготовили свои лучшие спектакли и выпускали звездный состав артистов. Аллочка оказалась среди них.

«Нью-Йо-о-орк, Нью-Йо-о-орк…» – кружилась перед настенным зеркалом классной комнаты Аллочка и боялась поверить, что скоро окажется в этом фантастическом «городе-громаде» и будет танцевать не где-нибудь, а на сцене самого «Нью-Йорк стейт сиэтра» в Линкольновском центре!

Однажды после репетиции к ней подошел секретарь партийной организации и попросил ее зайти в кабинет директора театра. Алла сразу поняла, что это по поводу гастролей в Америку. Переодеваясь в артистической уборной, она спросила Катю Тихонову, балерину с большим стажем, бывающую часто за границей:

– Кать, что там спрашивают по поездке за границу? Я плохо разбираюсь в политике. Все время путаю, кто там секретарь, кто – председатель ЦК КПСС, прямо ужас какой-то!

Катя посмотрела на нее с иронией и улыбнулась.

– По политике будешь отвечать комиссии в горкоме партии, а сейчас поговорят по душам и отпустят. – Она ободряюще похлопала молодую балерину по плечу. – Мы все через это прошли. Не боись! – Потом дружески подмигнула ей и шепнула на ухо: – Любимая песня Брежнева – романс «Очи черные». Особенно куплет – поцелуй меня, потом я тебя, потом вместе мы расцалуемся! Вот ты им и сбацай на комиссии «цыганочку» и сразу пройдешь! – И они громко рассмеялись.

Секретарша, симпатичная в возрасте женщина, пригласила Аллу в кабинет, где ее ждал незнакомый мужчина.

Приветливо поздоровавшись, он жестом руки пригласил ее сесть в кресло. Аллочка, смущаясь от непривычной обстановки, присела на самый краешек сиденья и, не выдержав внимательного отеческого взгляда, отвела глаза: «Мамочка, страшно как! Ничего, ничего, Катя сказала же, разговор по душам… по политике в горкоме партии, да и вообще, я – беспартийная!»

В комнате воцарилась враждебная, как ей показалось, тишина.

– Иван Андреевич, – представился мужчина и, раскрыв папку с бумагами, внимательно и изучающе посмотрел ей в лицо. Алла вжалась в кресло: Господи, да когда же все это закончится?!

Ей захотелось побыстрее ответить на вопросы и убежать отсюда, а не разговаривать «по душам». Какой уж там «по душам», подумала она, в таком-то месте!

Девушка чувствовала себя неуютно в этом большом кабинете с человеком, который внушал ей страх. Но Аллочка вежливо улыбнулась и приготовилась к пытке.

– Очень приятно, Алла Владимировна – неожиданно спокойным доброжелательным голосом приветствовал ее высокий крупный человек. Она, собрав всю свою волю, посмотрела ему в глаза. Большие навыкате глаза были внимательными, с проникновенным одобряющим взглядом.

«Наверное, базедка…» – подумала Аллочка и попыталась сосредоточиться на разговоре, но ее мысли разбегались в разные стороны, не давая ей вникнуть в суть происходящего. Тогда она исподтишка начала рассматривать важного на вид партийного товарища. Ничего особенного, дядечка как дядечка, мужчина пенсионного возраста, довольно грузный, с одутловатым красным лицом.

А партийный товарищ с серьезным выражением лица и мягким проникновенным голосом начал вещать. Причем так долго и витиевато, что ей пришлось напрячься, чтобы понять, к чему все это он клонит. Ей даже на какое-то мгновенье показалось, что это был действительно разговор по душам, правда, в очень странной форме обтекаемых витиеватых фраз о любви к Родине и советскому народу, о чувстве долга и гордости представлять советское искусство за границей и прочей пропагандисткой, на ее взгляд, ахинеей. Алла согласно кивала ему головой и надеялась, что на этом все ее мучения и закончатся. Она уже было расслабилась и даже улыбнулась Катиному анекдоту про Брежнева. Вот бы его рассказать этому серьезному дяде…

Но, как оказалось, радовалась рано. Под конец беседы Иван Андреевич вдруг сделал строгое лицо, заметив, что она витает в облаках, и сказал:

– Алла Владимировна, вы, конечно, знаете, что ваша бабушка после революции эмигрировала во Францию и вернулась обратно на Родину в конце двадцатых годов с вашим отцом?

Аллочка испуганно посмотрела на него, но, не выдержав его испытующего взгляда, отвела глаза и почти прошептала:

– Отцу тогда было три года, а бабушки давно нет в живых. Умерла в блокаду Ленинграда… – В голове мелькнуло «К чему это он клонит? Вот тебе и анекдот!»

– Нам это известно. А знаете ли вы… – тут Иван Андреевич встал, прошелся по кабинету и сделал долгую паузу. Потом вернулся на свое место за столом и продолжил: – Так вот, знаете ли вы, что ваш дедушка, Иван Константинович Михайлов, был офицером царской армии и сражался против революции под предводительством Колчака? – Он опять замолчал и забарабанил пальцами по столу. – В 1919 году он бежал во Францию. Как мы знаем, к нему ваша бабушка и ездила. А ваш отец, Михайлов Владимир Иванович, родился в 1926 году в городе … – тут он запнулся и посмотрел в бумажку – в Рамб… в Рамбуйе.

Иван Андреевич сделал передышку и внимательно посмотрел на Аллочку так, словно это она совершила преступление и была причастна к рождению отца за границей.

Потом, прокашлявшись, он мягко улыбнулся:

– Вы, наверное, не знали, но дед ваш был известным антисоветчиком и дожил до 1959 года в Париже, а не умер от тяжелой болезни в 1927 году, после чего ваша бабушка вернулась на Родину, как указано в ваших анкетах. И что вы мне на это ответите?

Он отвернулся лицом к окну. В кабинете воцарилась мертвая тишина. Лишь издалека доносились звуки мелодии из «Золотого петушка» Римского-Корсакова. В театре шла репетиция.

Пораженная Алла молчала. Она ничего не знала об этом. «Откуда им это известно?» Близкая к истерике, Аллочка не знала, как себя вести дальше. Ей было понятно, что с таким пятном в биографии заграница не светит!

Но все же, собравшись с духом, она тихо выдохнула:

– Я ничего не знала об этом, и в моей семье никогда не говорили про деда. А отец умер пять лет назад от инфаркта.

Да, оказывается, она еще много чего не знала. И вот теперь ее просветили, что отец сидел в лагере для политических, в зоне для детей «врагов народа» и вышел оттуда после войны, когда ему было всего двадцать лет. Бедный папа! Жалость к отцу пронзила ее. Да и откуда ей все это было знать, ведь родилась Аллочка позже всех этих трагических событий, и дома эти факты от нее скрывали.

Алла опустила голову, стараясь не смотреть в это ужасное лицо с доброй улыбкой, которое внушало ей животный страх. Ей хотелось одного – убежать отсюда, чтобы не видеть, не слышать этого человека.

Иван Андреевич встал из-за стола. На его удовлетворенном лице словно было написано: «Да, с этой испуганной пигалицей можно работать. Вон, в штаны наложила от страха за деда, которого в глаза не видела, эхе-хе, дурочка…»

Он подошел к креслу, где ни жива ни мертва сидела Аллочка, и положил ей руку на плечо. Алла нервно вздрогнула.

– Ну, дорогуша, что вы так испугались? – Он опять мягко улыбнулся – Мы знаем, что вы к этому не имеете никакого отношения!

Аллочка нерешительно взглянула ему в глаза – в голове блеснула молнией надежда – ну, вот, они понимают, что я тут ни при чем…

– Вы считаете, что я могу рассчитывать на выезд с театром за границу?

– Ну, конечно, Алла Владимировна, не будет никаких проблем.

– Правда? Спасибо!

Аллочка, все еще не веря в свое счастье, привстала в кресле и тут же упала обратно, когда услышала:

– Правда, правда, но только с одним небольшим условием с вашей стороны…

10

Август в Париже – особое время. Безлюдно. Машины, обычно в это время сплошным потоком текущие по улицам, казалось, полноводной рекой, все вытекли прямо по кольцевой дороге за черту города. Даже собачек, каковых обыкновенно столько, что кажется – больше, чем самих парижан, вовсе не видно. О детях, которые, как водится, в сопровождении своих нянь привычно галдели на бульварах и в парках, и говорить не приходится. Их просто нет. Исчезли в неизвестном направлении. Но самое удивительное, рестораны и кафе – закрыты. И где же вы такое видели, чтобы в Париже, городе гурманов, перекусить было негде? Ну, если только в точках фаст-фуда для туристов. Да ладно бы только кафе и рестораны, но, что интересно, конторы, банки, государственные заведения и частные мелкие лавочки – все закрыто!

– Что случилось? – спросила своего мужа удивленная Алла, и он, рассмеявшись, объяснил:

– Все в отпуске.

– Нет, правда? Не может быть! Все сразу? В один день? По-нашему, называется «все ушли на фронт»!

– А у нас называется – ваканс!

– Ну и ну… – Она сначала подумала, что он шутит. Но Даниэль улыбнулся – Вся Франция, шери, отдыхает в августе!

Действительно немного странно – Париж безлюден. Только в центре города туристы стайками стоят в длинных музейных очередях и снуют по туристическим лавочкам за сувенирами.

Аллочка удивилась:

– Ничего себе, в пригородах даже супермаркеты закрыты!

И так – целый месяц. Потом все возвращается на круги своя и вливается в обычное русло. Как прежде, автомобили забивают все улицы и парковку невозможно отыскать; собачки, вернувшиеся с хозяевами из загородных домов, делают свои дела на асфальте; дети и няни занимают свои позиции в скверах и парках; в общем, жизнь продолжается как ни в чем не бывало.

Была середина августа. Алла спустилась по лестнице в метро. Надо сказать, машину она не водила, эта была еще одна из ее фобий: боялась руля как огня. Когда ее уговаривали сдать на права, испуганно говорила:

– Ой, нет, вождение не для меня. Первый столб будет – мой! Не хочу!

Вот так и обходилась всю жизнь общественным транспортом. Даниэль водил.

В парижской подземке было прохладно и спокойно. Не то что неделю назад, когда она ехала на курсы французского языка в забитом до отказа поезде. Немногочисленные пассажиры в вагоне никуда не спешили. Да и куда торопиться – никто не работает! Аллочка села на свободное место у окна. Жили они с Даниэлем в Шестнадцатом округе Парижа возле метро «Ля Муэтт», на улице Моцарта. Поэтому ехать на станцию «Опера» было легче легкого – без пересадки на «Обер» и пять минут пешком до «Гранд-Отеля». Алла уже начала разбираться в маршрутах метро и автобусов, легко ориентировалась в пространстве большого города. Она была типичной горожанкой. Париж Аллочка любила, бывая в нем неоднократно с театром, и теперь считала своим родным городом.

Ну, конечно, только после Ленинграда. Питер был как первая любовь. Навсегда!

Но сейчас сама мысль, что она живет в таком прекрасном городе – Париже, не радовала ее. Париж не дал ей защиты от прошлого, она не смогла, как надеялась, затеряться в многомиллионном городе. Не затерялась.

Она ехала на встречу, хорошо понимая, что свидание с незнакомцем – не просто так! Ну да, конечно, не зря же, когда она получала визу на выезд к французскому мужу в Париж, ее вызвали на собеседование на Литейный 4, в народе прозванный Большим домом. Чиновник, молодой крупный мужчина, с беглой улыбочкой на бескровном лице, представился:

– Хромин Николай Николаевич, ваш куратор по внештатной деятельности. – И так хитренько на нее посмотрел, словно хотел сказать – начальство надо знать в лицо!

Да откуда же Аллочке было знать, что перед ней сидит хорошо известный в своих кругах «искусствовед в штатском», по кличке «хромой». До того как он занял это почетное место в кабинете, Николай Николаевич делал карьеру, вербуя и курируя стукачей из театрально-литературной богемы. И достиг небывалых высот на этом поприще. Он так ловко втирался в доверие наивных художников и поэтов, не зря же сам баловался писанием стишков, что получал богатейшую информацию на всех и вся!

Но Алла этого не знала, ведь она доносила, – нет, нет, это неправда, она была уверена, что не доносила, а всего лишь писала отчеты на проступки, как их называли в то время, неблагонадежных элементов! Она ни на кого не клеветала, честное слово! Аллочка даже взмокла от своих лихорадочных мыслей, глядя на самодовольное лицо Хромина, не сводящего с нее глаз. Она писала так называемые донесения своему непосредственному куратору – Ивану Андреевичу, ну да, тому самому, который завербовал ее, шантажируя прошлым ее деда, двадцать лет назад. Теперь вот сам-то Богу душу отдал, а она нынче мается.

А тут еще эта «гласность», архивы начали трясти, слухи поползли по театру, что «звезда балета» – стукачка!

– Не стукачка я! Так получилось, – хотелось кричать ей на каждом углу. Да разве им теперь докажешь? Вот и приходится бежать сломя голову, подальше от пересудов, сплетен и обвинений. Говорят, дальше хлеще будет. Судить будут скоро за это. Гласность и перестройка набирали скорость, сметая все на своем пути: и плохое, и хорошее. И Аллочка, на свою голову, попала в самое пекло исторического пожара.

Товарищ Хромин, заметив всю игру мыслей и волнений на лице известной балерины, ухмыльнулся, дескать, не волнуйтесь, Алла Владимировна, мы понимаем, что любовь не картошка…и вы, конечно, Родину не продаете за западные блага, вы только к мужу… но вы еще нам пригодитесь, так сказать, для служения родной стране и советскому народу… Так подумал, но прокашлялся и проникновенно сказал:

– Вы знаете, Алла Владимировна, мы вам доверяем и даем разрешение на выезд во Францию, конечно, с надеждой на взаимность… – и с благостной улыбочкой поставил штамп в заграничном паспорте. Тогда она не приняла это всерьез и, не читая, подмахнула росчерком подсунутые бумаги, подумав: «Да кому я там буду нужна?» Зря так думала. Оказывается – нужна!

Алла вспомнила, как перед самым отъездом во Францию к ней домой пришел человек в штатском и принес стандартный конверт без марки. Оглядев беглым взглядом квартиру и хозяйку, он сказал, что он от Хромина, и попросил передать это письмо в Париже. Аллочка побелела лицом и взяла дрожащими руками пакет. На конверте без адреса был написан парижский номер телефона. И все. Она побоялась тогда отказать – вдруг не выпустят в самый последний момент, и взяла письмо. Теперь поняла, конечно, это была ее ошибка.

Когда прилетела в Париж, закрутилась и почти забыла об этом неприятном эпизоде. А через неделю, разбирая бумаги, наткнулась на конверт. Весь день она думала и сомневалась – позвонить или сделать вид, что никакого письма не было. Даже разозлилась на себя за нерешительность и хотела выбросить конверт. Но, вспомнив въедливые и холодные глаза офицера, принесшего письмо, поняла, что этого делать не следует, и набрала номер телефона.

Это было в апреле. Письмо по адресу, продиктованному ей по телефону, все же она отнесла и приготовилась ждать неприятностей. Месяц ждала, два, на третий забыла, успокоилась и подумала, что ее, наконец, оставили в покое. Оказалось, не оставили!

Алла вышла на станции метро «Обер» и еще издалека увидела грандиозное здание театра Гарньер-Опера. Припомнила свои первые гастроли. Когда же это было? О Господи, в обед сто лет, в 1975 году! Улыбнувшись приятным воспоминаниям, она пересекла улицу Скриб и вышла к площади Шарль Гарньер. Постояла какое-то мгновенье у витрины знаменитого кондитерского магазина «Капуцин», вдохнула аромат свежемолотого кофе и шоколада. Но отбросила мысль, что неплохо бы посидеть здесь за чашечкой горячего шоколада, когда увидела вывеску «Café de la Paix». Она втянула голову в плечи и обреченно побрела в сторону знаменитого ресторана с самой длинной террасой в Париже.

Опять припомнилось, как много лет назад, впервые приехав на гастроли с выступлениями на большой сцене Гранд-Опера, частенько в перерыве забегала в это кафе. И проживали артисты не где-нибудь в номерах дешевых гостиниц, а в самом «Гранд-Отеле». Ведь гастрольные поездки оплачивались французскими импресарио, и театр принимали на соответствующем уровне. Жили в номере за пятьсот франков за ночь, а получали от советского государства пятьдесят франков в сутки! Обдирали артистов нещадно, имея с них в валюте – сумасшедшие деньги. Противно вспоминать!

Ну а «Гранд-Отель» все так же великолепен! Она до сих пор помнит свое восхищение колоннами с каннелюрами в огромном холле, кессонным потолком, украшенным гирляндами, амурами и небесной лазурью. Если бы тогда кто-нибудь сказал, что она будет жить в Париже, Алла приняла бы это за шутку. В те времена они об этом не могли и мечтать. Тем более Алла, у которой был невыездной муж и маленькая дочь, оставляемая под присмотром матери. Они были заложниками и гарантией ее возвращения на Родину.

И вот она – парижанка! Казалось бы, живи да радуйся. Ан нет! Старые грехи тянут назад. И Алла приготовилась к самому страшному. Она знала – на что, куда и к кому идет.